Семь снов до приказа

Семь снов до приказа.

Брала русская бригада

Пелленорские поля.

И достались мне в награду

Два мифрильных костыля...

Перед воротами восточной стены в оседающей пыли — только что прибывший широкий и приземистый военный автомобиль.

В проеме ворот человек; из автомобиля на светлом золоте детали не видны — черный силуэт, рисунок театра теней, неслышно поднимающий руку.

Автомобиль останавливается, мотор затихает, и привратника можно услышать:

— Хаюшки, самурай-джан! Знаешь, какой я получил приказ?

* * *

Первыми его заметили мыши и дети. Мыши почувствовали дрожь земли и в ужасе кинулись из ходов к свету — совершенно не разбирая, светлое ли над ними небо, темная ли курная изба. И есть ли в избе, например, женщины. А если есть — что сделают, увидав мышь? А десять мышей с голенькими противными мышатами?

Так что грузовик посреди улицы ехал среди визга и хаоса. Тетки выскакивали из дверей в чем были; мужики тщетно пытались их успокоить, больше лапая неприкрытые сиськи; коты шипели и визжали, собаки хрипели и рвали цепи. И все таращились не на чудо иномирной техники, не на сиськи даже — а всего лишь на сыпанувших из хат мышей.

Все — это кроме детишек, конечно. Малышне дело есть всегда и до всего. А уж до повозки, в которую не запряжены лошади — стократно!

Степан Подчашин затормозил на деревенской площади у самого большого дома и остался с машиной. Командир вылез, хлопнул дверцей. Повертел головой. Параллельный мир, средневековье, Врата, трам-тра-та-та! Да никакой же разницы: мыши в доме — девки в коме. О, кажись, староста местный. Покрепче будет. Супружницу угомонил дружеским тумаком в плечи (бедная баба мало головой дверь не открыла), детей шуганул словесно... Надо запомнить, небось, не Пушкина здешнего зачитал — глядишь, и пригодится... Подошел к грузовику, стащил шапку, поклонился.

Командир тоже коротко наклонил голову. Вот чему не учили — по-старорежимному шляпой пол мести. Ну, авось короли тут не любопытные. Если по антуражу судить, то отношения вокруг — как на Земле при Ричарде Львиное Сердце. А сыщется какой дон Рэба, штоб, значицца, завсегда начеку... Ну, тогда и будем от... брехиваться? Отстреливаться? Как фишка ляжет.

Пока что на ладонь Командира легли стопкой четыре подковы обменного фонда. Показал старосте, подбросил. Железо приятно звякнуло. Протянул. Староста осторожно тронул верхнюю подкову. Аборигенская лапка выглядела в командирской, как ложка в сковороде, но кроме размера сходство полное: загар, мозоли, проступающие жилы. Трудящиеся, значит. Классово близкие.

Командир еще раз подбросил подковы. И показал второй рукой, как будто ест. Староста недоверчиво повертел головой: в городе хорошо откормленная свинья шла за горсть гвоздей. А тут четыре подковы — новые, нестертые, не ржавые, явно не подбирали в пыли — и всего за обед?

Здоровенный гость улыбнулся. Еще раз показал рукой, как ложку подносят ко рту. По пузу похлопал...а не купеческое пузико-то! Скорее уж, кузнеческое: плоское да жесткое... а одеты почему-то пахотным обычаем, и вышивку на рукавах и воротниках староста знает. Пару селищ к восходу отсюда, если по тракту... Три лета назад племянницу выдали в ту выжигу. Еще, помнится, с эльфами ругались за строительный лес. А расспросить бы проезжего?

Староста решительно кивнул, сгреб все четыре подковы и показал на калитку. Командир хлопнул по доскам кузова, рявкнул так, что зеваки мало не присели:

— К машине!

Пара человек выскочила из-под тента — словно горошины покатились из лопнувшего стручка — и послушно затопали к плетеной изгороди, за которой девки под началом старостовой жены накрывали обед. Прямо на вынесенном во двор столе, по случаю летнего времени и солнечной ласковой погоды.

* * *

Над столом наклонился хмурый Артемов дед. Курит резкими затяжками, с треском давит окурки прямо о скобленые доски. Молчит.

Артем начинает говорить — и осекается. Точно в ритме, в котором дед чинарики давит. Снова начинает — и осекается снова.

— Вот... Мой отец пошел в Афган. Не, я знаю, что не добровольцем... Но он же не уворачивался, не отмазывался. Позором считал...

Затяжка — шипение — дым.

— А помнишь, дед, мы с тобой дядю Сашу провожали в военкомат?

Затяжка — шипение — дым.

— На руках по лестнице заносили... А там такая бабища... "Я вас туда не посылала!" И он костылем прям по телефону — хряк! Как он убивался потом, что по рылу не достал!

Затяжка — шипение — треск.

— И все равно я в КВИРТУ пошел... Сколько я под Харачоем и под Шатоем... Там я не трусил, дед, честно!

Затяжка — шипение — пшик.

— А в этих я стрелять не хочу.

Затяжка — треск.

— Но я же своим так не скажу! Сам же говорил: на бруствер встаешь не за Сталина, а просто перед ротой стыдно. Свои же потом...

Затяжка — шипение — треск.

— Ты рассказывал про Чехословакию. Говорил — в Венгрии наших стреляли в пятьдесят шестом, там вообще вопросов не было.

Затяжка — хриплый кашель, в котором при желании можно услышать согласие.

— У вашего поколения было за что умирать. За то, чтобы ваши дети не шли в Освенцим и Дахау.

Затяжка — шипение — треск.

— А мне за что? За то, чтобы у очередного Прохорова Норильск-никель больше денег принес?

Затяжка — шипение — треск.

— А в Чехии, сам говоришь, никто не стрелял. Не Афган! И сам же говорил, как вас потом выводили. Как люди спрашивали, за что чехов опускать. Здесь в нас тоже никто не стреляет. А если в армию не стреляют, она... Дед, ты же сам говорил! Ну не молчи!

Затяжка — тишина. Дед поворачивает голову, и радист особой группы Артем Сергеевич Иртенин удивляется молодому синему блеску глаз под серебристо-белыми бровями старика — аж смотреть больно.

А потом пятится от стола:

— Дед... Ты хочешь сказать — им надо? Им надо, чтобы тут стреляли? Чтобы кровь?

— Кровь, — говорит дед голосом почему-то Степана Ильича. — Морду оботри, заспался и тюкнулся о скобу... Дай сюда. Едрить, царапка кошачья, а хлещет... Щас заклеим...

Артем просыпается окончательно. Вокруг тентованный кузов зила, под головой свернутый берет, мешки и ящики. И угол короба с радиостанцией, о который он во сне рассадил бровь.

Не удивительно, что дед во сне так ничего и не сказал. Умер дед еще в семьдесят пятом, когда спецназ готовили по полному курсу; когда еще не сбежал в Британию паршивец Резун.

* * *

Хорошо быть Резуном. Берешь, значит, специальный шарфик — а на нем все-все написано. И на английском, и на испанском... За суахили не скажу, негры вроде как в НАТО никогда особо не рвались, и потому считались союзниками. Хотя и к Союзу они тоже тянули не особо. Ну вот, а уж всякому прочему показываешь этот самый шарфик — там вопросы на его языке. "Где ракетная база?" "Есть охрана?" "Собаки?" А уж тот отвечает — попробуй группе спецназ не ответить.

Только в тутошней деревеньке не то что ракетной базы или там английско-испанского не сыщешь — все ж таки мир иной, не Земля ни разу, параллельный континтуум, научно говоря. Понимать надо! — а не сыщешь в этой деревушке грамотного человека. Разве попутный эльф забредет или там колдун высокоуровневый. Но и те латинский шрифт не читают. Да и кириллический тоже. Можешь шарфик показывать, можешь газету "Правда", только глазами хлопают.

Не худо быть и японцем. Мало того, что Врата самураям открылись в первую очередь, обеспечив их немалым запасом времени — так еще и славятся японцы своей робототехникой. Могут запустить множество хитроспаянных беспилотников с функцией звукозаписи и мегапиксельными матрицами — хотя бы разговорники напечатать, не полную карту, так хоть маршрутную ленту отснять.

Суровым челябинским трактористам повезло меньше. Открылись Врата в глухой тайге, у заброшенной заимки. Да еще и зимой. Ученые потом высчитали — день в день, когда челябинский метеорит производителей окон от разорения спасал. Увидали Врата охотники. Да им еще и месяца три не верили — мало ли чего спьяну в тайге увидеть можно, и розовых слонов люди встречали. А уж лагерь замерзших до звона рыцарей или могилу Дарта Вейдера в метровом снегу — легко! Пока разобрались, что то вовсе не ролевики перепившиеся встретили Новый Год... что не розыгрыш устроили... Чесаться начали только после того, как японцы о своих Вратах на всю старушку-Землю растрезвонили.

Тут начальство и схватил дед Кондратий: у проклятых буржуинов есть? У нас почему нет? Кто тут самолучший спецназ? Лезь в броню, дави на газ, ты назначен быть героем! Разговорники тебе? Карты? Вот построим аэродром, вот поднимем ероплан, вот запустим самые большие в мире советские беспилотники, вот разгадают самые умные в мире русские ученые секреты ап... аг... глюкативного местного языка... А пока давай, выполняй боевую задачу наличными средствами, ты ж у нас самый тактический грамотный, а японцы уже на полгода впереди! Давай, наверстывай!

Перекрестился командир мысленно, про Новый Облик высказался непечатно. Да и погрузился в зилок со всеми потрохами. Первым взяли Лешку Василька — тот без пулемета даже по девкам не ходит, и потому иногда аж из КПВ по мишеням попадает. И КПВ ему взяли, на треноге. Взяли Подчашина — механик хороший, а бензоколонок и автосервисов в новом мире не предполагалось. Иртенины сами напросились, как раз им "неполное служебное" светило, от результатов пьянки с замкомбригом по воспитательной работе. Подвела братцев техническая грамотность, не стоило кровать политрука в розетку включать. Или хотя бы уж тогда не ржать до потери пульса, когда у полковника с фуражки сыпанули голубые молнии. Ну, доктор в группе нужен по-любому, так что припрягли и Рахматбиева. Тот в расположении заночевал, опасаясь выпимши к супруге идти. Вот и пошел в разведку — там уже выпивать не позволят.

А если честно — в мире, который по-настоящему новый, и сам от любопытства квасить не пожелаешь. Земли неведомые — за горизонт!

* * *

До горизонта и дальше пыльная туча. Идет конная лава — широко и неспешно, вроде как прилив сквозь рассевшуюся дамбу. А впереди командир на лихом коне.

Идут за командиром княжеские казаки — местного набора, но пикой крутят не хуже настоящих донских. И платок с земли подхватят, и кольцо острием на всем скаку снимут. Пылят на рыси тачанки с толстыми огнеметными трубами. Тоже здешнее производство, Степан Ильич выучил. Антенны над тачанками — это уже братцы Иртенины прогресс двинули. Аптечки в тачанках, пакеты перевязочные у каждого — тоже понятно, доктор постарался. Все при делах, один командир неохваченный. Ввести, что ли, промежуточную башенку куда-нибудь на тачанку именным указом? Или там патрон командирский, особенный? Благо, однозарядные берданки с рычажным затвором наконец-то и здесь научились делать.

Смотрит командир из-под руки вдаль — а там Врата открыты. Из них сила валит несчитанная. Но что-то сила та больно уж знакомая. И полк танковый, и памятные до колик в печени бронетранспортеры "двести пьяной" мотопехотной бригады — выучил на них командир за время командировок все номера, все тактические знаки, вплоть до характерных пятнышек ржавчины.

И подъезжает справа тачанка, а с тачанки Иртенин-младший гарнитуру протягивает:

— База вызывает: сто пятого на связь!

Командир открывает глаза: после плотного обеда оперся спиной на плодовое дерево да так и заснул, и сон видел.

Командир встает, отряхивается и выходит к машине.

* * *

— Командир, связь! База вызывает!

— Иду. Подчашина смените, пусть поест.

— Чего этот мужик все за рукава трогал? Че-то все про вышивку намекал?

— Блин, доктор, ты меня спрашиваешь? "Боец жестами показал, что его зовут Хулио"! Темыч!

— Хау, Великий Вождь Зубоколесой Шестикруглой!

— Бли-и-ин... Пионерлагерь на выгуле... Стой, что это у тебя на морде?

— Да тарщ плкнк, спал неудачно...

— С кем ты тут уже успел переспать?

— С рацией, м-мать. Наши жены — пушки заряжены. Об угол ящика. Вот гарнитура, командир. Канал хороший. Ионосфера как на Земле, проходимость пять баллов.

— Технический оргазм потом. База! База — сто пятому! Когда у нас переводчик будет? Что? — хлопнула правая дверь зилка. Звук отрезало. Вокруг неровный прямоугольник деревенской площади. Деревня ухоженная. Домики беленые, солома на крышах ровненько подстрижена. Площадь хоть и земляная, а подметена чистенько. Липы возле булочной, каштаны у пивной. В пивную командир запретил, так что сидит доктор на заднем борту да оглядывается по сторонам.

Нет, ну по сторонам как-то неловко. Собрались вот — полдеревни, не меньше. И всякий на эту вышивку таращится. Нисколько она с грузовиком не сочетается, зря переоделись... ехали б на подводе... Лучше уж глядеть в небо. Чистое небо, ясное. Соляркой припахивает, но это тут, под грузовиком. Отойди шагов на десять — легкие от удовольствия лопнут. Такой, понимаете, чистый воздух.

* * *

— Воздух!!! Цель одиночная! От солнца вправо! Дальность... Блин, командир... у меня глюков нет? Дракон! Корова мать, натуральный дракон! Командир, на нас заходит!

— Василек?

— Пулемет готов!

— Степан, разворачивай, в лес гони!... Ой... Отставить лес, крути обратно!!! Это, сука, тос летучий! Во факел!

— Леша, цветочек полевой! Еще ближе подпустишь?

— Спо... кой.. но... Сойди с ленты! Короткая!!!

— Млядь, не в танке!!! Стою!

— Стреляю!

Короткая остановка — короткая очередь. Лязг железа; ветер хлопает отвернутым тентом; горячие гильзы кому-то за шею; облако пыли понизу, облако мата — поверху. Дракон величественно разворачивается, в оптику прицела хорошо видно, как на красных чешуйках белыми иглами рикошетят пули — страшные бронебойные пули Владимирова. Не то, чтобы эффекта вовсе нет — дракон яростно чешет места попаданий. Потом плавно переворачивается через крыло, раскрывает пасть...

— Газу!!!

Зил со скрежетом движется, по пыльной дороге за ним бежит факел драконьего выдоха; пулеметчик хладнокровно доворачивает ствол — и прямо в раскрытую пасть добивает ленту. Жмет на спуск без истерики, грамотно, по пять-семь патронов, чтобы ствол не перегреть — он еще и об этом помнит!

— Короткая!

Командир давит желание заорать: догонит же! Водитель отпускает сцепление — все равно рывок на тормозе, из кузова кувыркаются поверх кабины мешки с одеждой; затем гулкий грохот, по кабине звенят гильзы — затем опять команда:

— Ходу! Темыч, новую ленту!

Командир встает в кабине, высовывается в люк, оборачивается. Тент завернут, тренога КПВ держится крепко, радист бледный, доктор судорожно шарит во вьюке, тянет...

— Правильно! — орет командир — Бронебойным заряжай! — принимает трубу гранатомета, выставляет раструб над капотом — некогда отбегать в сторону, авось выхлопом не попортит, почти полтора метра высоты все же... А до дракона метров двести, даже седьмой достанет... и туша как танк, можно особо не мудрить с прицеливанием...

— Ложись!

Дракон остервенело чешется и мотает головой — видимо, что-то в пасть все-таки влетело... Сейчас еще влетит: ракета пошла, доктор и радист хлопают по затлевшим в кузове тюкам и тряпкам.