-Мой отец был рабочим на Балтийском заводе — отвечаю я — а мать, домашней прислугой. Ну а я училась в университете здесь, в Ленинграде, но не закончила, война не дала.

-Удивительно — говорит Анна Андреевна — я была уверена... Да, милочка, не подскажете, вы свою шляпку где покупали?

-В Москве, в ДИМе — отвечаю я, удивляясь неожиданному переходу темы.

-Тогда, милочка, вам не сказали, про неписанное правило: после пяти вечера, не носят шляпок с полями больше пяти сантиметров! — говорит Поэтесса, придирчиво оглядывая меня — хотя отмечу ваш вкус, это платье очень вам идет.

Еще бы — раз сам товарищ Сталин признал! Когда я перед ответственными товарищами в ЦК отчитывалась, в его присутствии — и после Иосиф Виссарионович говорит, а обратите внимание на внешний вид, и безупречный вкус товарища Лазаревой. Есть мнение, что нашим советским женщинам следует быть такими, как она — даже при обсуждении столь важных вопросов. А я в этом же платье была, приталенное "солнцеклеш миди" — и после тех слов Вождя, жены ответственных товарищей на официальных мероприятиях и сотрудницы партийных и госучреждений стали мне подражать, и даже на улице я очень часто вижу женщин, одетых так — может еще, под влиянием кино, где во многих фильмах наши советские положительные героини в похожих платьях? Фасоны Лючия придумывает, когда-то я сама шила, теперь времени нет, мы в ДИМе вместе заказываем — а после я смотрю, модель и в каталогах появляется, и на ком-то увижу — неужели мы с Лючией советскую моду задаем, да и итальянскую тоже? Что же до шляпок, то идут к моему лицу поля в ширину плеч — мой Адмирал говорит, я так на какую-то актрису из его будущего похожа, значит нравится ему, и когда мы вместе куда-то выходим, я только такой головной убор надену, в любое время дня и в любую погоду — не мы для правил, а правила для нас! Но если от чистого сердца совет, зачем обижать отказом?

— Огромное Вам спасибо, Анна Андреевна — я этого не знала — искренне благодарю я, понимая, что Ахматова продемонстрировала мне свое расположение — если Вы согласитесь принять мою визитную карточку.. — я делаю паузу — и, дождавшись кивков Гумилева и Чуковского, и, царственного наклонения головы, иначе и не скажешь, Ахматовой, протягиваю им свои визитные карточки, где аккуратно указаны мои имя, должность, служебные телефоны. — Буду очень рада быть Вам полезна, всем, что в моих силах.

-Спасибо, Анна Петровна — отвечает Ахматова, при явном согласии во взглядах у мужчин и аккомпанемент доносящихся с дивана всхлипываний.

-Было очень приятно с Вами познакомиться — но, время позднее, так что я вынуждена просить у Вас разрешения откланяться — вежливо говорю я.

-Нам тоже было приятно с Вами познакомиться — вежливо, по праву хозяйки, говорит Анна Андреевна — позвольте пожелать Вам доброй ночи.

— Спасибо! И Вам всего доброго — прощаюсь я.

Все, кроме Лидии, выходят за нами в коридор. Лев Николаевич подает нам плащи, перед зеркалом мне поозорничать захотелось, еще обстановку разрядить. "Летучая мышь" без рукавов, фасон из будущего, у нас его "парус" прозвали — полностью застегнутый, смотрится как очень свободное широкое пальто. А если по бокам свободно оставить, чтобы полы разлетались, образ совсем другой. Руки просунуть в дополнительные прорези-проймы спереди — как длинная пелерина на плечах. Спереди расстегнуть, одну полу через противоположное плечо за спину перекинуть — что-то романтическое. А еще можно передние полы на талии поясом стянуть, тогда выглядит спереди как пальто, а со спины как плащ-накидка. Или оставить у горла одну застежку, дозволив развеваться, как мантильи тургеневских барышень. Разве обычное пальто такое многообразие дает?

-Браво, милочка! — говорит Анна Андреевна — у вас есть талант к актерству.

-На сцену выходить не пробовала — отвечаю я — просто, хочется быть красивой и нарядной.

Лючия с улыбкой протягивает Ахматовой визитку ДИМа — будете в Москве, заходите! И мы прощаемся.

Когда мы садились в машину, я посмотрела наверх — в освещенном окне третьего этажа видны были четыре силуэта. Хотела бы я знать, о чем будет разговор — но не было у меня скрытой камеры и микрофона.

-Люся, а что бы ты сделала, если бы эта на тебя набросилась? — спрашиваю я.

-Да руку бы ей сломала, и мордой в пол — отвечает Лючия — оружия у нее не было, опасной для нас ситуации тоже, значит убивать нельзя, так меня Юрий учил. Аня, ну ты была просто чудо! И что теперь в итоге имеем?

Что имеем — три ярких человека, смею надеяться, сыграют в истории нашей страны более полезную роль, чем в иной реальности, стоило это потраченных нескольких часов? Так Пономаренко и доложу. С подробным отчетом — в сумочке у меня был спрятан предмет из будущего, диктофон, как раз на наш разговор хватило.

Через три дня пришел срок нашего возвращения в Москву. Вещи были собраны (да много ли их у нас — по одному чемодану), отобранная документация опечатана и сдана в секретный отдел, для отправки спецпочтой, "Красная стрела" отходила лишь вечером — и сидеть в номере "Англетера" просто так было глупо и скучно. День был пасмурный, небо застилали тучи, но с утра дул ветер с залива, не давая пролиться дождю.

-Я твой замечательный город так и не разглядела — удрученно сказала Лючия — все из машины. Просто походить бы — но не разрешат!

С нами из Москвы была группа охраны, шесть человек. Старший у них был майор Прохоров — в нашу Контору пришел из армии, сначала войсковая разведка, затем СМЕРШ, с сорок первого отвоевал, что есть показатель! Была у него однако общая черта бывалых фронтовиков — "я знаю, когда надо ползти, когда залечь, когда бежать, когда пригнуться, а когда можно и в полный рост и расслабиться". То есть, в безопасной на его взгляд ситуации, он мог себе позволить пренебречь инструкцией, понадеявшись на опыт. Имея при этом еще один недостаток — не то чтобы выпить любил, но в спокойной обстановке позволял. Выглянув в коридор, я убедилась, что вместо того, чтобы как положено, кто-то бдит, наблюдая за входом в наши номера, а прочие готовы вмешаться через тридцать секунд — на виду никого не было, зато дверь в номер Прохорова приоткрыта, оттуда доносились голоса. И правда, чего бояться — "Астория", это гостиница для лиц непростых, тут весь персонал, это внештатные сотрудники, постояльцы все проверены, и еще снаружи бдят ребята с Литейного, внешним кольцом. Вот только есть у меня такая привычка, после Киева выработалась, когда "генерал" УПА Василь Кук ко мне своих головорезов подсылал — при заселении интересоваться входами-выходами, в том числе запасными, пожарными и служебными. И озорство какое-то сыграло, как в окно взглянула, вот тесно стало в четырех стенах, и все тут!

-Люся! А хочешь, по Ленинграду немного прогуляться?

Поспешим — а вдруг дежурный лишь на минуту к майору зашел? Одеться, собраться — минутное дело, когда не на торжественное мероприятие, а хотим незаметными ускользнуть. В коридоре по-прежнему никого, пробегаем до служебной лестницы, там выход во двор, затем через две подворотни — и мы уже на улице Гоголя, а не на Исаакиевской площади, куда парадный подъезд выходит. Среди прохожих затерялись — не высокое московское начальство, а просто две женщины, идущие куда-то по своим делам. Но совсем незаметно не получилось — во дворе крикнули нам с лавочки у подъезда, там ленинградские бабушки сидели, как и до войны:

-Девушки, что ж вы в шляпках? Снимите скорее — улетят! В такой ветер, вы бы еще зонтики на головы надели!

Пешеходы или неуклюже бегут, гонимые порывами, или против еле идут, за головные уборы держась, женщины еще и за подолы. Нас тоже подхватило и понесло, не идем, а бежим, так в спину толкает, шляпки рвет, плащи надуло как паруса, платья треплет выше колен, чулками сверкаем как в "мини" (видела в кино эту моду, не нравится мне совсем)! Зато погода, когда "пусть сильнее грянет буря", меня возбуждает и пьянит, как горьковского буревестника, хочется по свежему воздуху пройтись — а от затишья, тоска. С тех пор помню, как на Севмаше с моим Адмиралом у моря гуляла, там дуло всегда, а я себя впервые счастливой почувствовала, после оккупированного Минска, белорусских лесов, и как узнала, что мои родители Блокаду не пережили — условный рефлекс что ли у меня выработался, как у павловской собачки, на ветер и простор? Как сегодня, могли бы в номере посидеть, нас бы машиной от двери до вокзала доставили, к отходу "Красной стрелы" — но вот захотелось прогуляться. Имею право, после завершения дел, в свое удовольствие время потратить на себя?

-Мы наводнение увидим? — с восторгом спрашивает Лючия — как у Пушкина, я читала.

-Нет, это лишь осенью бывает — отвечаю я — а такое, как в "Онегине", раз в сто лет.

Итальянке лишь приключение — даже огорчилась, узнав, что нам от бурных волн спасаться не придется. А я в небо взглянула в тревоге — похоже, что дождь все-таки соберется! Но мелькнувшую было мысль вернуться, я решительно прогнала, хотя отошли мы недалеко, и наверное, еще никто не заметил нашего исчезновения. Да и что может случиться с нами в Ленинграде днем, в центре, это ж не Киев и не Лиговка ночью, ну вымокнем немножко, что поделать — складные зонтики в сумочках, но мало помогут они в такой ветер. Свернули за угол, на Дзержинского — и там нет затишья, дует из всех подворотен, крыши и водостоки жестью гремят, я только шляпу отпустила, ее тут же чуть не унесло под колеса "победы". В центре такое, что же на окраинах творится? И возле Невы, куда мы сейчас направляемся?

-Аня, а вдруг нас повалит и покатит? — не отстает от меня Лючия — пока не схватимся за дерево или столб.

-Это кто тебе такие страшилки рассказывал? — удивляюсь я — Валька "Скунс" что ли, так меньше его слушай! Как в Москву вернется, обязательно займусь его личной жизнью, сколько можно Герою и холостым? Люся, ты лучше шляпу держи!

По улице Герцена вышли на Невский. Тут на минуту выглянуло солнце, и шпиль Адмиралтейства засиял золотом, красиво! Лючия смотрела восхищенно, затем сразу стала серьезной, увидев на стене дома сохраненную надпись, "при артобстреле эта сторона опасна".

-И этот город немецкие отродья дьявола, шестьсот дней штурмовали, осаждали, да так взять и не смогли?

-В той истории, девятьсот — отвечаю я — и представь, Люся, здесь даже в самую страшную первую зиму порядок сохранялся, школы работали, даже театры, не было — что каждый, сам за себя. Люди верили, что выстоят. А через семьдесят лет будет кто-то говорить, что надо было сдаться, как Париж себя "открытым городом" объявил.

-Но здесь этого не будет? — тревожно спрашивает Лючия — неужели то, что было, можно так легко забыть?

-А это, как расскажешь — говорю я — вот наша работа с Мосфильмом! Можно передать достоверно антураж, обстановку, все детали, можно показать цену победы, тяжелый труд, в грязи и крови. А как ты на экране передашь саму Победу — то самое ощущение, что мы сделали это, несмотря ни на что — то, ради чего все? И будут те, кто не воевали, смотреть и скулить, ах, какая страшная цена, зачем? А вот надо было, или победить, или умереть — мы победили!

Вот и Арка Главного Штаба. Лючия уже фильм "Ленин в Октябре" видела, и спросила — это здесь революционные солдаты и рабочие бежали Зимний штурмовать, то красивое здание напротив? По простору Дворцовой веяли вихри враждебные, черными порывами гоня пыль, на нас набросились с наглостью лиговской шпаны, подолы задрали совершенно бесстыдно, шляпки рвали, плащи стягивали с плеч. Сильнее всего дуло у самой колонны — но итальянка захотела взглянуть поближе, обошла неспешно вокруг столпа, двумя руками удерживая шляпу, посмотрела ввысь, на верхушку с ангелом. Спросила — как ставили такую громаду?

-А взяли и поставили! — отвечаю я — после победы над Наполеоном. Когда лучший в мире полководец, пришел к нам с лучшей и сильнейшей армией, в шестьсот пятьдесят тысяч со всей Европы (ну как Еврорейх сейчас), и едва ноги унес, с одной двадцатой частью своего воинства. После такого, да какой-то столб поставить перед царским дворцом — ерунда! А если серьезно, то проект составил француз Монферран, который Исаакиевский собор строил. И две тысячи русских солдат с веревками, по команде раз, два, взяли, водрузили колонну на место. Это я рассказываю, как в школе слышала — в жизни наверное, сложнее было — но колонна, вот она, стоит!

Ну а вдруг сейчас упадет и на нас покатится — она же ничем не прикреплена к постаменту? Хотя она тут за сто с лишним лет сколько перенесла — и бури с наводнениями, и фашистскую бомбежку. А все равно страшно — даже снизу наверх гляну, и голова кружится, ужас! Только бы римлянка не заметила, а то ведь уважать меня перестанет!

-Брависсимо! — сказала Лючия — чем больше я русских узнаю, тем больше убеждаюсь, что для вас ничего невозможного нет! Ой, Аня, ты прости, я все еще так говорю — хотя так хотела бы стать русской итальянкой!

-А отчего нет? — отвечаю — вот это самый Монферран, самый натуральный француз, служил в наполеоновской гвардии, против нас воевал! А как наши в Париж вступили в 1814 году, так преподнес русскому царю Александру рисунки триумфальной арки "во славу храброго русского воинства" и конной статуи царя-освободителя от наполеоновского ига. Которые так понравились Александру, что он пригласил Монферрана в Россию, где тот и прожил сорок два года до самой смерти, полностью состоявшись как архитектор — все, им построенное, лишь здесь, в России. В Горьком была, видела здание нижегородской ярмарки, это тоже он. Завещал себя тут и похоронить, в Исаакиевском соборе — но так как был католиком, то не разрешили, отправили тело во Францию.

Лючия замолкает ненадолго, а потом выдает:

-Нет, Аня, это как-то нехорошо. Если он присягу приносил... А если уж сюда приехал, то веру оставил свою?

-Люся, а ты сама разве не католичка?

Лючия снова замолкает, через минуту говорит:

-Аня, а ты знаешь, не совсем. Я и в коммунизм верю, но это ведь не церковь? А еще, я отца Серджио очень уважаю, и конечно, Его Святейшество, что нас с Юрием венчал — но чтобы веру считать превыше всего? Ты ведь говорила, что главное, это поступать правильно в жизни — ну а после бог рассудит. Мы ведь не какие-нибудь протестанты!

Наверное, правильная мысль? Ведь если допустить (предположим!) что бог есть, и он, как попы говорят, всемогущий и всевидящий? Тогда зачем ему наши молитвы — или он помогает лишь тем, кто громче орет? Зачем ему наши дары — это крохоборство какое-то выходит с его стороны? И зачем вообще, церковь нужна — как посредники, которые за это еще и деньги берут? Правильно крестьяне еще при царе говорили, "мы в бога верим, ну а попы тут при чем?". Ну а если бога нет, то и спорить не о чем! Жить по совести — а остальное приложится!

И совершенно не мучает меня совесть, за то, что вот сейчас, трудясь в доме на Литейном, я своими резолюциями нескольким десяткам человек подписала приговор. Поскольку — заслужили.

На Дворцовом мосту было очень красиво — вид на Университетскую набережную (эх, моя бывшая альма-матер), солнце, снова выглянувшее меж облаков, и Нева внизу, меняющая цвет на глазах, корабли и катера, золотой купол Исаакия вдали. Мы остановились посреди и смотрели вдаль, вдыхая соленый запах моря, внизу волны бежали навстречу, вид как с палубы корабля — все мечтаю, как я когда-нибудь, с моим Адмиралом, на белом пароходе, по Черному морю, или в Италию, к Лючии в гости. Ветер здесь дул ровно и сильно, хлестал нам в лица, продувал насквозь, одежду рвал бешено, даже под платье забирался, гладил по коже, я его ощущала, будто раздетая стою — но, держась за перила, чувствовала какой-то пьянящий восторг, ощущение полета, как в книжке, что прочла на компьютере, про чайку с именем Джонатан Ливингстон.