Дорога за горизонт. Первая часть

Попетляв около получаса по запутанным коридорам подземного лабиринта дворца; немец привёл нас неприметной лестнице, к тому же старательно замаскированной в нише стены. Лестница была закрыта массивной железной решёткой, запертой на висячий замок. Открыв его, Бурхардт довольно шустро — что свидетельствовало о немалом опыте — принялся спускаться по ступеням вниз.

Лестница уводила много ниже уровня первого подземного хранилища и заканчивалась в небольшой круглой зале без дверей. Зала эта оказалась завалена разнообразным хламом — кирки со сломанными ручками, деревянные, окованные бронзой рычаги, напоминающие корабельные гандшпуги, мотки вконец сгнивших верёвок, доски, полурассыпавшиеся корзины, высоченные, в половину человеческого роста кувшины — все, как один, разбитые, — и обломки ящиков. Каждый их этих предметов сам по себе был предметом старины — если судить по покрывавшему их слою пыли.

Бурхардт подошёл к стене, повозился, перешёл к другому месту. Потом что-то металлически щёлкнуло — и тут я увидел то, чего интуитивно ждал, да так и не дождался в прошлый раз. Кусок стены с пронзительным скрипом отъехал в сторону, открывая узкий, тёмный проход.

Мы вошли; тоннель тянулся нескончаемо, то с лёгким уклоном вниз, то со столь же лёгким подъёмом. Тени от ламп метались по стенам; я не стал включать электрический фонарик хотя, конечно запасся ими заранее — у каждого из нас была маленькая масляная лампа, а сам Бурхардт нёс большую, керосиновую — в ее ровном, сильном свете бледнели наши жалкие огоньки. Резких поворотов в тоннеле не было, как, впрочем, отсутствовали прямые участки — любой кусок этого коридора имел плавный изгиб, то вправо, то влево — порой кривизна его была едва заметна, а порой была столь значительна, что можно было на глаз оценить её радиус. Такие крутые дуги обыкновенно чередовались; поначалу я пытался считать их, но вскоре бросил это занятие — ответвлений не было вовсе, а бесконечные дуги и изогнутые участки привели к тому, что я давно уже не мог сказать, в каком направлении мы следуем. Ясно было одно — мы давно уже вышли не только за пределы расположенного наверху дворца хедива, но, скорее всего, и за пределы соседствующих с ним квартала. По самым осторожным прикидкам мы прошагали не менее двух миль, и я совершенно не мог соотнести наше местоположение с каким-либо строением в городе.

Вдруг коридор кончился — точно такой же круглой комнатой без проходов. Повторился ритуал поиска скрытых в стенах рычагов — за отодвинувшимся участком стены открылся еще один, на этот раз совсем короткий тоннель, который и вывел нас.

Да, это было настоящее логово старого археолога — не то, что он продемонстрировал в прошлый раз. То было предназначено, скорее, для того, чтобы морочить головы не в меру любопытным дворцовым слугам. А здесь...

Мы шли вдоль бесконечных стеллажей уставленных книгами, свитками, связками папирусов, стопками глиняных табличек, покрытых клинописью — и снова книгами, книгами. Я невеликий знаток древних палеографии* — но даже беглого взгляда хватило, чтобы понять: самый "новый" экземпляр из числа хранившихся в этом подземелье был написан и переплетён в кожу задолго до падения Константинополя**. Что касается самых старых... то тут фантазия мне отказывала. В любом случае — не менее трёх тысяч лет; более ранним сроком образцы клинописи, по моему, не датируются. Чем дольше мы вышагивали вдоль бесконечных полок, тем больше крепло у меня подозрение — а не та ли эта самая библиотека — соперничающая таинственностью с библиотекой Иоанна Грозного, богатством фондов — с любой из ныне существующих коллекций древних текстов... да и вообще, считается сгоревшей уже более тысячи ста лет. Если та — то мне понятно, почему Бурхардт безвылазно просидел на этой должности столько лет, не пытаясь хотя бы на время выехать в Европу — он просто не мог заставить себя оторваться от подобных сокровищ. Никаких сомнений — хедив не имеет ни малейшего понятия о том, что скрыто под его дворцом, и Бурхард остаётся единственным и неповторимым хранителем всего этого...

Будто уловив мои мысли, Бурхардт вдруг резко остановился — я чуть не налетел на него. Учёный смотрел на меня вызывающе, воинственно задрав редкую бородёнку. Хотя — руки археолога по прежнему дрожали, страх пополам с безумием мутной водицей плескались в старческих глазах.

#* Палеогра́фия историческая дисциплина, изучающая историю письма и памятники древней письменности.

#** Столица Восточной Римской Империи Константинополь был захвачен турками-османами в 1453 г.

— Да-да, герр Семёнофф, вы нисколько не ошиблись! Перед вами — Александрийская библиотека, величайшее книжное собрание античного мира! Трижды — ТРИЖДЫ! — её объявляли погибшей; сначала общедоступная часть хранилища пострадала при Цезаре, в 48-м году до нашей эры, потом, тремястами годами позже якобы сгорели главные фонды — когда легионеры Аврелиана зажгли квартал Брухейлн. И наконец, уже в седьмом веке от Рождества Христова — когда и была придумана эта древняя но, увы, неубедительная байка?

"Если в этих книгах то же самое, что в Коране — то какой от них прок, а если в них что-то чего нет в Коране — то они вредны". И Снова чернь поверила что бесценное собрание погибло в огне — и верит до сих пор, прошу отметить! Нашлись, герр Семёнофф, нашлись мудрые люди, которые скрыли эти бесценные сокровища от черни — и, главное, от бесчисленных гностиков, толкователей, оккультистов, которых столько развелось за последнее тысячелетие в Европе. Дай волю этим стервятникам — и они запустят свои высохшие от алчности, скрюченные пальцы в эти бесценные тома — чтобы выдрать в мясом, опошлить, приспособить под себя, исказить до неузнаваемости. Лишённые знаний, скрытых на этих полках — и немец величаво обвёл рукой вокруг себя, — они не более чем подражатели, собиратели крох, блохоискатели, обреченные всю жизнь собирать головоломку, не зная, что большая её часть отсутствует в коробке. Но если однажды они дорвутся...

Лицо Бурхардта перекосилось; у него даже руки перестали дрожать — с такой ненавистью он произнёс эти слова.

Так что, вы, герр Семёнофф, и вы, герр Евсеин, теперь единственные в мире люди посвященные в эту тайну!

Я был настолько потрясён, что на минуту забыл даже о том, зачем мы явились в Александрию. Пол под ногами качался, вокруг всё плыло... пот заливал лицо, а перед глазами мелькали, тянулись, длились — полки, полки, полки, уставленные бесценными сокровищами.

— Но как же... — голос мой доносился будто из колодца — я слышал себя со стороны и не вполне понимал, что это говорю я — наяву, не во сне, — но как же вы решились поведать нам такую тайну, герр Бурхардт?

— Потому что все запасы знаний, заключённых в этих рукописях яйца выеденного не стоят по сравнению с той тайной, которую открыли мне вы. — голос учёного был трескуч и рассыпчат, будто на каменный уронили пол горсть глиняных черепков. — Потому что эти манускрипты содержат знания о давно ушедшем, мёртвом мире — а то, что открыли мы с герром Евсеиным в состоянии перевернуть мир нынешний, подарить людям такое могущество...— и Бурхардт мелко закашлялся.

Я поймал глазами взгляд Евсеина — тот незаметно пожал плечами — "мол, а я-то что мог сделать?" Я его понимал — эта тайна не относится к числу тех, что доверяют самой защищённой переписке. Если уж Бурхардт решился посвятить Евсеина в такой секрет — то наверняка взял с него все возможные клятвы о том, что тот нипочём не расскажет об этом мне — иначе как в личной беседе. Вообще-то доцент мог поделиться этой информацией — уж что-что, а информация, хранящаяся на флешке для местных шпионов и перлюстраторов будет недоступна ещё лет сто с гаком. Но — бережёного бог бережёт; к тому же, в памяти у Евсеина наверняка ещё свежо и похищение, подстроенное бельгийским авантюристом, и опасения насчёт Геннадия и его подельников — где, в конце концов, гарантия, что цифровое послание не попадёт к ним в руки? Нет, я на его месте тоже не рискнул бы; одно дело невнятные намёки насчёт содержимого "металлической" картотеки, а другое — такая тайна! Просочись хоть капля информации о Библиотеке наружу, и англичане сроют дворец по кирпичику, наплевав и на формальную независимость Египта и на особое мнение турецких властей и вообще на всё на свете. Уж не знаю, прав ли Бурхардт насчёт того, насколько важна эта библиотека для разного рода оккультистов и прочих масонов — но даже если это и не так, то даже стоимость её, выраженная в денежном эквиваленте, должна быть колоссальна. Подобными призами не разбрасываются.

Хотя, и оккультистов сбрасывать со счетов я бы стал, — разного рода масонские и розенкрейцерские ложи немалой властью. При желании они могут оказаться страшными противниками, способными сокрушить кого угодно. И если масоны и правда узнают о библиотеке — могу себе представить, какая поднимется буча!

Впрочем, что там сказал старик-археолог? "Все сокровища библиотеки яйца выеденного не стоят по сравнению с нашей тайной?" А вот с этого места, если можно, подробнее, герр Бурхардт..."

Олег Иванович откашлялся и привычно потёр переносицу.

— Позвольте заверить вас, профессор, мы прекрасно понимаем, какая на нас теперь лежит ответственность. И поверьте, приложим все усилия, чтобы сохранить вашу... нашу тайну в неприкосновенности.

И, помедлив, добавил:

— А пока — может быть, вернёмся к делам, ради которых мы сюда прибыли? Так что же такое архиважное оказалось в наших пластинах, герр Бурхардт?