Королевская кровь-4. Связанные судьбы

Месяц — это так недолго.

Затем было официальная фотосессия для прессы, праздничный обед и обмен подарками.

— Это рубашка на первую брачную ночь, — спокойно объясняла королева Редьяла, показывая Полине что-то объемное, сероватое, тяжелое, сшитое из очень уж сурового полотна. — По нашим обычаям, мать жениха дарит невесте право последнего испытания.

Вдовствующую королеву посадили рядом, Демьян сидел напротив, и на руке его тусклым серебром светилась обручальная пара. Девчонки вокруг с любопытством прислушивались к разговору.

— И что же это за испытание? — вежливо поинтересовалась Полина, рассматривая чудесную — совсем не как у нее — вышивку на плотной ткани. Знаки плодородия, цветы, колосья — все сплетено в изящный цветочный узор.

— Мужчина должен быть достаточно силен, чтобы порвать ее на будущей жене, — сказала королева и мечтательно, словно вспоминая что-то, улыбнулась. — Если не сможет, девушка имеет право уйти. И никто ее не осудит.

— Так ведь мать может специально выбрать некрепкую ткань, — удивилась рядом сидящая Алина.

— Да что вы, ваше высочество, — сурово сказала Редьяла Бермонт, и Алина смутилась, — это же позор. Каждая мать должна гордиться тем, что вырастила сильного сына. Раньше, в старину, такие рубахи прошивались сотнями стальных нитей. Невеста тоже должна была быть крепка, чтобы надеть ее.

— Хорошо, что сейчас никаких нитей здесь нет, — пробормотала Полли, поглаживая шершавую вышивку и поглядывая на невозмутимого жениха.

— Почему нет? — удивилась королева. — Не сотни, конечно, сорок шесть, как положено. Именно столько лет Хозяин лесов прожил со своей человеческой женой. Да вы не волнуйтесь, Полина, мне стыдиться будет нечего.

— Вот в этом я не сомневаюсь, — сказала Пол, принимая тяжеленную коробку с испытательной рубашкой и выразительно глядя на Демьяна. Пусть только попробует не порвать. Она его тогда покусает.

Он глянул укоризненно — "опять ты сомневаешься во мне, Полли", — и четвертая принцесса лукаво улыбнулась.

Обедали, хвалили прекрасные блюда, договаривались о Полининой поездке на полнолуние в Ренсинфорс — в сопровождении родных, если кто захочет, и придворных дам, чтобы даже намека на неприличное не было. Официально — знакомиться с дворцом, учить тонкости предстоящей церемонии, неофициально — чтобы Демьян мог проконтролировать очередной оборот. Обсуждали предстоящую свадьбу, возможные совместные проекты и просто общались. И почти ничем не отличался этот обед от знакомства двух любых других семей, дети которых решили связать себя узами брака.

Люк Кембритч

— Уолдред, — сказал Люк, отдавая дворецкому плащ, — бутылку коньяка мне в спальню. У нас ведь есть коньяк?

— Мы обновили запасы, — выпрямившись, с достоинством подтвердил старик, но глаза его неодобрительно поблескивали.

— Не смотрите на меня так, Уолдред, — усмехнулся Кембритч, проходя к лестнице, — а то я попрошу составить мне компанию. Я, кстати, хочу пообедать у себя.

— Увы, леди Шарлотта наверняка не одобрит моего участия, — проговорил старый слуга с видом скорбного святого. — Обед через полчаса, милорд.

— Ваша светлость, — невесело поправил его Кембритч, постучав пакетом с титульными документами по светлым перилам лестницы.

— Прекрасная новость, ваша светлость, — не моргнув глазом произнес дворецкий и поклонился. — Тогда позволю себе предложить вам превосходный виски. Мы закупили несколько бутылок номерного пятидесятилетнего "Фьюорса" для особенных случаев.

— Умеете вы подсластить пилюлю, Уолдред.

— У меня обширный опыт, ваша светлость.

Люк поднялся на второй этаж, зашел к себе в комнату, бросил пакет с документами на постель, врубил телевизор. Сходил в душ, переоделся, упал в кресло и закурил.

Так и курил, пока горничная, тощая рыжая девица, пытаясь не стрелять глазками, ловко накрывала столик у кресла и пока дворецкий торжественно заносил графин и бокалы, наливал первую порцию — на пробу. И ведь действительно уже полуглух и полуслеп, и руки слабы, и спину все труднее держать прямо, а никому не отдаст свои обязанности. И леди Шарлотта никогда не сможет нанести верному слуге удар, отправив его на пенсию.

— Превосходно, Уолдред, — хрипло сказал Кембритч — или, вернее, уже Дармоншир, когда пахнущий осенью, жженым медом и сухим теплым деревом виски обжег небо, прокатился по телу расслабляющей волной. — То, что нужно. Думаю, нам следует закупить еще партию.

— Я уже распорядился, ваша светлость, — сообщил дворецкий высокомерно и, откланявшись, удалился.

После второго бокала на душе стало легче, и прекрасный овощной суп с говядиной пошел на ура, и запеченный окорок, и мягкий картофель со сладким сливочным маслом. Он ел, думал, пил, просматривал документы, щелкал каналами телевизора, пока палец не замер на кнопке — шел блок международных новостей.

— ...Состоялась помолвка между его величеством Демьяном Бермонтом и ее высочеством принцессой Полиной-Иоанной Рудлог, — вещал аккуратный пресс-секретарь рудложской королевской семьи. — В связи с трагическими событиями на дне рождения королевы Василины-Иоанны было принято решение отметить обручение в тесном семейном кругу, что было встречено с пониманием и одобрением. Этот брак послужит укреплению давних соседских отношений между двумя государствами, поможет сблизить наши народы...

Дальше пошли официальные кадры: обрученные, демонстрирующие принятые в Бермонте обручальные пары — кольцо и браслет, связанные цепочками, родные, поздравляющие будущих супругов. И Марина, непривычно мягко и ласково улыбающаяся младшей сестре.

Люк отставил поднесенный к губам бокал, покосился на графин. Аккуратно закрыл его пробкой. И набрал номер, который помнил наизусть.

— Скажи мне, что ты больше никогда не захочешь меня видеть, — попросил он в трубку хрипло, чувствуя, будто стоит на краю обрыва, и уже качается тело — туда-сюда, туда-сюда.

Она помолчала, напряженно, вздохнула, словно собираясь сказать то, что столкнет его вниз, — и отключилась. А Люк, откинувшись в кресле, улыбнулся легко и закрыл глаза.

Начало ноября, воскресенье, Иоаннесбург

Марина

— Ну что, — как-то сдавленно пропыхтел Мартин в трубку, — всех помолвила? Все прошло спокойно? Не как это обычно бывает у Рудлогов?

— Ты что там делаешь? — подозрительно спросила я, прислушиваясь.

— Готовлюсь к эффектному появлению у тебя в гостиной, — сказал он со смешком. — Убери слабонервных горничных и детей, будь добра. И закрой глаза.

— Ни за что, — твердо ответила я. — Ты там кросс бежишь, что ли? Опять от декольтированных дам?

Загадочное сопение было мне ответом. Затем в гостиной открылось огромное Зеркало, и из него полезло что-то огромное, мохнатое. Я взвизгнула, подтянула ноги на кресло, а щенок, мирно грызущий до этого ножку столика, заскулил и начал ворчать, припадая на передние лапы. Все это чудесным образом разбавил злодейский смех Марта. Он тянул из Зеркала огромного — выше моего роста — мохнатого медведя и покатывался от смеха, глядя на мое лицо и защищающего меня пса.

— Все, — сказал он, переводя дух и продолжая смеяться, — принимай подарок. Как я и обещал, плюшевый мишка. Видишь, какой я внимательный. Красавец, правда?

Огромный медведь, сидящий на полу, печально смотрел на меня глазами-бусинами. Его коричневая шерстка была взлохмачена, и он должен был бы казаться милым, но впечатление производил гнетущее. Как большая печальная собака.

— Он чудовищен, — честно сказала я, скептически рассматривая подарок. — Мартин, у тебя гигантомания? А если он завалится на меня, когда я буду мимо проходить? Я же не выберусь из-под него без посторонней помощи.

Мартин ржал чуть ли не до хрюканья, и я, глядя на него, тоже начала хихикать. Вот ведь дитя великовозрастное.

— Ничего не знаю, — простонал он, вытирая слезы, — был заказан медведь, одна штука. Принимай. Обратно не потащу. Видела бы ты, какими глазами на меня смотрел мой дворецкий. Он и так мирится с моим нестандартным и неподобающим поведением, но плюшевый медведь в спальне его добил. Так что это тебе, моя девочка. Куда тащить? В спальню?

— Упаси боги, — испугалась я, — я если ночью проснусь и его увижу — тут же засну навечно. К тому же он в дверь не пролезет.

Мы оценивающе посмотрели на дверь — в принципе, если развернуть его головой вперед, то можно попытаться. В высоту он точно не пройдет. Каролинке его, что ли, отдать?

Мишка терпеливо ждал решения своей участи. Бобби, прекративший рычать, уже активно знакомился с новым жильцом — нюхал, кусал за бежевые пятки-лапки. Мартин присел, погладил пса по спине — и тут же получил порцию облизываний и собачьих заверений в любви.

— Обрастаешь животными? — спросил он весело. Щенок изворачивался, покусывал его за пальцы. — Конь есть, собака есть. Слона, что ли, тебе подарить?

— Это от Кембритча, — произнесла я тихо и тревожно взглянула на блакорийца. Тот поднял брови:

— Судя по тому, как ты поменялась в лице, я сейчас услышу очередную ужасную историю. Да?

— Да, — сказала я несчастным голосом. Сразу захотелось плакать. И стало страшно.

— Нет-нет, — проговорил он с комичным ужасом, — таким же взглядом на меня смотрела моя бывшая жена, когда сообщила, что бросает меня.

Я молчала, судорожно соображая, как же начать разговор, и на миг в его карих глазах мелькнуло что-то непонятное, как у больного зверя, но тут же скрылось. Он тряхнул головой, улыбнулся широко.

— А как же мой медведь? Посмотри, как он грустит! Нас бросают, Миша!

Он обнял мишку, с трагичным выражением на лице погладил его по бочкообразной груди, а я то ли всхлипнула, то ли засмеялась. Омерзительное ощущение, когда твой друг куда чище и честнее тебя.

— Так, — сказал маг и провел рукой по волосам, — раз предстоит что-то душераздирающее, давай пристроим медведя куда-нибудь, пока он не довел до инфаркта твою горничную. И напьемся под это дело. Есть чудное местечко в Рибенштадте...

Я переоделась, надела полумаску. За это время чудовищный медведь занял свое место в углу, рядом с будуаром, и в гостиной сразу стало просторнее. Бобби решил, что между лап у него теперь новое спальное место, устроился там, покрутившись, и уснул, прижавшись к плюшевому животу.

— Наверное, он думает, что это его мама, — тихо сказал Мартин, погладил песика по лбу и улыбнулся печально. — Скучает, наверное. Совсем мелкий еще. Ну что, — он встал, — готова к излияниям, неверная?!

— Не готова, — буркнула я. Вот лучше бы он рассердился или обиделся. Тогда бы я не чувствовала себя настолько паршиво. Хотя... разве это про Марта?

— Ничего, — доверительно сообщил мне блакориец, открывая Зеркало, — после третьего бокала вина наступит и готовность. Пошли, девочка моя. И хватит хмуриться, тут пострадавшая сторона вообще-то я, а чувствую себя так, будто что-то натворил.

Ресторанчик напоминал пустое дерево, облепленное изнутри гнездами. И назывался соответствующе — "Воронье гнездо". Здание высотой в три-четыре этажа, толстые стены, выложенные разноцветным тусклым кирпичом, жестяная поблескивающая крыша с острым конусом, плавающие на разных уровнях светильники. Посередине — круглый холл, в котором то и дело открывались Зеркала: здесь, как сказал Март, было место, где маги предавались пьянству и чревоугодию. Внизу — никаких столиков, только кухня, удобства и гардероб. А наверху, по стенам, — круглые балконы на разной высоте, к каждому из которых вел либо маленький лифт, если столик располагался высоко, либо узкая винтовая лестница, если низко. Были и огромные балконы для больших компаний, и маленькие со столиками на двоих, все огороженные черными тонкими перилами — чтобы не дай боги гость не пополнил собой ассортимент отбивных.

Наверху шумно гуляла какая-то компания, но в общем местечко было очень комфортным и необычным. И хорошим, свободным. Ненавязчиво и бодро играла народная музыка — скрипка, дудка, гитара, и светильники периодически пускались в пляс в ритме мелодии, буквально на несколько секунд, замирая после этого в новых конфигурациях.

— Эх, — произнес Март мечтательно, после того как галантно отодвинул для меня стул, — сколько раз мы здесь пили и безобразничали... И не перечесть.

— А сейчас почему нет? — полюбопытствовала я, ожидая, пока неожиданно благообразный официант раскатает передо мной свиток-меню.

— Да... Алекс ушел в ректоры, Макс — в лес, Вики в Эмираты уезжала, а Михей погиб... — Блакориец дернул плечами, и я не стала спрашивать, как это случилось. — Нет ничего постоянного в мире, Марина. Мы все еще самые близкие люди, но у каждого столько обязательств и дел, что встречаться получается очень редко. Это только в последние два месяца обстоятельства так складываются. Вроде и нужно всего лишь только открыть Зеркало, но то у тебя дела, то у Алекса, то у Макса... Этот вообще деревья знает лучше, чем людей.

— А Виктория? — спросила я.

— Она предпочитает встречаться, когда есть кто-то еще, — усмехнулся Мартин. — Я ее достал, увы. Но, — сказал он строго, — вообще у нас вечер твоих исповедей. Я внимательно вас слушаю, ваше высочество. Что случилось? Ты решила сбежать в Инляндию?

Как рассказать всё это человеку, которого страшно боишься потерять? Который для тебя стал ближе родных? Который думает, как ты, смеется над теми же вещами, что и ты, и вы с ним всегда на одной волне? Как близнецы или как сто лет знающие друг друга люди. Мне даже с Катькой никогда не было так хорошо, как с ним.

"Прямо, Марина. Ты же видишь и знаешь, что он воспримет это со своей вечной шутливостью. Будто ему никогда не бывает больно".

— После церемонии, — я вздохнула, решаясь, — он зашел ко мне извиниться. И мы... немного увлеклись.

Фон Съедентент посмотрел на меня с иронией. "Немного — мягко сказано", — скептически вторил взгляду мага внутренний голос. А я продолжала, и хорошо, что на мне была полумаска. Про то, как нас застала сестра. Про ее слова. Про дневной звонок и нахлынувшее снова опустошение.

— Вы готовы сделать заказ? — почтительно осведомился официант, разливая по бокалам красное вино и обеспечивая меня необходимой передышкой. Великие боги, кажется, самой себе вырезать аппендицит куда проще, чем сказать одному мужчине, что предпочла ему другого. Даже если с первым у вас любовь так и не случилась.

Официант ушел; я молчала, наблюдая за пляшущими светильниками. Пьяные маги наверху начали орать песни, а Мартин невозмутимо поднес к губам свой бокал, выпил, налил еще один.

— Прекрасный букет, — сказал он светским тоном. — Старина Вебер всегда держал отличный погреб.

— Мартин, — нервно процедила я, — я тебя сейчас ударю!

— Марина, — произнес он, посмеиваясь, и не было в этом ни показушности, ни игры, — ты так переживаешь, что я просто не могу не поддержать накала этой драмы.