Пламя крыльев

— Рэй, ты хуже Кортэ, — укорила Зоэ, пытаясь пройти мимо разгулявшегося слуги короля. Тот нагло причмокнул губами... и положил ногу на перила узкой лестницы, целиком перегородив последнюю ступеньку. — Рэй...

Башмак у Эспады был стертый, с грязной подошвой, облепленной чем-то, весьма подозрительно выглядящим и так же подозрительно пахнущим. Зоэ упрямо смотрела на ногу, словно взглядом могла её сдвинуть и освободить себе путь. Нога не поддавалась. Пауза затягивалась и делалась неуютной. Зоэ огорченно покачала головой, отметив свежую прореху на штанах Эспады — широкую, у колена. Зашита прореха небрежно и совсем неподходящими нитками. Эспада хмыкнул, вроде бы тоже заинтересовался штанами, даже колупнул присохую грязь, растер в пальцах, пробуя определить: не кровь ли это? Чья, вряд ли стоило спрашивать. Разве подобные мелочи отягощают память дона Эппе?

— Что — Рэй? — наконец, прервал молчание Эспада. — Ты не грешила, хуже: ты и не намеревалась, и не покупала заранее отпущение грехов.

Дон Эппе столкнул девку с колена и разогнулся, не опирась рукой о перила и гибко разворачиваясь на одной ноге, пока вторая продолжала перегораживать дорогу. Теперь он смотрел на Зоэ в упор и стоял к ней лицом, совсем близко, и обличал грехи с пафосом, смутно похожим тот, что свойственен проповедям пьяного Кортэ.

— Ты намерена покаяться в том, о чем даже не наслышана! Будешь лгать в каждом слове, значит, ты из нас двоих и есть еретичка. — Эспада качнулся ближе и шепнул в самое ухо, вынудив Зоэ вздрогнуть и отшатнуться. — Соблазнительная еретичка. Дурни-нэрриха не люди, если не сбежишь от них, так и не узнаешь, в чем следует каяться. Грех-то сладок, тебе хоть что-то объясняют такие слова?

— Пропусти. Это приказ королевы.

— Н-ну пропущу, если она сама попросит за вас, ага-а, — лениво растянул слова Эспада, не думая отодвигаться. — Потанцуй со мной. И тогда уж иди честно каяться, повод-то будет.

— Рэй, ты пьян.

— Трезвее обычного, — Эспада поднял руку и глянул на пальцы, как всегда — не дрожащие. Ладонь мягко шевельнулась и легла на плечо Зоэ. — Ты явилась сюда и помешала мне обзавестись избранным с утра поводом к покаянию. Тебе не стыдно?

Зоэ сердито дернула плечом, пробуя сбить руку Эспады. Затем она шагнула вперед, на самую нижнюю ступеньку, ладонью упираясь в грудь дона Эппе, упрямо норовя оттеснить его.

Любимый пес короля — а иначе Эспаду мало кто звал — для Зоэ не был ни врагом, ни чужаком. Весьма часто он вечерами провожал Зоэ до облюбованного Кортэ жилища или наоборот, помогал самому сыну тумана попасть в хорошо охраняемый парк дворца, никого не искалечив по пути. Дон Эппе высоко ценил возможность брать уроки фехтования у нэрриха, а кроме того — сам так однажды сказал и явно не солгал — воевал он исключительно с мужчинами, желательно вооруженными и многочисленными, но уж никак не с детьми и беззащитными женщинами. Иначе, вероятно, к нему пристало бы прозвище, намекающее на менее честные оружие или стиль боя.

— Рэй, я просто шла короткой дорогой в часовню, — буркнула Зоэ, глядя в небритый подбородок и норовя высвободить руку, перехваченную Эспадой и помимо воли удерживаемую на его рубахе, как раз над ровно и медленно бьющимся сердцем. — Прекрати. Не скандаль там, где не следует. Сама Изабелла в гневе.

— Королева слишком умна для гнева. Ты — её любимая куколка, и она это помнит, даже в огорчении... Н-ну, вернемся к главному. Ты слышала нас еще от галереи, — не думая отпускать руку, прищурился Эспада, толкнул пальцем подбородок Зоэ, вынуждая её смотреть в глаза. — Ты опознала мой голос и решила: дорога тут короткая... и не скучная. Ты идешь каяться, самоуверенно не видя за собой вины? Так я забочусь о твоей душе и даю повод к покаянию, еретичка. Нэрриха не скажут тебе, из-за их упертости и иные промолчат, а ты — что? Тихо зачахнешь, вот что. Ты выросла, почти пятнадцать, а все в девочку играешь. Площадь смотрит на пляску, и каждый мужик, даже подслеповатый старик — что? Бегом бежит каяться. Ты — мрак и ересь, ты вынуждаешь их сопеть и чесать брюхо. И не ведаешь, что вытворяешь! — Эспада дернулся, совершенно трезвым острым взглядом пришпилил секретаря к ступеньке. — Стой и не дыши, тварюшка. Донесешь королеве? Н-ну... вряд ли, я достану тебя еще на лестнице и выпотрошу одним движением, без танцев, вот уж обещаю. Сидеть, чернильница!

Секретарь пискнул и обреченно упал на ступеньку, словно его уже проткнули. Девка закончила шнуровать кофту, поправила шаль и пристроилась рядом с 'чернильницей', на одну ступеньку ниже. Эспада ей кивнул. Рыжая добыла из кармана кастаньеты, шмыгнула носом и принялась прощелкивать несложный ритм — без особого рвения, но вполне точно.

— Грех так устроен, — снова шепнул в ухо упрямый королевский пес, вынуждая Зоэ краснеть. — Коготок увяз, вся птичка — в суп... ты сама спустилась по лестнице, я польщен. Чертовски приятно сознавать, что именно я и именно сегодня буду выковыривать из ссохшейся шкуры куколки взрослую бабочку. Ты ведь никогда не танцевала с мужчиной? Зоэ, я прав и я пьян, вечером куплю еще девок и ворох прощений грехов, впрок. Так мы танцуем?

— Рэй, ты свински наглый пес.

— Я голодный пес, оттого и наглый. Хочешь, провожу и буду каяться за нас двоих? В часовне теперь тихо и уединенно...

— Вот еще! Пропусти.

— Танец мой, решено.

— Ты что, стерег тут?

— И давно, — шепнул королевский пес в ухо, почти касаясь губами кожи. — Решайся. Это не больно, и папочке Альбе можешь не признаваться, он все равно не поймет, нелюдь. К тому же я не лезу тебе под юбку. Руку не убирай. Нельзя танцевать, отделяясь. Танец — это очень тесная близость.

— Рэй!

— Что?

Зоэ еще раз попробовала высвободить руку и обреченно вздохнула. Вскинула голову и сама, более не пряча взгляд, посмотрела в глаза Эспады, темные, мелкие и хищные. Наполненные такой ересью, что голова кругом и дрожь по спине от одних лишь домыслов... Дон Эппе отпустил запястье, отмеченное пятнами следов его жестких требовательных пальцев. Сам чуть оттолкнул Зоэ и принялся вытягивать низ рубахи из-под широкого пояса. Зоэ отметила мельком: свежий шов на подоле, опять дрался и опять штопал... Сам. И кожу, и ткань. Слуг у Эспады нет: то ли деньги спускает слишком быстро, то ли страх нагоняет и того скорее.

— Прекратите, — пискнул секретарь и затих, когда рыжая облокотилась спиной на его колено.

— Рэй, а ты хорошо знал Ноттэ? — отчего-то спросила Зоэ, наблюдая, как рубаха летит в угол. — Говорят, ты заказал себе эсток на юге. У Ноттэ был именно эсток.

— Не эсток, а саблю, и не на юге, а здесь, и не заказал, а взял даром у Абу. Н-ну... приступим! Могла бы хоть охнуть, — упрекнул Эспада, укладывая на ступеньки оружие. — Или попробовала б сбежать вон туда, вверх по лестнице. Зоэ, ты уже танцевала с кем-то?

— Ты пес, а не змея. Кортэ — твой намордник, да и Альба тоже, — мстительно сообщила Зоэ, рассматривая смуглую кожу голого по пояс дона Эппе, прослеживая взглядом два крупных светлых шрама, на груди и на боку. — Ты что, надумал учить меня танцу? Всерьез?

— Я бы и прочему научил, — пообещал Эспада, глядя в упор и снова силой укладывая узкую ладонь себе на грудь. — Ближе. Ты для кого дышишь, мы же танцуем, а мне даже не тепло. И тебе еще не в чем каяться. Ближе. Пока что ты хуже шлюхи: ни души, ни опыта. Еще раз отведешь глаза и дернешься назад, вспорю платье от горла до подола, вот здесь, чтобы стыд помог тебе наступать, а не отодвигаться.

Зоэ смотрела в темные глаза и едва решалась дышать старым перегаром, чесноком, дорогой восточной отдушкой на масле, кислым молодым вином, потом, подгнившей рыбьей чешуей, речной водой и еще невесть чем, что в смеси и есть — нынешний чуть пьяный Эспада. Сердце отчаянно колотилось в ребра, норовя выломать брешь и сбежать, ему было страшно от неведомого и внезапного. Зоэ, не слушая трусливое сердце, сделала один крошечный шаг вперед, уперлась подбородком в смуглую кожу возле ключиц. Эспада не воевал с детьми, но он воистину был — пес, настоящий, и это Зоэ помнила накрепко. Псы не рвут только тех, кто их не боится, однако же довольно на волос дрогнуть, на миг выказать смятение...

— Я расскажу тебе главное, — одобрительно усмехнулся Эспада, отступил на полшага и медленно, очень медленно начал вести вверх трепещущие, легкие руки, неизменно остающиеся в полуладони от боков Зоэ. Крепкие пальцы плели узор танца, не касаясь кожи, но тепло Зоэ ощущала. Тепло и дыхание, вместе они рождали мучительную и сладкую нутряную дрожь. Эспада усмехнулся и снова зашептал: — Пес — не то слово. Увы для нас, мы все быки на площади. Увы для вас, почти все девки — тряпки. Красные тряпки, мы бросаемся, не замечая подвоха — и рвем тряпки, и топчем, и нет нам радости, одна злоба да жажда. Пустота за тряпкой, а мы-то ждем иного.

Жар крупных ладоней, не касающихся даже ткани платья, вопреки всему ощущался кожей с каждым мигом полнее и плотнее, и оттого голова кружилась, а глаза норовила закрыться, пряча неведомое во тьме... Зоэ упрямо закусила губу, стараясь не дышать, запретив себе слабость. Затем тряхнула головой, решительно и глубоко вздохнула, качнулась вперед и оживила пальцы рук, окончательно принимая вызов и впуская танец в крошечный тесный мир, половину которого занимал Эспада.

Явь нелепо вывернулась, замкнулась как-то иначе, отделила танец от всего постороннего, вышвырнула его из привычного бытия в иной, неведомый круг.

В ушах зазвенела невесть откуда рухнувшая тишина, разбитая на дольки ударами кастаньет. Маленький закут у лестницы перестал существовать, распался обрывками ткани мира. Всюду томилась пустота, пронизанная глухим ночным безветрием. Таким чуждым и давящим, что Эспада уже не вызывал опасения, он теперь стал — единственной преградой мертвенной пустоте. Только в его дыхании еще и жил настоящий ветер...

— Южный, — одними губами шепнула Зоэ, уже без трепета делая новый шаг, чтобы плотнее прильнуть к живому, утвердиться в опасной пустоте. — Будь ты нэрриха, звался бы, пожалуй, Сефе. Зефирий...

Собственные руки взметнулись крыльями, готовыми смять пустоту и нарушить тягучий рисунок приготовления к танцу, где первые шаги лишь создают настрой. Зоэ закинула руки дальше за спину, прогибаясь и поворачиваясь, чтобы сперва лечь на сгиб локтя Эспады, а затем спиной прильнуть к теплу его груди — как к стене, ограждающей от чуждости.

Сознание рассыпалось роем мошек, ни одна мысль не давалась в руки, обтекая их и пребывая в постоянном, настороженном движении.

— Увы для быков, — шепнул в ухо Эспада, но голос его прозвучал глухо, будто издали: — иногда мы нарываемся на вас, держащих красную тряпку, вооруженных, играющих с нами. Вы доводите нас до исступления и рвете нам сердце. Затем вы уходите под крики восхищенной толпы, для вас вся жизнь — танец, а быки-то умирают.

— Почему так пусто? — ужаснулась Зоэ, но слова не пожелали выговариваться, тьма глотала звуки, тьма впитывала их, оставаясь лишенной движения.

Зоэ более не видела ни лестницу, ни секретаря, ни девку, которая так же старательно и бестолково брякала старыми, дающими надтреснутый звук 'каштанками', дешево сработанными из какого-то не очень плотного дерева. Тьма обступала и казалась густа, опасна: она душила, норовила связать. Но — не могла. Зоэ негромко рассмеялась, осознав: чуткость к ветру по-прежнему при ней, и никакая тьма не лишит плясунью дара быть солнцем, едва ли не единственным светочем тесного мира, обреченного без неё прозябать в вязком безветрии.

Ладони у Эспады были горячие, двигался он безупречно и даже, пожалуй, вдохновенно. Но создать в пустоте хотя бы эхо, изгнать мрак и наполнить жизнью самую малую область мира мог только настоящий сын ветра. Зоэ понимала это и выстукивала невидимый пол звонкими подковками подошв, словно звала... но отклика не получала. Вдруг пришла мысль: ветер и огонь слабы друг без друга, ветру не хватает тепла, огню — дыхания, и поодиночке им не одолеть холодную пустоту. Сейчас всё вдвойне худо: недостает и ветра, и огня...

Отчаяние нарастало, руки метались, оттесняли мрак — и вязли в нем. Все было безнадежно, пока не шевельнулось на плече — а может, даже под кожей? — нечто невесомое, но важное. Тьма отшатнулась, звук впервые проник в пустоту. Нечто вздохнуло, уютнее устраиваясь в тесном мире, заполняя его, глада волосы, перебирая пряди... И пространство стало пригодным для пребывания. Даже Эспада обрёл сходство с настоящим сыном ветра, от его танца жар так и лился с юга, с родной его стороны...

Зоэ обратила лицо к теплу, ощущая в волосах струйки ветра, как пальцы... улыбнулась и замерла в полноте сбывшегося танца, в спокойной усталости завершенного дела.

— Все, я труп, — прошептал Эспада и рухнул на ступеньку.

Зоэ с удивлением осмотрелась, балансируя руками. Не нашла опоры и обняла дона Эппе за шею. Тот оттолкнул, и пришлось искать новую опору — перила лестницы, фигурку птицы на самом их краю. Вцепивлись в шею птицы, Зоэ пережила миг выворачивания мира, на сей раз в обычность: сполна осозналась лестница, пыльный полумрак... Вон рыжая девка, она, не унимаясь, тюкает кастаньетами.А вон и секретарь королевы, он сидит и изнывает, не имея мужества улизнуть и донести Изабелле о происходящем. А еще, гниль такая, тайком щупает рыжую за бок.

— Рэй, а куда мы провалились? — нахмурилась Зоэ, припоминая холод, тьму и пустоту. Танец отнял многовато сил, теперь это сделалось очевидно. Пришлось нащупать стену, прижаться плечом, оседая на ступеньку. — Необычно получилось — вдвоем. Ты действительно научил меня новому.

Эспада сидел, устало повесив голову ниже плеч. Он нехотя выпрямился, потянулся, блеснул упрямой улыбкой. Стало видно: лицо его осунулось, волосы на лбу слиплись, мокрые насквозь. Кожа блестит, лоснится от пота, даже пояс штанов стал темным по краю. Зоэ всмотрелась внимательнее и убедилась: да, танец утомил дона Эппе, его скулы обозначились резче, губы утратили цвет, стали вовсе серые. Пальцы — первый раз Зоэ увидела такое у дона Эппе — дрожат...

— Ты опасна, — королевский пес задумчиво повел бровью. — Ни бой, ни девки в самых неразумных количествах не изматывали меня и вполовину так, как... наш танец. Я упирался, как мог, но толку было не больше, чем от сопротивления колоса — серпу. Еретичка, танцуй одна. Первый раз признаю поражение... и рад. Эй, рыжая, лови.

Эспада нащупал кошель, добыл несколько монет и кинул девке. Тяжело вздохнул, вытер лицо смятой рубахой. Немного постоял, удерживая в дрожащей руке оружие в ножнах, как палку. Снова улыбнулся Зоэ.

— До чего ты довела меня! И рад бы согрешить, а танец выпил силы, окончательно. Весь я погас и, хуже, протрезвел. Н-ну, пойду молиться. Славное дело, мордой в пол, на коленях... отдых. — Дон Эппе спотыкающейся походкой потащился вверх по ступеням, замер, пройдя первые пять, обернулся, нахмурился. — Что ты бубнила о южном ветре?

— Он родня тебе, — припомнила свои ощущения Зоэ. — Точно, да... Это что же получается: люди, хоть бы некоторые, немножко нэрриха?

— Тот, кто решится на танец с тобой, должен быть дурнем, и на всю голову, даже если он целиком нэрриха, — буркнул Эспада и отвернулся.