— Ан нет, не будет вам такого счастья, — старик еще раз ухмыльнулся, махнул рукой, и паладина втянуло в круг, после чего свет померк. И звуки погони исчезли.
Яма была сырой и холодной. Не яма даже, каменный мешок, в который поместили Гинтру. Теперь все его так называли, и сам колдун, и его подручные. И славное когда-то прозвище звучало как издевка в их устах. Пленник мог лишь стиснуть зубы и молчать. Все что осталось у него — это гордость. Та самая гордость паладина, рыцаря, с которой не расстаться и после смерти. А он еще был жив, еще надеялся на спасение. Вот только оно не торопилось приходить, это самое спасение. О замке чернокнижника никто не знал, а значит, где искать исчезнувшего паладина, никто и не догадывался. Если вообще искали. Дело-то привычное, сгинул воин, ну и земля ему пухом.
Пленник потерял счет дням, неделям, он не понимал, сколько времени находится в этом каменном мешке, во тьме и голоде. Смирился, принял свою участь и готовился умереть, когда его вдруг вынули из ямы и обессиленного поволокли по полу подземелья, сдирая кожу о каменные плиты. Почти в бреду, ослабевший от длительного заточения и измывательства стражников, Гинтра, как в тумане, увидел дверь, куда его и зашвырнули, открыв его же телом. За дверью оказалась комната, скорее — пыточная камера. И посреди нее стоял колдун.
— Готов?
— Похоже, что готов. Сдался.
Колдун взмахнул рукой, рассыпая какой-то порошок; в тот же миг на полу обозначился магический круг, испещренный светящимися символами. Гинтру кинули в центр круга, и чернокнижник начал читать заклинание. Все, что запомнил пленник, так это разрывающую боль, которая выворачивала его наизнанку.
Тело не ощущалось — вернее, ощущалось не так, как всегда. Оно было чужим. В голове стоял оглушающий звон, глаза открыть не представлялось возможным из-за этой всепоглощающей боли.
— Выжил?
— Да куда он денется? Крепкий малый попался. Еще послужит господину.
Голоса. Шум в ушах. Такие громкие. Почему их так отчетливо слышно даже сквозь такой шум? Гинтра попытался коснуться рукой лица и... обмер. Это была не рука. Не его рука. И не его лицо. Презрев звон в голове и боль, пленник раскрыл глаза и распрямившейся пружиной вскочил на ноги. На все четыре. Не понимая, во что верить, а что мерещится, Гинтра догадался, что находится в теле большого кота. Нет, он сам стал котом. Черной пантерой. Это было похоже на безумие. Три дня он метался в клетке, в которую был помещен, бросался на прутья, бился об пол. И все же понял — да, теперь он... оборотень. Колдун провел свой черный ритуал и сделал его зверем. Но самое страшное Гинтра узнал гораздо позже — на него было наложено проклятье, которое заставляло полностью подчиняться чернокнижнику.
Гинтра давно потерял счет годам, проведенным в плену у колдуна, исполняя его приказы, убивая людей по мановению руки мерзкого старика. Тех самых людей, которых защищал когда-то от таких мразей-чернокнижников. Это был настоящий ад для бывшего паладина. Не иметь возможности даже умереть. И только слушаться этого мерзавца, убивая без числа.
В то морозное зимнее утро его загнали в скалы. Он бежал и был преследуем охотниками на проклятого оборотня, которых собрал князь, чтобы избавить свои земли от напасти. Охота удалась, его настигли к полудню. Гинтра был рад, что наконец-то сможет умереть.
* * *
— Проклятье снять с тебя смогу, как оклемаюсь. Управлять тобой больше никто не сможет. Но оборотнем ты останешься.
— Снять проклятье? С чего бы это?
— Ты мне жизнь спас.
— Тьфу ты, пропасть, опять за старое.
— Что-то тут не то. Не в волке дело. Скорей уж он проснулся из-за того моего состояния. Знаешь, Гинтра, у меня такое ощущение, что я забыл что-то очень важное, потерял. Пытаюсь ухватить, а там — пустота. Словно... не весь я, только половина.
— А ты уверен, что сейчас в своем уме и здравом рассудке?
— Ты это, не перегибай.
— Да ты себя послушай. Вот еще что... может, знаешь, с чего тогда весь этот огонь с молниями посыпался, а потом тропинку как барьером оградили? И ведь незнамо кто всё это сделал.
— Шимы. — Сумеречник понял сразу: только сути стихий могли устроить подобное без зримого присутствия, и почерк точно был их. И только о них подумал, как обрывки воспоминаний пестрыми брызгами завертелись в голове, складываясь в единую картину: Тар, пришедшая сказать что-то очень важное, плененный Риз, колдун с могущественным артефактом. Грядущий конец света, если это не остановить.
— Ох, знаешь, Гинтра, я тут вспомнил, куда я шел. Может, через лес решил дорогу срезать, а там какая нечисть цапнула, вот я и впал в безумие и память растерял, поскольку был в бреду. Но это всё неважно. Тут вот какое дело... и если согласишься мне помочь, то все грехи твои искупятся с лихвой.
— О чем ты? — оборотень насторожился.
— Ты мир спасать умеешь? Точнее, многие миры.
Гинтра подавился вдохом. Аш немного посмеялся, но унял веселье, поскольку смешно вовсе не было, и, как смог, рассказал оборотню, в чем суть вопроса и что надо сделать, попутно обрисовывая картину устройства мироздания и значимости межмирья — не подробно, но как сам это понимал. Тот слушал очень внимательно, не перебивая, время от времени округляя в удивлении глаза.
— Вот это точно будет епитимья. И какие у нас шансы на успех?
— Хм, да нет их почти, этих шансов. Влезть в сердце клана дроу и уничтожить артефакт, освободив при этом шимов, — такое не всякой армии удастся. Нас двое, а темных — тысячи.
— Значит, дело безнадежное?
— А то. Это тебе не прогулочки по Проклятому лесу.
— Годится, — расплылся в улыбке Гинтра: дух героизма в нем еще не угас окончательно.
* * *
— Тар, а ты что не подлечила эльфа? Он и помереть мог.
— Сдается мне, если мы еще раз вмешаемся в его душу или тело, то он рассыплется прахом... и ифирина с собой прихватит.
— Не спорьте, я этого кота не зря направил, — вмешался Арк.
— Что ж, остается только ждать.
— А справятся ли эти двое?
— А у тебя есть другой вариант? Или прячешь под полой Пламя Мироздания, ну или на худой конец — Хранителя?
— Да хватит вам, опять за старое взялись.
— Хм, остается лишь надеяться.
— Кто там у нас в ответе за надежду?
— Не надо так на меня смотреть, — возмутилась Сел.
* * *
— И всё же я что-то очень важное забыл.
— Но ты же вспомнил про артефакт и то, что его надо уничтожить. Разве это не самое важное?
— Это-то я вспомнил... но пустота осталась.
— Думается мне, у тебя просто шок. Может, твой волк рождением своим преждевременным что-то вытеснил?
— Может, и так. Но всё равно не сходится. Волк дает силу, делает друида цельным. А тут такое, словно от меня кусок оторвали. Так не должно быть.
— Может, просто ты не знаешь чего-то о рождении этого волка?
— Сложно не знать, когда этому учишься несколько сотен лет.
— Несколько сотен? — Гинтра присвистнул. Пусть он и был оборотнем, но всё же человеком, и век его не так уж долог. И если не убьют, то проживет еще годков тридцать-сорок, на том и упокоится. А тут — столетья.
— Эльфы бессмертны. Не совсем так... мы не стареем и не умираем своей смертью, когда выйдет временной срок. Но нас можно убить, можем иными способами погибнуть. Так что назвать нас бессмертными было бы неправильно. Скорее — нестареющие долгожители.
— Вона как...
Глава вторая
Отсыпаться предпочитали днем: земли вампиров не располагали к ночному спокойствию, с наступлением сумерек лучше было бодрствовать. И идти, всё ближе и ближе подбираясь к конечной цели путешествия. Даже если в итоге это станет последним, что сделает в своей жизни Аш, но он хотел завершить начатое — уничтожить артефакт и предотвратить угрозу, нависшую над Перекрестком.
Сумеречник не любил вмешиваться в течение жизни крохотного мирка, который за год можно было пройти весь, от северных гор до южных кряжей. Лишь однажды ему пришлось применить силу и продемонстрировать не только, кто здесь хозяин, но и что перечить ему не стоит. Но тогда выдался особый случай: всепоглощающая война захватила все кланы, превращая и так не очень мирный Перекресток в сущий ад. Убивали всё и всех, выгрызая друг у друга куски земель, погрязнув в переделе территорий. И пусть бы убивались в охотку, Ашу дела не было до их смертей, — вот только в пламени сражений гибли леса, оставляя спасающееся от пожаров зверье и птиц без домов, без возможности выжить. Друид был в ярости.
Это был единственный раз, когда Аш по собственному желанию пошел в лабиринт и стиснул в руках узор стихий так, что мало не показалось никому. Выпущенный на волю ифирин огнем и мечом прошелся по полям сражений, очерчивая новые границы кланов для тех, кому удалось сохранить свою жизнь под гневом... почти божьим. Тогда жители Перекрестка, погрязшие в кровопролитии, на своей шкуре прочувствовали, что такое — разозлить Повелителя. Заодно и насмотрелись всласть на двенадцатикрылого демиурга, безжалостно косящего их ряды и указывающего, где им жить надлежит, и как именно жить. Немногие выжившие в той мясорубке уяснили одно — убивать друг друга они могут безнаказанно, но трогать леса нельзя, иначе не отличающееся добротой божество разгневается вновь.
Но сейчас — совсем другая ситуация, и силой ифирина ничего не решить. Вот и брел по звериным тропам через пустыри и редкие перелески Аш вместе с нечаянным напарником... которому явно не терпелось сложить голову за дело благое, правильное, во спасение чьих-то там жалких жизней. Гинтра был неразговорчив и словно сторонился эльфа — по крайней мере, сумеречник явственно ощущал напряжение и не просто границу между ними — крепостную стену. Только вот ему совсем не хотелось выступать в роли стенобитного орудия, поэтому он старался не обращать внимания.
— Ты кем, говоришь, был до того, как стал оборотнем? — спросил Аш, когда они остановились на очередной привал. Гинтра возился с костром и неохотно бросил через плечо:
— Паладином.
— Так вот откуда в тебе тяга к бессмысленной смерти ради жизней жалких людишек, — рассмеялся друид.
— Что же бессмысленного в такой смерти, и почему людишки — жалкие? — праведно возмутился оборотень, проявив, наконец, хоть какие-то чувства.
— А какой смысл умирать ради пыли? Сегодня есть, завтра нет. Мимолетны, зацепиться в них не за что. И желания у них такие же, бессмысленные. Алчность без цели. Может, они и были бы лучше, только слишком короткая жизнь их испортила. Не успевают осознать, в чем ценность жизни. Не к тому стремятся.
— Легко тебе рассуждать, ты же бессмертный.
— О да, нам, "бессмертным", очень легко. У нас нет ни сердца, ни души, мы не умеем любить и страдать. Бесчувственные, — с сарказмом произнес друид.
— Не перегибай.
— А я и не перегибаю. Ты же наверняка так рассуждаешь. А я тебе скажу простую вещь — большинство эльфов не доживают до тысячи лет. Почему? Да потому, что то самое сердце, которого, по-твоему, нет — оно не выдерживает. Сколько смертей ты видел? Скольких убил? Скольких похоронил, кто был дорог? Стократно. Понимаешь, стократно! Если ты сможешь своим умишком это осознать. И сходят с ума, обрывают свои жизни, гибнут в тоске. А люди рыдают над утерянным кошелем, — Аш говорил резко, отрывисто, словно вбивая слова в землю, перечисляя всё то, чем эльфы отличаются от людей, насколько тяжелую ношу несут. Он не намерен был щадить этого бывшего человека, не собирался оставлять его в сожалениях о причиненных людям бедах, обрушивая на него многовековую скорбь эльфов. Безжалостно.
— Как же вы живете со всем этим? Как ты живешь? — Гинтра смотрел на сумеречника непонимающими испуганными глазами. До сего момента он не задумывался над тем, насколько эльфы сильнее людей. Духовно. Какая сила духа должна быть, чтобы жить с таким грузом? Что же у них за души такие, у тех, кто жизнь свою считает не годами — столетиями? А ведь этот конкретный эльф, столько увидевший и столько переживший... мог смеяться.
— Так и живу. Понимая, что всё тлен, что лишь сама жизнь имеет ценность, что никто не должен умирать бессмысленно, бесцельно. Потому и считаю людей, с их мелочностью и трусостью, — ничтожными.
— Тогда какой смысл твоей жизни, какая цель?
— Я — сторожевой пес Перекрестка. Знаешь, за те столетия, что я провел здесь, желающих проникнуть в лабиринт — не сосчитать... и их число возрастает. И в основном — люди. Невозможная глупость. Ни одному человеку не дано удержать эту силу, она просто испепелит любого. Но гонимые алчностью, жаждой власти, наживы, они всё идут и идут. И гибнут в лабиринте, в ловушках, в лапах демонов, стоящих на страже.
— Но если лабиринт так хорошо защищен, да и не под силу никому овладеть этой мощью, то о чем можешь беспокоиться ты?
— Хоть раз в пару сотен лет, но находится кто-то ловкий и хитрый, способный обойти монстров и ловушки. Тут приходится вмешиваться мне. Узор стихий — вещь хрупкая, нарушить рисунок потоков не так уж сложно. Не получив силу, любой может сломать этот узор, изменить ход вещей. И тогда случится худшее. Вот и сторожу.
— И так просто всё мне рассказываешь. Не боишься, что я пойду туда, сначала убив тебя? — криво ухмыльнулся Гинтра.
— Неа, не боюсь. Убивай, иди. Только ты не такой. И мне просто хотелось поговорить, иногда устаю от тишины.
Аш действительно верил, видел, что Гинтра не такой. Он паладин не по ордену, нет — по духу. И никогда не помыслит о том, чтобы захапать власть или причинить миру и так оберегаемым им людям вред. Не алчный, не корыстный. Не властолюбец. Истинный Защитник. И случись что, друид с легким сердцем доверил бы охрану лабиринта такому, как этот оборотень. Бесхитростный, с чистым сердцем, в котором носит всю скорбь и боль, что осталась от преступлений, свершенных по чужой воле. И ищет искупления себе. Не прощения, но отплаты. Сам себе судья и палач за злодеяния, что повисли мертвым грузом на его душе.
* * *
На пятый день пути сумеречник не лег спать сразу, едва остановились на привал, — когда поели, он вынул мечи и принялся их чистить, кивнув Гинтре: отдыхай. Оборотень как-то сразу сник. Всё время он ложился гораздо позже друида, поскольку тот еще слаб, хоть и чувствовал себя лучше с каждым днем.
— А как же ты?
— А вот так. Я в норме, раны затянулись, слабости больше нет. За три недели даже такие раны заживают. Сплю я мало и редко, так что останусь на страже.
Гинтра пожал плечами — не заставлять же сумеречника спать силой, — нехотя стянул одежду и полез в ручей. Аш еще раньше, в пещере, успел заметить, что всё тело Гинтры покрыто ужасающими шрамами, а ребра в нескольких местах срослись неправильно после переломов. Тот и не подозревал, что у друида столь острое зрение и сумрак вовсе не мешает ему видеть эти увечья, — но сейчас, при дневном свете, вдруг почувствовал себя неловко, понимая, что теперь-то эльф его рассмотрит полностью. И кожей ощущал этот пристальный взгляд.
Дождавшись, пока оборотень закончит с купанием и выйдет на берег, сумеречник отложил мечи и подошел к нему. Длинные ловкие пальцы принялись исследовать мокрое тело, изучая шрамы на ощупь. Гинтра побледнел и шарахнулся в сторону.