Город

ГОРОД

Если встретишь меня — не узнаешь

Назовут — едва ли припомнишь.

Только раз говорил я с тобою,

Только раз целовал твои руки.

Но клянусь, что ты будешь моею,

Даже если ты любишь другого,

Даже если долгие годы

Не удастся тебя мне встретить...

Н. Гумилев

Помню, было — город в море:

Рябь воды, янтарь прибоя,

Небо рыбьей чешуею,

Черепицей золотою.

Башни черными стежками

Море к небу пришивали.

Так и было. Между навью и явью, у той самой грани, где кончаются сны, и ты спешно натягиваешь одеяло, боясь разорвать зыбкую ткань видения, между морем и небом, на острове стоял Город.

Выгибались причудливо арки и полукружья мостов, горела яркая мозаика витражей, сбегали к морю каскадные лестницы набережных. Прозрачная зелень винограда стелилась по камням, по стенам, по мостовым, оплетала решетки ворот и ниспадала пеной с балконов. Фонтаны белого мрамора блестели, словно талый лед. Вода их была прохладна и чиста, и томимые жаждой путники пили ее пригоршнями, а, напившись, бросали в фонтаны золотые монеты, мечтая вернуться. И так богаты были жители Города, что даже мальчишки ленились вылавливать те монеты, и блестящие кругляши искрили сквозь воду осколками солнца. И все до одной женщины Города были прекрасны, и не было равных мужчинам в воинском искусстве, и правитель их был мудр и справедлив. И лучшие песни свои посвящали Городу бродяги-менестрели.

Но возгордились горожане. Раз мы лучшие, решили они, то пусть остальные почтут за счастье служить нам. И был день, когда в Городе появились рабы — в оковах, в лохмотьях, с безнадежностью в глазах. И за этим днем последовали сотни и сотни ему подобных. Звон цепей, ругань и стоны вплетались в журчание фонтанов, дожди смывали в море кровь с мостовых. И был другой день, когда лучшие воины привезли в подарок своему мудрому повелителю особого раба — великого мага дальних земель. Пленный, шел он гордо, не склонился он перед правителем, не дрожал и не опускал глаз. И даже заговорил он первым:

— Отпусти меня, царь! Я богат, я наполню твою сокровищницу золотом и самоцветами.

— Оглядись, глупец! Вот оно, твое золото, валяется в фонтанах — собирай, набивай карманы, коли ошейник не жмет!

— Отпусти меня, царь! И я дарую тебе великую власть над странами и людьми.

— Все страны дрожат, заслышав мое имя. У меня рабов столько, что уже нечем занять их, зачем мне еще бездельники?

— Отпусти меня, царь! Я поделюсь с тобой тайными знаниями.

— Грош цена твоим тайнам, коли они не спасли тебя от плена.

— Тогда отпусти меня просто так, ведь у тебя есть все.

— Посажу-ка я лучше тебя в железную клетку и выставлю на площади, чтобы видели все, как великий маг сидит у меня балаганным шутом.

Но и тогда не убоялся пленник.

— Будь по-твоему, — отвечал он.

И связали великого мага, и отволокли на площадь, где в клетке выставили на всеобщее обозрение. И городские мальчишки показывали не него пальцами и улюлюкали, и горожанки охали, и воины, проходя мимо, ухмыляясь в усы.

Никто еще так не оскорблял мага, но он терпел. Кропотливо, по искорке собирал маг каждый всхлип и стон, каждое проклятье сквозь стиснутые зубы — медленно тлеющие угольки и обжигающе яркие факелы ненависти. Много зла творили горожане, и много ненависти оседало в Городе. Она путалась в струях фонтанов, она питала виноград, разъедая желчью его сладость, она сцепляла намертво каменную кладку стен. Всего-то и оставалось слить эту ненависть воедино, подогреть, расплавить и опрокинуть на Город кипящим вулканом.

И однажды в ночь, когда на небе сияла полная луна, сбросил маг оковы, как сбрасывает змея свою изношенную кожу, развалил клетку и выкрикнул страшное проклятье. Рухнул мост, соединявший остров с берегом, и Город пал на дно морское. И все башни с колокольнями, и цветные витражи, и мостовые, и даже виноград оказались глубоко под водой. Равнодушно ласкали морские течения стены, мерно перекатывали гальку по площадям. И стали заносчивые горожане кто крабом, кто медузой, а кто глупой пучеглазой рыбиной. Тяжело волокли свои туши осьминоги по поросшим водорослям плитам, пугливо метались шустрые стайки мальков меж резными колонами.

И лишь раз в год, в полнолуние того самого месяца, когда случилось несчастье, море отпускает свою жертву на поверхность, и мостом к берегу ложится дорожка лунного света. Но не всякому дано увидеть Город в ту ночь. И не всякий увидевший сможет ступить на лунный мост. И ни один из пришедших в Город доселе не вернулся обратно. Так и плавают смельчаки по дну морскому в обличии разных тварей, натыкаясь на стены и кляня глупое свое любопытство...

Когда у Йохана родился сын, старый винодел на радостях опустошил больше половины своего винного погреба, напился сам и напоил всю округу.

— Ай да я! Ай да молодец! Ай да мужик!

То было вполне понятно — Йохану шел шестой десяток, дочери его одна за одной повыходили замуж, а жена Анна, как полагали, давно уже вышла из детородного возраста. Посему получалось, что дом да виноградники, тяжким трудом и соленым потом нажитые, оставались никому не нужны. И тут — ребенок. Сын. Последняя отрада немолодых отца с матерью, яркая звезда на темнеющем небосклоне.

Справедливости ради стоит отметить, что о жене в хвалебной речи Йохана не было сказано ни слова. Это все он, он сам молодец и мужик, а жена так, пособила маленько, чего о ней говорить-то.

— Пейте, пейте за здоровье моего сына! — горячился Йохан, — За счастье! За удачу! Пусть растет быстрее!

Лилось рекой вино. Да и гостей собралось немало. Еще бы не собраться: выпивка дармовая, всего-то и надо пару слов вовремя сказать. Ну, или не вовремя. Ну, или вовсе промычать, авось поймут. Долго было потом мужикам, что вспомнить, а женам за что их попрекнуть — никто в накладе не остался.

Говорили, видать, от души. А, может, положение звезд на небосклоне в тот день оказалось особо благоприятным, или Творец улыбнулся с небес, или иной какой благодатью судьба щедро одарила мальчишку. Маленький Ян рос на глазах. Все понимал. Запоминал. Повторял. Советы давал отцу с матерью. Впору было удивиться, ведь Йохан с Анной ничем, кроме житейской мудрости не отличались, да и странным было б, не скопи они этой мудрости к закату лет.

Не обошла стороной мальчишку удача — не в меру любопытный, он всюду успевал залезть, все опрокинуть, сломать и испачкать. Другой давно бы шею свернул, а Ян лишь синяками да царапинами отделывался. И вот интересно: там, где старшим дочерям Йохан, не скупясь, отвешивал подзатыльники, а Анна, бывало, и ремнем охаживала, Яна... ругали, конечно. Оставляли без ужина, больше сами изводясь мыслями о голодном ребенке. На часок-другой в погреб запирали — в том самом, где винные бочки стояли. Темном таком погребе, с бахромчатой паутиной, с летучими мышами, ух, как интересно! Понятное дело, что Янова любопытства подобные наказания не умаляли ничуть.

Было неподалеку от деревни место, два камня торчали из моря близ самого берега. Камни большие, знатные. Солнце грело их раздутые от важности бока, волны почтительно лизали их подошвы. Будто наглое чудище, какое лишь в кошмаре и примерещится, поднялось со дна морского, широко разинуло пасть, да и кончился кошмар, истаяло чудище — лишь клыки остались, которыми успело оно за берег ухватиться.

Ну, казалось бы, камни, и камни. Торчат себе из воды, и пусть их. Ан нет, те мнились особенными. Прежде всего, белые. А всякому известно, что белых, да с этакими огненными искорками внутри, во всей округе не сыщешь. Кому могло понадобиться тащить глыбины на безлюдный берег и громоздить их в волнах? Разве неведомое божество, проезжая на своей золоченой колеснице, обронило да и поленилось поднять.

Сторонились местные Белых Камней, мимо ходили с опаской, а ночью и вовсе старались обойти. Крюк, конечно, сделаешь, время потеряешь, да только ну их, каменюки эти. Береженого, как известно...

Много что про те камни сказывали. Будто бы по ночам зарево над ними встает — дед как-то проходил, видел, и отец тоже видел, кажется. Будто девки там, русалки-лорелеи, в лунном свете из воды выходят косы сушить. А если парня какого завидят, то петь начинают, околдовывают, запутывают в волосах своих и тянут на дно морское. У них там на дне с парнями плохо. Вот, кстати, совсем недавно один пропал. Хороший парнишка, работящий. Ночью пошел прогуляться на морской берег и не вернулся. Утащили русалки, значит.

А другие говорили, сами вы русалки. От парня того девка в деревне забрюхатела, жениться надо, уже и отец, и братья девкины нетерпеливо поглядывают: мол, чего тянешь-то? али помочь кулаком крепким? Вот и сбежал молодец в город — ищи-свищи. Так что, сами вы...

Нет же! Каменюки, каменюки проклятые виноваты. Вон, Баська тоже мимо камней шел, возвращаясь с гулянки. Баська, он известный охотник погулять да выпить. И вот, значит, шел он себе шел, тут глянь — в волнах девка голая плещется. Ну, Баська, он страсть как до девок охоч, что ему еще примерещиться-то могло? Не будь дурак, Баська за ней. А она в море дальше плывет — заманивает, значит. А Баська за ней. Да я! Да меня! Да чтоб какая-то голая девка! А выпил много: дышать тяжело, и одежда ко дну тянет, и в голове мутно, и берега не видать. Перепугался Баська, назад повернул. А девка-русалка руками его обхватила, ко дну влечет. Все. Тонуть начал. Сам не помнит, как выбрался. Ну и перепуганный же домой воротился! Пить зарекся, на девок месяц не смотрел. Головой, небось, спьяну о камни-то ударился — смеялись деревенские. А, может, и не головой вовсе, — хихикали между собой девки.

Но — кто не знает? — когда тебе одиннадцать лет, и ты еще вершить в те сказки, что вспомнила-таки старуха-мать, камни и девки-лорелеи приобретают колдовскую притягательность. Уж ты-то доплывешь! Ты ведь не Баська, гуляка-пьяница. Доплывешь и за хвост рыбий девку подергаешь. А вдруг ты ей глянешься, и она сокровища тебе морские откроет: злато-серебро, корабли затонувшие, сундуки с бутылями, полными вина. Будет потом, чем друзьям хвастаться, с зависти лопнут.

Конечно, мальчишки бегали на Камни. В школу пойдут в соседнее село, а там удерут с занятий пораньше, пока родители не хватились, и к Камням. Ох, хорошо забраться повыше и прыгнуть в волны, поднимая фонтан брызг! А уж если вечером дел не было! В деревне и развлечений-то — собак дразнить да в соседский виноградник лазить, где виноград, известно, вкуснее родительского. Бегали. Костер жгли, картошку в золе запекали. До самой темноты сидели. Потом спешно гасили костер, собирались, подгоняя друг друга, бежали домой. И это вовсе не оттого, что Камни страшные, а оттого, что если вовремя не успеешь, дороги уже не разобрать, споткнешься там или одежду о какой зловредный колючий куст порвешь. Да и мамка с папкой ремнем добавят. Так что не думайте, не в Камнях дело, нет.

Кто не помнит? Когда тебе одиннадцать лет, и твой сосед Банька, родной брат того самого Баськи, лучше всех прыгает в воду с камней и спиной вперед, и головой вниз, и с двойным кувырком, и по-всякому по-разному, тебе непременно нужно доказать, что ты тоже, тоже... сам не знаешь что, но тоже! И вот тогда ты азартно, с задором и испугом, пока не передумалось, выпаливаешь:

— А вот я могу всю ночь на берегу просидеть!

— На берегу? С Камнями?

— А вот и врешь!

— А вот и давай!

— Струсил?

— Спорим?

— Спорим!

И только потом, когда друзья твои на полпути к дому, азарт сходит, вокруг смыкается чернота и теплой летней ночью тебе делается зябко. Ты подбрасываешь ветки в огонь и придвигаешься ближе, стараясь не думать о сказках, которые мамка рассказывала тебе-маленькому. Но в голову, как назло, лезет бабник Баська и вспоминаются слова отца: "Светло там было, ну только не как днем, а будто в сумерки". И с неба ехидно ухмыляется полная луна.

Ох, а Ян совсем забыл про полнолуние! Лишь перед тем, как мальчишки ушли, друг-сосед Банька подошел к нему и предложил тихо: "Давай, лучше я тебя прыгать научу с кувырком, — и совсем неслышно: — Полнолуние сегодня. Ну его, спор этот дурацкий!". И хорошо, что уже стемнело, и не разобрать дороги, и приятели давно ушли, потому что когда тебе одиннадцать лет, больше всего на свете ты все-таки боишься прослыть трусом.

Ян сидел у самого огня. От близости пламени лицо его охватывало жаром. Море плескалось о берег, ровно светили звезды, в кругу света было покойно и тихо, лишь подлетали мотыльки, чтобы тут же сгореть. Короче, ничего интересного не происходило. Через некоторое время Ян положил голову на гладкий валун, сохранивший тепло ушедшего дня. Он и сам не заметил, как уснул.

Когда тебе одиннадцать лет, волноваться — это всего лишь очередное слово из мира взрослых, предлог родителей удержать тебя подальше от самого интересного. Ты не слышишь его, ты не ему веришь. И не потому, что невнимательный или равнодушный. Просто ты искренне не понимаешь — ну что может случиться с тобой плохого? Ты уже падал раз сто. И коленки разбивал. И даже нос в кровь. И с мальчишками из соседнего села дрался, было дело. Ну, разве бывает хуже?

Впору тут помянуть добрым словом батюшкин винный погреб и гостей дорогих, которые желали удачи в день рождения Яна. Мальчишке очень повезло, что Банька полчаса протоптался у калитки, не решаясь зайти, и Анна к тому времени давно спала, поэтому о глупом споре приятель рассказал Йохану. Дважды, трижды повезло, ведь отец Яна тоже когда-то был мальчишкой, и тоже выглядывал в волнах русалочий хвост, и мечтал... а впрочем, не стоит вспоминать. И Анне говорить не стоит, кудахтать начнет, причитать, только голова разболится! Баба, что с нее взять.

Когда рано утром сонный продрогший Ян тихонько влез в окно и прокрался в свою комнату, он казался себе смелым и ловким. А Йохан, услышав тихие шаги, перестал ворочаться и спокойно заснул. Русалок, конечно, нет, но вдруг обидели бы мальчишку или сам бы чего испугался, побежал домой средь ночи, заблудился бы, споткнулся. А русалки — байки, вранье пустое.

Целую неделю Ян ходил героем. Нос задирал до самого неба.

— Видел?

— Видел!

— Страшно было?

— Нисколечко!

— А что видел?

— Камни Белые видел.

— А русалок, русалок видел?

— Не было русалок.

— Да заснул он и всех русалок проспал!

— А ты сходи и сам поспи! Может, они тебя за ноги-то в море и утащат, пока спать будешь!

Только вот пока Ян спал у Камней, ему странный привиделся сон. Будто всплывает из воды дивный Город. И лунная дорожка превращается в мост, по которому до Города того дойти, как рукой подать. И когда Ян уже собрался шагнуть на этот мост, вот тогда-то он и проснулся. И — удивительно! — если о том, что ничего не видел, Ян готов был болтать целыми днями, о сне своем он так никому и не рассказал.