Дезертир

1.

Обычное утро в Черном ордене: солнце, льющееся в высокие окна, приветствия в коридоре, звон посуды в столовой, смех... Нечему особенно радоваться, но они все равно смеются, даже самой малости, иначе проще сразу ложиться в могилу.

Впрочем, это кому как. Некоторым, к примеру, всё равно, что там происходит и будет происходить дальше — дали бы делать свое дело и не лезли с глупостями. Это ясно читалось по лицу завтракавшего в одиночестве экзорциста: он вернулся с задания раньше остальных и теперь, казалось, наслаждался неожиданной передышкой. Четвертый день наслаждался, и уже начинал скучать без дела...

Отворилась дверь столовой — снова приветственные возгласы. Канда поднял голову: в проходе маячила светлая макушка Уокера. Пожалуй, стоило поторопиться и закончить с завтраком, пока не появился его напарник, потому что иначе доесть спокойно не дадут: налетит этот ураган в образе человека, начнется дуракаваляние, хохмы, шуточки, на которые не знаешь, как реагировать, — то ли смеяться со всеми вместе, то ли убить юмориста. Словом, обычное утро в Черном ордене.

Вот только Уокер отчего-то не торопился набрать полный поднос снеди, так и стоял посреди столовой, и к нему постепенно начали стягиваться остальные. Между столами пополз шепоток: два слова падали в пустоту, и те, кто их слышал, непроизвольно ёжились и мысленно благодарили — не меня, Господи, в этот раз не меня...

-Как же так, Аллен? — растерянно спросил кто-то из молодых экзорцистов. — Как же так вышло?

Уокер, какой-то потерянный, испуганный даже — недавно приобретенная взрослость слетела с него, как сухая шелуха, — виновато смотрел в пол. Вздрогнул, услышав, как кто-то с грохотом отодвинул лавку — в кругу слушателей стало на одного больше, и Аллен не хотел смотреть на этого человека.

-Я не видел всего, — тихо сказал он. — Акума было очень много, пришлось разделиться. Я только слышал звуки сражения, а потом, кажется, крик и... и всё. Я... я не успел. Там ничего не осталось, только... вот.

Притихшие слушатели подались вперед. Всё правильно, от человека, умершего от яда акума, остается только одежда. Ее Аллен и прихватил с собой — пошел по рукам мундир, грязный, порванный и окровавленный на левом боку, еще какие-то мелочи.

-Чистую силу я нашел, — еще тише произнес Аллен, не поднимая глаз на стоящего перед ним Комуи. — Я...

-Ты не виноват, — сказал ему директор, как говорил всем, кто оказывался в подобной ситуации. В голосе его звучала отеческая забота, ласка даже, а еще усталость. — Это война, Аллен, и любой мог оказаться на его месте. Ты не виноват.

-Я мог бы успеть, — упрямо прошептал Аллен, — я...

Он хотел добавить что-то еще, но тут встревоженно гудящая толпа примолкла, расступилась, пропуская старого Книжника.

Аллен еще ниже склонил голову, хотя впору было на колени падать и просить прощения за то, что не смог, не успел, не уберег...

Старик ни о чем не спросил — должно быть, всё понял по выражению лиц, по повисшей тишине. Взял у кого-то из рук измятый мундир, долгое мгновение смотрел на него, потом прижал к груди, обнял, будто живое существо, и при виде этого безмолвного стариковского горя будто занавес молчания упал — всхлипнула, заплакала в голос Линали, ей вторили другие женщины...

Старик, не глядя, шагнул вперед, чуть не натолкнулся на кого-то высокого, в экзорцистском плаще. Поднял голову — казалось, он разом состарился на добрый десяток лет, съежился, поник, резче сделались морщины, глубже запали глаза, беспомощно и безвольно опустились углы рта, — встретился взглядом с темными глазами экзорциста. Выражение лица у того было странным — будто он не верил в то, что услышал. Сходу и не поверишь, конечно.

Канда смотрел на старого Книжника сверху вниз, вернее, не на самого старика, а...

-Нет у меня больше ученика, — негромко произнес тот, обращаясь словно бы к одному Канде. Протянул ему то, что держал в руках, и ушел, не оглядываясь.

Перед ним расступались, за ним пошли — говорить ненужные и нелепые слова утешения. Так надо, так принято, никого нельзя оставлять наедине с его горем, хотя иногда эта забота — как нож острый!

Канда провел ладонью по жесткой ткани, будто погладил, — так, во всяком случае, показалось Аллену. Коснулся подкладки, пыльной — всё правильно, человек рассыпается в прах, и эта пыль... эта пыль... Аллен судорожно сглотнул. Канда зачем-то просунул пальцы в пропоротую дыру. Аккуратно свернул мундир и рубашку, положил на край стола, обернулся к Аллену.

-Еще что-нибудь осталось?

-Д-да, вот... — Аллен выложил поверх мундира такую знакомую бандану, повязку, перчатки. — Сапоги уж не потащил...

-Зря, — Канда взял в руки бандану, повертел, сложил.

-Все вещи... — Аллен не закончил фразу. Кремировать некого, так хоть...

-Я это возьму, — сказал Канда таким тоном, что спорить Аллен не посмел. Только удивился — не ожидал от старшего товарища по оружию этакой... сентиментальности. Хотя... Кто разберет, кем для него был погибший? Коллегой-экзорцистом, это-то понятно, но кроме того?

Аллен помнил, только одному человеку позволялось говорить всё, что взбредет в голову, не рискуя мгновенно с этой самой головой распроститься, дразнить Канду, да даже виснуть у него на плечах! Только одному — Аллен даже ревновал немного, сам не зная, кого к кому: как-то получалось, что если он отправлялся на задание с кем-то из них, то выходило — двое, а если они шли втроем, то получалось — двое и один, никак иначе. А теперь...

-Эй, Юу!.. — нерешительно окликнул Аллен.

Канда успел уже дойти до двери, но услышал. Остановился, помедлил немного, потом бросил через плечо:

-Уокер, запомни... Ты назвал меня по имени. В первый и последний раз. В следующий раз — убью. — И добавил бесстрастно: — Ты — не Лави.

Он вышел, оставив Аллена в растерянности.

2.

Он сидел на веранде небольшого придорожного кафе, мрачно разглядывая чаинки в стакане — они кружились, будто подхваченные водоворотом. Чай был жидкий, считай, один кипяток, но и на том спасибо. К нему полагался кусок колотого сахара, но его Канда прибрал — еще неизвестно, сколько придется идти, а припасов сейчас не купить. Да и денег у него в обрез...

Странно, что кафе до сих пор работает и вроде даже приносит какую-то прибыль... Хотя сюда заглядывают в основном военные — часть расквартирована в этом городке, — эти могут расплатиться и наличными, и частью своего пайка. Вот где хозяйка берет продукты — другой вопрос. Видно, спекулянты доставляют, но это всё совершенно его не касается...

На веранде сидело всего еще двое или трое посетителей — все солдаты или младшие офицеры с местными девушками. Последним деваться некуда: заезжий кавалер хоть чаем напоит с твердокаменными бисквитами, а дома, скорее всего, и хлеба-то нет, вот и сидят они, мерзнут на стылом весеннем ветру в плохоньких пальтишках (это не солдатское добротное сукно), вымученно улыбаются, но не уходят... Одна только смеется искренне — она стоит на улице напротив кафе со своим кавалером, тот говорит ей что-то, по-видимому, очень забавное — девица заливается смехом. Ее парень, высокий молодой человек с повязкой военного корреспондента на рукаве, тоже посмеивается, встряхивает головой, отбрасывая с лица длинную, чуть не до кончика носа, темную челку. Оба ведут себя так непринужденно, будто никто на них не смотрит, — а ведь наблюдают, как пить дать! И местные тетушки, и другие девицы, да и военные тоже поглядывают...

Наконец, бесплатное представление закончилось: парочка, поворковав еще пару минут, разошлась в разные стороны. Девица, привстав на цыпочки, чмокнула военкора в щеку — тот вовремя повернул голову, и поцелуй пришелся в губы, — сказала что-то с веселым возмущением, но тот, обняв ее за талию, поцеловал еще раз, и девица перестала сердиться. Еще послала несколько воздушных поцелуев, удаляясь по улочке танцующей походкой! Военкор проводил ее взглядом, потом нахобучил кепи и направился на веранду. Видимо, он жил здесь: хозяйка сдавала комнаты на верхнем этаже, это давало дополнительный доход — не лишняя вещь по нынешним временам.

На мужчину никто не смотрел, всех больше интересовала девушка. Только Канда остановился на нем взглядом — не на что было больше смотреть, танец чаинок в стакане опостылел, парочки наводили тоску, — а потому увидел, как мгновенно изменилось лицо военкора. Будто меловая надпись под влажной губкой, исчезла улыбка, выражение лица из беззаботно-счастливого сделалось собранным, сосредоточенным... Тень от козырька кепи и темная челка не давали разобрать большего, на виду, считай, оставалась только нижняя половина лица — решительный подбородок, сжатые в тонкую линию губы, — но этого было достаточно. Похоже, этот человек был мастером притворства: девушка не почувствовала фальши, смеялась она искренне, в этом Канда готов был поклясться, — а теперь просто скинул маску ловеласа.

Военкор прошел на расстоянии вытянутой руки от него, не обратив внимания — Канда сидел в тени, не любил он быть на виду, — задержался у соседнего столика, наверно, увидел знакомого. Шаг у него был очень легкий, будто скользящий; впрочем, он же гражданский, а не солдат.

Он отправился было дальше, но...

Поворот головы. Движение руки, поправляющей кобуру на бедре. Походка. Осанка.

-Лави, — негромко произнес Канда и увидел, как окаменела широкая спина...

3.

-Как ты догадался?

Повисло молчание.

-Ладно, — тот, кто когда-то носил имя Лави, сидел напротив, закинув ногу на ногу. Расслабленная, спокойная поза, только вот кончики пальцев сомкнуты на колене, а взгляд собран, сосредоточен: человек пытается понять, не грозит ли ему опасность, а если грозит, то какая именно. — Тогда зайдем с другого конца. Как ты меня узнал?

Канда нехотя пожал плечами. Сложно было объяснить, что для него чей-то образ — не просто лицо и голос, это всё вместе: и привычки, и манера двигаться, и даже запах. Внешность можно изменить, но куда сложнее справиться с походкой и жестами.

-Узнал, — коротко ответил он. Они сидели в комнате Книжника — попросторнее, чем у Канды, она выходила окнами на улицу. Удобно для побега, случись что. Наверно, по этому принципу и выбирал. — И что?

-Да ничего, — тот отвел взгляд. — Просто чтобы меня признать, ты должен был быть уверен, что я жив. Иначе бы просто подумал — вот, мол, как похож. Не знаю уж, чем именно... Отсюда мой первый вопрос — как ты догадался, что я не погиб?

Канда внимательно посмотрел на него. Вряд ли кто узнал бы теперь младшего Книжника просто так. И дело не в темных волосах— минус яркая примета, — не в другой прическе, не в повзрослевшем лице... Выражение другое. Другой человек. Не прежний Лави.

Впрочем, он этого ожидал, вот только не знал теперь, как говорить с этим, иным, чужим человеком. Впрочем, что за вопрос? Так и говорить — как с чужим.

-Всё просто, — произнес Канда. — Ты хорошо рассчитал. Если бы ты действительно погиб вот так, следов бы не осталось. Одежда да горстка пыли. Только это был не тот мундир, в котором ты ушел. Это был тот, который ты якобы доконал на предыдущем задании. — Во взгляде Книжника читалось сдержанное любопытство. Канда продолжил: — Я прекрасно помню ту рванину — у тебя еще застежка оторвалась некстати, помню, как ты ее пришивал и матерился. Хорошо пришил, крепко, и стежки у тебя характерные, крупные. — Он сделал паузу, ожидая скептического возражения, но не дождался. Договорил: — И еще — мундир не просто порван. Он сперва надрезан чем-то, ножом, скорее всего, а потом уже разодран, ткань-то прочная. Кровь... может, и твоя. Но вот пыль — обычная, дорожная. После умерших от яда акума остается совсем другая. Мундир, скорее всего, ты спрятал на себе. Штаны мог надеть прямо на другие — переодеваться тебе было некогда. Остальные вещи... мелочи, бросить не жалко было. А вот сапоги... босиком уходил?

-Босиком... — криво усмехнулся тот. — Хорошо, лето было, тепло. Всё равно ноги сбил. Тебе бы в Книжники податься, Юу. С такой-то наблюдательностью...

-Зачем ты это сделал? — просто спросил Канда.

-Я не мог уйти иначе, — взгляд холодный и спокойный, не такой, как прежде.

-А надо было?

-Да, — темная челка скрыла зрячий глаз, теперь не разобрать выражения лица. — Мы слишком прочно увязли. Ясно было, нам пора, а старик все медлил. Когда я понял, что он уже не сможет уйти, было уже слишком поздно. — Усмешка, кривая и невеселая. — Он все бранил меня за привязанность к отдельным людям, а сам привязался ко всему Ордену. Не захотел его покидать.

-А ты, значит, захотел.

-Да, — в глаза он смотреть не боится, не чувствует себя виноватым. — Книжник — не пушечное мясо. Мы не должны были вмешиваться, а вмешались. И несколько раз едва не погибли. Случись так — с нами бы погибли и все наши знания, и чего ради тогда всё это?

-Почему просто не уйти? — спросил Канда.

-Как — просто? — Книжник недобро сощурился. — Помахать ручкой на прощанье и сказать, мол, пока, ребята, продолжайте воевать, а у меня другие дела? — усмешка сделалась злой. — Я, может, и дрянь, но даже мне не хотелось бы, чтобы меня почитали предателем.

-Предпочел сбежать.

-Ну да, — кивнул он. — Всё равно об этом никто не узнал. Вот ты только догадался, но ведь не сказал никому.

-Старик, думаю, тоже догадался... — сказал Канда, припомнив слова Книжника.

-Я говорил с ним об уходе несколько раз. Еще бы он не сообразил... — Книжник отвернулся. — Но он хотя бы понял. Никто из вас...

-Ты даже не попытался.

-Я слишком хорошо вас изучил, — улыбнулся тот, кого когда-то звали Лави, и Канде почудилась горечь в этой улыбке. — Не поняли бы. И не простили.

-Приятнее думать, что тебя вспоминают, как павшего героя?

-Не так противно, — бросил Книжник. — Ты всё узнал, что хотел? Тогда уходи.

Вот так просто. "Уходи". И ничего не возразишь, не скажешь, мол, мы с тобой пуд соли вместе съели, мы кровь проливали, мы столько перемешали этой крови, что давно можем считаться братьями, мы пережили такое, что никому и не снилось... Не скажешь, потому что это не имеет никакого значения для взрослого мужчины, который сидит напротив. Потому что для него это — воспоминания, записанные для истории факты, не более того.

-Тебе вроде нравилось быть с нами, — произнес он все-таки. — Разве нет?

-Не знаю, — Книжник поднялся, отошел к окну, остановился, опираясь о подоконник. — Может быть.

-Что значит — может быть? — может, Канда и не слишком умен, но в упорстве ему не откажешь, и он привык добиваться ответа.

И Книжник прекрасно это знает.

-Пойми, я сейчас не Лави, — устало проговорил он, будто объяснял прописную истину неразумному младенцу. — Ту маску я снял, когда ушел из Ордена. Я помню, что... да, мне-тогдашнему было там неплохо. Но снова стать тем же Лави я уже не смогу. Не надейся.

-Я и не надеюсь, — Канда поднялся, взглянул на Книжника.

Да, Книжника. Теперь он даже в мыслях избегал называть его Лави, потому что это было неправильно. Лави остался там, в Ордене, в воспоминаниях двенадцатилетней давности, в сражениях и спорах, в дурацких шутках и спокойном молчании. Тень. Маска. Лави.