Три королевских слова. Часть первая

Мартин, Мортен, что же ты такое, в отчаянии думала я, распластавшись по асфальту. Наверное, если меня обнаружат, лучшим выходом будет броситься с моста в Неву, чтобы избавить себя от дальнейших мучений. Но потом поисковый луч начал постепенно мутнеть, тускнеть, истощаться, и к тому же я заметила, что ищет Мартин совсем не в той стороне.

Убедившись, что колдовство Мартина иссякло, я встала, неумело встряхнулась и упрямо продолжила путь.

Где-то далеко начали бить куранты. Плескались тёмные волны, волнующий запах речной сырости проникал в ноздри, бодрил и странным образом прояснял рассудок. Когда по мосту проезжал автомобиль, мост ощутимо подрагивал. Казалось, он сейчас развалится, и вместе с его обломками я полечу в тартарары, но такая перспектива меня не слишком пугала — Мартин был страшнее. Беспрестанно двигая туда-сюда ушами-локаторами, я торопливо семенила вдоль ограды.

Мост чудился мне бесконечным — видимо, я уже вступила в зону портала, благодаря которому переправа и приобрела свои волшебные свойства. Для магического существа время и расстояние здесь могло исказиться на неопределённую величину.

Впереди возникла компания великанов. Мне они показались стадом слонов, неторопливо бредущим на другой берег. Пахнуло пивом, куревом, и сладкими девичьими духам — это были обычные люди, поздние гуляки, которые на своё счастье не замечали ни вспышек молнии, ни страшных бледных глаз, вперившихся в ночные улицы и проулки.

Зато они заметили меня.

— Ай, смотрите, кто это? Кошка! — раздался сверху звонкий голос. — Фу, страшная какая!

— Где, где? — подхватили юношеские голоса.

Я прижала уши и помчалась вприпрыжку мимо колонноподобных ног.

— Да где кошка-то? — спрашивали позади. — Ты чего, Наташка? Глюк словила?

— Да была кошка, была, чёрная, тощая, страшная! — оправдывалась уже оставшаяся позади Наташка. — Уши как у летучей мыши! Я сначала даже не поняла, кто это...

Сзади кто-то что-то сказал иронически, и компания взорвалась беззаботным смехом.

Чёрная.

Тощая.

Страшная.

Слава богу. Инверсионное заклинание удалось на славу. Этот портрет совершенно не соответствовал внешнему облику Снежинки. Самым убедительным оказалось слово 'страшная'. Никто и никогда не смог бы назвать хорошенькую Снежку 'страшной'. А дома на видном месте осталась стоять фотография, где я валяюсь на диване в петербургской комнате и читаю книжку, а рядом белоснежная упитанная кошечка мягкой лапой ловит солнечный зайчик, прыгающий по страницам. Этот снимок сделала мама прошлым летом, как раз перед отъездом в Оленегорск...

Я подумала о родителях.

Они уже сегодня будут здесь. Должны быть. По длительному молчанию моего телефона станет ясно, что произошло неладное. Наверное, первое, что они сделают, — попросят Левиафана связаться со Снежинкой. Когда и Снежинка не отзовётся, они точно поймут, что со мной случилась беда. Я вдруг представила, как родители входят в комнату, где пол и стены залиты кровью их дочери, и мне снова стало дурно... следом возникла картина — одинокая неприкаянная душа Снежинки летит в пространстве — неотвратимо удаляется, как космонавт с оборванным тросом, падающий в космическую бесконечность... Мне стало совсем тяжело. Острое горе сжало горло, и я почувствовала настоятельную необходимость остановиться и выплакаться.

Вместо этого я продолжала бежать.

Об этом я подумаю завтра, твердила я классическую формулу всех горемык, попавших в беду и спасающих свою шкуру, завтра я позволю себе всё; если захочу, я буду, не стесняясь, выть и царапать землю, а пока — беги, кошка, беги!

Справа мелькали ровные одинаковые прутья решётки. Краем глаза я отслеживала их мельтешение и через некоторое время ощутила, что начинаю впадать в какой-то транс.

Снова сверкнула молния — почти над головой. Посмотрев вверх, я припала животом к асфальту, потому что небесный просвет, в котором вновь призрачно маячило лицо Мартина, переместился и был практически над Тучковым.

У меня возникло острое предчувствие, что меня сейчас обнаружат, и это предчувствие было абсолютно, абсолютно невыносимым.

Воля, толкавшая меня вперёд ослабела, лапы подкосились. Я упала на асфальт, сжалась в комок, зажмурилась, чтобы не видеть страшных бледных глаз, висящих надо мною, и начала бредить на анималингве какую-то собственноручно слепленную, корявую, всю кривую и косую и совершенно сумасшедшую мольбу, обращённую к тому мифическому существу, благодаря которому и существовал этот портал.

— Ты, огромный, стозевный, стоглазый, стомудрый, невидим ты, но я всё равно чувствую, что ты есть, — помоги мне. Я растёрта как пыль между пальцами, я ничто, я кварк твоего мира, я распадусь, разрушусь прежде, чем закончится твой вдох, но всё равно помоги мне. Я была глупа и связалась с теми, к кому и подходить нельзя было; меня предупреждали — я не слышала, меня отговаривали — я не внимала, а теперь прошу — помоги мне. Своей беспечностью я подвела всех, и теперь заперта в чужом теле, как и ты заперт в нашем мире. Помоги мне, а я больше никогда не попадусь в эту ловушку, никогда больше не буду верить и подставлять горло для укуса; нет больше места для любви в сердце моём, я никогда не полюблю, и даже если вырвусь из этого плена — клянусь, никогда больше не буду ходить беззаботно по краю трясины... никогда больше... никогда больше... никогда...

Бессвязные обещания изливались бесконтрольным потоком, пока я не осознала, что вокруг царит тишина.

Я приоткрыла один глаз и скосила его наверх.

Никаких грозовых чернильных разводов, никаких страшных ликов — низкий туман нависал в метре надо мной, безмятежный, будто он образовался над озером в лесной глуши, а не в центре большого города.

Я открыла второй глаз и тревожно подвигала ушами вперёд-назад.

Тишина.

Проезжая часть была пуста. В этом измерении ни один автомобиль не осквернял своим прикосновением гладкое новенькое покрытие.

Меня услышали?

Раньше мне непременно стало бы стыдно за этот истерический припадок — другим словом и не назовёшь, но теперь я ровным счётом ничего не почувствовала.

Белое свечение разливалось справа от меня — за оградой, над водами Невы. Я поднялась, пошатываясь, встала передними лапами на камень и просунула голову между прутьями.

Из-под воды медленно поднималось к поверхности что-то огромное, круглое как блюдо, сияющее электрическим светом, с тёмным пятном в середине. По поверхности воды во все стороны побежали сверкающие блики-скобки. Круг так и не вынырнул на поверхность, а замер, покрытый тонким подвижным слоем воды — вода была похожа на зелёный чай. Усилился запах — смешанный дух речных водорослей, мокрого песка, маленьких ракушек, тощих живучих рыбёшек и чего-то ещё, что я уже начала ощущать кошачьим обонянием, но пока ещё не могла классифицировать.

Я ещё больше вытянула шею и свесила голову вниз.

Круг моргнул, и я поняла, что меня разглядывают, и — как мне почудилось — разглядывают с любопытством.

Я замерла.

Потом круг вновь моргнул, и тяжёлый бас произнёс одно слово... да так сочно, что звук прокатился по всему пространству портала не хуже грома небесного.

— ПРИ-И-НЯТО-О-О... — и будто бы иронический смешок завершил раскаты. Неведомому существу показалось забавным, что микроскопическая козявка посмела потревожить такого, как он?

Мы ещё немного поглазели друг на друга, потом круг погасил свечение и ушёл на глубину — так же медленно, как и появился. Воды успокоились, разгладились водовороты, вызванные погружением, и вскоре уже ничто не напоминало о необыкновенном явлении.

Что это было, и было ли вообще?

Может быть, на почве нервного потрясения мною овладели галлюцинации?

Тем не менее, туман по-прежнему висел над головой, образовывая защитный полог, и я снова побежала — в какой-то ватной тишине. Никем не потревоженная, я добралась до конца моста, беспрепятственно пересекла пустынную мостовую и тронулась в обратный путь.

И я всё-таки сделала это — перешла Тучков мост дважды, и Мартин не нашёл меня.

Спасительный туман заканчивался вместе с мостом. Мне очень не хотелось покидать магическое убежище. Хотелось остаться здесь, свернуться клубком, уткнуться носом в собственную шерсть и заснуть на долгие-долгие годы.

Ради Снежинки, сказала я себе и вышла из тумана.

Куда теперь можно податься, я не представляла совсем. Наверное, было бы разумным вернуться к дому, затаиться где-то поблизости и дожидаться приезда родителей. Но при одной только мысли о возвращении в Малый переулок, к горлу подступал комок, а к лапам — паралич. Моя прежняя жизнь закончилась так страшно, что я не могла заставить себя сделать хотя бы шаг в том направлении.

К тому же, не исключено, что возле дома меня ждёт засада.

Сойдя с Тучкова, я двинулась совсем в другом направлении. В ближайших планах было забиться в некий укромный уголок и хоть немного поспать, потом найти еду... наверное, на помойке, и воду... наверное, в луже.

Торопливой прихрамывающей походкой я мелко трусила вдоль бесконечных стен и не узнавала ранее знакомые улицы. Не покидало ощущение другой планеты — чудовищно искажённый масштаб придавал местности нездешние черты.

Через какое-то время я совершенно перестала соображать, где нахожусь.

В этот двор-колодец мне пришлось свернуть, когда стало ясно, что силы на исходе. Во дворе оказался проход — через тёмную арку с разрисованными стенами можно было пройти во второй двор, через вторую разрисованную арку — в третий, и так далее. Выход из шестого двора перегораживали чугунные ворота. К решётке ворот толстой проволокой были прикручены железные листы, доходившие до самого низа и пролезть в узкую щель не смогла бы даже кошка.

Это был конец моего пути.

Я огляделась. В углу двора стояли два высоких зелёных мусорных контейнера. Наверное, в них можно поискать что-нибудь съедобное. Баночку с остатками йогурта или куриные косточки. Или ещё какую-нибудь гадость, но выбирать не приходится, я была готова съесть что угодно.

Подойдя ближе, я посмотрела вверх, поёрзала задом, примерилась и прыгнула. Отчего-то у меня создалось представление, что я взлечу как птица. Во всяком случае, так получалось у Снежинки. Вместо стремительного полёта и точного приземления я допрыгнула только до середины зелёной стены и, скрежетнув по металлу когтями, свалилась вниз как мучной куль. После десятой попытки в глазах начало темнеть и стало понятно, что до верха контейнера не добраться — я слишком слаба и неуклюжа.

Пришлось прилечь для отдыха. Я стала с трудом соображать, что же делать дальше. Прикорнуть ли голодной прямо сейчас, или отправиться на поиски более низкого помойного бачка?

Вот в чём вопрос.

Идти уже никуда не хотелось.

Вообще ничего не хотелось.

И тут появилась она — возникла бесшумно, как призрак.

Большая толстая крыса стояла столбиком в просвете между контейнерами и пристально меня разглядывала. Это была пожилая крыса — морда у неё была седая.

Вот и обед, вяло подумала я. Наверное, она не слишком проворна, изловить её будет несложно.

Я даже встала.

Крыса не шелохнулась. Она продолжала спокойно созерцать, и на её седой морде было написано что-то задумчивое.

... И вот эту крысиную бабулю я должна изловить, наброситься на неё, как наркоман в подъезде, зверски задушить, потом как-то прогрызть в её шерсти дыру, чтобы добраться до...

Тут меня замутило, земля закачалась, и я прилегла обратно.

Нет. Даже ради Снежинки — нет. Лавров Родиона Раскольникова мне не снискать. И останусь я здесь навсегда — в чужом обличии, а дворники в пыльных фартуках склонятся надо мною и скажут: 'Кошка сдохла, хвост облез... кто первый слово скажет, тот её и подбирает...'

Мне снова захотелось плакать.

'Ну-ка, ну-ка, кто это у нас здесь хнычет? Кто это помирать собрался?' — раздалось вдруг в моей голове.

Анималингва?

Я снова подскочила и на всякий случай обернулась назад. Не было здесь никого, кроме крысиной старухи. Неужели...

— Что тебя так удивляет? Говорящая зверюшка? — ворчливо спросила крыса. — На себя сначала посмотри. Усы, лапы и хвост — вот и все твои документы. Ты кто?

— Я... я человек... А вы тоже?

Крыса хмыкнула.

— А я нет. Зовут как?

Было бы неразумно немедленно разбалтывать первой встречной, что я — Шергина Данимира Андреевна. А вдруг она послана Мартином?

Не смотря на осознание, что мои мысли — это мысли параноика, я всё же попыталась навести тень на плетень и представилась:

— Иванова Лариса... э-э-э... Ивановна...

Понятия не имею, откуда всплыла эта Лариса Ивановна.

Крыса нахмурилась.

— Слушай, ты... Лариса Ивановна... Или ты перестаёшь дурака валять, и мы разговариваем как взрослые люди, тьфу, особи, или я сейчас развернусь и уйду. И твоя золотая мечта преставиться у помойного бачка исполнится сегодня же.

Ага. Мне уже помогли в прошлой жизни.

— С какой стати я должна вам доверять?

— А с такой, что плохи твои дела. А со мной как с доктором надо — не лукавя. Тебя преследуют враги, у тебя магическое истощение, и без посторонней помощи тебе не выкарабкаться.

— Это мы ещё посмотрим, — запальчиво сказала я, зная в глубине души, что каждое слово крысы — правда. — А откуда вы знаете про врагов?

— Не трудно догадаться. Видела бы ты свою ауру — она у тебя в клочья разодрана.

— А откуда вы знаете, что я не Лариса Ивановна?

Крыса подняла лапку и неопределённо пошевелила пальчиками.

— Не идёт тебе. Ты не такая.

— Очень даже такая!.. — сказала я и замолчала, прочувствовав градус абсурда.

Крыса выжидательно смотрела, склонив голову.

Я решилась.

— Ладно. — И добавила прежде, чем вспомнила, откуда это: — Но я хочу вам сказать, что, если вы меня погубите, вам будет стыдно.

— Библиотечная ведьма, — утвердительно сказала крыса. — Очень молодая, очень начитанная, очень глупая. С головой, набитой бесполезными цитатами и романтическими бреднями.

— Меня зовут Данимира. И да — всё так, как вы сказали. Но с романтическими бреднями покончено.

— Это тебе только кажется, деточка. Нездешняя?

— С Севера.

Морда крысы приобрела задумчивое выражение.

— Ну, рассказывай, Данимира с Севера, как тебя угораздило так вляпаться.

Внезапно я почувствовала, как плавно колышется асфальт, как сгущается тьма перед глазами, и как белые ночи стремительно превращаются в чёрные августовские.

— Ночь на дворе... — проговорила я заплетающимся языком. — А можно я сначала посплю?

С неожиданным проворством старая крыса подскочила ко мне и толкнула в грудь.

— Не спи, ведьма Данимира. Рассказывай.

... И она заставила вспомнить всё. Только одно я скрыла — про видение на Тучковом мосту и про горячечные клятвы, данные мною не иначе как в бреду. Во-первых, я допускала вероятность, что нарвалась на обычный портальный морок. Такое иногда случалось, что портал вытягивал из подсознания человека всякое разное — желания или страхи — и преподносил их в материализованном виде. А во-вторых — если всё и было на самом деле, то это наше с тем существом личное дело.