Кофе и вечные вопросы

Холода как пуховые одежды нас с тобой оберегают... никому никогда мы не расскажем, кто мы есть и что мы знаем... но немножечко жаль, что нам с тобой давно не снится в поле клевер... впрочем, клевера нет, а есть везде лишь только север... север... север...

К.

* * *

— Новости?

— Взрыв на Скачинского, южный сектор. Опять метан. Обвал породы, примерно на полквадрата.

— Жертвы есть?

— Человеческих — нет.

— Отлично...

* * *

Приехал я еще засветло. Всю дорогу в голове вертелась песня, услышанная по радио "Точка", и не мудрено — у нас его слушает весь офис, от Влады до секретарши Анжелочки. Хотя надо сказать, оно подходит лучше некуда. Не представляю, чтобы в нашей конторе завывало какое-нибудь попс-FM.

Я вышел на Крупской, чтобы немного пройтись пешком, а песня все не отставала. ...Жить, замерзая от холода, жить, не любя и не веря, в пасти огромного города, в пасти голодного зверя... И что-то там еще про слишком много желающих и слишком жесткие правила. Кажется, группа называлась "Факты" — название не в бровь, а в глаз. Катин голос в трубке звучал отстраненно и бесцветно, как, впрочем, и всегда. Я не знал, что ей от меня надо, но не отказал. Может, из-за Черныша, может, из-за предчувствия.

Город приятно удивлял, быстро и деловито хорошея, буквально не по годам, а по дням. Глядишь, и до евростандарта недалеко... во всяком случае, улица Артема — Бродвей ни дать ни взять, нигде не видно ни облупленного балкона, ни ободранной стены, и деревьев стало гораздо больше. Да, в сравнении с Ямайкой здесь полный Париж, кроме шуток. А последние три года — далеко не только с Ямайкой.

Я не заметил, как добрался до кинотеатра Шевченко и остановился под афишей. В малахитовом зале шел "Блэйд-2", мрачная угольная физиономия Снайпса не предвещала ничего хорошего, и у меня не было оснований ему не доверять.

Продавщица на лотке явно посматривала на меня, но не найдя "искры взаимности", начала потихоньку сворачивать книги. Я зацепил одну — Энн Райс, "Царица проклятых".

— Интересуетесь вампирами? — живо спросила девица, не прекращая движение жвачки по рту.

— Скорее они мной.

Движение жвачки на мгновение замедлилось наткнувшись на дискомфортную идею, однако же преодолело ее, как камень на дороге, и без проблем продолжалось дальше. Она пожала плечами и принялась наполнять еще один ящик.

Это было вовремя. Темнота пришла внезапно, как приходит сон: стоит на секунду отвлечься — и она здесь. В городе темнее не стало, зажглись фонари и витрины магазинов, но это был очаговый свет. Он яркий и слепящий, но стоит сделать шаг в сторону, и его нет.

Катя появилась так же, как и темнота. Она стояла у колонны кинотеатра, будто уже давным-давно, и смотрела на меня, отражая в глазах красноватые огни одной из витрин. Так, по крайней мере, казалось прохожим, которые скользили по ней беглыми взглядами, не находя ничего интересного, чтобы задержаться.

— Давно ждешь, Воронцов? — спросила она.

— Недавно.

Иногда я просто рад, что среди них не принято здороваться — и вряд ли потому, что они не болеют. Просто чаще всего это неуместно — если и желать им здоровья, то скорее психического. На ней была болоньевая стеганая куртка на два размера больше, исписанная маркерами. Куртка Черныша. Шея обмотана знакомым белым шарфом — тоже Черныша. Катя подошла ко мне, лениво оттолкнувшись от колонны, и я не мог вспомнить, был ли при жизни на ее лице этот синеватый оттенок изморози на окнах. Меня обдало резким запахом дешевых сигарет — одну из них она сейчас сжимала в пальцах.

— Что за дрянь ты куришь?

— Какая на фиг разница, — Катя выпустила из легких густое темное облако. — Зато перебивает этот поганый дух. Он меня с ума сводит.

Кроме ядовитого дыма от сигарет без фильтра я не слышал никаких неприятных запахов. Даже наоборот. Недавно прошел дождь, и от асфальта и клумб поднимался тонкий аромат весны и пасмурной погоды, который всегда создает такое особенное настроение.

Но куда мне до ее обоняния.

— Ты голодная, — сказал я, — почему не поела?

— Не называй это так. — Катя изобразила пальцами инъекцию. — Если честно, то я никогда не любила иголочки.

Я хотел рассказать анекдот про парня, который боялся уколов, но работал над собой и теперь без укола жить не может. Но вовремя передумал.

— Нет, кроме шуток. Если хочешь, давай проедемся — где там ваш ближайший центр? На Северном?

— На Крытом... А что? Боишься меня?

Я оглянулся.

— Думаю, ты не пустишь мне кровь посреди улицы. А еще думаю, ты не затем меня позвала.

— Правильно думаешь, — Катя взяла меня под руку. — Пошли. Это не ждет.

Через слои одежды холода не чувствовалось. Мы пошли по Артема к площади Ленина. Там уже кучковалась молодежь — по лавочкам, по выступам, везде, где можно пристроиться. Воздух раздирал голос, поющий под гитару про вредные привычки, пиратское прошлое и финансовые проблемы бабушки Гарика Сукачева. Давно я не слышал, чтобы кто-то пел под гитару на улице... хотя последние несколько лет я не так часто гуляю.

Я попытался припомнить Катю, когда мы с Чернышом увидели ее впервые — она сидела на парах, первый курс, накрученный хвостик, малиновая помада, живое провинциальное любопытство на остренькой мордашке. И четвертый курс — на бледной коже никакой косметики, кроме синеватых кругов под глазами, темные волосы, бесформенная стрижка, растянутый свитер с широким горлом. Но это сделало ее только красивее. Копия Черныша, они выглядели рядом как брат и сестра.

Потом я вспомнил другое — имена в списках на третьем этаже, задолжники и пропускающие занятия, они долго там были, пока не исчезли. Это было похоже на вырванный зуб — язык все время скользит туда, будто надеется что-то найти.

— Ты успокоилась? — спросил я. Она передернула плечами.

— Я в порядке. Думаешь, буду носить траур всю вечность? Не меряй на нас ваши сложности.

— Не буду. Куда мы идем?

Катя покрепче обхватила мою руку, и тут я наконец почувствовал холод, даже сквозь одежду. Как обледеневшее железо. Я оказался прав — она была голодная, и очень. Окурки отлетали от нее, как гильзы во время пулеметной очереди.

Люди не обращали на нас внимания, а что такого — идет себе парочка, как миллион других.

— Как чувствуешь себя? — спросила Катя, поднимая ко мне свое худое бледное личико. — Идешь с вампиром под руку по людной улице. Хоть немного жутко?

— Интересно, — ответил я, хотя интересно мне не было. Совсем не было. Ни страшно, ни интересно. И мне не понравилось, как она сказала "вампиром" — вроде как не о себе, а вообще.

— Признайся, хочется рассказать всем?

Я взглянул на прохожих.

— Да ладно тебе. Помнишь "Людей в черном"? Молчи, а то начнется хаос.

— Мы с этой планеты и имеем на нее такое же право. И хаос — не самое ужасное, Воронцов.

— Может быть. Но от того, что рассказал мне Черныш, я не стал спать спокойнее. Это уж точно.

Катя снова передернула плечами, нервным, даже неприятным конвульсивным движением.

— Забота, забота. А я могу порассказать кое-что. Вот ту сладкую парочку видишь?

Я посмотрел. Обычные и очень влюбленные, девушка гладила парня по лицу и что-то говорила, а он слушал, не сводя с нее взгляда. В темноте трудно было разглядеть их лица, но этого и не требовалась.

— Он скоро умрет. Она его убивает. Не хочет, но убивает, и ничего с этим не сделает. Если они найдут деньги, она превратит его, но судя по его состоянию, денег у них нет. Иначе она не довела бы его до грани.

Я еще раз посмотрел и понял, что она права. Это было видно и невооруженным глазом. Если знать.

— Смотри.

Она поймала взгляд первого попавшегося парня, проходящего мимо, и он на глазах вдруг напрягся и приостановился, глядя на нее со странной смесью удивления и почти болезненного узнавания.

— Катя, прекрати. От чар один вред.

— Откуда ты знаешь?

— Черныш мне демонстрировал, в порядке эксперимента. Потом башка как с похмелья два дня трещала, никакими таблетками не уймешь. И не забудь про кошмары.

Нехотя Катя сделала несколько театральный жест, будто сдувает с ладони пыль. Парень вдруг резко отшатнулся и быстро пошел вперед, не оглядываясь.

— Иногда мне хочется узнать, что вы при этом чувствуете... — сказала она. — Но я уже никогда не узнаю.

— А Черныш не... — но я не стал продолжать, как только посмотрел на нее. Уверен, он превратил ее в здравом уме и твердой памяти, безо всяких чар и ментальной анестезии. Это так на них похоже — ничем не засоренный, чистый опыт, никаких иллюзий изначально. Союз в жизни и в смерти, навечно, только вечность очень уж быстро закончилась. Во всяком случае, для Черныша.

— Наверное, было чертовски больно, — сказал я наконец.

— Да, — ответила она, интонацией закрывая вопрос. Честно говоря, я и не собирался развивать тему. Я и так знал больше, чем хотел.

Об этом рассказал мне Черныш, который по непонятной причине с детства считал меня своим лучшим другом. На мой взгляд, между нами было минимум общего, но кажется, он видел что-то, чего не видел я. Можно сказать, я любил его по-своему, за странность, наивность и богатую фантазию. Потом появилась Катя Климович — я помню, как мы впервые увидели ее в приоткрытую дверь аудитории. Уже тогда он разглядел в этой пустышке нечто и впоследствии вытащил это нечто на поверхность, чтобы и другие получили возможность это увидеть. Он вывернул ее наизнанку и доказал, что это и есть ее настоящая суть.

Только Черныш мог перевестись с учфина на филфак — просто потому, что ему было безразлично, на какие лекции ходить, а там Катя была ближе. Я не заметил, как привык к нему, мне интересно было наблюдать за его взаимоотношениями с людьми, с Катей, слушать все, что он имел потребность мне рассказывать. Это было настоящее качественное риэл-ти ви.

Потом его убили, и дверь приоткрылась — не в другую реальность, а очень даже в нашу. Но после смерти у него не исчезла потребность во мне, а наоборот, будто обострилась. Почему я продолжал поддерживать эти отношения? Может, потому, что Черныш-вампир очень мало отличался от Черныша-человека. Может, потому что бояться его было нечего — убийства и несанкционированные превращения, как он сказал, караются смертью. Это и понятно — незаконно превращенным выплачивалась нехилая компенсация, а разрешение само стоило больших денег. Угадайте, что выгоднее властям?

А может, это просто стало гораздо интереснее. Он менялся — с одной стороны, а с другой долго оставался собой. Он умирал от хохота от предположения, что песня Земфиры "Мачо" — про врача-венеролога, но когда однажды я спросил, как, по его мнению, называется варенье из фейхоа, Черныш посмотрел на меня пустым потусторонним взглядом и сказал: "Без понятия. А на фига тебе это надо?"...

И все прочее в этом роде.

Черныш рассказывал мне все, включая то, что мне (как и любому человеку) знать было нежелательно, и подозреваю, что за это тоже по головке бы не погладили... но во мне он был уверен. Да и кому я могу настучать? Я, простой смертный, в городе простых смертных. И непростых.

Но тоже смертных.

Когда его убили повторно — на этот раз окончательно — Катя сообщила мне об этом двумя короткими словами и бросила трубку. Я перезвонил, и через три-четыре бросания трубки она ледяным тоном сообщила, что он изменил троих — одного за другим — просто потому что не мог заставить себя их убить. Хотя убил бы он их или нет — для него исход был все равно неизменен. Его могло спасти одно — если бы он заплатил за них, как в свое время заплатил за Катю. Только тогда он получил компенсацию, как жертва, а теперь... у него и близко не было таких денег. Даже на одного, не говоря уже про трех.

С тех пор я не видел Катю — до сегодняшнего вечера.

— Где ты сейчас? — спросила она внезапно. Я внезапно понял, что мы дошли почти до главпочтамта, а она мне все еще ничего не рассказала. Не то чтобы я доверял ей — не больше чем можно доверять вампиру, хотя и бывшему другу. Вернее, другу бывшего друга. Положа руку на сердце, Катя никогда не была моей подругой. Кажется, как при жизни, так и после она терпела меня лишь потому, что меня любил Черныш, а об истинных ее чувствах я мог только догадываться.

— Работаю в планетарии.

— Да? Как интересно. Лекции малолеткам читаешь? Про черные дыры?

— Вроде этого.

— И много платят?

— На жизнь хватает.

Она хмыкнула, но ничего не сказала, только немного сильнее сжала руку.

— Классная у тебя курточка...

— Катя, что тебе надо? Ты же сказала, что это не ждет, а сама вот уже час варишь воду. Думаешь, у меня нет других дел, кроме как прогуливать тебя по городу?

Я сказал совсем не так резко, как это может выглядеть, но она остановилась.

— Не подготовился к очередной лекции? Какого хрена ты выпендриваешься, Воронцов? Имей терпение и поверь, что я делаю это исключительно ради тебя. Ты мне еще спасибо скажешь.

Как я уже сказал, доверять ей у меня не было повода. Но бояться ее — еще меньше. Насколько я знаю, за нападение их казнят, а это весомый аргумент в пользу моей личной безопасности.

Хотя в случае с Чернышом аргумент оказался бесполезен.

Катя больше не пыталась быть любезной, просто шла рядом, неслышная, как тень.

— Извини, — сказал я.

— Да ты тут при чем, — огрызнулась она, — будто в тебе дело.

— А в ком?

— А вот не знаю, в ком. — В ее голосе засквозила растущая горячая злость. — Если бы я знала, Воронцов. Дело в том, кто все так расчудесно устроил. Мы, получается, кругом должны — за эти кормушки поганые, за каждую дозу, даже, блин, за шприцы. Вы — венец творения, а мы — нежить, и с нами можно не считаться.

— Оглянись. Мы тоже платим за продукты, Катя, не забыла?

— Да, но почему мы должны платить еще и за то, что существуем? Черныш рассказывал тебе про страховку?

— Да. Вы платите каждый месяц, а иначе вас ликвидируют.

— И ты считаешь, что это справедливо?

— Вечные вопросы пролетариата... Справедливо-несправедливо. По отношению к нам — возможно.

— И почему это?

— Ну, наверное, потому, что мы не пьем вашу кровь, чтобы жить.

— Как остроумно. Ты рассуждаешь, как...

— Как человек? Я и есть человек, Катя.

— Да, ты человек, а я нет, но разве это значит, что с нами можно поступать как со скотом? Хотела бы я знать, кто придумал все эти "нельзя". Кто решает, кому жить, а кому умереть. Хотела бы я посмотреть ему в глаза.

— И что бы ты сказала?

Катя глубоко вздохнула и скомкала пустую пачку сигарет.

— Он ни в чем не виноват. Он сам жертва, и выбора у него не было.

Он — Черныш, это было ясно. Черныш, не покидавший ее мысли ни на минуту, что бы она ни говорила. Это была правда, но... не вся правда.

— Ну да, — сказал я. — А теперь три ни в чем не повинные жертвы Черныша где-то бродят незарегистрированные, в поисках очередных ни в чем не повинных жертв. И дальше по геометрической прогрессии. Катя, это нужно как-то контролировать.