2.5 Самые последние каникулы

— Чего?! — изумляется Пашка. — Какая дочка? Откуда?

— Как откуда? Как обычно, как у всех людей, оттуда.

— А... а мама кто?

— Так следователь же! Она же женщина была, я разве не сказала? И паспорта у них были на пару супружескую.

— Машка, ты не говорила, что следователь женщиной был.

— Не говорила? Странно. Забыла, значит. Да это женщина была, а звали её Хельга. Но это тогда звали, в Германии. А в СССР она стала уже Ольгой Моховой.

— Маш, Маш! — тычет сестру пальцем в плечо Валерик. — А фамилия-то? Про фамилию когда? Ты говорила, наша фамилия там образовалась. И где это?

— Действительно, — поддерживаю я его. — Чего-то фамилия Мороз не упоминалась ни разу.

— Сейчас и про фамилию будет, слушайте дальше. Только там продолжение истории не слишком счастливое. Ну, вернулись они, значит. Валерий в школу пошёл работать, учителем иностранных языков. У него со всеми этими приключениями здоровье к тому времени совсем плохое стало, в армии служить больше не мог он. А вскоре он и вовсе умер, где-то в 50-м или в 51-м году, точнее не знаем. Его же жена, бывший офицер Абвера Ольга Моховая, работала в МГБ. Вот. Ну, потом умер Сталин, началась там грызня какая-то в Кремле. Сняли и расстреляли Берию и ещё очень многих старших офицеров и генералов. Вот под этот каток и наша прапрабабка тоже угодила. Зимой 54-го её разжаловали (она к тому времени подполковником уже была) и выперли из органов. А летом 55-го и вовсе арестовали. С тех пор баба Зина её больше не видела и что там с ней дальше было, так и не узнала никогда. Саму же её в детдом отправили, куда же ещё? Ей тогда девять лет было всего. Детдом в Краснодарском крае находился где-то. Так она и росла там. Училась, взрослела, ну всё как у всех.

— Так где же фамилия Мороз?

— Сейчас будет. Росла себе девочка Зина, росла, и вот, когда она училась уже в девятом классе, в их школе появился новый учитель. Детдом у них был маленький, своей школы не было, и учились они в обычной средней школе вместе с домашними детьми. И вот в ту школу пришёл новый учитель географии и истории. Совсем молодой учитель, только что из института. И звали его, того молодого учителя, Иван Иванович Мороз. Да, это был наш будущий прадед. Кстати, он в той же могиле похоронен, где и баба Зина. Валер, помнишь фотографию на обелиске? Ты ещё спрашивал маму, кто это.

— Ага, помню.

— Вот, это он и есть, Иван Иванович Мороз. А с бабой Зиной поженились они сразу, как только той восемнадцать исполнилось и она из детдома вышла. Ну, дальше там ничего особо интересного, просто жизнь обычных советских людей, осталось только рассказать, откуда же такая загадочная фамилия взялась. Всё дело в том, что имя Иван Иванович — не настоящее, да и фамилия Мороз тоже, скорее всего, не настоящая. В марте 42-го года шёл эшелон с эвакуированными из Ленинграда детьми. Ну там, детские дома и детские сады всякие. И на одном из небольших полустанков местные жители передали воспитателям ещё одного ребёнка, сильно истощенного мальчика примерно трёх лет возраста. Тот, по-видимому, от какого-то другого эшелона отстать как-то ухитрился. Мальчик был слабый и больной, а ещё у него не было пальцев на обеих ногах. Скорее всего, он их отморозил. Однако, он выжил, довезли его и вылечили. Говорил мальчик очень плохо, маленький ещё был. А когда его спрашивали, кто он, откуда, как зовут, где жил, то тот постоянно повторял одно-единственное слово: "мороз". Возможно, это и вправду была его фамилия, но скорее всё же нет. Ведь мальчик пережил в Ленинграде зиму 41/42 годов, так что ничего удивительного. Но как-то его нужно записать было, нельзя же постоянно обращаться к нему "мальчик". Имя ему самое простое придумали, а фамилией сделали это его наиболее любимое слово, всё-таки был небольшой шанс, что он настоящую свою фамилию называет. Вот, собственно, и вся история. Так что в предках у тебя, Валера, аж целый майор Абвера, награждённый железным крестом. Она живого Гитлера наверняка видела, а Шелленберг, может, ей крест лично вручал, кто знает? И сидим мы тут сейчас потому, что наш прапрадед Валерий два иностранных языка отлично знал. А не была бы его жена бывшим майором Абвера, так фиг бы она у нас подполковником милиции стала, и не арестовали бы её, и не попала бы её дочь в детдом, и не встретила бы там молодого учителя истории, и не было бы тогда на свете никаких сестёр Мороз и брата их Валерия. Вот так! Фух.

Некоторое время мы все молча и несколько обалдело сидели, переваривая свалившуюся на нас новую информацию. Пашка сожрал уже половину большой пачки печенья, Хрюша вышла в тамбур и, высунув в щёлочку нос, наблюдала за моросящим на улице дождиком, Светка (или Ленка) неловко повернулась и плеснула горячим чаем на колено Машке. Последняя была в трениках, так что не очень-то и обожглась. Она ласково обозвала сестру косорукой коровищей и на том инцидент был исчерпан. А потом как-то так получилось, что сначала Петька, потом Пашка, а потом я и сёстры одновременно (кажется, к нашему Змею-Горынычу потихоньку начинает прирастать четвёртая голова) повернулись в сторону Артура и выжидательно уставились на него. Когда же к этому немому вопросу присоединился ещё и Валерик, то Артур не выдержал и сдался.

— Ладно, ладно! Расскажу, — сдаётся наш ботаник.

— Не, если это тайна какая, то не говори, конечно, — успокаивает его Пашка.

— Да не тайна уже это. Столько лет прошло, какая тайна?

— Ну, ты же так не хочешь рассказывать.

— Всё равно вы его уже видели, смысл скрывать-то теперь?

— Ну и расскажи, нам же интересно.

— Сейчас. Чая налью только.

Бульканье, сопение, Хрюша подошла к Пашке, ткнула его в коленку мокрым носом, получила из Пашкиных рук земляничное печенье и, хрустя им, вернулась в тамбур героически охранять нас от диких медведей. Артур с полной кружкой вернулся на свой стул, сыпанул себе пару ложек сахара и начал:

— Это тоже на войне было, летом 46-го. Мой прапрадед...

— Как 46-го?

— Это на какой же...

— Войне?

— Это кто с кем воевал?

— Да помолчите вы! Знаю я, что война весной 45-го закончилась. Ну, или первого сентября, если ещё и Японию считать. Но только то, что там генералы подписали, далеко не все простые люди приняли сразу и одобрили. Да, официально война закончилась, но...

— Но? Что "но"?

— А то. Не все согласились с этим. Самые упёртые немцы вообще чуть ли не до середины пятидесятых партизанили, так вот!

— Понятно.

— Не перебивайте, а то не буду рассказывать!

— Ладно, молчим, молчим. Продолжай, давай.

— Летом 46-го это было. Мой прапрадед... он, кстати, русский был, Смирнов его фамилия, имени не знаю, не сохранилось имя. Это потом уже как-то так получилось, что я татарином стал. На самом деле, татарин я только наполовину, выгляжу просто так внешне. Так вот, этот прапрадед по фамилии Смирнов в Германии служил, в оккупационных войсках. И была там у них какая-то немецкая банда... эээ... ну, или не банда. Может, их партизанами назвать правильнее было бы. В общем, гадили они нашим как только могли. И стреляли исподтишка, и дороги минировали, и даже еду отравить нашим бойцам пытались. В общем, свинили изо всех своих фашистских сил. Долго их поймать не могли, прятались они хорошо. Но в конце концов... Хрюша, совесть имей! Ты уже за пятым или шестым печеньем приходишь! Собакам вообще такое вредно в больших количествах. Пашка, не давай ей больше, и так толстая. Дай мне лучше всю пачку сюда. Спасибо. Это что, всё, что осталось? Тут же полкило было.

— Да не жмись ты, у нас ещё есть пачка. И завтра купим, если нужно. Давай, рассказывай дальше.

— Угу. Так вот, — Артур вытащил печеньку из пачки, рассеянно помешал ложкой чай в своей кружке, машинально отдал печеньку страдающей от жуткого голода Хрюше и продолжил. — В конце концов зажали их, партизан тех. В лесу каком-то зажали. Так-то они раньше уходили всегда, но не в этот раз. В этот раз не ушли, приняли открытый бой. И бой был жарким, дело дошло до того, что наши даже танки и артиллерию на подмогу вызвали, без танков тяжело было. Особенно там пулемётчик один у фашистов отличился, много наших положил. Явно опытный боец, умел воевать. Но, конечно, в конце концов задавили фашистов, хоть те даже пару танков наших поджечь смогли. Всё равно силы были слишком неравные, задавили. И потом поняли, почему в этот раз немцы приняли бой, не ушли. Они не могли уйти, у них там в лесу госпиталь был, раненые. И ещё... Ещё...

— Что "ещё"?

— Там, в том отряде, почти все были мальчишками совсем. Ну, не как мы, постарше, лет по шестнадцать-семнадцать, но не взрослые. Взрослые тоже были, но немного, с десяток всего. А так мальчишки. Гилерюгенд.

— Это зачем они?

— А ты не понимаешь? Такие как раз самые упёртые и непримиримые. Вот представь, кто-то, допустим Люксембург, победил СССР в войне и оккупировал страну. Вражеские солдаты свободно гуляют по Москве. Твои действия?

— Эээ... Люксембург?

— Ну, допустим.

— Да у нас дивизий больше, чем у них солдат! Это как они нас оккупируют?

— Пётр, предположим, им это удалось. Не важно как. Ты вот что делать станешь?

— Эээ...

— Ну, подумай.

— Тогда я... не знаю... в партизаны уйду, наверное.

— Вот! Именно! И эти самые парни из гитлерюгенда такие же были. Они тоже в партизаны ушли, тоже!

— Там что, весь отряд из таких мальчишек был, что ли?

— Не весь, я же говорил, командовали ими взрослые. И там не только мальчишки, девчонки тоже имелись такого же возраста.

— И девчонки? Они-то что там делали?

— Говорю же, госпиталь там был у них в лесу тайный, вот там девчонки и работали. И они тоже были упёртые нацисты, как и парни их. Когда наши всё же ворвались в этот госпиталь, так в одну из землянок пара бойцов влезла, а там всё и взорвалось сразу. Раскопали потом и поняли, что случилось. Одна из таких девчонок противотанковую гранату взорвала. Понятно, что всех в клочья. И её, и раненых и наших обоих. Наших-то потом собрали кое-как да похоронили, а немцев и собирать не стали, так обратно эту землянку и засыпали, она им братской могилой стала.

— Ладно, а это-то откуда всё же? — кивает головой на лежащий на столе перед нами клинок Пашка.

— Это? Трофей это, не понятно разве? Этот, который пулемётчик, он у немцев командиром был. Вот с него и сняли. Тот фашист несколько ранений получил пулевых, ногу ему ниже колена оторвало снарядом, а всё равно стрелял, пока кровью не истёк и сознание не потерял, стрелял. Мой прапрадед первым около него оказался и добил в упор. Наверное, можно было бы и в плен взять, но кому он нафиг нужен? Тем более, злые все наши были на фашистов, что те уже через год после Победы такой бой устроили, с танками. Вот так и оказался у нас в семье этот кинжал. Не знаю уж, как прапрадед смог его заныкать и домой потом привезти, но как-то смог. Причём кинжал-то не простой это.

— Не простой?

— Не простой. Смотрите, видите, тут дубовые листья. А вот здесь веточка. Раньше это ещё и позолочено было всё, но позолота почти стёрлась. Хотя вот тут и тут ещё можно её следы заметить. Это наградной кинжал, не рядовой. Тот командир у немцев явно не простой был, из старых бойцов.

— Всё равно фашист.

— Фашист, я же и не спорю. Но что бы он там ни сделал раньше, погиб он всё равно как герой, защищая раненых и мальчишек своих. Хотя один или с небольшой группой наверняка уйти бы смог. Не ушёл, остался, принял безнадёжный бой.

— Наверное, ему просто надоело по лесам прятаться.

— Возможно. Но факт есть факт, он не сбежал. И мне совсем не стыдно носить его кинжал. Может, конечно, у него руки по плечи в крови были, но... Но я не знаю, что он сделал и за что получил этот кинжал. А вот про его последний бой, когда он с пулемётом против танков, вот про это я знаю. Потому и ношу. Вот.

Мы все как-то надолго замолчали, обдумывая рассказ Артура. Да, эсесовец. Да, палач. И в то же время герой. Как это состыкуется? Может ли палач быть героем? Получается, что иногда может. Прямо-таки "небывалое бывает".

Как и все окружающие, я задумчиво смотрю на середину стола. Подошла Хрюша, боднула меня головой под локоть и тоже с умным видом уставилась на стол. А на столе... На столе лежат потёртые чёрные ножны и кинжал с серебряным орлом на чёрной деревянной рукоятке. Хищно блестящее же лезвие клинка украшает надпись готическими буквами:

Meine Ehre heißt Treue

Глава 13

"Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой!"

Всё-таки Артур — хитрый малый. Вот никто из нас не додумался до такого, а он смог. И теперь он единственный из всей нашей компании щеголяет в тщательно отглаженном пионерском галстуке. Мой же галстук на тряпку похож больше, весь жёваный какой-то. Неудобно даже перед окружающими. Справа от меня мальчишка незнакомый стоит, тоже в отглаженном галстуке, а я... свинья свиньёй. Очень неудобно.

Да, рано светает сейчас. Ещё четырёх часов нет, а уже совсем светло. Самая короткая ночь в году сегодня. Ну, для северного полушария самая короткая, понятно. Немного прохладно, туман над травой от реки тянется. Валерка зябко кутается в свою кофточку и отчаянно завет, рискуя вывихнуть челюсть. Но оставаться на плоту и спать дальше он не захотел. Ему тоже обязательно сегодня нужно быть здесь, с нами.

Много народу тут, на площади. Вроде, и село-то небольшое, но как-то всё равно людно. Или это мне так кажется от того, что сама площадь перед сельсоветом не такая уж и большая? Ребят много. Мы к какому-то отряду прибились, нас даже и не спросили ни о чём, молча просто подвинулись, позволив стать рядом.

Сейчас, вот сейчас...

Радио "Маяк" начинает вещание в шесть часов утра. Каждый день, без выходных. Круглый год. И только один день в году вещание начинается не в шесть утра, а в четыре. Один день в году. И только в этот единственный день вещание начинается не как обычно, гимном, а... тоже гимном, но старым.

На деревянном столбе укреплён радиорупор. Такой знакомый мне по кинохроникам. Наверняка это не настоящий, подделка. Да и сигнал принимается не древними, а вполне себе современными приёмниками. Может, даже и по кабелю. Но всё равно все стоят, смотрят на этот древний угловатый рупор. Вот он зашипел и...

Страны небывалой свободные дети,

Сегодня мы гордую песню поём

О партии самой могучей на свете,

О самом большом человеке своём.

Один день, один день в году вещание начинается с этого старинного гимна.