Проклятие Марены (2)

Рядом с гробницей некроманта сидел обессиленный Вердо — он был цел, но, видимо, схватка потребовала слишком много энергии. На мага, рыча, надвигались волки. Я держала несколько клинков в ладони — испачканные в волчьей крови лезвия прилипали к рукам, но привести оружие в порядок не было времени. Клинки звучно рассекли воздух, и три волка упали на пол; ещё двух, уже в прыжке, посохом остановил Монах. Зубы зверей сжались вокруг священного предмета — и волки тут же отлетели в сторону, чуть поскуливая. Не знаю, из чего сделано оружие Монаха, но к этому посоху лучше не притрагиваться никому, кроме его обладателя. Мечи Тарку со звоном упали на пол — Шторм победил.

Я перевела дух, как вдруг стоящий рядом Монах как-то странно дёрнулся. Из его рта выбежала тоненькая струйка крови, а в глазах появилось удивлённое выражение, как у того возницы, что я убила, казалось, целую вечность назад. Старец осел на пол — за его спиной стоял лучник. На залитом кровью лице Эйгля сияла улыбка. Одноглазый с криком бросился на юношу, тот поднял лук — но мое лезвие тут же пробило бледную ладонь. Руки Одноглазого сомкнулись на шее последнего воеводы. Эйгль захрипел, и уже на последнем издыхании прошептал: "Вы все прокляты. Сокровища Марены не принесут вам счастья". Но к проклятиям нам было не привыкать.

Стрела вошла Монаху в спину и пробила грудь. Он хрипел, и с каждым выдохом у губ его пузырилась кровь. Было понятно, что схимник уже не жилец.

— Не успел... — выдохнул раненый. Мы молчали. — Хотел доказать им, что я прав. Что зря они меня вышвырнули. Гордыня обуяла... А теперь — поздно... Шторм! — ганарец присел рядом с Монахом. Старец отогнул ворот рясы и достал амулет четырёхликого Белобога на цепочке. — Кто жив останется — пусть отнесёт это в Аркон, его святительству Властимиру Арконскому, верховному волхву Свентовита. Передаст ему пусть со словами "Газерим Ларион гордыню отверг и смиренно молил о прощении. Пусть краду пустой оставят по Лариону — не как по отступнику от веры, но как по простому схимнику. И на первый сухень, в навий день тризну отпоют"...

Шторм кивнул. Монах задержался на этом свете ещё лишь несколько мгновений.

— Щурова межа... — прошептал он прежде, чем дух его отлетел к праотцам.

Сил на погребальный костёр не осталось. Да и не из чего было его разводить, в банках склянках, единственном наследии Монаха, не разобрался бы никто, кроме него самого.

Я отправилась собирать оружие и доспехи. Странно, но тела слуг Марены исчезли, словно их никогда и не было. Разбитый саркофаг снова был цел, будто никто его и не трогал. На полу остались только топор, два меча странной формы, посох, увенчанный черепом, золотистый лук и шлем из головы белого волка. Все эти предметы отправились в мешок.

— Всё собрала?

Я кивнула Шторму. Двери в конце зала распахнулись, словно приветствуя нас.

Мы вошли в большой зал с колоннами. Стены были украшены ледяной резьбой, колонны служили источниками холодного, голубоватого света. В нишах по правую руку стояли три статуи, и столько же — по левую.

Эти статуи сложно было не узнать. Мы только что сражались с их оригиналами. Ледяной повелитель волков стоял в первой нише, закинув на плечо деревянную дубину. У ног его сидел огромный волк. Вторую нишу занимал погибший последним лучник. Он словно готовился к выстрелу. Подчиняясь руке скульптора, белые волосы Эйгля развевались от ветра.

В последней нише стоял маг, уничтоженный Вердо. Мантия с вышитым черепом — гербом некромантов, не оставляла в этом сомнений. Огромные глаза Самеди казались темнее, чем всё лицо, словно лёд там был окрашен кровью.

На другой стороне первым замер великан с топором. Все узоры на серебряном тесаке были воспроизведены в точности. Рядом с ним застыл ледяной Тарку с двумя мечами наизготовку. Казалось, ещё секунда — и он ринется в бой. Но больше всего меня заинтересовала последняя статуя. В крайней левой нише стоял тот самый, последний воевода Марены. Даже не знаю, чего я ожидала увидеть, но точно не симпатичного парня с растрёпанными волосами, собранными в хвост. Он был чем-то похож на Ройко, только черты лица были чуть более тонкими и одухотворенными. Парнишка в обычной рубашке, брюках и высоких сапогах, стоял, опираясь на шест. На протянутой руке его лежала горсть снежинок. Каким же чудовищем должна была быть Марена, чтобы вынудить такого милого парня убить себя? Впрочем, что это я... "милый парень". Вряд ли такие слова могут быть применимы хоть к кому-то из слуг ледяной колдуньи.

Сама Марена сидела в конце зала. Я даже испугалась на секунду, такой живой она выглядела. Живой и удивительно красивой. Чёрные волосы ровной волной лежали на плечах, огибая высокую грудь. Точеную фигуру подчёркивало белоснежное платье, украшенное льдинками. Глаза Марены, обрамлённые агатовыми ресницами, были закрыты. Как только мы подошли ближе, по залу полетел то ли шепот, то ли ветер, то ли чьё-то дыхание. Ресницы вздрогнули — колдунья открыла глаза. Я тут же схватилась за нож и спряталась за колонной. Шторм отпрыгнул куда-то в сторону, Одноглазый принял боевую стойку. Только Вердо никак не отреагировал на проснувшуюся колдунью.

— Сотни лет прошли, а людишки всё не могут оставить меня в покое, — проворила Марена, но губы её не шевелились — и от этого становилось только жутче. — Сокровищ жаждете? Хотите купить себе счастье?

По залу полетел ледяной смех.

— То, чего вы жаждете — за дверьми, что по бокам от трона. Верните мне карту, а моим людям — оружие, и идите, берите то, чего алчут ваши жалкие душонки. Никому из вас мои сокровища удачи не принесут. Так будет.

Воцарилось молчание.

— Она живая или мёртвая, я чего-то понять не могу? — поинтересовался Одноглазый, подходя к трону.

— В замке нет ничего живого, — заметил Вердо и подошел к первой двери, справа от трона. Дверь была заперта, и как мы ни пытались открыть её, как Одноглазый не старался расшибить ледяные ставни богатырским плечом, как ни жег лёд огненными вихрями Вердо — дверь не открывалась.

Шторм подумал пару минут, достал из кармана карту, свернул трубкой и вложил в белую руку северной колдуньи. Запертые двери тот же час распахнулись.

Все приблизились к проёму, чтобы заглянуть внутрь и увидеть то, ради чего мы сюда пришли. А посмотреть было на что. Всё пространство внутри было завалено украшениями, предметами быта и оружием. В свете, исходящем от стен, драгоценные камни на ожерельях, диадемах, кольцах, вазах, подносах и прочем вспыхивали миллиардами огоньков. Шторм осмотрел проход, но никаких ловушек не нашел.

— Гляньте-ка сюда! — крикнул Одноглазый от второй двери. Его голос доходил до меня словно сквозь вату. В Кулаке мы часто похищали драгоценности и золото, но столько добра, собранного в одном месте, я не видела никогда.

Боясь, что стоит отвернуться, и все мои сокровища исчезнут, я ответила:

— Что там у тебя?

— Золото! Кучи золота! Меха всякого зверья. Я таких никогда не видел. А ткани!

— Собирайте здесь всё, что можете унести. Я с Одноглазым займусь второй комнатой — распорядился Шторм и вышел.

Всё ещё не до конца веря своим глазам, я достала мешки и начала собирать драгоценности. Сначала хватала полными горстями и просто ссыпала в мешок, но спустя несколько минут стало понятно, что увезти с собой всё мы не сможем. Даже если бросить всю поклажу, оставить в снегах еду и одежду, всё равно ни мы, ни лошади не справятся с этим грузом. Я стала выбирать ценности подороже. Те, где камни были покрупнее, да работа искуснее.

— Не набирай больше, чем сможешь унести — посоветовал вернувшийся Шторм.

— Но мы же не сможем сюда вернуться!

Я тяжело вздохнула. Всё моё существо противилось мысли о том, что придётся оставить здесь столько золота.

— А может, нам, как соберёмся уходить, карту у неё назад забрать? — предложила я.

— Какая хорошая мысль, девочка. Конечно, Марена её тебе сразу отдаст, она же эту карту только подержать хотела, — съязвил Шторм, но сейчас его насмешки меня не злили. Что они в сравнении с богатствами, которые останутся здесь, рядом с трупом ведьмы, которой эти сокровища уже никогда не понадобятся?

— Но как мы вообще отсюда выйдем? — неожиданно сообразила я.

— В крепости был второй, секретный ход. Если верить карте, он ведёт из последнего, шестого саркофага к пещере, что недалеко от трещины, через которую мы сюда попали.

— Чего ж мы тогда этим ходом сюда не вошли?

— Изнутри саркофаг может открыть только тот, для кого он был построен. Ты видишь среди нас последнего воеводу Марены?

Я промолчала.

Мешки были доверху нагружены ценностями. Пора было возвращаться.

Следы боя в комнате с саркофагами исчезли, будто его здесь и не было. Только труп Монаха остался у стены. Одноглазый поочерёдно сдвигал крышки саркофагов, и я складывала назад украденное оружие. Воеводы Марены лежали каждый на своём месте, словно мы и не сражались с ними никогда. После этого нам удалось сдвинуть крышку шестого саркофага. Под ней оказался лаз с ледяными ступеньками. Через несколько минут пути коридор превратился в каменный ход, похожий на тот, по которому мы сюда вошли. Вот только стало нас меньше.

Шли долго и медленно — тяжеленные мешки не позволяли передвигаться быстрее. Обратный пусть занял втрое или даже вчетверо больше времени. Слава Макоши, на этот раз ход был широким.

Мы вышли из пещеры верстах в двух от прохода к замку. Кони, как и говорил Шторм, ждали нас у трещины. Большую часть добра погрузили на свободных лошадей и двинулись верхом. До конца срока, отведённого нам капитаном, оставалось не так много времени. Снова потянулись дни, наполненные холодным светом луны и блеском снега.

Каким образом Шторм привёл нас назад, я так и не поняла. Мы прибыли на место встречи как раз в тот момент, когда посланная за нами шлюпка причалила к берегу. Моряки не стали задавать лишних вопросов, никто не говорил о двух путниках, что отправлялись в дорогу вместе с нами, и не спрашивал о том, что в тюках.

Дорогу до Отто я почти не запомнила. Холодный ветер и воздух сказались на моём здоровье — большую часть пути я чувствовала себя так плохо, что сил хватало лишь на то, чтобы доползти до рукомойника да до помойного ведра. Когда на горизонте появился приморский город, мне чуть полегчало.

В Отто мы остановись в лучшей гостинице. Пришел момент расставания, и все это понимали. Меня впервые за время путешествия охватили сомнения — удастся ли мне осуществить задуманное? Смогу ли я пройти свой путь до конца, и не лучше ли будет просто забрать свою часть наследства Патрона и начать новую жизнь где-нибудь подальше от мест былой славы?

На следующий вечер, тщательно заперев двери в комнаты, мы встретись за столом в таверне. Золото Марены уже разделили, каждый получил свою долю и решал, что делать дальше.

— Ну, и кто теперь куда?

Одноглазый был мастером задавать актуальные вопросы. Никто делиться планами не спешил.

— Я вот всё думал... Сначала на родину хотел вернуться. Я из Черкассы, что на юге, в горах. В деревне, где родился, уже, чай, тридцать лет не был. Думал, вот вернусь, обзаведусь хозяйством и всё такое. А как долю свою получил, так прикинул — уже никто и не помнит меня в тех краях. К кому мне возвращаться? Вот ты, Шторм, в Ганарию, на родину собирался, а чего делать там будешь?

— Не знаю пока, — честно признался Шторм. — А ты, Сирин, чем заняться планируешь? Ты теперь невеста завидная — хоть за князя, хоть за графа... С такими-то деньжищами, они и тебя в добавку к приданому возьмут.

— Я... — я замолчала. Говорить колкости не хотелось, ведь это был наш последний вечер вместе. Мы столько пережили, сражались спиной к спине, этим людям я доверяла свою жизнь. Может быть, свои тайны им тоже можно было доверить? — Я назад. В Тирит.

— К Патрону? — переспросил Однолазый. — Вряд ли батьку обрадует твоё...

— Нет, не к Патрону, — оборвала я рассуждения великана. И начала рассказ.

— Родилась я на хуторе, в пригороде Тирита. В семье нас было двое — я и сестра моя старшая, Эления. Она была очень красивой — даже тиритские знатные дамы не могли в этом с ней сравниться. Ухаживал за ней тиритский бард — Орин. Светловолосый, голубоглазый, ладный, с голосом, от которого даже соловьи замолкали — заслушивались...

Я откашлялась, сообразив, что слишком увлеклась описанием Орина. Да и было отчего увлечься.

— Он однажды на нашем хуторе непогоду пережидал — так они и встретились. Говорили о свадьбе. Уже и с родителями сговор был, и сватов засылали — всё, как полагается. Но тут в наши края нелёгкая принесла Холла Рейлея. Думаю, вы о нём слышали. Он уже тогда был богатым воином, а сейчас, наверное, богаче самой Марены. Между собой его все, кто знал, звали "Холл-зверь". Люди боялись его сильнее молнии и пожаров. Рассказы о его жестокости по всему королевству ходили. Однажды, в базарный день он увидел мою сестру. А дальше... Дальше он явился прямо на свадьбу, за "правом первой ночи". Был в древние времена такой обычай — землевладелец, или градоначальник, могли в день свадьбы придти за невестой, чтобы провести с ней первую ночь. Уж не знаю, кого там Холл подкупил, но по всем бумагам земля наша ему на тот момент принадлежала. Обычай этот все давно забыли, да и кто в своём уме уступит молодую жену невесть кому? Естественно, такому повороту никто не обрадовался. Мужчины схватились за оружие, стало понятно, что за свадьбой в деревне будут похороны. Но все остались живы. Моя сестра сама с Холлом ушла, чтобы кровопролития не допустить. То, что мы были сёстрами, не значит, что мы были похожи. Я бы первая всех воинов Холла вырезала, но...

В общем, утром её назад в карете привезли. Все остались живы, но настроение было хуже похоронного. Отец переживал, Орин злился на сестру, даже не смотрел на неё. Ушел на реку, и я с ним. Вернулись только к вечеру, а во дворе полно холловых людей. Рейлей вернулся за моей сестрой. Отец сам Элению ему вывел, что с него взять — простой хуторянин. Не знаю, на что он надеялся, на следующий день после свадьбы отдавая дочь лендлорду... Орин не выдержал, кинулся на Холла, но где уж барду с отрядом воинов совладать. Орина убили. Холл, в гневе за то, что кто-то посмел ему перечить, приказал сжечь хутор дотла вместе со всеми обладателями. Элению увезли, больше я её не видела. Сама я в поля убежала, в суете про меня все забыли. Когда вернулась — хутор ещё горел, а... Хотя, это не так важно всё.

Я помолчала, размышляя, стоит ли продолжать рассказ. Вспоминать обо всём этом до сих пор было тяжело, и я сомневалась, что когда-нибудь смогу говорить о Холле спокойно.

— Говорили, что Холл её в Тирит увёз, я отправилась за ними. Нашла его дом — хотя какой там дом, крепость целая. Мне повезло — из-за дурного характера хозяина там постоянно требовалась новая прислуга. Меня взяли поломойкой, и я стала искать возможность встретиться с сестрой. Холл её в башне держал, никому не дозволялось туда входить, кроме одной старой служанки, что самого Холла вынянчила. Долго я там работала. Слуги поговаривали, что пленницу в башне хозяин избивает до полусмерти, да ещё и на слугах отыгрывается. Было время, когда Элению там, наверху, неделями не корми — Холл запрещал. А потом начали шептаться, что пленница понесла. У Холла уже был один сын, в законном браке рождённый, а уж бастардов и не сосчитать. Как только она сделалась беременной, Холл стал к ней иначе относиться. Перевели её в другую башню, с большими окнами, коврами, тёплым камином. На следующее же утро она из окна выбросилась. И себя убила, и ребёнка своего. Я когда тело сестры увидела, чуть с ума не сошла. Бросилась на Холла... Не убила, понятное дело. Тогда бы мне мои ножи... Но мне было двенадцать, и навыки обращения с оружием сводились к чистке рыбы на кухне. Его прислужники меня схватили, страже отдавать не стали, решили сами разобраться. Избили, чтобы "охоту отбить на хозяев кидаться", и бросили в канаву. Доползла я до чьей-то двери, хозяин того дома меня нашел, подумал, что я отправилась к праотцам, и снова в канаву унёс. Оттуда меня Патрон уже вытащил.