Наверное, я очнулся от боли в правом плече, но точно не знаю, возможно, меня заставил открыть глаза резкий запах бензина стоявший в воздухе. С трудом разлепил веки, в окружающем мраке проступило светлое пятно, к тому моменту, когда взгляд обрёл четкость, осознал, что лежу на спине, а перед моими глазами в темноте едва проступает искаженное гримасой боли женское лицо. Женщина буквально лежит на мне, у неё вроде бы тёмные волосы, на губах при дыхании появляется кровавая пена. С ужасом осознал, что её кровь у меня на лице и губах. Её губы что-то шептали, но я смог разобрать только последние несколько слов: "Прости меня, но иначе тебе не выжить. Живи сыночек" — гримасу боли на её лице разгладилась, её сменила улыбка. Я почувствовал, как по её телу прошла короткая судорога. И как-то совершенно отстранённо подумал, что это умерла моя мама.

Впоследствии врачи пришли к выводу, что именно шок от её смерти послужил причиной изменений в моём сознании. А тогда просто исчез страх, он словно бы выцвел, даже мешавшая думать боль в плече отступила. Мои мысли неожиданно приобрели необыкновенную ясность. Я понимал — из автобуса надо срочно выбираться. Не смотря на то, что правая рука совершенно не слушалась, мне всё же удалось, действуя одной левой рукой столкнуть с себя тело.

После чего, насколько позволяла темнота, осмотрелся. Справа, всего в паре футов от моей головы взгляд уперся голову вроде бы парня... дальше ничего нельзя было рассмотреть, мешала темнота. Ничего не понимая с трудом поднялся и встал на колени, подождав пока вокруг всё перестанет кружиться огляделся вновь, автобус лежал на левом боку, с права на ставшем стеной полу в темноте угадываются ряды кресел, под ногами крошево разбившихся стекол, топорщится пластик, рванный метал и изломанными темными куклами в лужах собственной крови лежали тела пассажиров. Поднялся. Пройдя всего пару шагов в темноте упёрся в завал из вырванных из пола сидений, пытаясь обойти их поскользнулся на чем-то, да ещё и порезался схватившись за что-то острое в попытке устоять на ногах, поняв, что вперёд не пройти развернулся, и вернулся обратно. Неожиданно, всего в паре ярдов дальше раздались какие-то всхлипы, а спустя пару секунд пробившееся в салон первые языки ещё робкого пламени, осветили стоящую на коленях у люка в крыше плачущую девочку. Она остервенело пыталась повернуть аварийный рычаг, но сил явно не хватало. С трудом стараясь не наступить на лежащие тела и не оскользнуться на битом стекле, пробрался к ней.

— Надо выбираться отсюда, — сказал я ей, немного отодвигая её левой рукой, — давай вместе. — Она от неожиданности вздрогнула, и, повернувшись, с отчаянием посмотрела на меня.

— Не получается! Не могу повернуть!

Попытались вместе повернуть это чёртов рычаг, но не вышло. Заклинило его что ли!? Совершенно неожиданно меня накрыло всесокрушающей волной ярости, меня буквально ею затопило. "Какая-то хреновая железяка мешает мне выйти!" Жар растёкся по всему телу, мир покраснел, затем "налился" и вспышкой обрёл непривычную ясность. В сильнейшем раздражении нанёс по люку показавшийся мне откуда-то очень привычным удар раскрытой ладонью левой руки. Крышка люка со скрежетом улетает наружу, боль внезапно вернулась, рука нестерпимо заныла, а в глазах вновь всё резко поплыло, мгновением спустя осознаю, что в глазах темнеет, и я падаю.

Когда сознание вернулось, плечо ныло, но более менее терпимо, во всяком случае, боль не мешала думать. Яркий свет резанул по глазам, едва я их приоткрыл. Когда они адаптировались смог осмотреться, небольшая комната, белые кафельные стены, специфический запах... похоже, больница. Голова была какой-то пустой ни эмоций, ни отвлечённых мыслей, только нестерпимо хотелось пить.

— О, ты уже очнулся. Как себя чувствуешь? — раздалось через несколько минут от двери.

— Пить — я тихонько повернул голову, боясь потревожить нывшее плечо. У двери стояла явно медсестра лет двадцати с небольшим.

— Сейчас. — Она вышла за дверь, но уже через минуту вернулась и напоила меня. Наверное, мне полагалась задавать ей вопросы, вот только мне было все безразлично, сознание словно бы погрузилось в какую-то серую хмарь. Мне было абсолютно без разницы — что и как. Просто уставился в стену и всё.

Через некоторое время в палату вошёл седеющий мужчина лет пятидесяти, в белом халате.

— Как себя чувствуешь? — спросил он, приступая к осмотру. Прислушавшись к себе, я ответил:

— Слабость, немного тошнит, болит правое плечо, и спина.

— Слабость скоро пройдёт, а вот плечо ещё несколько недель поболит, перелом как никак. — Он улыбнулся. — Слушай может представишься, мы родных известим.

— Конечно. — Механически ответил я, а мгновением спустя просто завис, в голове была пустота. В памяти всплыло: боль в плече, резкий запах бензина, солоноватый вкус крови, лицо умирающей мамы. Это всё, что было, что было до этого не помню, совершенно! Словно бы я на свет появился в автобусе, а до этого вовсе не существовал. Я даже своё имя не вспомнил. Наверное, подобное открытие должно было напугать меня. Вот только я в себе подобного не заметил, у меня вообще никаких эмоций не было. Я подсознательно понимал, что это плохо и не правильно, но не более того.

— Доктор, я не знаю, я ничего помню, то есть помню только, как из автобуса выбирался, а раньше ничего, пустота.

— Так бывает, позже ты всё обязательно вспомнишь. Скорее всего, это результат аварии и сотрясения. — Голос врача был мягким и участливым, наверное, чтобы успокоить меня, он ещё слегка сжал мою здоровую, левую руку.

Прошло несколько дней, физически я выздоравливал, слабость, и головокружение почти прошли, вот только память так и не возвращалась.

Во вторник ко мне приходил полицейский, рассказал, что в результате аварии погибло девятнадцать человек. Спаслись только я и восьми летняя девочка — Гермиона Грейнджер. Автобус вспыхнул, как только она немного оттащила меня от него. Погибших ещё опознали не всех. Предполагают, что моих родителей звали Николай и Анжела Черных. А я их сын Михаил Черных, мне восемь лет. Других родственников, во всяком случае, в Англии, не имею.

Наверное, я должен был плакать, но слёз не было, вообще чувств не было, лишь полная апатия и временами накатывающий гнев. Согласен, странное сочетание, но, я считаю, именно безразличие помогало мне сдерживаться, а ещё то, что я осознавал — если дам проявится гневу на людях, то попаду к психиатру.

На следующее утро, после завтрака, ко мне в палату робко заглянула девочка, кажется именно та, которая была в автобусе. Длинные вьющиеся каштановые волосы, бежевая кофточка, обычные синие джинсы, на ногах кроссовки, на кофточку накинут больничный халат, и главное розовое от смущения милое личико. Не знаю почему но на её: "Можно к тебе?" — мне впервые за все время, что я себя помню, не захотелось ответить "Проваливай!". Она не вызывала у меня раздражения, как весь медицинский персонал, наоборот на душе потеплело и стало даже немного спокойнее.

— Конечно. — Я в очередной раз попытался растянуть губы в улыбке, судя по её изменившемуся лицу, улыбка вышла не слишком удачной.

Гермиона, как представилась она, рассказала, что возвращалась той ночью от дяди домой в Лондон, где её должны были встретить родители. Они у неё стоматологи, имеют маленькую клинику в пригороде Лондона, рядом с домом. Живут в небольшом двухэтажном коттедже с небольшим садом. Гермиона с воодушевлением рассказывала о своей жизни и своей семье. Я молча слушал её болтовню и потихоньку оттаивал. Не знаю, почему, но её присутствие приносило ощущение покоя. Я словно бы ощущал себя, мм... целым. Не знаю, как точней сказать, в общем, с ней рядом было тепло и спокойно, мир вокруг меня приобрёл полноценность... это как если бы в картине из пазлов не хватало одного, в самой её середине, и отсутствие единственного кусочка сильно раздражало. А тут ты его нашёл, поставил на место, и картина стала целостной, вот тут точно так же. У меня было такое ощущение, что мир стал целым, не стало "раздражающей дыры". Я даже вылез из под одеяла, и сел. В какой-то момент, я осознал, что уже рассказываю ей о себе, о гибели родителей, амнезии, о том, что я помню только лицо умирающей мамы и всего только несколько её слов, о том, что я даже реветь разучился. Гермиона со слезами на глазах слушала мой рассказ. В таком виде нас и застали её родители. Выслушав эмоциональный пересказ моих слов своей дочери, они переглянулись, её мама подошла ко мне, села рядом со мной на кровать, аккуратно взяла за плечи и, глядя в глаза заговорила:

— Михаил, понимаешь, дело в том, что мы уже давно хотели усыновить ребёнка и поэтому все необходимые документы у нас уже почти готовы. А узнав, что ты остался один, мы решили взять над тобой опеку. Конечно, если ты согласишься. — Она несколько неуверенно посмотрела на меня, улыбнулась, и продолжила. — Мы очень надеемся на то, что ты согласишься на наше предложение, и у нас кроме чудесной дочери появится сын.

— Это было бы замечательно! — Радостно воскликнула Гермиона. — Поверь, мама с папой у меня замечательные, тебе обязательно понравится у нас!

Выбирать особо не приходилось, по закону я мог на три месяца оказаться в центре реабилитации, а потом меня всё равно отдали бы в чью-то семью. А тут почему-то ощущаемая мной единственным близким человеком Гермиона, да и её родители мне кажутся вполне нормальными. Поэтому после минуты раздумий прозвучало моё равнодушное.

— Я согласен.

Я постепенно втянулся в повседневную жизнь в семье Грейнджеров. Мне выделили небольшую комнату на втором этаже, рядом располагалась комната Мионы. Джон и Джейн заняли бывшую раньше гостевой спальню на первом этаже, уступив нам с Гермионой свою под комнату для занятий и игр. Там же, на первом, была гостиная, кухня и библиотека, совмещённая с рабочим кабинетом.

С психикой и памятью у меня творилось что-то совершенно ненормальное, я не помнил, что я знаю, но случайно услышав по телевизору русскую речь, я её понял, оказалось, что я могу не только говорить, но и писать на русском. Также случайно всплыло, что математику я знаю, как-бы не в объёме технического колледжа. Во всяком случае когда мы с Герми на чердаке случайно нашли древнею логарифмическую линейку, я не только знал, что это такое, но и умел ей пользоваться. Мало того чуть позже в памяти начали всплывать и другие математические знания, например, как брать интегралы... Блин ну вот откуда я могу это знать? Мне всего ВОСЕМЬ! Зато я не знал многих элементарных вещей. К примеру, пока мне Гермиона не показала, не мог открыть жестянку с колой, да ладно бы это, я даже не знал, что это такое! Хорошо хоть читать и писать на английском умел.

С первых дней Гермиона и её родители старались правильно произносить моё имя, не смотря на то, что им было довольно сложно. На мои робкие попытки возразить, что я согласен быть и Майклом, отец Гермионы ответил: "От твоих настоящих родителей у тебя осталось только имя и кто мы такие, чтобы отнимать его у тебя? Ты должен носить его с гордостью". В общем, я думаю, что у Грейнджеров со мной было много проблем, даже без учёта моих ненормальных эмоций. А с ними было совсем плохо. Точнее, их практически не было. Я старался вести себя с новой семьёй правильно, слушался Джона и Джейн, старался не расстраивать Гермиону своей нулевой реакцией на её участие или рассказы. Правда, не всегда получалось, и довольно часто доводил её до слёз. Не потому что хотел, нет, просто очень часто не понимал, чего она хочет добиться, какой реакции. Честное слово я пытался смеяться и улыбаться, когда думал, что она этого ждёт, но видимо не всегда получалось угадывать.

Многое изменилось чуть больше чем через три месяца после моего появления в семье Грейнджеров двадцать пятого июля. Я сидел в парке рядом с домом, ожидая возвращения Мионы. Около двух она, неся под мышкой большую толстую книгу, вышла из-за поворота пешеходной дорожки.

Гермиона

Без четверти два я вышла из библиотеки и пошла домой через парк. Мои мысли с прочитанных строк невольно переключились к новому члену нашей семьи — Михаилу. За два последних месяца я, наверное, плакала больше, чем за всю свою жизнь. Нет, меня он не обижает, просто мне до слёз его жалко. "Михаил, Миша, Мишенька" прошептала я, в очередной раз, учась правильно произносить его имя. Прошло уже целых два месяца, как он спас меня от жуткой смерти в горящем автобусе. Каким-то невероятным образом, выбив руками заклинивший люк. Как вспомню, как я тогда дёргала заклинивший рычаг и плакала, так сразу пробирает дрожь и к горлу подкатывает комок. Только вот из-за этой аварии он сам потерял не только маму с папой, но и память, а ещё стал очень малоэмоционален. Это просто ужасно! Он совершенно не умеет смеяться, не понимает, что значит радость, веселье. Нет, точнее, наверное, понимать-понимает, головой, но вот хоть как-то это выразить, абсолютно не может. У него это не получается... хотя, иногда мне действительно кажется, что совсем не понимает. Да он даже бояться и то не умеет! Словно робот спокойно говорит, что какие-нибудь действия опасны, а потому недопустимы и просто глупы... Разве что только вот злиться умеет. Пару раз точно видела, да и он сам неоднократно говорил об этом моим маме и папе. А врачи на это всё только пожимают плечами, и обещают, что со временем этот стресс должен пройти, что всё то последствия аварии, и возможно, шока от гибели родных в со-во-куп-нос-ти, какое слово длинное, с сотрясением мозга. Бедный Миша... Ну вот, стоило только подумаю, что он не может даже вспомнить своих родителей, как сами собой в глазах опять появились слезы.

— Аа, попалась зубрила! — неожиданный крик Тома, выпрыгнувшего впереди меня из-за кустов, заставил вздрогнуть и вынырнуть из своих мыслей. Оглянувшись, увидела подбегающего со спины Джастина и с ужасом поняла, что сбежать не получится. Мальчишки! Опять будут приставать и дразниться! Господи, когда только они поумнеют!? Главное, чтобы только библиотечную книгу не отобрали и не порвали! С них станется, как в прошлый раз! Не зная, куда деваться, я застыла, сильнее прижав книгу к себе. Не отдам!

— Ну что зубрилка лохматая, опять свои книжоночки читала?! Опять всяких умности на уроках будешь нести? Чего в этот раз несёшь нам? — И этот противный Том мерзко захихикал, как самый натуральный злодей из мультиков или сказок.

Я в испуге зажмурившись, и как учил папа закричала "Пожаааар!", мало ли может кто-нибудь из взрослых услышит. И хотя такое кричать сейчас вроде как неуместно, но обычно именно на такие крики взрослые и реагируют, это мне папа пояснял.

— Чего орёшь то? всё одно никто не поспешит на помощь такой уродине как ты! — Опять глумливо заржал Том, всё ближе подходя ко мне.

А мгновением спустя, Джастин меня сильно толкнул в спину, сделав несколько невольных шагов вперёд, я запнулась о выставленную ногу Тома и уже начала падать, с ужасом увидев приближающийся асфальт и зажмурившись от страха надвигающегося удара, но, так и не разжимая рук и держа книгу, за которую ухватился противный мальчишка. Когда вдруг сильные руки поймали меня перед самым асфальтом и поставили на ноги, я не смело открыла глаза.

123 ... 91011

↓ Содержание ↓