Нандир резко обернулся и хотел сказать что-нибудь эдакое, но поперхнулся словами, увидев, кто к нему обратился. Он почтительно посторонился, и низко поклонившись, не разгибал свою спину, до тех пор, пока мы не скрылись за поворотом.
— Невоспитанные неотесанные болваны, — ворчал старый учитель, — Ветер в голове и ни крупицы истинной мудрости, им бы только махать и махать своими мечами. Они уже забыли кто мы. Мы называем себя темными эльфами, знаешь ли ты, что это значит?
— Возможно это..., — начала было я, но он тут же раздраженно перебил меня.
— Да откуда тебе, смертной, знать такие вещи! Это, — с выражением подчеркнул он, — Значит, что мы все еще эльфы, рожденные первыми, духи воды и хранители дикой природы.
— Так вы были с эльфами одним народом?
— Ха! В вашей глупой человеческой стране нет и намека на почтение к Истории! Мрак на ваши головы, хотя у вас его и так в достатке. Мы были разделены тысячи лет назад войной и ужасным проклятием. Но у меня нет ни малейшего желания рассказывать тебе об этих черных днях для нашего народа.
— Я надеюсь, когда-нибудь я буду этого достойна, Великий Тинарикетронтариэль.
Эльф чуть улыбнулся одним уголком своих губ.
— Ну, хорошо. Историю должны знать даже фольбы, но слушай внимательно, я никогда не повторяю дважды.
И пока мы шли к высокой стрельчатой башне библиотеки, по извилистым улочкам огромного города, он рассказал мне о печальной истории темных эльфов.
Они когда-то были светлым и мудрым народом, ухаживали за лесами и дикой природой, говорили на языках зверей и растений и обладали даром телепатии. Их дом в лесах Инкувейтиль под кронами священных эналардов — исполинских деревьев с серебряными или золотыми кронами был настоящим средоточием силы, мудрости, знаний и искусства, настоящего величия эльфов. Тариэль был почти единственным, кто видел те времена. Но девственные земли начали топтать грубые сапоги людей, татиров на языке эльфов, они рубили деревья, убивали животных и реки мутнели там, где ступали их ноги. Кристальная вода эльфийских душ, что жили на окраине Золотых Лесов, также мутнела от гнева. Черен был тот день, когда люди вступили в Инкувейтиль. Они убили многих эльфов, и хрупкие создания были беззащитны перед их безжалостным натиском.
Несколько семей объединившись, начали войну за своих близких и за свои дома, за все, что было так варварски уничтожено татирами.
Когда мы подходили к башне, где располагалась библиотека, дадарил так распалился, что начал махать в воздухе своей тростью, и эльфы шарахались от него, стараясь обходить нас стороной.
— Мы сметали осквернителей с яростью диких ветров, обрушивались на их жалкие дома из мертвых деревьев, как гневные волны прибоя, опустошали их владения, как необузданные ураганы! Но взглянула Королева Нантилирь на эти кровавые реки, что оставили после себя ее любимые дети, и не смогла больше принять нас в своем сердце. Голос Королевы с тысячами прожитых лет стал таким громким, что любой, кто его слышал, глохнул на несколько дней. Ее имя означает — Громкоголосая. Потому именно ее Советница и ее Глас — Шагарэль явилась к нам и изрекла слова, что стали нашим приговором и нашей судьбой: 'Вы жаждете крови людей! Так пейте ее и будьте прокляты!'.
Мы были изгнаны из Золотых Лесов, за которые сражались и обречены на жестокие муки. Пить кровь ненавистных нам людей! И что же может быть хуже? В наших сердцах до сих пор остался след той обиды. Обиды на не запятнавших себя убийствами светлых, сохранивших свои жизни и дома ценой нашей крови.
Бог Талиан и отец эльфов уже к тому времени покинул Атан и наши песни скорби не долетали до него.
Вскоре согнувшиеся от тяжести проклятия изгнанники пришли в суровые скалы Гростата. Мы назвали эти пещеры Нивенрэл — или подземный очаг.
Темный Бог гномов и величайший ценитель искусства Н'Ишаар недолюбливал эльфов, оставаясь покровителем только своих созданий, но, увидев детей Талиана, угнетенных и потерявших себя, его сердце дрогнуло и преисполнилось сострадания. Именно он приютил нас здесь, в горах, именно его сила не позволила нам потерять связь с землей и природой. Его называют темным Богом, а нас стали называть темными эльфами. Мы были обречены пить кровь людей, но именно его могущество позволило нам исцелять любые раны благодаря их жизненным силам. Н'Ишаар полюбил нас за мастерство в изготовлении предметов искусства, доспехов и оружия и дал нам знания о строительстве подземных дворцов и туннелей. Он покинул мир последним из Богов, и мы поклоняемся ему наравне с Талианом.
Наша кожа, не видя солнца, стала бела, волосы, не питаясь энергией дневного светила, начали темнеть, пока не стали черными. Благодаря силе Н'Ишаара на нас теперь не действуют никакие проклятия. Но мы частично утратили некоторые способности, ослабел наш телепатический дар. Лишь только таши-нандиры могут использовать тайные тропы земли, чтобы абсолютно невидимыми проходить большие расстояния за очень короткое время, хотя раньше многие из нас могли делать это. Особо натренированные в этом искусстве могут провести с собой даже небольшой отряд, ну например, в город врага. О, в этом искусстве, — с сарказмом выплюнул Тариэль, — Искусстве убивать молниеносно и смертельно мы достигли небывалых высот!
— А светлые эльфы? Они так и остались в лесах?
— Нет... Они ушли в Серебрянные Чертоги и оставили этот мир для людей. Осталась здесь из сострадания к природе лишь жалкая горстка Хранителей, поклявшихся беречь леса и залечивать раны земли после губительного влияния татиров. Но Золотые Леса погибли, высохли и почернели, став обиталищем лишь пауков да хегенов. Говорят... что здесь осталась и гордая Нантилирь, Королева светлых эльфов, но с тех пор ее не видел никто, ни одна живая душа, — его голос стал таким тихим и глубоким, что я сразу поняла — мне больше не стоит лезть к нему с расспросами. Внезапно едва заметный огонь ярости загорелся в его глазах, и он глухо завершил свой рассказ:
— Она поступила так, как велело ей сердце, но никто не знает, чем это было для нее. Никто, кроме меня...
Тариэль отвернулся от меня и надменное выражение, как маска снова скользнуло на его лицо. Я поняла, что за ней он скрывал что-то совсем другое, свою истинную натуру, и был намного мудрее, чем желал казаться. Мы уже вошли в высокие двери башни и учитель взбирался по винтовой лестнице с такой легкостью, будто ярость придавала ему силы, ничуть не запыхавшись, хотя и ворчал без умолку то на ступеньки, что их-де так много, то на меня, что двигаюсь слишком медленно.
На самой верхней площадке уже перед самой библиотекой дадарил негромко сказал:
— Ну вот, и пришли.
Он распахнул дверь, сделанную из цветных полупрозрачных кристаллов и в нос тут же ударил тяжелый запах пыли. Летописец тут же переключился с меня на 'проклятую пыль' и принялся ворчать с новой силой.
— Книги стареют, а никому ведь нет дела, — не унимался он, — Только я один забочусь обо всех свитках, хранящих в себе историю нашего мира чуть ли не с начала времен.
Внутри было очень даже уютно, и если бы не пыль, что нагло лезла в глаза и нос, то здесь было бы неплохое место для чтения и отдыха. Мы находились на самой вершине башни под большим куполом, также состоящим из полупрозрачных кристаллов, и я могла видеть отсюда чуть ли не весь город. Высокие стеллажи были расставлены на некотором расстоянии друг от друга, образовывая узкие окна. На полках также украшенных резьбой, стояли книги, лежали свитки, и просто огромные исписанные листы пергамента. Три больших стола в виде полумесяцев были расставлены по комнате в окружении высоких стульев. Два мягких, обтянутых кожей кресла, располагались у окон. Несколько магических огоньков, сгрудившихся под самым куполом, засияли при нашем появлении и, толкаясь, наперегонки полетели в нашу сторону.
— Кыш!, — прикрикнул на них учитель, потрясая своей огромной тростью, и они бросились врассыпную, разлетевшись во все стороны.
— Я бы предпочел расположиться поудобнее..., — нетерпеливым голосом сказал Тариэль, и я замерла на несколько мгновений, соображая, затем без слов кинулась к самому мягкому на вид креслу, чтобы подтащить его поближе к столу. Летописец, кажется, остался доволен, медленно и важно пересек комнату и уселся в нем, вытянув свои ноги.
— Так и будешь стоять?, — раздраженно бросил он в мою сторону.
Я послушно взяла первый попавшийся стул и села напротив. Огоньки тут же подлетели к нам, и вокруг стало намного светлее, они залили поверхность стола ровным немигающим светом.
— Хм... С чего бы начать..., — он задумался и смерил меня оценивающим взглядом, — Вряд ли приходится рассчитывать, что ты когда-либо обучалась грамоте...
— Учитель, я даже умею читать.
— Вот как? Хм, не часто к нам попадают такие фольбы, ты уже дважды удивила меня за один единственный день. Думаешь, это часто случается?
— Мудрые люди редко удивляются.
— Ты права, — он любовно разглаживал свои седые волосы. Я нахожу наше общение более приятным, чем я полагал сперва.
— Вы оказываете мне честь такими словами.
Он лишь устало махнул рукой.
— Ну ладно, хватит любезностей. Примемся же за дело.
Мой учитель оказался очень нетерпеливым, хотя и весьма скрупулезным, и обсуждал со мной все вопросы, которых у меня возникало множество. Хотя я не решалась задать и малую часть их, поскольку с каждым разом его раздражение все возрастало.
Но до чего же необычным, странным и интересным был эльфийский язык! Он был невероятно древним, сохранившимся практически неизменным от самых первых перворожденных, поскольку именно на нем можно было говорить с деревьями. Если я научусь понимать дерево, я освою его, так говорил старый учитель, но никак не наоборот.
Слова языка передавали не просто значение, но чувство от того, что я хочу сказать. Поначалу это понять было очень и очень трудно.
— Чувствуй мелодию каждого слова. Услышь ее смысл. Запомни ощущение, передаваемое каждым звуком, его переливы или громовой раскат, его дикую пляску или легкое дуновение. Слушай и чувствуй, иначе ты так и будешь говорить 'эралвё' вместо 'эралвё'.
Мне очень хотелось сказать, что я и так не вижу разницы, он произнес это слово во второй раз в точности, как и в первый, но мне хватило ума промолчать и просто слушать дальше.
— Пусть эта мелодия звучит не в твоих ушах, а играет в твоих чувствах, на струнах твоих ощущений, звучит внутри, а не снаружи, — повторял эльф снова и снова.
В этом языке было куда больше слов, которыми можно было передать практически все на свете! Многочисленные обороты описывали любые оттенки радости и боли, счастья и страдания, любви и ненависти, а также множество различных закатов и дуновений ветра, сотни слов для описания воды, игры лучей луны и солнца в кронах деревьев и многочисленных песен.
Эльфы видели смысл в таких вещах, о которых люди даже и не задумывались, они понимали души живых существ, будь это растение, простой камень или игривый ручей, и ценили красоту мира, который нас окружает. Аладраэ видели прекрасное там, где человек просто пройдет мимо.
Ко всему прочему, я столкнулась с тем, что в этом древнем языке было много слов, значение которых я и вовсе не понимала, о чем боялась даже заикнуться. Некоторые явления были чужды людской природе.
Я удивилась, насколько разными могут быть два народа, эльфы и люди, удивилась я также и глубинам мудрости, которые приоткрыл для меня этот язык. Он раскрывал передо мной такие таинства природы, о которых люди и понятия не имели.
Моя бедная голова через несколько часов загудела и перестала вообще что-либо воспринимать, я, повторяя за ним слова, старалась изо всех сил точно передавать малейшую интонацию. Но он приходил в неописуемое бешенство от моего произношения и перед самым обедом выгнал меня вон.
Я с поклоном удалилась, краснея от потока красочных эпитетов, которыми он награждал меня, ворча мне вслед, и поспешила вниз, в город.
Мне еще предстояло найти помещения для рабов, хотя есть мне совершенно не хотелось, а голова просто раскалывалась от боли.
Мой интерес ничуть не охладел, я еще обязательно научусь — говорила я себе, сделаю все, что смогу, чтобы овладеть этим изумительным наречием. У меня пока и не получается, но все еще впереди.
Глава 17
Подземные будни
Когда я в этом милом платьице появилась на пороге большой столовой для рабов, мне захотелось провалиться под землю или просто убежать. Все рабы носили рубашки и сорочки простого покроя, женщины были одеты в грубые сарафаны, а то и вовсе в какие-то робы. Я стояла в дверях под их тяжелыми взглядами, загораживая проход, получая тычки от входивших, осыпаемая их недовольными возгласами. Я даже не решалась ни войти, ни выйти, до тех пор, пока подбежавшая Диона не схватила меня за руку и не втащила внутрь.
Обеденная была довольно большой, это была продолговатая пещера с длинными столами, расположенными между огромных столбов. Здесь было очень много людей, они рассаживались на деревянных скамьях и приступали к трапезе, бросая на меня странные завистливые взгляды. До чего же много у эльфов рабов! Женщин было несколько больше, чем мужчин, и я не увидела ни одного старого человека.
Слева был хеларис — так назывался длинный умывальник с проточным подземным ручьем. Перед обедом двое мужчин обычно разжигали под ним печь, чтобы вода была чуть теплой.
Когда мы умылись и сели за одним из столов, вокруг нас с Дионой сразу образовалось пустое пространство, сидеть с нами рядом не желал никто. Моя подруга только гневно прищурилась и равнодушно сказала:
— Махни на них рукой. Пусть.
На столах стояли огромные блюда с сушеным мясом и подземными фруктами.
Я взяла только горсть даэли, сразу напомнивших мне о встрече с темным эльфом в лесу. А затем я вспомнила свою семью, брата, веселого не унывающего мальчишку и свою маму... что всплывала перед глазами все под тем же белым саваном...
Как же далеко теперь был мой родной дом! Под толщей земли, за высокими суровыми эльфийскими стражами, за неприступными горами...
Такие родные сосны и серебристые туманы, журчание горного ручья, пение птиц, лучи восходящего солнца, что каждый день проливались в окна жидким золотом... Где теперь все это? Неужели так и останется только в моей памяти?
— Ты что, плачешь?, — Диона вопросительно подняла свои брови.
— Нет... я только... Это просто...
Она придвинулась ко мне и легонько обняла меня за плечи, прошептав:
— Да плюнь ты на них, не обращай внимания! Они того не стоят.
Я улыбнулась ей, и постаралась успокоиться, хотя дело было совсем не в этом.
Дэльши я увидела сразу после обеда.
Моя подруга Диона ухаживала за больными рабами, она когда-то была помощницей лекаря в своей деревне, это и определило ее занятие здесь. Она оставила меня в длинной комнате полной каких-то стеллажей и ящиков и побежала исполнять свои обязанности. Низкое помещение было освещено несколькими факелами, потолок почернел от копоти. На полках лежали корзины, тряпки, прочие принадлежности для уборки, стирки и шитья, а также садовые и плотничьи инструменты. Точно такие же столбы, что я видела в столовой, располагались в ряд по центру комнаты, они служили опорами и имелись почти в каждом большом зале.
