Fever

Предупреждение: местами эротика

Дай мне проверить прочность

твоих ресниц¸ прозрачность глаз.

Я изучил состав твоих слез

и написал об этом рассказ.

Во всех журналах мира

его издали на всех языках.

Теперь ты плачешь каждый день

И режешь вены на руках.

Найк Б.

Я и не тешил себя надеждой, что все мы проживем долго и счастливо и умрем в один день. Нет, нисколько. Я предчувствовал, что кому-то из нас придется умереть раньше.

Все началось месяц назад, когда произошло первое убийство на перекрестке. Или нет — наверное, все началось десять лет назад, когда Аддисон явил себя миру и нам. Или еще раньше — когда Аддисон вообще появился... Но это было очень, очень давно.

* * *

Все истории о странных существах похожи одна на другую.

* * *

А началось все с букета лилий, которые принесли в мой кабинет. Это было последней каплей. С моей секретаршей я учился в школе, и отношения у нас были дружеские, балансировали на грани субординации, но не переступали ее. Для двадцативосьмилетнего шефа со школьной репутацией ловеласа это нехарактерно, но я с самого начала дал понять, что свято чту букву офисного кодекса. Линди это оценила, хоть правды в этом было чуть. В другой раз она могла бы даже подшутить, спросить, к примеру, "кто такая таинственная А.?". Но Линди потому и была хорошей секретаршей, что чувствовала мое настроение не хуже сейсмографа. А сейчас он зашкаливал, и умная девочка просто унесла цветы по направлению, указанному моим пальцем, а именно — прочь.

— Вам звонит ваш друг Эш... то есть мистер Янг, — сообщила она осторожно, когда лилии удалились на безопасное расстояние.

— Соедини, пожалуйста.

Было четыре пополудни, мы с Аддисоном не виделись пять дней, что далеко не рекорд, но мне становилось на редкость плохо. Поэтому я мало удивился, услышав голос Эшли, это можно было предсказать.

— Стивен, ты еще не уходишь? Нам нужно поговорить, срочно. Со мной произошла странная вещь.

— Ты где? — спросил я — для формы. На самом деле это тоже можно было легко предсказать.

— Я у центрального входа, твои овчарки меня пропустят?

С Эшли мы тоже знакомы со школы, к тому же мы лучшие друзья в самом подростковом смысле этого слова. В другое время я бы посмеялся над его идиотским юмором, но сейчас у меня не было на это сил. За сегодня я выдержал два неприятных разговора, одну перевернутую чашку кофе и один сломанный сейфовый замок, "вскрытие" которого обойдется дороже нескольких сейфов. У меня не было сил, я просто сказал:

— Топай сюда давай.

То ли Эш поставил рекорд по скоростной езде в лифте, то ли соврал насчет центрального входа, только дверь в мой кабинет открылась через считанные секунды. Я успел только сесть в кресло и отгородиться столом, хотя чудесно знал, что в случае чего это мне не поможет.

Эшли вошел стремительно, почти ворвался, но пока преодолевал расстояние от двери до стола, стремительность испарилась. Меня окатило привычное чувство — будто мокрым снегом бросило в лицо — и на мгновение я прикрыл глаза. Всегда так делал. А когда открыл, Аддисон стоял, опираясь ладонями о поверхность стола.

— Привет, — сказал он негромко.

Я смотрел на него пару секунд. У Эшли голубые глаза оттенка мелководья — забавно, но до появления в его теле Аддисона мне и в голову не приходило заглядывать Эшу в глаза и давать название цвету. А у Аддисона этот цвет приобретал отблеск морской волны, или глубины, или сумерек — по желанию. Менять цвет глаз он не умел, но оттенками манипулировал мастерски. Хотя надо сказать, что я узнавал его вовсе не по цвету глаз, и даже не по этому теребящему чувству колкого снега в лицо.

Психологу, даже просто любителю, показалось бы невероятно интересным наблюдать, как одна личность сменяет другую, но не мне. Я лишь раз или два позволил себе полюбоваться этим зрелищем — как уходит Эшли и появляется Аддисон — и не горел желанием пойти на повторный сеанс. Не хочу я больше это видеть. Нет, я просто закрываю глаза, когда чувствую приближение, и это сродни предвкушению. Никакой мистики, это предвкушение и есть. Сказать, что я хочу этого — соврать, но сказать "не желаю" — покривить душой. И так и так плохо.

— Привет, Стивен, — сказал мне Аддисон.

Я смотрел на него мрачно — как обычно, впрочем.

— Кажется, Эш хотел поговорить со мной о чем-то важном, — ответил я, пропустив приветствие мимо ушей. — У него был взволнованный голос. Тебе не кажется, что нужно позволить ему это?

— Это подождет. Он взволнован, может, это и важно, но это подождет.

Он обошел стол и сел на него впереди меня, отодвинув ногой мое кресло. В теле Эшли появлялась какая-то неуловимая пластичность и ловкость. Эш никогда не был неуклюжим, но таким гибким тоже не был, мне казалось, что у него и пальцы удлинялись, и голос менялся. Я не видел в Аддисоне ни отблеска Эшли, потому, вероятно, и позволил этому зайти так далеко, да и вообще начаться.

Если у меня был выбор.

— Какое право ты имеешь так говорить?

Аддисон улыбнулся мне как неразумному младенцу, наклонился и дотронулся пальцами до моих висков. Из вредности я мог бы увернуться, но не стал. Мы давно не играем в эти игры, и если уж начинать, так надо было с самого начала.

А еще потому, что мне стало полегче. Как всегда. Он был как горькое лекарство, которое хорошо помогает, но слаще от этого не становится.

Или как раз слишком сладкое, чтобы поверить, что оно не имеет каких-нибудь ужасных побочных эффектов.

— Тише, Стивен, вот так... Эш напуган, ты злишься, кто-то накрутил тебя. Плохой день?

Я не ответил. Барабанная дробь в голове стихала, злость остывала. Оставалось еще много чего, но не все ведь сразу.

— Какое твое дело? — произнес я наконец как мог резко, но это было не так просто. Аддисон непрошибаем, и за десять лет неплохо бы к этому привыкнуть.

— Когда ты сердишься, я нервничаю. А когда тебе хорошо, мне тоже хорошо. Но этого ты не можешь не знать. Руку, — велел он мягко, но во мне вдруг проснулся дух противоречия, не поднимавший головы чуть ли не с первых дней нашего знакомства.

— Ты не можешь просто приходить и...

— Почему? — удивился он вполне искренне, и это было резонно. Всегда мог, так почему не сегодня?

— Я тебя не звал, Аддисон, уходи.

— Звал, — улыбнулся он в той же манере. — И ждал. Ну неужели тебе не жаль рубашку за сто пятьдесят долларов? Я ведь ее разорву. Руку дай.

Я послушно протянул ему руку, и он аккуратно расстегнул пуговицу на манжете.

— Мне нужно поговорить с Эшли.

— Руку, — напомнил он, и я поднял вторую. — Пять дней, Стивен. Тебя трясет всего, зачем так себя мучить? Вы оба должны успокоиться, тогда проблемы, может, и не покажутся такими глобальными.

— Какой ты умный, аж в дрожь бросает.

— Тебя в дрожь совсем не от моего ума бросает, — ответил он, так же методично и аккуратно расстегивая мои пуговицы от горла вниз, и я прикусил язык. — Ладно, Стивен, мы ведь давным-давно заключили соглашение. Ты просто выполняешь свою часть, а я — свою.

— Как выгодно...

Я упрямо сжал губы, но он приблизился не для поцелуя. Горячий язык коснулся жилки под подбородком, заскользил по груди, и мое сердце сбилось на неровную дрожь.

— Взаимовыгодно. У вас Эшли будет время поболтать, но сначала мы. Я тоже имею на тебя право.

— Ни фига ты... не имеешь...

— Позволь заметить, я делаю это прямо сейчас.

* * *

Казалось, нас всегда было трое. Эш любил Торн Сазерленд с тех пор, как впервые ее увидел. Мы втроем были лучшими друзьями. В другой жизни мы непременно поборолись бы за нее, но не в этой. Мне некогда было любить Торн, хоть она и была лучшей девчонкой в мире, мне было не до нее, и это всегда вызывало легкие сожаления. Лучше бы мы с Эшли поссорились, дрались на дуэли, и один из нас в конце концов женился бы на ней. И мы трое остались бы друзьями или расстались бы врагами. И так и так хорошо. Мы все были бы живы.

Я жалею об этом, когда не вижу Аддисона. Появляясь, он заставляет меня жалеть о том, что в мире есть еще кто-то кроме нас... Это ненормально, но пока безобидно.

Эшли Янг переехал в наш район, когда мы с Торн благополучно перешли в шестой класс, вернее, в два разных шестых класса. Мы с Торн — сказано сильно, поначалу нас связывало лишь соседство домов, остановка школьного автобуса и сама школа. Честно говоря, моя мама чуть с ума не сошла, когда узнала, что я общаюсь с Торн, — и ее легко понять. По маминому разумению, родителям на Торн глубоко наплевать, потому что выглядела она как вороненок, выпавший из гнезда, да к тому же меланхолично утверждала, что является дочерью дьявола. Самое интересное, что она не лгала.

Реально дело обстояло так: отец Торн был фронтмэном гиперпопулярной группы "Адовы отродья", сами понимаете, человеком не бедным, а миссис Сазерленд — Джезабел — бывшая группи, поднявшаяся по карьерной лестнице до жены и матери, а потом и до агента всей команды. Выяснил я это случайно, просто однажды увидел папашу с самой Торн на стоянке у космических размеров джипа, который органично смотрелся бы на похоронах лидера любой инфернальной группы. Без грима, как ни парадоксально, мистер Сазерленд казался еще страшнее, и Милашке Мэнсону можно смело перестать комплексовать и топать на конкурс красоты. Торн, конечно, все отрицала, но когда я припер ее к стенке, призналась и пригрозила выдернуть мне все волосы по одному, если я проболтаюсь хоть одной живой душе.

Когда же я попытался объяснить все маме и показал этого самого Дэйва по прозвищу "Дэвил" в клипе на хитовую в тот момент песню "Задуши меня кишками, детка!", у нее чуть припадок не случился. Да, не спорю, Дэвил Сазерленд с начесанным хайром до колен и в саване, обляпанном ритуальной кровью, не тянул на "отца года", да и миссис больше интересовалась планированием турне, чем будущего собственной дочери. Потому Торн была благополучно перепоручена двоюродной тетке Сибил, хорошо умевшей одно — считать деньги, приходящие на содержание дорогой племянницы.

После всего я был уверен, что мама станет возить меня в школу на машине, только чтобы я не подходил к этому порождению Дьявола (сорри за каламбур) и бывшей женщины несложного поведения (сорри еще раз). Но произошло совсем неожиданное — она ничего не рассказала отцу, и к тому же вдруг воспылала к Торн материнской любовью. Почти удочерила, иначе не скажешь. С тех пор она заманивала Торн к нам вечером ужинать, а утром укладывала мне два завтрака, во второй обязательно подкладывая побольше конфет. Честно говоря, я побаивался Торн с ее диким папашей и всем имиджем Повелительницы Тьмы, но на проверку она оказалась самое то. За шоколадку убить могла. Хотя если и была у нее тяга к убийству, то только к одной его разновидности — суициду.

Вот так мы и дружили, пока не появился Эш, а вместе с ним — и все прочее.

Он был на голову меньше нас обоих, и на глаз можно было предположить, что прибыл новый козел отпущения. Но не тут-то было. Этот клоп выжимал железо чуть ли не наравне с нашим тренером, да и внешне было в нем что-то такое... Да о чем речь — чего только стоят первые слова, которые мы услышали от него. Мы с Торн сидели на лавке, странная парочка, надо сказать — вылитые отпрыски Аддамсов. Эш подошел к нам и сказал:

— Кто-нибудь из вас видел автокатастрофу со смертельным исходом?

Мы вытаращились на него, и он добавил:

— Я видел. Хотите, расскажу?

С того момента Торн вся превратилась в слух. Для нее Эш действительно представлял немалый интерес — головные боли, голоса, кошмарные сны... Меня завоевать было не так просто, но он не старался, и этим достиг обратного эффекта. У него была странная и интересная манера рассказывать, больше похожая на пересказ фильма ужасов, и в то же время настолько реалистичная, что подозревать его во вранье казалось почти кощунством. Тем более что все это было правдой. Ужасной, надо сказать, правдой. Я смотрел на него и не мог понять, как он пережил такое и остался нормальным. Время показало, что я сильно поторопился с выводами.

Проехав довольно долго по сомнительной местности, наконец мы остановились, побросали велики в кустах и побрели за нашим новым лидером. Странная из нас подобралась команда, нечего сказать, с какой стороны ни глянь. Все трое по отдельности — просто иллюстрация для слова "аутсайдер", любой из нас — лакомый кусочек для хулиганов и высокомерных барышень, чуть-чуть не доросших до группы поддержки. Малявка, толстяк и девица в черном, тогда еще без большей части своего пирсинга, но уже с лицом цвета побелки. Но этого с нами не произошло, и причин могло быть несколько. Может, я быстро перестал быть толстяком, может, Торн выглядела достаточно опасной в своем готическом стиле, а может, Эшли был больным на всю голову и плохо это скрывал.

— Вон там, — деловито указал Эш, — видите? Там мы попали в аварию, перевернулись три раза. Мам так вопила! Нам хоть бы что, пара синяков, а мужик из другой машины был как разделанный бифштекс. Пап говорил, что он не пристегнулся и потому вылетел через стекло. Половина его кожи болталась на осколках... Кровищи было — немерено!

Торн полуоткрыла рот, внимая, — кровища ее очень интересовала. "Фу", — хотел сказать я, но это было не по-мужски, и я сказал другое:

— И сколько тебе было?

Эш призадумался, потом дернул плечами:

— Четыре, пять... Не помню.

— Зато помнишь, как с чувака содрало кожу?

Торн похлопала меня по плечу.

— Не обращай внимания, Эш, он просто ревнует.

— Что ты несешь? — сплюнул я, краснея, но Эшли меня просто поразил.

— Да все правильно. Больше я ни фига и не помню, ни одного дня рождения даже. Ни как пап меня на русских горках катал, ни прошлый дом наш, ничего. А чувака этого помню. Меня даже к психологу водили, да без толку. Только знаете, что? Лучше бы я помнил что-нибудь другое. Хоть он и был сам виноват, все-таки мы ведь вроде как его убили тогда.

— А твои родители?

— Я их ненавижу, — ответил он коротко, и тема дальше не пошла.

Торн замолкла в немом восторге, а я, единственный из троих, кто не питал к предкам ненависти, все же взглянул на него с уважением. Больше мы на станцию не ездили и забыли о ней на много лет, до того самого дня. Чуть позже я узнал, что Эш — сирота, и подумал, что он не всю правду рассказал нам о той катастрофе. Но так и не спросил, хотя и был удивлен. С хладнокровием-то Эшли, ненавистью к родителям и любовью к жутким историям...

Я запоминаю такие моменты, так же, как и запомнил первый ЧУЖОЙ взгляд. Это произошло примерно через год после начала нашей дружбы — чужой холодный взгляд, ни в коей мере не свойственный Эшли, с таким же холодным интересом, неясным и древним, как Стоунхендж.

— Эш, ты что? — только и смог спросить я тогда.

Он моргнул, не понимая, и это снова был он.

— А что?

— Да... так. Ерунда.

Другой мальчик двенадцати лет подумал бы, что ему показалось. Я не подумал. Мне не показалось.

Второй раз случился через год, когда мы дружно решили купить пива и устроить пикник.