Дети Гамельна. Ярчуки

— Изнутри копайте, — молвила ведьма, снимая с ножа страшный указатель.

Хома перевел дух. Вот к чему те заклятья вообще нужны? Оно ж и так было понятно, что изнутри рыть придется. В жизни всегда так: где неудобнее, там и рой, да поглубже. Не ошибёшься.

Взялись за дело: расчистили край угла, сдвинув обвалившуюся глину, недогоревшую дранку и иной мусор. Хома, поплевав на ладони, взялся за кирку. Хрупкая панночка прытко отгребала лопатой землю, за ней топтался кобельер, которому лопата была привычна не более, чем монастырскому карпу мушкет. Но и без него вгрызлись лихо. Очень скоро кирка бухнула по чему-то твёрдому.

— Прыть поумерь, сокол красноносый, — приказала ведьма, устроившаяся на остатке подоконника.

Расковыряли яму чуть шире — обнаружилась дощатая крышка. Поддеть оказалось сложно. Хома подвёл острие кирки, панночка вдарила по тупому концу инструмента молотом. Над пустырем разнёсся недобрый звон.

— Потише, весь великий град перебудите, — цыкнула ведьма.

Кирка преграду все ж пробила, казак хекнул-гикнул, поднатужился и вскрыл настил. Дальше пошло легче — панночка на раз подвышибла молотом толстые доски. Раззявился провал, в который и лунный свет-то не заглядывал. Пахнуло изнутри чем-то дурным и редкостным. С Хомы азарт мигом слетел: одно дело кладоискательству предаваться, другое лезть в заведомо нехристианскую ловушку. Покойные иудеи чего угодно могли там запрятать.

— Огня бы надо, — сказал казак, спешно отступая от адской дыры.

— На огонь мошка летит, — проскрипела ведьма, похоже, тоже встревоженная недобростью тайного клада.

Слуги и хозяйка смотрели на дыру. Соваться внутрь никому не хотелось: вроде и манил клад, но и пугал нешуточно.

— Глянь-ка, Хеленка, что там, — приказала ведьма. — У тебя очи зоркие, ночные. Но не лезь, сверху глянь.

Панночка мотнула гривастой головой, но к дыре подступила — не иначе, как и самой было любопытственно. Опустилась на колени, откинула мешающие волосы, глянула во тьму подземную, да тут же отпрянула.

— Сидит, значит? — проскрипела хозяйка.

Хелена кивнула, не отрывая взгляда от дырищи.

— Всё одно, нужно гроши доставать, — проворчала ведьма. — Анчес, не стой как неродной, бери девицу за стройны ножки, отдёрнешь, ежели ухватят её. А ты, казаче, что рот раззявил? Вооружался для чего?

Хома опомнился, выхватил пистоли и взвел курки.

— Своих не пореши, — напомнила хозяйка и протянула паненке еще один инструмент. Хелена бестрепетно взяла мёртвую руку — сухие пальцы той мигом растопырились на манер жутковатой хваталки и алчно зашевелились.

Анч, вздыхая, обхватил паненку чуть пониже невеликой, но этак весьма и весьма душевно налитой дупочки. Хелена решительно занырнула во тьму, принялась подцеплять что-то невидимое своим сухоруким крюком. Хома держал пистоли наведёнными на клад и скапливал казацкое мужество. Да что ж оттуда может скакнуть? Змей насовали? Гиенов? Или иные ядовитые гады в темноте той обретаются? Как бы не промахнуться...

Вынырнула панночка, потянула Сух-Руку. В мёртвой длани качался подцепленный за край ткани узел — судя по усилью скрипящих костяшек — тяжёлый. Подняв из провала, Хелена попробовала выдернуть добычу из сушеных пальцев — те вцепились вовсе намертво и не отдавали.

— Да помогите девке! — приказала хозяйка.

— Я ж её держу, — отозвался Анчес, старательнее облапывая девичьи бёдра.

— Так, а я ж с оружьем, — справедливо указал Хома, которому касаться умной мертвой руки хотелось ничуть не больше, чем гишпанцу.

Ведьма простонародно выругалась и принялась самолично отбирать у Сух-Руки добычу. Пришлось бить магическую длань по костяшкам.

— Как в своё вцепилась, дрянь скаредная!

Наконец, узел с обнадеживающим звоном бухнулся на землю. Ведьма разрезала тряпку — под ней был замысловатый медный горшок. Фиотия осторожно встряхнула посудину — из горловины посыпались монеты. Славные такие монеты, хоть и тусклые, но уж точно золотые. Хома отчетливо видел дукаты и червонцы — э, тут бы и зачерпнуть горсточку, а лучше сразу две!

— Еще есть? — спросила ведьма, небрежно засыпая золото пополам с рыхлой землей обратно в сосуд.

Хелена кивнула и вновь погрузилась с Сух-Рукой в дыру.

— Осторожнее! — напомнила хозяйка.

На сей раз пришлось ждать улова подольше — видать, не подсекался клад. Наконец, Сух-Рука выудила свёрток. Оказалось, опять монеты, да ещё золотые цепки-кольца.

— Что там ещё? — спросила хозяйка, увязывая ветхий и рассыпающийся сверток в передник.

Панночка лишь дёрнула дупкой, занявшись вываживаньем следующей добычи. Потянула Сух-Руку — в перстах той был зажат свиток на двух кругляшах. Хома такие раньше видывал — иудейские, вовсе пустая грамота, её никто не в силах прочесть.

— Ты что?! — тут же вскинулась ведьма. — Положи, где взяла. Оно нам и даром не нужно.

Панночка вновь заёрзала, укладываясь на живот, но тут Сух-Рука, видать, подустав и озлобившись, нагло швырнула свиток в яму.

— Что творите, варвары! — ведьма подскочила к кладу, одним махом рванула прочь Анча, тот поволок за ноги паненку... Но было поздно — в яме что-то завозилось.

— Зарывайте, дурни! — гаркнула Фиотия.

Слуги похватали лопаты, Хома сунул пистолеты за кушак, принялся швырять на дыру остатки досок. Не особо выходило: часть крышки и земли провалилась вниз, часть вылетела обратно — крепкий ком глины угостил гишпанца по лбу. Потом из подземной прорвы что-то начало выкарабкиваться. Хома больше с изумлением, чем с испугом, увидел на редкость мелкого беса: согнутого, тощего, с паскудной рожей и волосьями сплошь в колтунах. Мерзкое создание закрутило головой, тараща свои рачьи глазки.

— Не выпускай! — скомандовала ведьма.

Не пристало казаку перед погаными карлами отступать — Хома ткнул мелкого чёрта лопатой, сшибая обратно в дыру, да нечисть оказалась цепкой. Бес ухватился лапами за инструмент, прихватил его зубами...

Хома и охнуть не успел, как лопата оказалась погрызена до самого черенка. Да что ж за тварь такая?! Да подавись ты...

Чахлый, но грызучий чёрт немедля выплюнул выпущенный казаком остаток лопаты и вдвойне усерднее полез из ямы. Хома выхватил пистолет...

— Не шуми сразу, все полезут! — предостерегла ведьма.

Да что такое?! Откуда еще и "все"?!

— Бечь нужно! — призвал кобельер, в два прыжка оказываясь весьма далеко от клада.

— Куда?! Шпагой его руби! — Хома схватил кирку.

Панночка опередила — свистнул молот, высоко вознесенный нежными ручками, и тяжелая железяка опустилась на вытянутую башку подземного чёрта. Раздался звонкий костяной звук, но бесов череп выдержал — видать, из сплошной кости в пекле точили. Хелена немедля двинула стойкую нечисть ещё разок — звонче вышло, но чёрт лишь растопырился над разворошённым кладом, словно над нужником расселся. Прыти, правда, поубавил — лишь уродливой головой мотал. Хома ткнул его киркой под рёбра, пытаясь спихнуть в дыру. Нечисть, хоть и оглушённая, за инструмент немедля уцепилась. Казак пихал супротивника изо всей силы, но чёрт стойко упирался, его колени растопыривались всё шире и шире, разрастаясь и становясь всё голенастее. Да это не чёрт, а вовсе паук какой-то!

Клац-клуц-клац! — разнеслось над пожарищем. Панночка разошлась и крушила вражину со всего маху, только молот и летал. Сокрушить, может, и не удалось, но вбила лихая дивчина врага в дыру, словно сваю в песчаное дно пруда-ставка. Ещё корячились тонкие паучьи колени, но голова уже ниже ушла. — Хрум! — молот сломил ногу чёрта, было слышно, как тот плюхнулся на дно тайной ухоронки.

— Прикопать бы, да вот только... — начал Хома и задохся...

Из дыры вылезла тонкая рука, шустро скребя пальцами с грязными ногтями, поползла на звук казацкого голоса. Удлинялась и удлинялась, словно диковинный побег вьюнка волшебно рос. Опомнившись, Хома ударил каблуком по мерзким пальцам. Скрипели под сапогом паучьи косточки, но бесовы пальцы всё норовили ухватиться за обувку: то ли разуть казака, то ли выше взобраться. Не-не, определенно выше стремились, не иначе как к горлу!

Хелена била по живучей руке молотом, да только попасть было трудно — чертова конечность извивалась, куда там той прищемленной гадюке. Вздрагивала земля под ногами, взлетали комья от плуга-молота, металась, пытаясь спастись, чёртова рука. Все ж и по ней попадали крепко, и когда та чуть попритихла, взмокший Хома подхватил лопату и принялся скидывать измочаленную конечность в дыру. Останки руки трепыхались, подобно поганому щупальцу неведомого чудища, но всё ж шлепнулись вниз.

— Отойди, дурень! — приказала ведьма, пятясь прочь с узлом добычи и Сух-Рукой.

Хома поспешно отступил. Гух-гух-гух, — резво заработала за стеной своим молотом панночка.

— Под низ вдарь! — азартно пискнул невидимый пан Анч.

Хома видел, что в яме опять что-то шевелится, но тут панночка выдала особо крепкий "гух" и угол ещё стоящей стены начал заваливаться, накрывая яму. Поднялось облако пыли...

Чихая и кашляя, кладоискатели отошли подалее от захоронки.

— Вылезет или нет? — спросил, отряхиваясь, Анчес.

— Чего ж ему не вылезти, — с тревогой сказал Хома. — Была бы каменная стена, а то саманная. Хотя и толстая. Не, вполне может подкопаться. А может и не совладает — хороший кус упал.

— Нам до того дела нет, — отрезала хозяйка. — Ногами шевелите, хвилософы. С утра помрёт наш пан, домовина ему готова. Погрузим покойника да распрощаемся с гостеприимным Пришебом.

* * *

До дому вернулись благополучно. Нести увесистый горшок с золотом было несподручно. Но приятно.

Перекусил Хома добрым шматком колбасы с хлебом и тремя луковками, наскоро запил взваром, да и бухнулся почивать. Мелькнула мысль, что самое время горилки выпить, но лениво было вставать. Всё ж утомительное дело это кладоискательство. Хотя и выгодное — это же сколько за ночь золота наковыряли!

— А крепкие здесь черти, — сказал Хома сотоварищу, тоже бухнувшемуся на свою лавку.

— Да отчего черти?! — заворчал кобельер. — У тебя что ни ткни — то чёрт. Вовсе это не чёрт, а вообще маззиким54. Совершенно иная порода.

— Да кто их, бесов, разберет, — зевнул казак. — Расплодилось дьяволова семени — плюнуть некуда.

Кобельер спорить не стал — хозяйка дала ему на сегодня вольную, поскольку была занята пересчитыванием добычи. Потому засопел счастливый гишпанец, едва вытянулся на лавке.

* * *

Утром сотоварища растолкал гишпанец — пан-лях отмучался, надлежало за ксёндзом идти и иными печальными заботами заняться.

* * *

День выдался хлопотным. Пока то, пока сё, пока службу служили, пока покойника в гроб клали да мёдом тело заливали — случай важный и нечастый, ведь ещё везти и везти усопшего до фамильного кладбища. Хома с плотником спорил и иные сложности устранял — гишпанец и паненка в тех делах помощь оказать никак не могли. Хелена прилюдно с большим трудом пару слезинок выдавила, да и в комнату забилась. Безутешная дочь, что с неё возьмешь. Хозяйка выправляла бумаги у войта, торопила с отъездом, да где там успеть — только с похоронным делом заканчивать стали, так такой ливень ухнул, будто сами небеса над Пришебом разверзлись, шляхтича-покойника оплакивая. Хома, накинув на голову пустой мешок, допрыгал по лужам до конюшни, проверил лошадей и карету — всё в порядке, хоть сейчас запрягай. Да куда ж ехать — не шлях, а болото безбрежное.

* * *

Сидели в комнатке, Анчес накрыл стол. Следовало помянуть покойника, пусть и не особо с ним близки были. Хома так и вообще запамятовал, как ляха звали. Ну да ладно. Гроб добротный, мёда не пожалели. Родному человеку, и то столько одолжений за день не свершишь. Особенно, если сиротой довелось родиться.

— Достойный был человек, хотя и грешный, — молвил Анчес, ставя на стол миску с жареными, щедро обсыпанными тмином рёбрышками.

— А отчего же такой грешный? — полюбопытствовал Хома.

— А ты много на наших шляхах встречал святых мирян? — усмехнулся гишпанец. — А наш покойник и вовсе шляхтичем был.

Хома кивнул. Это да, какой из шляхты может быть святой?

Анчес отчего-то покосился на паненку. Та всё в окно смотрела, да плечики чуть заметно вздрагивали.

— Тю, гишпанская твоя морда, — в сердцах молвил Хома. — Ты что ж язык распустил? Отец он ей, пусть и частично. Какой ни есть, а отец.

— Так я сугубо в философском плане, — оправдался кобельер. — А вообще раз отец, так, несомненно, уваженья заслуживает.

— Ясно, заслуживает. Вот и помолчал бы ты. А то в лоб этак и брякаешь. Сразу видно, московит. У вас все по нахальному.

— Не московит я!

— Московит-московит. По говору вмиг понятно. "Ны маскавыт". Говорить по-людски научися. А лучше, вообще молчи.

— Ты мне поприказуй еще, спитая харя!

Хома показал наглецу кулак. Безродный наглец схватился за шпагу. Посмотрели друг на друга, Анчес сморщил свой длинный нос, Хома махнул рукой. Спорить, и правда, не имелось настроения.

Пошли к окну.

— Пойдем, пригубишь, — сказал казак, глядя в затылок, туго повязанный черным платком.

— Пошли, помянуть надобно, — подтвердил гишпанский самозванец.

Хелена не шевелилась, но когда подхватили под руки, выдираться не стала.

Сели за стол. Молча выпили по глотку — горилка попалась какая-то вовсе безвкусная. Хома поморщился, выбрал в миске самое затминенное рёбрышко, сунул в руку панночке. Ничего, начала бедняжка жевать, хотя по щекам слезы текли. Эх, жизнь. Вот и пойми её, дурную. Ночью молотом всё подряд несла, а сейчас слезы льет.

В соседней комнате, вольготно вытянувшись на наконец опустевшем ложе, негромко похрапывала пани Фиотия. Им, ведьмам, хоть что. Навидались за свою нечистую и длинную жизнь всякого, закостенели.

Глава 7. О превратностях погоды и иных естественных оправлений

День лишь начался, а уж словно и вечер. Льет с набрякших туч неумолимо и безустанно, словно всё долгое лето копили небеса ту тяжкую влагу. Истаял за тридевять земель дальний, высокий днепровский берег. Бурно влачатся порыжелые воды, несут ветви, жирную грязь, траву и прочий мусор. Вот проплыл, раскачиваясь, несчастливый кавун, эх, не быть ему съеденным честным селянством. Доплывет плод до порогов в компании с вот тем размокшим гайвороном, что покорно поджал лапы, вверив свою бренную тушку водам древней реки, лягут они бок о бок в густой ил, удобрят своей плотью бесконечные приднепровские камыши...

Скверна непогода на речных берегах — мрачен шелест дождевых струй, жуток плеск накатывающих на берег волн. Слились, смешались хляби небес и речной простор. Поглотит подступающий потоп и берег, и ивы, и оцепеневшего от лицезрения конца всего сущего наблюдателя. Смоет, всё смоет стихия. Смирись, человече, ступай под кров, налей доброй горилки, а еще лучше пряной, густой варенухи, и помысли о вечном. Ибо слаб ты и мелок, как случайная щепка, несомая бурной волною бытия.

Льёт. Обморочно и конечно льёт. Нацедить повторную чарку, испить и верить: развиднеется, непременно развиднеется, всплывет назавтра благословенное солнце, накалятся на баштанах литые бока кавунов и дынь, просушат перья и явятся свету важные гайвороны, и иная весёлая пернатая мелочь.