Война - дело молодых

— Это сейчас она десятки не стоит, — брякнул Ибрагим и осёкся.

— Тогда оставьте меня вместо неё, — просто сказала она и услышала, как Гелани резко втянул воздух сквозь стиснутые зубы.

Теперь она крепко сжала его пальцы.

— Бешеная! — гаркнул Салман.

— А что, я чем-то хуже?!

Закусив губу, она обводила их взглядом, и глаза у всех опускались.

Она сильнее прижала девчонку к себе.

— У неё ещё брат здесь, — вдруг выдавил Ибрагим.

Мальчишке было шесть или семь, носился он, видно, вместе с местными ребятишками, был так же чумаз и бос, и уже откликался на Ислама. На сестру он глянул мельком и презрительно скривился.

— Как тебя мама звала? — она присела перед ним на корточки.

— Миша... — пробормотал мальчишка.

— А сестрёнку?

— Катя...

— Салман, ведь мать их ищет... — она выпрямилась. — Пожалуйста, деладоьхь, Бога ради...

— Ты мне ещё хадисы (предания в Исламе) почитай! — процедил тот.

— Аллах не простит, Салман...

— Когда шахидом стану — простит, — оскалился он.

— А если не станешь?

— Стану, — сказал он уверенно. — Уже скоро.

Салман шёл впереди, — Гелани нёс мальчишку, а она поддерживала Катю, бормоча что-то ласковое, — та так и не разжала вцепившихся ей в локоть пальцев. Шествие замыкал мрачный Ибрагим.

— Их же ищут уже, Салман! — отчаянно окликнул он, когда они миновали очередной овраг.

Салман запрокинул голову, и все они посмотрели в темнеющее небо.

— Мы дальше сами... — она еле переводила дыхание. — Уходите.

— Боишься? За нас? — Салман опять странно усмехнулся. — Ты кто — дура или святая?

Она промолчала.

— Ты сказала — Аллах не простит... А ты меня простишь? Ты, Бешеная?

Она вскинула глаза:

— Шахидом станешь — прощу.

* * *

— Лани... ты пиши оттуда... из Ленинграда... Хоть иногда. Пожалуйста... Сашка вон уже давно не пишет. И не напишет, наверно, больше...

— Он просто хочет всё забыть, Лиска. Только и всего.

— А ты — не захочешь?

— Я — нет. Кхераме хъумма дац... Не бойся. Бек!

— Со ладугIуш ву, сан ваш (слушаю тебя, брат).

— Ларъелахь иза. Делан дуьхьа... (Береги её. Ради Бога).

* * *

Показать новорожденный гениальный опус было решительно некому — после трёх часов за клавиатурой это просто добивало. Бек дрых как слон — из очередного уровня "Ред Аллерта" ей пришлось вытаскивать его в четыре руки с хихикающей Аминкой, которая тоже давно улеглась. Внизу Умар с Алиханом упоенно резались в нарды... да и читать они, мягко говоря, не любили. Ну, а она терпеть не могла нарды.

Она в очередной раз прошлась туда-сюда по кабинету, раздражённо теребя отросшую после московских экспериментов чёлку.

В общем, бодрствующих фанатов газеты "Марша гIойла" в радиусе километра не наблюдалось, и ей оставалось только улечься спать. И то, третий час ночи...

Она отправила статью на печать, одновременно с горя врубив "Рамштайн" на всю катушку — благо, толстые каменные стены дома и новомодная пластиковая дверь кабинета вполне позволяли. Песня "Adios" как раз дошла до своего умопомрачительного соло, когда из коридора упала полоса света — открылась дверь. Она поспешно скрутила регулятор громкости до минимума и включила настольную лампу.

— Ну конечно, кого тут ещё найдешь в темноте, да еще и под такие звуки... Ты без ушей скоро останешься, женщина!

Тимурханов, несмотря на позднюю ночь, был весел и бодр, в свежей рубашке хаки и джинсах — значит, дома давно.

— Господи, — пробормотала она ошалело, — да когда ж вы успели приехать?

— А попроще меня именовать нельзя?

— Мама дорогая... ой!

— Ты заработалась вконец, — хмыкнул он, отсмеявшись. — Что, дня на это нет?

— Да пацаны играют круглосуточно! — наябедничала она с чувством исполненного долга. — Ходилки, стрелялки и прочая шня... гадость.

— Так сотри!

Она покачала головой:

— Не надо, пускай, им полезно. Это же разрядка такая...

— Ну-ну, — Тимурханов как-то непонятно на неё взглянул. — Правда, что ты вместе с ними фугасы ставила?

— Кто вам сказал?! — выпалила она. — Чёрт... я имею в виду... это неправда!.. Да ёлки, Беслан Алиевич, я и в глаза фугасов не видела! Никогда!

— Да не старайся, поверил я, поверил, — с ехидной ухмылкой отозвался Тимурханов. — Атаманша... — протянув руку, он вдруг дёрнул её за чёлку. — Показывай лучше, что наработала.

— А, ну да! — она чуть не подпрыгнула от радости, сообразив, что нашла, наконец, самую что ни на есть нужную пару глаз для оценки своего творения. — Вот!

Он взял из принтера свежеотпечатанные листы, но к столу так и не присел. Она, не удержавшись, пристроилась за его плечом, торопливо скользя глазами по строкам.

Тимурханов перевернул очередной лист, взглянув на неё искоса:

— Наизусть учишь?

— На бумаге всё по-другому выглядит, — пояснила она, с трудом удерживая улыбку: накатило "дежа вю". — Ну... и как?

Он еще раз вернулся к началу, заглянул в конец, потом молча положил листы на угол стола.

— Ну во-от... Не нравится? — огорчилась она.

— Почему не нравится? Нравится... — глухо отозвался он. И, крепко взяв её за плечо, нашёл губами её полураскрытые губы.

...Пару лет назад, в самый разгар летней засухи и таёжных пожаров, на хабаровской трассе, по которой она тогда возвращалась домой, водитель микрика выбросил в открытое окно тлеющий окурок. "Ты что делаешь, ...твою мать?!" — только и вскрикнули в автобусе. Но было уже поздно.

Огонь. Стена огня...

— Нет! — задыхаясь, она вырвалась и отчаянно огляделась. Дрожь и истома сплелись, удары сердца отдавались в каждом нерве.

— Почему? — едва касаясь, он провёл пальцами по её шее.

— Я не хочу!

— Врёшь ведь, — он напряжённо усмехнулся. — Как обычно...

— Нет! — она уцепилась за край стола, из последних сил отпрянув от его рук и губ.

— Почему?

Она прикусила распухшие губы так, что во рту стало солоно.

— Что, решили облагодетельствовать? Танки грязи не боятся, правда, Беслан Алиевич?.. Ну так хотите новость? Я не танк! И я себя не на помойке нашла!

— Что? — Он, похоже, не верил ушам.

— Не хочу я быть на помойке, — повторила она раздельно. — Ясно?

— Более чем, — процедил он, стиснув её локоть так, что она чуть не вскрикнула. И вдруг, разжав пальцы, смахнул со стола всё, что подвернулось. От грохота она оцепенела.

Захлопнулась дверь.

Она немо поглядела на мигающий монитор и сжала кулаки, борясь с искушением отправить на ковёр и его.

Полоса света снова прорезала темноту.

— Талгатовна, блин! Ты чего тут всё крушишь? — Бек обалдело протёр глаза. — Спятила? Чего ты?

— Иди спи! Или в уборную!.. Куда шёл, в общем, туда и иди! — прохрипела она. — Не твоё дело! Я... уберу сейчас.

— А Бесу чего скажешь?!

— Что у меня критические дни!.. И-ди, — повторила она, подымая взгляд.

Дверь моментально закрылась.

Она присела на ковёр, начала подбирать бумаги. Руки тряслись.

* * *

— Талгатовна, ты это что... серьёзно? — Бек облизнул губы.

У неё тоже враз пересохло во рту.

Призывно мигнув, принтер выдал очередной лист плёнки, Бек подхватил его и машинально просмотрел.

— Сперва арестуют тираж, — повторила она устало. — Потом компы. Потом — меня.

— Нас, — безмятежно уточнил Бек.

С лёгким шуршанием появился следующий лист. Оставалось ещё четыре.

— Главное — спасти тираж. — Она взяла плёнку у него из рук. — Всё остальное — мелочи. Я так думаю... его надо просто раздать, где придётся. На базарах. На улице. Как мы когда-то раздавали, помнишь?

— Жалко, Гелани с Сашкой нет... — хмыкнул Бек.

— Да это счастье просто, что их нет!.. — Она подошла к окну редакции, невидяще вглядываясь в мокрую темноту за стеклом. Конец ноября, темнело рано. — Типография ещё и сверху допечатает... для себя. Надо будет сидеть там и ждать, пока они закончат.

— И сразу везти, — подытожил Бек. — Какая смена там сегодня?

— Николая Иваныча.

Бек вздохнул.

— Ага. Тогда нормально, он не заложит... Талгатовна, знаешь чего?

— Только не говори, что мы не должны это печатать... — пробормотала она.

Интервью с "мирным планом урегулирования конфликта" пришло по электронке. Оно ещё даже не появилось на "тех" сайтах, но в подлинность его она поверила сразу. Был и обратный адрес.

И был ответ на её потрясённый вопрос: "Почему нам?" — "Чтобы все узнали".

И ещё: "Потому что не побоишься".

— Нет, я вот что... Может, предупредить всё-таки Беса?

— Запретит ведь, — сказала она тихо. — Тогда уж вообще никак.

Бек покрутил головой:

— Убьёт, точно убьёт.

— Ну не сразу же...

— А когда? — Бек присел у стены.

— Ну, сперва газету закроют...

Бек вскочил.

— А ты думал? Пропаганда терроризма — это тебе не баран чихнул...

— Да какого терроризма, блин?!

— Как это какого? Международного... Наш терроризм — самый международный в мире! — Она зябко обхватила себя за плечи. — Статья двести восемьдесят косматая... В общем, жизнь коротка, читай УК...

...— а потом можно будет открыть другую газету. Назвать её... ну, допустим, "Марша догIийла"...

— А... мы?

— А мы... если Бес захочет нас отбить, наверное, выйдем. Когда-нибудь...

Бек опять присел у стены, с силой потёр обеими ладонями стриженый затылок.

— Может и не захотеть... — Она пожала плечами. — Я бы на его месте точно не захотела... Ладно. Звони Малхазу. Плёнка вся. Едем...

— Талгатовна-а... — Бек прикрыл глаза, откинувшись назад.

— Зато это будет наш звёздный час, — сказала она дрогнувшим голосом. — Если никто нас не заложит... и ты успеешь раздать тираж.

Он успел.

А дальше всё было по её сценарию "звёздного часа".

Причём наихудшему.

* * *

Почти неделю из дня в ночь она повторяла и повторяла одно и то же... одно и то же... устно и письменно.

Она не понимала, верят ей или нет. Но это уже было неважно.

...Бека привели в тот же кабинет и, жадно оглядев его, она облегчённо выдохнула — цел... и, отвечая на его такой же безмолвный вопрос, покачала головой — всё в порядке.

Охранник вышел... и вошёл Тимурханов.

Под его тяжёлым взглядом она невольно сжалась, а Бек вызывающе ухмыльнулся во весь рот.

— Что, погубили газету? — тихо спросил Беслан.

— Это наша газета! — брякнул Бек.

И тут же отлетел в угол от удара — затылком об стену.

Изо всех сил она зажала рот ладонями.

Бек потряс головой, медленно выпрямился:

— Другую сделаем, Бес! Легко...

— Легко?!

Она отчаянно зажмурилась. Тишина навалилась как камень.

— Ладно, — устало бросил наконец Тимурханов. — Пошли отсюда.

— ...Вы хоть понимаете, что должны были меня предупредить? — Беслан обернулся к ним с переднего сиденья машины.

Она отвернулась.

— Так ты б запретил! — выпалил Бек. — А что... нет?

— Талгатовна, да мы с тобой круто лоханулись! — весело сообщил Бек, шмыгнув носом. — Талгатовна! Эй!.. Ты чего молчишь-то?

— Неужели молчит? — Тимурханов усмехнулся. — Ну-ну. Наконец-то... Кровь утри. Когда другую газету подготовите, деятели?

— Да хоть завтра! — выдохнул Бек, шаркнув рукавом по носу. — Хоть щаз!

— Ну-ну... А редактором мне кого поставить?

Она упорно не отводила взгляда от тонированного стекла, за которым мелькали хрущёвки с чёрными провалами вместо окон... бельё на уцелевших балконах... аляповатая вывеска нового магазинчика... знакомая мазня лозунгов на щербатых стенах...

— Кого-о? — фыркнул Бек. — Да вторую такую бешеную фиг найдёшь... Талгатовна — наша торговая марка! Это ничего, что она теперь глухонемая, я переведу...

Захохотал даже Малхаз.

Она молчала, не отрываясь от окна.

* * *

22.12.02.

Скоро снова Новый год, ёлка к нам сюда придёт...

Хоть вспомню наконец о том, что такое праздник.

Грешно мне жаловаться, конечно... просто устала я неимоверно, главным образом оттого, что не вижу света в конце этого беспросветного тоннеля, ну хоть ты убей...

Бес тоже его не видит. И это хуже всего.

Укатали горку крутые сивки...

Чувствую просто.

Помнишь, как у БГ: "Вроде бы и строишь — а всё разлетается; вроде говоришь, да всё не про то. Ежели не выпьешь, то не получается, а выпьешь — воешь волком, ни за что, ни про что..."

Хотя разговариваем мы с ним по-прежнему постольку-поскольку. Он меня не простил, или я его?.. Не знаю. Но видимся часто — потому как теперь он требует, чтобы я приносила ему все материалы на вычитку перед каждой публикацией.

Вот так-то вот.

И приношу.

Такое приношу...

Потому что мне уже море по колено, пятнадцатый этаж по пояс.

И знаешь что?

Ведь печатаем.

Ладно. О чём это я? Ах да, о празднике.

Здесь уже ставят ёлку на площади перед Домом правительства, под круглосуточной охраной. АКМ и ёлочная гирлянда. Вот он, праздник, который всегда с тобой!

Не буду, не буду...

Просто предчувствие у меня какое-то... страшное.

И письмо это я, наверно, не отправлю.

* * *

Потолок был белым, а в носу торчала тонкая трубка, закреплённая лейкопластырем.

И не только в носу.

Ангелов в белых халатах поблизости не наблюдалось, зато громоздились две капельницы. Из одной что-то желтое медленно сочилось ей в вену у сгиба правого локтя.

Горло царапало, как наждаком, от знакомого запаха дезинфекции подкатывала тошнота, проклятые трубки мешали ужасно.

Последнее, что удавалось вспомнить — приёмная в Доме правительства, прозрачная папка-уголок на коленях, и, как всегда в этих шикарных казённых коридорах и холлах, сосёт под ложечкой...

Пить хотелось неимоверно, но пересохшее горло не могло выдавить даже писка.

Левой рукой она с отвращением выдернула трубку из носа и попыталась получше закутаться в одеяло — слава Аллаху, удалось.

Она оперлась локтем о тощую подушку и осторожно приподнялась.

Тоже получилось.

Дверь скрипнула, и в щели появился Бек, вернее — его глаза, совершенно круглые.

— Бек! — просипела она. — Иди сюда! Ох нет, иди отсюда! Нет, дай попить! Чёрт, позови хоть кого-нибудь!

Голос наконец прорезался.

Бек по-прежнему стоял, как оглушённый.

— Да что с тобой?!

Он повернулся и исчез.

Стиснув зубы, она повыдёргивала из себя оставшиеся трубки и иголки, но, прежде чем начала сооружать из простыни тогу, в палату наконец влетели ангелы в белом.

— ...Вы что, тут все, с ума сошли?! Какая Москва? Какая кома? Какая неделя?! Я прекрасно себя чувствую! Мне ничего не нужно! У меня ничего не болит! Вы издеваетесь?!..

С боем вытребовав халат и стакан воды, она готова была уже прыгать в промороженное окно при виде шприца, когда в дверях палаты снова возник запыхавшийся Бек, а за ним — Тимурханов.

— Беслан Алиевич!!

Вздох облегчения был всеобщим, и тот как-то нехотя улыбнулся.

— Хоть вы мне скажите, что тут... — взмолилась она, машинально приглаживая всклокоченные волосы, — о Боже! — и потуже запахивая халат.

— А ты что, ничего не помнишь? — выдохнул Бек.