Император всея Московии

— И тебе, боярин, — я чуть было не произнёс 'боярин Каша', но вовремя удержался, — здравствовать многие лета! Радение твоё о пользе государевой и верность всем известны, и заслуживают награды. Мы сейчас движемся к Кремлю, чтобы выбить оттуда изменников. Ступай с нами. Людей своих поставь рядом с иноземной хоругвью, поскольку вижу я, что рушниц у них немного и потому в перестрелке они стрельцам уступят.

— Невместно мне, государь, с немчинами обочь стоять! Роду моему то в умаленье, ибо пращуры мои князьям московским служили исстари, ещё при Симеоне Иоанновиче на Русь пришедши!

— Служить Руси на любом месте почётно, что предки твои не раз доказали! Не было такого никогда, чтобы Романовы воле царей русских перечили и вред непокорством причиняли. Ты ли первым стать желаешь? Ставлю я тебя, боярин, туда потому, что нет у меня ни на кого такой надежды, как на тебя: не ровён час изменники на нас ударят, так иноземцы могут и не устоять. Мало им веры, сам знаешь. А тут как раз ты со своими людьми и станешь стеной! Сам посуди: кому, кроме тебя, я такое доверить могу?..

...Вот так, практически случайно, мне в этой моей новой жизни повстречался Иван Никитич Романов-Юрьев, по прозвищу 'Каша', пронырливый, но при этом лично смелый вельможа, а по совместительству — действительно, младший брат ростовского митрополита Филарета, в миру Фёдора Романова, чьи потомки в моей истории правили Россией три века. Нельзя сказать, что Каша вызывал какую-то симпатию, как человек: да и мне, воспитанному в семье крестьянина-большевика с Гражданской войны, откровенно говоря, вообще все здешние бояре, окольничьи, стольники и просто дворяне были интуитивно неприятны. Конечно, можно сказать, что 'не они плохие, а жизнь такая', а сами они люди почтенные, богобоязненные, хорошие и чадолюбивые, но факт остаётся фактом: они были самыми натуральными эксплуататорами, сидящими на шее своих мужиков. А 'хороший человек' — это ещё не критерий: Гитлер вон тоже детей любил и овчарок... Своих, немецких. А наших детей по его приказу 'юнкерсы' крошили бомбами и пулемётами...

Нам с Кашей судьба улыбнулась одновременно, когда в тот раз у романовской усадьбы на Варварке он, следуя своим потаённым мыслям, открыто встал на сторону ставшего жертвой заговора государя, в чьём молодом теле оказался мой разум довольно пожившего и много повидавшего — да, скажем прямо: старика. Притом сделал он это первым и на тот момент единственным из бояр — членов Правительствующего Сената, как мой 'реципиент' на западный манер переименовал боярскую Думу. Остальные, хотя и не перебежали открыто на сторону Шуйских, массово поприкидывались ветошью. Позже почти все они объясняли своё 'пребывание в нетях' хворями своими или членов семейств. Прямо-таки эпидемия по боярству прошла, хорошо хоть не смертельная. На самом же деле они прекрасно знали, что я понимаю, отчего господа сенаторы сидели серыми мышками под веником: проявляя нейтралитет, они ожидали, кто одержит верх в противостоянии. Господа сенаторы вполне разумно решили, что кто бы ни победил, им лично ничего сверхординарного не грозит, по крайней мере на первых порах: что новому, что прежнему царю рулить страной без поддержки высшего законодательного органа будет проблематично. Вот только этим хитрованам было невдомёк, что мне-то прекрасно известно, к каким бедам приводит государства самоуправство бояр, магнатов, олигархов — как ни зови эту воронью породу, а если не висит над их головой ослоп Ивана Грозного или дубинка Петра, если не перехватывает их дыхание дым от сталинской трубки — пальцем о палец не ударят они для пользы страны и народа, а будут только судорожно рвать на части и поглощать не ими созданное национальное богатство.

Так что как только беспорядки в столице удалось подавить и жизнь вновь вошла в мирную колею, я, помозговав, назначил Ивана Романова-Юрьева верховным сенатором, говоря современным языком — премьер-министром. Косноязычный, но честолюбивый боярин был крайне доволен новым постом и служил не за страх, а за совесть. А поскольку был Каша и умён, и хитёр, то ухитрялся интриговать среди бояр и иных государевых чинов с редкой эффективностью. Ну, на то и щука, как говорится, в реке... Пока эти хитрозадые ведут подковёрную борьбу друг с дружкой, мои руки развязаны для работы.

Дьяка же Нелидова-Отрепьева определил я себе в секретари, взвалив на него, кроме приведения в принятый здесь канцелярский вид моих указов, ещё и обязанность, так сказать, 'главного обсуждателя' царских идей. Всё-таки от моего 'реципиента' сохранилось множество прежних навыков — начиная от умения говорить в соответствующем эпохе стиле, читать и писать на нескольких языках и заканчивая достаточно глубокими познаниями в военном деле семнадцатого столетия и навыками верховой езды, сабельной рубки и пальбы из пистоля и 'нарядной пищали', как здесь называют пушку (а 'пушка' тут — это, скорее, гаубица по характеристикам: я-то, как бывший артиллерист-миномётчик, теорию стрельбы ещё не позабыл). Но вот многого из известных всем здесь бытовых моментов я так и не узнал: то ли Димитрий, как долго живший за кордоном сам их не ведал, то ли просто какие-то нейроны в мозгу моего нового тела закоротило и воспоминания шли далеко не в полном объёме.

Так что Григорий терпеливо рассказывал мне и о денежной системе — на мой взгляд, излишне усложнённой, и о податях, и об административном делении Руси: страны, крупнейшей в Европе по площади, но при этом далеко не самой многолюдной и процветающей. Да мало ли о чём мы беседовали! Порой случалось, что эрудиция моего секретаря давала сбой и приходилось вызывать дьяков из соответствующих профильных приказов. Впрочем, я завёл традицию внезапных проверок 'боеготовности', с небольшой свитой периодически приезжая в приказы и государевы мастерские, или, как их здесь называли, 'дворы'. Ну, что такое визит ОЧЕНЬ большого начальства для работников, думаю, рассказывать не нужно: сами всё можете представить в подробностях. Вот после такой поездки на Печатный двор я и озадачился созданием гражданского шрифта, писаных правил грамматики выпуском учебников и, собственно, проведением в жизнь ленинского-сталинского Ликбеза на три столетия раньше Октябрьской революции.

А куда деваться? Без культурной революции — в советском её понимании, конечно, а не в маоистском — страна так и останется сырьевым придатком Запада и транзитным плацдармом между Персией и Европой. Конечно, продаваться будет не нефть-газ-лес-металлолом и редкозёмы, а пенька-меха-поташ-зерно, но сути это не меняет. Оказывается, что в крупнейшей по площади европейской стране даже собственных сукновален нет и всю одежду, кроме домотканой ряднины и овчинных полушубков ввозят из-за границы! Здешние богатеи друг перед другом кичатся, щеголяя в покрытых снаружи материей меховых шубах: дескать, вот я какой, рублей на сукна цветные да тафту узорчатую не жалею! Кстати говоря, о площади государства: выяснилось, что во всём Московском Кремле имеется только одна карта страны — в смысле, не просто одна, но и вообще в единственном экземпляре, старательно, но наивно нарисованная от руки. Вычерчивал её, как говорят, собственноручно Фёдор Борисович Годунов, мой предшественник на русском престоле. Впрочем, на тот момент он пребывал ещё в статусе царевича. По сведениям дьяка Григория, в каком-то из московских приказов существовал и некий 'Большой Чертёж', составленный и описанный ещё при Иване Грозном, но вот где этот картографический документ хранится — хрен-растение его знает! Надобно искать и копировать. Это, конечно, паллиатив 'на бескартие': если по уму, то нужно создавать картографическую службу и рассылать по стране землемеров и рудознатцев-геологов... Но опять же: где их столько набрать? Так что без повышения образовательного уровня — и ни туды, и ни сюды...

— И вот, что я тебе скажу, Григорий Богданович: знаю я, что человек ты верный и раньше времени от тебя задумка моя по чужим ушам не пойдёт... — На самом деле я сильно подозревал, что насчёт кого прочего навряд ли, но вот Каша услышит эту новость не далее, чем завтра к обеду, но то как раз не беда: с Иваном Никитичем мне так и так пришлось бы на эту тему общаться. Его лично мой план совершенно не стеснял, что же до остального состава Сената, то, если не считать патриарха Игнатия, все остальные бояре-сенаторы глядели на Романова волками и с ними-то он вряд ли стал бы делиться мыслями о прогрессе в образовательной системе. — Решил я на Руси создать учебное заведение, по образцу университетов, процветающих в Европе: уж больно мне люди нужны образованные. Ты, конечно, при мне как правая рука и помощник в делах — польстил я дьяку, — но и руке человеческой невозможно разом во многих местах очутиться и много действий выполнять. Так что наберём в новое училище юношей потолковее, основам грамоты и счёта уже обученных и пусть постигают важные для государства науки: географию, то есть землеописание, геологию — науку о том, что Господь в землю для пользы людской скрыл до поры, физику, химию, инженерное дело: что нужно мастерить да как это способнее сделать. Это ложку каждый мужик себе вырезать способен из деревяшки, или лапти сплести, а чтоб ту же пушку из самых простых отлить — мастеру уже много лет учиться нужно. А есть такая штука, паровоз называется, — так их не только у нас в стране или у ляхов — в Англии и то ни одного нету пока что. А ведь машина полезнейшая: такой паровоз может целый поезд товаров за собой везти много дней и ночей напролёт, только воду в него наливай, будто в котелок, да дрова или уголь в топку — в печку, в смысле, паровозную — не забывай подбрасывать. Или войска целый полк за день перевезёт, да так, что ни бойцы не устанут, ни кони из сил не выбьются. Вот чтоб его построить — мне тоже людей обучить надобно.

— Чудны дела Господни, ничто же без Воли Его не вершится, Великий Государь! Поелику ты в странствиях иноземных многие науки превзошел, то несть сомнений в речах твоих. Однако ж негли не лепы для Святой Руси те юниверситетусы. Аще сия новина возведётся, так юнот сколь ни есть, сыскать можно, а вот учить их кому повелишь? Не слыхал я о том, чтоб на Руси розмыслы, сведомые в тех науках, что ты, Государь рёк, живали. А коль иноземцев звать, так выйдет един грех неотмолимый. Как почнут папежники блядословить о латынской прелести, так как бы не сыскались средь юнотов таковы, кто духом дрогнет, да в папску ересь перейдёт, православие отринув. Беда то будет и Руси, и всему люду православному, и тебе, Государь-батюшка.

Вот так-то вот, Дмитрий Иваныч Умнов, так, товарищ инженер-пенсионер: говори, да не заговаривайся. Тут на то, что в моё время: здесь к вопросам веры относятся серьёзно. Шаг вправо, шаг влево — и всё! Ересей и царям не прощают: до Алексея Михайловича с Никоном, ввёдших греко-униатские реформы ещё далеко, а меня — в смысле, царя Димитрия — совсем недавно норовили свергнуть путём смертоубивания, а для предания легитимного вида путчу активно распускали сплетни о нестойкости в православии...

— Учителей из-за границы, возможно, и придётся приглашать, тут ты, Григорий Богданович, не ошибаешься. Хотя, если хорошо поискать, то и у нас умные головы сыщутся. Чем мы хуже латинян? А вот насчёт ересей и прочего такого — ты не прав. Раз народ у нас православный, правильный — то и храм на территории училища должен быть, и достойное духовное окормление. Да и уроки закона Божьего введём обязательно: патриарх Игнатий ради нужного дела священника выделит потолковее. А назвать я всё это думаю Училищем во имя Кирилла и Мефодия, святых славянских вероучителей. Неужели ж они его без своего покровительства оставят?

— Святые? Да ни за что, Государь! Завсегда перед Всевышним в заступу станут, по молитвам святых отцев наших. — Дьяк размашисто перекрестился, демонстрируя свою уверенность в действенности помощи вероучителей славянских.

— Вот и я так же мыслю. И ещё одно дело хочу начать и богоугодное, и Руси полезное. Желаю я со всей земли набрать сирот, тех, кто ходит, да милостыньку Христа ради просит, а также младших сыновей из семейств служилых воинских людей, кого родные на это благословят, в особые поселения. И завести там военное училище во имя архистратига Михаила, воеводы небесного воинства. Нехватка у нас толковых младших командиров, пушкарей да сапёров, а военных лекарей, считай, и вовсе нет, от того многие раненые помирают или калеками остаются. Вот пускай юноши с младых лет этому учатся, да не по старым прадедовским обычаям, а по новым военным порядкам, чтобы малой кровью победы одерживать. Всяко лучше десятником, к примеру, стать, чем от голодухи с ножиком на большую дорогу тёмной ночкой выходить.

Похоже, сегодня в Отрепьева вселился дух противоречия:

— Прости, Государь, за слово дерзкое, да только виданное ли дело покон, что с дедич, щуров да пращуров ведётся, рушить? — Дьяк низко, в пояс, поклонился, коснувшись пальцами досок пола. — От веку на Руси того не бывало, чтобы в начальных воинских людях младени бывали, а не мужи смысленные добрых родов. Да и в иных землях того отнюдь не водится. Науки же воинские испокон от батюшки к сыновьям в каждом роду особливо передаются, ибо от Господа заповедано человецам учити чад своих, дабы те честь да место рода своего довеку крепко держали. От того-то из веку в век воеводы от воеводского корня, ратники от ратников, стрельцы от стрельцов, пушкари от пушкарей ведутся: на том мир стоит! А коль побродяжек безродных премудрости воинской учити повелишь, тем все добрые рода древлие принизятся, да и ратным людям через то — поношение. Ибо ныне, как и при дедах наших, дабы в урядное начальство над сотоварищами своими выйти, стрельцу да ратнику великую отвагу в сече явити потребно и кровью своею сей чин омыть. А ежели бывым побирушкам урядничье достоинство присваивать — в том великая обида людишкам твоим верным будет, Государь!

Образованнейший по нынешним временам человек Отрепьев, светлая голова, а вот поди ж ты: чуть речь сословных предрассудков коснулась — эвон, как встрепенулся! С самим царём в пререкания вступить не побоялся. Впрочем, он того царя не первый день знает: видал и на троне, в Шапке Мономаха, но видал и в загоне, когда Димитрий не Государем Всея Руси, а простым изгнанником по городам и сёлам ходил, а после — с разбойной казацкой вольницей на Москву на 'царя-ирода' поход начинал... Такие вот 'свидетели начала славных дел' при любой власти считают, что они немножечко равнее среди прочих равных. Порой так и случается: вспомнить Алексашку Меншикова при Петре или Ворошилова с Молотовым, до самой смерти Вождя по-человечески друживших со Сталиным. А бывает и наоборот, когда длинные языки и непомерные амбиции приводят к печальным последствиям. Те же Адашев и Курбский при Иоанне Четвёртом, или Никон-Патриарх при Алексее Тишайшем уж на какую высоту вознеслись! И с той высоты в прах рухнули — и не поднялись вновь.

Но Отрепьев мне нужен: не сто рук у царя и не десять голов, чтобы всё задуманное для страны в одиночку совершить, вытянув народ поближе к счастью и достатку. Велика земля наша, но скудна народом, а богатства её до поры от людей скрыты. Не то, что золото или серебро для чеканки денег — простую медь и сталь из-за границы завозить приходится, платя притом не втридорога даже, а вдесятеро против справедливых цен! Богатейшие залежи руд пропадают в неизвестности на порубежных землях под Курском и на Урале, а каменный уголь — и вовсе в Диком Поле, где вовсю хозяйничают служащие Турции крымчаки. Как в таких условиях прикажете создавать хоть какую-то промышленность в государстве? А без промышленности, хотя бы на уровне мануфактур, и без того отстающая от осчастливленной благодатным климатом Европы Россия будет вынуждена всё дальше и дальше отступать в своём развитии. И только через три столетия, через миллионы смертей, десятки миллионов переломанных судеб в результате сперва александровского, а затем — сталинского, большевистского рывков на крайнем напряжении сил страна сможет обрести второе дыхание и встать в ряду держав, творящих глобальную историю. Это к хорошему привыкаешь быстро и правнуки мои принимают как должное большие светлые города, сотни машин на улицах, белый хлеб в каждом магазине, текущую из крана воду и тёплый туалет с удобным унитазом. А вот я, родившийся вскоре после Гражданской, ещё помню, каким чудом стали для моих земляков проведение электричества в крестьянские избы и тарелка радиорепродуктора на площади рядом с Советом, помню деда моего, научившегося писать свою фамилию уже стариком, при Советской власти, поскольку при старом режиме грамоте выучиться так и не смог: чтоб ходить в церковно-приходскую школу за десяток вёрст по зиме нужна была верхняя одежда, а на шестерых детей в избе приходился один армяк, перешитый из прадедовской шинели. И так по всей стране было. Помните, небось, из некрасовских мужичков-правдоискателей: