По образу и подобию. Часть 1

По образу и подобию

Пролог на небесах.

Пространство слегка вздрогнуло и снова затаилось. Единственным свидетелем произошедшего катаклизма стал огромный черный камень около пяти километров в диаметре. В астрономических каталогах третьей от местного светила планеты он носил скромное, ничуть не примечательное наименование 1983 UH[1] .

Впрочем, что это за катаклизм! Всего-то и дел, что на пару тысячных угловой секунды изменилась орбита космической каменюки. Хотя, не скажите! Это здесь и сейчас — пара тысячных. А вот приблизившись к светилу, гигантская вращающаяся глыба с изменившейся орбитой влетит как раз в один из океанов голубой планеты. На скорости — как выражаются пока еще живые аборигены — 25 километров в секунду. Ну, а затем...

— Ты что это задумал? — прошептало пространство сразу и одновременно всеми своими бесчисленными галактиками и звездными скоплениями.

— Они безнадежны... И они мне надоели, мама. — На сей раз пространство изъяснялось уже совсем другим голосом, явно мужским и очень недовольным. — Они упорно, не смотря ни на что, остаются животными. И никогда не станут нам ровней. Я ошибся, мама, я очень ошибся...

— Перестань, маленький, — улыбнулось пространство, — имей терпенье! Вспомни, сколько ты для них сделал. Сколько труда, любви и заботы вложил. Как берег и раздувал первые проблески разума в их головах. А как ты радовался их первым успехам! Ну, нельзя же вот так взять и все бросить! Кто ж так делает! ... Дай им еще шанс.

— Ах, мама, вы всегда за них заступаетесь! Они у вас никогда не виноваты! Прямо, как будто это ваша игрушка, а не моя! Сколько у них уже было этих шансов!

— Они не игрушка, сынок, — едва слышно вздохнуло пространство, — совсем не игрушка... Да и ты уже не ребенок. Пора взрослеть, любовь моя...

Холодный блеск бесконечно далеких звезд освещал изломы 1983 UH, мало изменившиеся с момента творения. Пауза затягивалась.

— Хорошо, — проворчало, наконец, пространство недовольным ломающимся басом, — я дам им еще шанс. Но это — последний!

Пролог в городе N

Слежку Сергей Сергеевич Дрон заметил сразу. Нет, а что вы хотите! Лучше покажите мне того идиота, который посылает топтунами эдаких вот здоровенных, ясноглазых молодцев с румянцем на всю щеку! Дайте мне взглянуть в его бесстыжие глаза! И не нужно говорить глупостей! Каждый из трех балбесов на полголовы торчит над толпой, и это еще сгорбившись! И вот они теперь будут изображать из себя человеков-невидимок, демонстративно глазеть по сторонам, любоваться достопримечательностями, коих здесь отродясь не бывало, и вести наружное наблюдение за самим Сергеем Дроном!

Так или примерно так размышлял Сергей Сергеевич Дрон, депутат областной Думы, удаляясь от памятника Ленину по одноименному проспекту — в сторону Вечного огня. Не то, чтобы ему очень уж был нужен этот самый огонь. Просто метров за триста до него располагалось весьма приличное кафе, куда господин депутат любил иной раз заглянуть в перерывах между заседаниями. В 'Конкисте' можно было, например, заказать настоящий буррито с цыпленком. Не ту пародию на него, мало чем отличающуюся от привокзальной шаурмы, что подадут вам в девяти из десяти заведений латиноамериканской кухни, а... ну, знатоки поймут. Описывать словами вкус настоящего буррито, пропеченную до золотистой корочки пшеничную тортилью, сочнейший фарш вперемешку с бобами, рисом, сыром и авокадо, огненную сальсу... — увольте, государи мои. Здесь надобен талант совсем иного рода, каковой встречается еще изредка у креативщиков рекламных агентств, но вот среди писательской братии его, пожалуй что уже и не сыщешь. Кстати сказать, гуакамоле к этому блюду удается тамошнему шефу тоже выше всяких похвал!

Очнувшись от гастрономических грез, народный избранник остановил охранников, дернувшихся было прояснить загадочных незнакомцев. А и в самом деле, когда еще выпадет полюбоваться таким цирком, да еще совершенно бесплатно! По-весеннему яркое солнце и какая-то бесшабашная легкость, веселая удаль, несколько дней как поселившаяся в душе господина Дрона, настраивали его на совершенно благодушный лад.

Да и не ждал почтенный депутат никаких неприятностей. Все же не мальчик. Разменяв шестой десяток, он как-то вдруг осознал, что буйные девяностые давно позади. Что молодецкая лихость и дерзость в делах совершенно незаметно уступили место обстоятельной расчетливости. Что чужая собственность уже давно не выглядит для него наглым вызовом — благо своей хватает. Но зато и охотников до его добра что-то давненько не видно на горизонте. Воистину, первую половину жизни человек работает на свою репутацию, зато потом уже она работает на него. А репутация господина Дрона к шуткам никоим образом не располагала.

Так что, происходящее выглядело скорее каким-то нелепым розыгрышем. Из серии 'улыбайтесь, вас снимает скрытая камера'... И жизнерадостный гогот за кадром. Впрочем, Сергей Сергеевич, как человек, родившийся еще в империи, мыслил несколько иными категориями. Благо, застал поколение, для которого любой жизненный факт существовал лишь тогда, когда его можно было описать цитатой из 'Золотого теленка' или 'Двенадцати стульев'. Этих Илиады и Одиссеи советской интеллигенции.

В памяти тут же всплыло незабвенное: 'Наступая на волочащиеся за ним тесемки от кальсон, нищий схватил Александра Ивановича за руку и быстро забормотал: Дай миллион, дай миллион, дай миллион!' Улыбнувшись пришедшей ассоциации, господин Дрон зашел в кафе и уже после первой строки меню напрочь выкинул из головы незадачливых соглядатаев.

А вот второму нашему герою, Евгению Викторовичу Гольдбергу, мысль о какой-то там слежке даже в голову не пришла. Поэтому он долго и с удовольствием объяснял высокому спортивному блондину, столкнувшись с ним в переходе на Тургенева, как пройти в университетскую библиотеку. И некоторое время даже радовался потом, какие хорошие, открытые и умные лица встречаются у наших студентов. И это — несмотря на потерю университетским образованием былого престижа.

Впрочем, долго предаваться подобным размышлениям Евгений Викторович все равно не мог. Ибо ровно через десять минут должно было начаться заседание кафедры. А сие мероприятие, да будет Вам известно, уважаемый читатель, напрочь выметает из головы любого вузовского работника какие бы то ни было мысли.

До первой встречи героев нашего повествования оставалось еще почти восемь часов.

Глава 1.

Россия, наши дни.

Верую во единаго Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли,

видимым же всем и невидимым.

Негромко произносимые слова Символа Веры звучали, тем не менее, очень отчетливо, почти гулко. Что было странно, учитывая весьма скромные размеры полутемной, освещенной десятком свечей комнаты. Сцепив пальцы на резной кафедре черного дерева, человек... молился?

И во единаго Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Единороднаго,

Иже от Отца рожденнаго прежде всех век...

Нет, едва ли. Повелительные, даже командные интонации никак не могли принадлежать молитве. Скорее — заклинанию. А уж безупречный темно-синий костюм, явно ручной работы галстук, туфли, появляющиеся в каталогах Vittorio Virgili, начиная с отметки в восемьсот евро... Все это никак не свидетельствовало о приличествующем молитве сокрушенном сердце и надлежащем смирении перед Ликом Господним. Что-то явно другое происходило в освещенной свечами комнате. Массивный серебряный крест, укрепленный на противоположной стене, едва заметно светился, чуть вспыхивая в такт мерно произносимым словам.

Света от Света, Бога истинна от Бога истинна, рожденна,

несотворенна, единосущна Отцу, Им же вся быша.

По обеим сторонам от креста расположились столь же массивные дубовые кресла, надежно привинченные к полу. Кресла не пустовали. Колеблющееся пламя свечей выхватывало из сумрака две мужские фигуры. Толстые кожаные ремни надежно прижимали их руки к подлокотникам, гарантируя, что, по крайней мере, до конца действа, обитатели кресел точно останутся на своих местах. Впрочем, эта предосторожность могла показаться излишней, ведь глаза сидящих были закрыты, а дыхание ровно. Оба мужчины крепко спали.

Даже при очень большом желании трудно было бы подобрать еще одну пару столь разительно отличающихся друг от друга экземпляров Homo Sapiens . Первый — настоящий гигант, ростом под два метра и далеко не баскетбольной комплекции. Сложением он напоминал скорее знаменитого борца Александра Карелина. Могучий разворот плеч внушал опасливое почтение, несмотря даже на приковывающие его к креслу крепкие ремни. Отсутствие малейшего намека на живот свидетельствовало о, как минимум, двенадцати часах в неделю, оставляемых в спортзале. А заострившиеся носогубные складки, едва заметная сеть морщинок в углах глаз и отчетливая седина, поблескивающая в светло-русых, коротко стриженных волосах, позволяла заключить, что сидящий уже успел отметить свой пятидесятилетний юбилей.

Обитатель второго кресла отличался от него во всем, кроме, разве что, возраста. Невысокий рост и отчетливо выпирающее, несмотря на врожденную худобу, брюшко смотрелись на фоне сидящего рядом великана несколько даже комично. А черные, неряшливо уложенные волосы и характерные черты лица, что могут быть увенчаны только лишь огромным семитским носом, не оставляли и тени сомнений: второе кресло занимал один из тех сынов Израилевых, что сумели когда-то угнездиться и в этих заснеженных широтах.

Русоволосый гигант был личностью, в городе довольно известной, а в некоторых кругах даже и популярной. Еще десять-двенадцать лет назад род занятий Сергея Сергеевича Дрона можно было бы охарактеризовать легко и без особых колебаний: бандит.

Его отец, Сергей Дмитриевич Дрон, начинал когда-то свою инженерную карьеру на строительстве Зеленограда, задумавшегося первоначально как центр текстильного производства. Там же встретил он и маму нашего героя, красавицу Клаудиу Маркетти, прибывшую на строительство с группой итальянских специалистов. Спустя всего два года специализация строящегося города была изменена. Теперь он должен был стать советским ответом американской Силиконовой долине, и итальянцам пришлось уехать восвояси. Но не всем. К этому моменту госпожу Клаудиу Маркетти звали уже просто Клавой, вернее сказать — товарищем Дрон. Хотя, какие в роддоме товарищи!

Впрочем, безопасности ради, чету Дронов все таки убрали из будущего заповедника советской секретной электроники, переведя Дрона-старшего на одно из уральских предприятий. Так что, рос будущий депутат и олигарх уже вполне себе коренным уральцем. Свободно владея по окончанию школы — спасибо маме — итальянским и английским, он с отличием окончил одно из престижнейших военных заведений ушедшего в небытие СССР. И исчез где-то в конце восьмидесятых. Друзья, родители и даже начальство были уверены, что он погиб в одной из многочисленных горячих точек на периферии разваливающейся Империи. Но нет! В 1994 бывший военный переводчик вышел из ворот международного терминала местного аэропорта, будучи, как впоследствии оказалось, счастливым обладателем французского паспорта и вполне приличной по тем временам суммы в вечнозеленой валюте вероятного противника.

На этом биография капитана вооруженных сил СССР закончилась, и началась уже история Капитана, главы одной из самых успешных преступных группировок так называемого 'заводского' ОПС — организованного преступного сообщества, названного в честь городского анклава, вмещающего с полдюжины всесоюзных флагманов тихо исчезнувшей советской индустрии. К взятым 'под защиту' продовольственным базам, вещевым рынкам, гостиницам, ресторанам, казино в конце девяностых начали добавляться гидролизные заводы, предприятия лесной промышленности, крупнейшие в области оптовые склады, транспортно-логистические компании, членство в советах директоров нескольких региональных банков и крупных металлургических предприятий... А Капитан, успешно избравшись в областной Парламент, вновь превратился в Сергея Сергеевича Дрона, успешного предпринимателя, заботливого законодателя и даже мецената, расходующего немалые личные средства на развитие физкультуры и спорта.

Так что, сегодня даже прокурор области, как и господин Дрон, большой любитель испанской кухни, сталкиваясь с ним время от времени в el Gusto, что на Юмашева 5, затруднился бы ответить — кого он видит перед собой? Одного из самых удачливых 'заводских', коего нужно незамедлительно ловить, судить и сажать? Или же, совсем наоборот, видного предпринимателя, столпа общества и просто уважаемого человека, с коим не зазорно и пропустить рюмочку-другую после трудового дня?

— А впрочем, кто из нас не бандит, — размышлял иногда прокурор над стаканчиком пятидесятиградусного орухо , нимало не заботясь, что это — всего-навсего испанская водка из виноградных отжимок. — Вон, даже легендарный Первый Демократически Избранный Губернатор, и тот не поленился в свое время взять под контроль экспортные операции крупнейших металлургических предприятий области, наварив на этом столько, что всяким там 'заводским' и во сне не снилось. Да и остальные 'столпы', — усмехался про себя прокурор, — ничуть не хуже. Правда, надо отдать должное, своими мыслями по этому поводу уважаемый правоохранитель ни с кем, кроме рюмки огненного напитка, не делился, что самым положительным образом отражалось как на его карьере, так и на гражданском облике в целом.

А, между тем, странный молебен дошел уже до '...и в Духа Святаго', так что самое время уделить минуту-другую и мирно посапывающему в своем кресле соседу почтенного предпринимателя.

Евгений Викторович Гольдберг, не обладая и сотой долей известности господина Дрона, был все же личностью в своем роде весьма примечательной. Доцент местного университета, историк-медиевист по образованию, Евгений Викторович вот уже который десяток лет гордо нес флаг советской народной интеллигенции. И, соответственно, в отличие от господина Дрона, особым материальным достатком похвастать не мог. Вся его собственность сводилась к доставшейся от родителей двухкомнатной хрущевке, расположенной на окраине Пионерского поселка. Уже сам этот вопиющий факт резко отличал господина Гольдберга от его многочисленных соплеменников, уверенно взявших шефство над многообразной социалистической собственностью, что осталась совершенно свободной после безвременной кончины советской власти.

Вдобавок ко всему, что уж совсем ни в какие ворота не лезло, Евгений Викторович продолжал активно участвовать в деятельности областной организации КПРФ, не просто числясь членом обкома, но и отдавая все свое свободное время партийным мероприятиям. Нет, поймите меня правильно, еврей-коммунист в двадцатых годах прошлого века — это совершенно нормально. Но чтобы в двадцать первом столетии! Видимо, все-таки права русская пословица, утверждающая, что в семье — не без урода.

Впрочем, многочисленная родня Евгения Викторовича не оставляла его без попечения. Перефразируя Геринга, родственники предпочитали сами решать, кто у них в семье урод, а кто — нет. И, категорически не одобряя образ жизни и увлечения своего непутевого кузена, семейство единым фронтом вставало на его защиту при малейшей попытке наехать на 'этого коммуняку' со стороны.