Без названия

1.

Я иду по коридорам управления. Уже поздно, все спят. Люблю это время: в коридорах никого нет, тихо. Поэтому и задерживаюсь на тренировках подолгу — так больше вероятность никого не встретить по пути к себе.

Слышу какой-то звук впереди, за поворотом. Будто бы упало что-то тяжелое. Заворачиваю за угол и вижу ученика Книжника. Он совсем недавно появился в Ордене, со своим учителем вместе. Зовут его Лави, он мой ровесник.

Левой рукой он прижимает к груди несколько толстых книг. Еще одна, раскрытая, лежит на полу, переплетом кверху. Наверно, я слышал, как она упала. Правая рука у Лави на перевязи, лицо в ссадинах — он только вчера вернулся с первого задания. Неудачного, конечно. Я видел, как остальные его окружили. Расспрашивали, как обычно, сокрушались и поздравляли с боевым крещением. Лави отвечал, улыбался. Сам он и остальные считали, наверно, что улыбается он лихо и весело, а мне показалось — жалко и вымученно. Я хорошо знаю такое состояние: хочется только одного — забраться в нору и зализывать раны, а приходится храбриться и отвечать на дурацкие вопросы. Только меня-то никто ни о чем спрашивать не будет, а этот не умел отделываться от навязчивого внимания. Или не хотел, не знаю.

Он меня даже не замечает. Я тихо хожу, но не настолько уж. Да и таиться мне сейчас не от кого. Но — не замечает. Пытается подобрать книгу с пола. Толстые тома, прижатые к груди, расползаются, он придерживает их подбородком. Ясное дело — сейчас разроняет и все остальные. И как собирать будет одной рукой?

Это совсем не мое дело. Как один раз собрал, так и во второй соберет. Но я подхожу ближе и молча забираю у него книги.

У Лави рыжие волосы и зеленые глаза. Вернее, глаз только один — левый. Лицо бледное, осунувшееся. Усталое. Взгляд удивленный и настороженный. Он у него всегда такой — настороженный, то есть, — только никто на это не обращает внимания. Он здорово притворяется, но меня ему не обмануть. Я вижу, что он всегда готов шарахнуться от дружеского хлопка по плечу. И что улыбается он совсем не искренне. Но остальные ему верят. Они вообще легко всему верят, я давно понял. Это удобно: очень просто устроить так, чтобы к тебе никто не лез. Странно, что Лави не сделает так же, раз ему неприятно навязчивое внимание. Но он почему-то терпит... Впрочем, это уж точно не мое дело.

Молчим. Киваю на пол, подбери, мол, книгу. Он нагибается — спину не подставляет, пожелай я напасть, заметит. Я удивляюсь: чего же обо мне наговорили? Потом припоминаю — он со всеми так. Но опять же — никто не обращает внимания.

Прижимает толстый том к груди, смотрит на меня выжидающе. Подается вперед — забрать книги. Я делаю жест подбородком, дескать, шагай. Он медлит несколько секунд, а потом... Потом поворачивается ко мне спиной и идет по коридору. А я только хотел похвалить его за предусмотрительность! Хотя... Он все равно настороже. Поглядывает через плечо. Я близко не подхожу — сам не люблю, когда кто-то дышит мне в затылок, так с чего бы другим такое любить?

Так и идем до его комнаты. У двери он перехватывает увесистый том подмышку, выуживает ключ — тот висит на цепочке у него на шее. Кажется, до сих пор в управлении дверь запирал только я. Теперь нас двое таких.

В коридоре темновато, но он с первого раза попадает в замочную скважину. Левша? Нет, я видел, действует он в основном правой. Значит, владеет обеими.

Лави открывает дверь, приглашающе смотрит на меня. Вперед не пропускает, будто знает, что я не войду первым. Не люблю оставлять позади незнакомых людей.

Захожу, жду, пока он зажжет лампу. Это у него получается на удивление ловко — одной-то рукой! Осматриваюсь: книги положить некуда, все завалено бумагами и такими же томищами: и стол, и кровать, и подоконник. На пол если только?

-Куда? — коротко спрашиваю я. Лави понимает. Оглядывается, криво усмехается:

-Все равно...

Я отодвигаю с края стола кипу исписанных листов, пристраиваю свою ношу. Оборачиваюсь. Лави смотрит на меня в упор. Мне мало кто может смотреть в глаза, а он не отводит взгляда. Без дурацкой ухмылки лицо у него совсем взрослое.

Он все-таки опускает взгляд.

-Спасибо.

Я только пожимаю плечами, дескать, ерунда. Выхожу, не пожелав спокойной ночи. Во-первых, не в моих привычках, во-вторых, я же вижу, что он не собирается спать. Иначе на кой бы ему тащить к себе эти книжищи? Не знаю, чем занимаются Книжники, мне и неинтересно, но очевидное я заметить в состоянии.

Дверь за мной закрывается. Иду к себе. Размышляю. Странный парень. Одиночка, видно. Привык к этому. Так зачем терпит остальных? Почему не отошьет сразу? А, впрочем, это не моё дело. Я не лезу в дела других людей и взамен требую того же, и все об этом знают.

2.

Утро как утро. Они всегда такие, только и различий — ясное или пасмурное. Сегодня — ясное. На каменном полу лежат квадраты света, кружатся в солнечных лучах золотистые пылинки. Красиво. Такую красоту я понимаю. Мог бы остановиться и полюбоваться, но не стану: еще застанет кто-нибудь. Ненавижу дурацкие расспросы, а без них не обойтись, если меня увидят стоящим посреди коридора.

Прохожу дальше. Слышу голоса. Ну конечно, так называемые коллеги. И что их раздирает с утра пораньше? Лави тоже с ними, шутит, кривляется, все смеются. Мне не смешно: я видел его настоящее лицо и понимаю, что эта клоунада неспроста. Он так "врастает в коллектив". Ненавижу это выражение. Сам "врасти" не могу. И не хочу. Разве только уживаюсь, и то... Хорошо, что большую часть времени я провожу вне стен управления. Иначе было бы впору вешаться.

А Лави принимают в команду. Линали смеется до слез над его шутками. Она добрая девочка, ей немного надо, чтобы кого-то полюбить. Как друга и товарища, конечно. С Лави они уже лучшие друзья. Остальные близки к тому.

Ученика Книжника я не видел с той ночи. Меня не было в управлении больше недели, только вчера вернулся.

Перевязи уже нет, но правую руку Лави заметно бережет... Замечает меня, прерывает рассказ на полуслове. Остальные оборачиваются: кто здоровается, кто просто кивает. Я прохожу мимо, как обычно, не поворачивая головы. Не хочу быть с ними, в этой шумной толпе. Не хочу. И не могу.

Чувствую взгляд, чуть поворачиваю голову. Это смотрит Лави — пристально, но без любопытства. Смотрит так, будто что-то понимает. Я снова вижу настоящее лицо за этой придурковатой ухмылкой от уха до уха. И чуть наклоняю голову в знак приветствия. Не заметит никто, кроме того, кому этот жест предназначался. Он замечает и почему-то отшатывается назад, как от удара. Я чувствую — он растерян. Почему? Он ведь уже понял, что в Ордене собрались доброжелательные люди. Он постарался, и его хорошо приняли. Приняли бы даже и без стараний с его стороны. Как меня. Интересно, чего же ему успели обо мне порассказать? Выяснять не хочется. Да и какое мне дело до того, что подумает обо мне этот рыжий?..

А еще через неделю мне перепадает новое задание. Я рад и зол одновременно. Рад потому, что можно, наконец, уйти из управления и заняться делом. Зол от того, что мне навязали напарника. Почти всегда хожу один: так удобнее. Отвечаю только за самого себя. Не надо присматривать за каким-то идиотом и думать за двоих. Словом, идеальный вариант. Но иногда все-таки директор велит взять кого-то с собой, а приказ есть приказ.

Я даже не поинтересовался, кто со мной пойдет. Хорошо, если Линали, она хотя бы понимает, когда надо оставить меня в покое. Если не она — тогда какая разница?

У ворот меня ждал Лави. Я сразу почувствовал — ему отчего-то не по себе. Да и выглядел он странно: нахохлившийся какой-то, как воробей под дождем, зажатый. Похоже, ему и правда наплели небылиц. Тот же Питер, которому я дважды бил морду, хотя он старше меня на восемь лет и выше на голову, мог наговорить такого... Его я бил за дело, но Лави об этом знать неоткуда. А я ничего объяснять не собираюсь. Или сам поймет, или... не поймет. Это уже не мои проблемы.

За трое суток пути мы обменялись едва ли парой десятков слов. "Направо", "налево", "привал", "хворосту набери", "ты дежуришь первым", "разбуди", "возьми", "спасибо" — это уже Лави.

По дороге он молчит. Я удивляюсь: привык видеть его в управлении, привык, что рот у него не закрывается ни на минуту. А он молчит. Не спрашивает ни о чем, разве только маршрут один раз уточнил. Боится? Может быть. Или просто понимает, что не надо со мной разговаривать? Тоже может быть. Не спрашивать же. Да и какая разница?

А я слушаю тишину. Мы идем через лес: полной тишины тут, конечно, не бывает — птицы перекликаются, ветер шумит. Но здесь нет людей. Только Лави, но его присутствие мне не мешает, он не путается под ногами и молчит. И мне хорошо.

Как там самому Лави, мне неинтересно. Что понадобится — скажет. Идет чуть позади — и пусть идет. На привалах ловко разводит костер, если его очередь. Если нет — вынимает из вещмешка блокнот и что-то пишет убористым почерком. Или читает. Охота же таскать с собой такую тяжесть — книга весит, наверно, как все мои пожитки!

Я решаю, что это не самое худшее задание на моей памяти. Пусть с напарником, но напарник знает свое место. И помалкивает. И слушает меня. Постепенно я уверяюсь, что все не так уж плохо. С этим я поспешил...

Мы ночуем на постоялом дворе, там хорошо кормят, во всяком случае, после опостылевшей солонины и сухарей этот завтрак кажется царским. Я не люблю здешнюю кухню, но голод не тетка. Лави, похоже, совсем оголодал — просит добавки. Я не возражаю — деньги есть, такая трата нас не разорит.

Лучше бы я возразил. То, что дело неладно, становится ясно часа через два. Мы идем по лесной дороге, и Лави то и дело скрывается в кустах. Я слышу, как его рвёт: сперва остатками завтрака, потом уже одной желчью. Меня самого сильно мутит, но я, в отличие от Лави, в еде умерен, поэтому могу терпеть. К тому же меня скоро отпускает, в отличие от него: какой-то тухлятиной меня не пронять. А он все чаще наведывается в кусты, а нагоняет меня с трудом, хотя я иду совсем медленно. Лицо бледное до зелени, в испарине. Ему плохо, я вижу. Он часто сглатывает, дышит мелко и неровно, но не жалуется. Не просит остановиться.

Он в очередной раз исчезает в придорожных кустах. На это раз его нет слишком долго. Я останавливаюсь, жду, но он не появляется. Приходится возвращаться и искать.

Ищу я недолго: Лави далеко не ушел. Не смог. Я нахожу его в двух шагах от дороги. Он стоит на коленях, упираясь обеими руками в землю, низко свесив голову. Подняться даже не пытается, видно, ноги уже не держат. Рыжие волосы слиплись от пота, худая спина вздрагивает.

Услышав мои шаги — я иду, не таясь, — он приподнимает голову, смотрит на меня. Взгляд мутный, измученный. Немудрено...

Присаживаюсь рядом на корточки. От Лави кисло пахнет рвотой и страхом. Ничего, не сдохнет. От такого не умирают, хотя многие думают, что лучше бы им откинуться сразу и не мучиться.

-Извини...

Я не сразу соображаю, что этот хриплый шепот принадлежит Лави. Видя мой вопросительный взгляд, он добавляет:

-Я тебя... задерживаю...

Я ничего не отвечаю. Он в самом деле меня задерживает, но не так уж сильно. С кем другим я прошел бы вдвое меньше за это время, так что мы даже опережаем график.

Закидываю его руку себе на шею, поднимаю. Лави нетвердо держится на ногах, у него действительно нет сил, но все-таки идет. И еще пытается не виснуть на мне всей своей тяжестью. И не дышит в мою сторону. Он что думает, я девица, которую смущает запах блевотины?

Выяснять это я не стал. Нужно было дотащить Лави до какой-нибудь поляны и поискать воды — он уже выхлебал обе фляжки, но толку-то? Все равно обратно лезет. Это оказалось не так-то просто: Лави то и дело сгибает пополам, а как с этим бороться...

Ручей тут точно есть, я помнил. Наконец, набрел на него. Сбросил Лави в траву — не такой уж он был и тяжелый, — наполнил фляги. Развел костер: судя по всему, ночевать нам предстоит тут же, а я успел проголодаться.

Лави при виде еды снова меняется в лице, едва сознание не теряет. Похоже, отравился он сильнее, чем я предполагал.

Сижу, вспоминаю. Наконец, сообразил. Пошарил по поляне, по кустам, нашел кое-что. Закипятил в котелке. Запах мерзостный, но должно сработать.

-Пей.

Смотрит на меня снизу вверх, мокрые пряди липнут ко лбу, на бледной до зелени коже проступают веснушки. Интересно, дразнили его в детстве за рыжину и конопушки? А он в ответ дрался или плакал? Тьфу, глупости в голову лезут...

-Пей, говорю.

Мотает головой. Меняется в лице. Крупно сглатывает. Да, от этого запаха и здорового стошнит.

-Не отравлю, не бойся.

-Я не боюсь... — потрескавшиеся губы кривятся в жалкой усмешке.

-Тогда нос зажми и пей.

Судорожно, большими глотками, обжигаясь, выхлебывает мое варево. Дышит открытым ртом, прислушиваясь к себе — не скрутит ли снова? Постепенно расслабляется.

-Это что было?

Раз интерес во взгляде появился, значит, жить будет, заключаю я. Отвечаю неохотно:

-Травы разные. Им не сезон еще, но лучше, чем ничего.

-Какие? — допытывается Лави.

-Я не знаю названий, — мотаю я головой. Я правда не знаю. Отличаю по листьям, по цветам, по запаху. Мне все равно, как они называются, главное, что могу их разыскать. А название — какой в нем прок? Его в котелок не кинешь.

-Покажешь? — угадывает Лави мои мысли.

-Покажу, — соглашаюсь я, хотя вовсе не собирался этого делать. Но на его лице написано такое явное облегчение — как у любого, кого полдня выворачивало наизнанку, а потом вдруг отпустило, — что я не могу отказать.

В путь мы отправляемся только наутро, и то приходится сбавить шаг: Лави не поспевает за мной. Улыбается виновато, на этот раз искренне, и ему хватает ума ничего не говорить...

3.

-Канда.

-А?

-Я тебя не поблагодарил.

-И не надо.

Лави прорывает ближе к вечеру. Я так и думал, что слишком долго он молчать не сможет. Несколько дней — максимум. Угадал, как обычно.

-Но...

-Не надо.

У меня достаточно убедительный тон, чтобы заткнуть любого. Только не Лави. Я ошибся. Он меня не боится. А я не знаю, плохо это или хорошо. Сейчас, наверно, плохо: я не люблю, когда у меня зудят над ухом.

Лави умолкает ненадолго, но я все время чувствую его взгляд. Он меня изучает — не исподтишка, прямо, открыто. Дает мне понять, что я его чем-то интересую. Ну, Книжников много чего интересует, я уже понял. Наверно, отдельно взятый экзорцист тоже сойдет.

-Канда...

Молчу. Если не отвечать, рано или поздно уймется.

-Тогда в коридоре... почему ты подошел?

Молчу. А правда, почему? Сам не знаю.

-Чтобы ты не попортил библиотечные книги.

-Врешь.

Взгляд — прямой. В упор. Я говорил, мне мало кто может смотреть в глаза. Лави — может.

-Плевать тебе на библиотеку и на книги. Так почему?..

-Захотелось.

Лави смеется, коротко и невесело. Я никак не могу взять в толк, откуда в моем ровеснике такое... такое... Я не могу придумать слово. Просто чувствую.