4. Into Each Life Some Rain Must Fall

Into Each Life Some Rain Must Fall

У кого есть Зачем жить, сумеет выдержать почти любое Как

Фридрих Ницше

Люди любят повторять, что всякая жизнь стоит того, чтобы ее прожить. Это очень расхожая байка, крайне выгодная всякому, кто стремится свести понятие жизни к поглощению пищи, алкоголя и периодическим совокуплениям. Ведь, если принять на веру данный тезис, то выходит, что и их паразитическое ползанье по телу планеты Земля имеет оправдание.

Но это неправда. Никакая жизнь не имеет ценности сама по себе, что бы ни болтали всякие там священники и правозащитники. Жизнь — это всего лишь чистый листок бумаги, на котором с ранних лет мы начинаем каракулями выводить летопись своего существования. Главное значение данной нам жизни не в том, что она есть, а в том, что мы можем из нее сделать.

Вот почему в жизни должно быть место ее причине. Причине, что определяет и форму, и содержание. У каждого из живущих такая причина своя собственная. Если, конечно, их жизнь — не профанация понятия. И эта самая причина заставляет нас идти вперед, когда хочется лечь и свернуться клубочком в какой-нибудь уютной норке. В движении вперед и должна проходить жизнь.

Только зачастую мы слишком слабо ориентируемся на жизненном пути. И даже не знаем, куда движемся. Но мы, по крайней мере, движемся. Как сейчас я иду по грязной черной улице грязного черного города, расположенного на краю угольно-черного после всего, что здесь случилось, материка. Я иду, не обращая внимания на противный холод, что вонзается в тело крохотными иголками затекших за воротник капель злого осеннего дождя. Это он не от нелюбви ко мне, просто такова сама дождливая сущность. У нас-то с ним отношения вполне приятельские, почему я, собственно, и не пользуюсь зонтами всю сознательную жизнь. К тому же, мой дорогущий костюм не только красив и пиджаком скрадывает живот. К счастью, он еще и чрезвычайно хорошо сберегает тепло.

Но не о прелестях своего наряда я думаю, шагая в темноте дождливой ночи, едва разгоняемой кричащими огнями неоновых вывесок. Я думаю о цели. О смысле. О том, ради чего я сегодня иду по улице.

А иду я по улице с простой и занимательной целью.

Убить кучу народу.

— Как задрал этот дождь! — Бейкер, самый старый, самый массивный и самый желчный из всей их теплой компании, зашвырнул уже третью банку пива в темноту. — Ни те посидеть, ни те погулять.

— Ни те поймать кого и отмудохать... — Мечтательно прищурился Смэк, до невозможности волосатый и худосочный мужчина в кожаной куртке с заклепками.

— Ага, отмудохает он! — наставил на него палец Скиннер, мелкотравчатый, суетливый и самый трезвый. — Ты и драться-то не умеешь, хоть и дожил до четвертого десятка.

— Вот я щас встану и покажу тебе, как я "не умею", — Лениво отмахнулся Смэк. Обоим было понятно, что идет простой обмен любезностями, не несущий никакой истинной смысловой нагрузки.

Троица пряталась от перешедшего с тяжелых капельных снарядов на картечь мелкой измороси дождя под козырьком автобусной остановки неподалеку от парка "Пелхем Бэй" в достославном городе Нью-Йорке. В вонючем и прогнившем насквозь Нью-Йорке, колыбели умирающей цивилизации. После войны безумие этого мегаполиса словно превратилось из питавшей его существование крови в трупный яд, медленно убивающий "Город, который никогда не спит". Вечные проблемы вдруг стали слишком серьезными, вечные радости незаметно потускнели. Когда случилось Большое Разъединение Штатов, Нью-Йорк стал столицей Северо-Восточной Американской Республики. То еще названьице. Но жить можно, учитывая, что Калифорния с ее пост-имперскими амбициями далеко, Вашингтон под боком тихий, торговля с Техасом идет... На плаву они держатся, и маленький человек, если умеет вертеться, с голоду не помрет, да и жаловаться особо не будет, пока жареный петух не клюнет.

Зачастую жареный петух имел обличье человека. Например, Смэка, ловко орудующего кастетом по вечерам, чтобы ухватить лишний доллар. Или Скиннера, кокаинщика, что подвизался на десятых ролях у людей серьезнее его друзей. Или старого панка Бейкера. Троица не без оснований считала себя крайне опасной компанией. Хищные, как гиены, они часто выходили на "охоту", нападая на ничего не подозревающих, или же просто неспособных отвратить неминуемое, граждан. Грабили, калечили, насиловали, убивали. Ничего из рамок вон выходящего не делали, честно говоря. При нынешней обстановке в городе их занятия могли бы счесть почти невинными шалостями.

Складывалось ощущение, что все население бывшего штата Нью-Йорк поставило себе целью буднично перебить друг друга. Даже не замечая, что асфальт со временем становится бурым от неустанно льющейся крови. Конечно, эти места никогда не славились патриархальным спокойствием, но волна, поднятая второй гражданской, бушевала до сих пор. Безо всяких конфликтов военного масштаба люди гибли пачками. Но это уже никого не удивляло. Развалившаяся сверхдержава оставила своих детей доживать век в наборе почти искусственных государств, чья экономика заставляла криминалитет разбухать как на дрожжах. Не только серьезные люди, имеющие вес в теневом мире, но и просто озверевшие от растущей безработицы, роста цен, засилья мигрантов или просто набравшиеся дурного куражу граждане творили зло на всей территории маленьких стран. И сами они, и их жертвы пополняли никому уже не интересные скорбные списки. К смерти в Америке уже давно выработалось равнодушие.

И, разумеется, на гибнущих было глубоко плевать Скиннеру, считавшему себя хищником городских улиц, ответственным за чужие смерти, но не обязанным опасаться за свою жизнь. Похожий на бледного пигмея бандит с самого детства славился непомерно большим чувством собственной значимости, из-за демонстрации которого Скиннер часто бывал бит. Не отличавшийся большой физической силой подросток, однако, был не только болезненно самолюбив, но и хитер, а потому коварно втерся в доверие к главному хулигану школы Бейкеру. Получив защиту, Скиннер мог с полной отдачей издеваться над более слабыми и задирать сильных. Вскоре к неразлучной парочке примкнул и Смэк, познакомившийся со Скиннером в наркопритоне, куда тот наведывался лет с шестнадцати. Так и сложилась эта троица мелких, но оттого не менее опасных преступников своего века. Дальше ничего интересного в биографиях всех троих не было: преступления, пьянки, наркотики, проститутки или пойманные в ночи порядочные девушки, тюрьмы, освобождения, снова преступления...

Вот только недавно Скиннеру все же аукнулась давнишняя страсть к расширяющим сознание веществам. Наркоманы никогда не обходятся без проблем. В свои двадцать девять походивший на сорокалетнего бомжа, Скиннер под кайфом согласился на работу, которой мог бы гордиться, но принесшую в его жизнь одни лишь неприятности. Мелкотравчатый наркоман на удивление ловко угонял машины. Чем и зарабатывал в последние годы. Конечно, с матерыми профессиональными угонщиками Скиннеру было не равняться. Но тому клиенту и не нужны были профи, известные в своих кругах...

— Че-то нервничаю я, — почесал сальную копну волос на макушке пигмей.

— А че такое? — рыгнул в темноту Бейкер.

— Да с этими мутными, для которых "Мерседес" угонял... Тянут с деньгами.

— Гы... — туповато ухмыльнулся Смэк. — Кинули тебя!

— Хлебало заткни! — огрызнулся Скиннер. — Не... Они звонили утром, обещали завтра расплатиться. Сами.

— А че тогда нервничаешь? — повернул к нему налитый кровью глаз Бейкер. Он всегда казался похожим на разъяренного быка.

— Да просто уж очень они мутные.

На дороге показался неброский грязно-серый фургончик из числа удобных и недорогих средств передвижения, всегда способных пригодиться в хозяйстве. Движение в этот час было не столь плотным, как обычно, и машина ехала по пустой полоске асфальта неспешно и почти тихо. Тонированные стекла концентрировали в себе ночные чернила, обшарпанные бока с размытой дождем грязью заставляли думать о не самом лучшем уходе за транспортом. Но троице преступников сейчас было не до размышлений о состоянии чьего-то личного экипажа.

— А на кой ты с мутными связался? — философски ковырнул в ухе Бейкер. — Маленький, что ли?

— Да меня с ними свел человечек, к которому у меня должок был... — Скиннер раздраженно харкнул в темноту. — Говорит, нужен водила, и чтоб за час нужную тачку угнать. Ну я и согласился.

— Ага, потому что иначе тебе б наркоту продавать не стали, — пакостно заржал Смэк.

— Да пошел...

Фургончик, как раз проезжавший мимо остановки, вдруг замер, уставившись на троицу черным глазом тонированного бокового стекла. Крохотная капелька воды с неба шлепнулась на покатую поверхность окна, и Скиннер, первым заметивший остановку машины, икнул, стараясь договорить. Почему-то наркомана вдруг обдало холодом. Сырым гулким холодом, каким веет из свежей осенней могилы.

— ...т-ты на...

Задние дверцы фургона распахнулись, тихо выдохнув наружу теплый, насыщенный человеческим дыханием воздух. О глянцево мокрый в свете фонарей асфальт застучали подошвы ботинок.

Скиннер, так и не договорив ругательства, уже испуганно разевал рот, видя, как к ним хищно и деловито несутся затянутые в черную одежду тела. Первое тело в маске с прорезями для глаз небрежно сунуло пудовый кулак прямо в раскрытый рот Скиннера. Пигмей с размаху плюхнулся на пятую точку, захлебнувшись собственным голосом. А в это время неизвестные, но крайне агрессивные люди в черном занялись Бейкером и Смэком. Пара хлестких ударов, пара добивающих пинков — и вот ночные шакалы большого города уже валялись в кровавых соплях на асфальте. Профессионально обезвредив противника, затянутые в угольные воинского образца куртки бугаи похватали безвольные полубессознательные тела и потащили в фургон.

Все заняло меньше минуты.

Уровень преступности растет тогда, когда железный башмак закона ослабевает давление на макушку греха. Так что сильному государству приходится давить изо всех сил. Либо менять демократический башмак на нормальный тоталитарный сапог. Ибо только сапогом можно передавить расплодившуюся в дырявой подошве башмака паразитическую сволочь.

С ослаблением государства растет масштаб и мощь его криминальной изнанки. И тогда уже никого не удивишь убийствами и похищениями. Но вот оставаться равнодушным тогда, когда убивают или похищают тебя, получается далеко не у каждого.

У Скиннера не получалось. Совсем. Когда его сухое пропитанное наркотиками тело швырнули на пол фургона, бандит начал было жалобно поскуливать, но богатырский тычок носком грубого ботинка под дых прервал звукоизвержение.

— Который наш? — спросила одна маска у другой.

— Вот этот, — второй из группы незнакомцев ткнул пальцем в Скиннера, к вящему ужасу последнего. Тот из похитителей, что сидел в головах у жертв, мгновенно надел на голову наркомана непроницаемо черный мешок. На костлявых, со вздувшимися синими венами, запястьях, щелкнули наручники.

Тяжело дыша в пыльную и тяжелую ткань, закрывавшую лицо, Скиннер в оцепенении слушал, как хрипят рядом его дружки. Вот булькнул горлом Бейкер, явно удушаемый. Вот гулко хрустнула от удара каблуком шея Смэка. Всего секунда — и он остался один в компании двух трупов и целой команды неизвестных убийц. В штанах стало тепло, в районе паха появилось быстро расползающееся темное пятно. Скиннер мелко задрожал.

В то же время его суетливый разум уже пытался найти объяснение происходящему. Полиция? Да нет! Кто-то из больших шишек? Но кому они могли так насолить? Или...

— А ну повернись на спину, не пачкай салон, — пнул его в бедро кто-то, и бандит послушно подался следом за брезгливо тянувшей его плечо рукой. Все существо Скиннера сжималось в мокрый трясущийся комок. Куда же его везут? С ужасом и надеждой выискивал наркоман ответ на столь важный сейчас вопрос. Но подать голос и спросить об этом он откровенно боялся.

Фургон ехал, то замедляя ход, то ускоряясь, куда-то поворачивая. В полнейшем молчании, сопровождаемом запахом мочи, прошло около четверти часа. За это время Скиннер успел почувствовать, как затекает тело, и помолиться. Но вот машина замерла. Послышался звук раскрываемых дверей, ноги обдало ночным холодом. Кто-то ухватил Скиннера за шиворот и, словно бездомную собаку, швырнул на улицу. Похититель был силен — наркоман почувствовал, что пролетел не меньше метра, прежде, чем закутанная в мешок голова стукнулась обо что-то железное.

Он упал в лужу, образованную по-прежнему моросившим дождем. Фургон за спиной зашуршал шинами, уезжая.

Секунд десять Скиннер лежал неподвижно, наплевав на шанс схватить таким макаром воспаление легких. За шиворот по мешку стекала вода. Где-то вдалеке слышался шум дорожного движения, приглушенная музыка и прочие характерные для большого города звуки. Однако городская жизнь явно находилась где-то там, на заднем плане. Рядом же слышалась разве что кошка, с наглым мяуканьем спрыгнувшая сверху ему на спину и деловито удалившаяся прочь. Видимо, то железное, обо что Скиннер ударился — мусорный контейнер.

Он попытался подняться, упершись через мешок лицом в землю и сгибая колени. Скованные за спиной руки чертовски осложняли задачу по принятию вертикального положения. Неловко чертыхнувшись, Скиннер поскользнулся в луже и вновь растянулся на земле.

— Экий ты, братец, неуклюжий, — услышал он. Кто-то, оказывается, был рядом, совершенно неслышный.

Что-то тихо щелкнуло и зашипело. Зажигалка. Обладатель незнакомого голоса закуривал. Сладко затянувшись, он с шумом выдохнул и шагнул в сторону пленника. Тот почувствовал, как над ним нависает нечто большое. Крепко взяв наркомана за ворот, незнакомец заставил его принять сидячее положение. Сидеть в луже было не слишком приятно, но Скиннер прекрасно понимал, что жаловаться не с руки.

Грубо намотанный на голову мешок, оцарапав уши, улетел прочь. Испуганно моргавший Скиннер обнаружил себя в каком-то темном закоулке из числа проходных двориков и подворотен, которыми так и кишел Нью-Йорк. Неподалеку виднелся поворот к проезжей части, откуда его, очевидно, и привезли. С неба капал дождь, рядом умеренно смердила мусорка, со всех сторон серыми стражами высились стены домов. А напротив стоял, скептически глядя на потухшую под дождем сигару, его новый знакомец.

Мужчина был высок ростом и крупен станом. Широкий и толстый, при взгляде снизу вверх незнакомец казался даже крупнее, чем был. Черный пиджак, такие же брюки, начищенные до блеска итальянские ботинки, белоснежная рубашка и красный галстук. Не слишком-то похож был этот тип на палача. Или полицейский, или мафиозо. Скорее последнее — на круглой физиономии, украшенной аккуратной эспаньолкой с усами, в ночной час зачем-то присутствовали очки. Из-за черных стекол глаз незнакомца было не разглядеть. Зато прекрасно видна была нехорошая кривая ухмылка. Отшвырнув сырую сигару и проведя рукой в черной перчатке по намокшему короткому ежику своих вороненых волос, он снова заговорил: