День 21 мая 1942 года клонился к вечеру. Капитан-лейтенант Александр Борисович Тухов, глядя на низкие, напитанные влагой сплошные облака, более подходящие ноябрьской Балтике и совсем не характерные для Чёрного моря в конце весны, поёжившись от стылой сырости, приказал выключить радиолокатор. Аппаратура, бывшая в непрерывной работе с самого начала войны, требовала обслуживания. Командир БЧ-7, лейтенант Заславский, всего лишь год назад бывший ленинградским студентом и распределённый при призыве "по профилю", начавший переживать за вверенное ему хозяйство едва ли не с первого дня похода, успел уже осточертеть капитану корабля до колик своими просьбами дать ему передышку. Ещё бы! В мирное время не было случая, чтобы радар единственного в советском ВМФ лидера включали больше чем на час-полтора, а на текущий, военный момент, рекорд был перекрыт раз в сто. Конечно, оставаться слепым Тухову не хотелось, но железо не люди, ему не объяснишь, что надо потерпеть. Да и погода... Разведчики-противолодочники ЧФ прекратили полёты ещё до полудня, оставив морякам самим контролировать море. В такое ненастье налёта на Севастополь, да ещё с самого "тихого", босфорского направления, можно было не ожидать.

Надводные корабли противника, получив урок от торпедоносцев-бомбардировщиков, не рисковали выходить из под прибрежного истребительного "зонтика". Встреча с ними в центре Чёрного моря казалась маловероятной. Оставалась угроза из-под воды. Прошлой ночью радар засёк малоразмерную цель, идущую курсом к берегам Крыма, но подкрасться к субмарине и неожиданно её атаковать не удалось. Она погрузилась задолго до подхода лидера, каким-то непостижимым образом "учуяв" приближение охотника. Проведя поиск с помощью акустики, Тухов установил контакт, но при выходе на позицию атаки гидролокатор вдруг потерял цель. Застопорив машины, советский корабль замер, как мышкующая лисица, готовый атаковать, как только противник себя проявит. И точно, через некоторое время издалека послышался шум винтов уходящей подлодки. Снова выход в атаку и опять, при сокращении дистанции, цель исчезла. Тухов, для очистки совести, отстрелялся из РБУ по исчисленным координатам и передал на берег рапорт о контакте. Так капитан-лейтенант на личном опыте убедился, что глубина погружения "немок" значительно превосходит те сто метров на которые были рассчитаны и поисковые гидролокаторы и противолодочное оружие советского ВМФ. Это неприятное открытие в противолодочной бригаде ЧФ сделали в самые первые дни войны, когда противник пытался извлечь максимальную выгоду из того, что привычки и обычаи мирного времени были ещё сильны. Флот приспособился, став проводить конвои под прикрытием катеров МО по мелководью. Потеряв от бомб катерников две субмарины, противник отступил, оставив советские коммуникации на время в покое. В открытом же море дозоры противолодочной бригады ЧФ, флагманом которой и являлся корабль Тухова, уничтожили лишь одну лодку и она, судя по всплывшему мусору, была итальянской. На такую удачу командир самого несчастного во всём ВМФ корабля даже не надеялся, потому, тяжело вздохнув, уступил настойчивости лейтенанта Заславского и, сдав командование старпому, покинул мостик.

Александру Борисовичу не везло. Уже давно, с того самого тридцать восьмого года, когда он, будучи командиром ОХВР проворонил атаку пловцов-водолазов, условно подорвавших прямо в главной базе ЧФ "Парижанку" и только что вошедшие в строй авианосцы "Александр Невский", "Азов" и "Грозный". О каких-либо учениях никто никого не предупреждал, флот стоял на ушах, готовясь к прибытию наркома, и тут на тебе! Флагман флота второго ранга, будущий адмирал, как раз и вылетел из Москвы, чтобы посмотреть на работу новообразованного спецподразделения флота и остался очень недоволен несением службы в Севастополе. Но пуще всего он взбеленился, когда Тухов, оправдываясь, брякнул, что никто не мог предполагать такой атаки в мирное время. Кузнецов, воспоминания которого о "Красном Кавказе" были совсем свежи в памяти, вышел из себя и пообещал каплею, что тот вечно будет командовать лишь самым никчёмным корытом, которое найдётся во флоте, таким, что, в случае войны, враг при встрече даже побрезгует его утопить, чтобы команда посудины страдала и мучилась как можно дольше.

Получив под своё начало 400-тонный тральщик "Джалита", который и в лучшие свои годы мог развить едва семь узлов, моментально переклассифицированный в опытовое судно и отправленный в распоряжение минно-торпедной станции, Тухов, навечно застрявший в капитан-лейтенантах, думал, что хуже и быть не может. Но спустя три года нудной, неблагодарной службы он получил новое назначение от которого сразу же захотелось влезть в петлю, потому, что при попытке увольнения с флота ему пообещали такую сладкую жизнь, по сравнению с которой все круги Дантова ада покажутся лёгким развлечением. Оставалось только надеяться, что полученные на МТС детальные знания обо всех образцах советских торпед, пополнившие копилку профессиональных знаний, пригодятся на новом месте.

Корабль, капитаном которого Александр Борисович стал в сентябре 1941 года, оставлял двоякое впечатление. Внешне красивый, стремительный, он не создавал ощущения лёгкости, столь характерное для одноклассников. Наоборот, в нём ощущалась некая основательность, прочность и нешуточная мощь. Обладая близкими размерами, он смотрелся среди эсминцев как линкор среди крейсеров, резко выделяясь и приковывая к себе внимание. Оснащённый мощнейшим для своих размеров вооружением и даже кое-каким бронированием, лидер не вписывался ни в какие концепции ВМФ, а главное имел имя, сразу делавшее его отверженным в Советском флоте. Какой садист назвал его "Преображение Господне", якобы в честь одного из первых черноморских линкоров, ходивших в бой под флагом Ушакова?! Он хоть мог себе представить каково будет команде корабля?! Ведь этот "пережиток" был своим именем просто обречён быть вечно "отстающим"! Впрочем, чьих это рук дело, капитан-лейтенант Тухов если и не знал точно, то подозревал. И это не добавляло ему любви к некому товарищу Любимову.

Действительно, Семён Петрович Любимов сыграл не последнюю роль в том, что лидер "Преображение" вообще был построен. Пойдя на поводу у своего товарища-соратника, главного конструктора КБ Мелитопольского завода Киреева, который испытывал трудности с реализацией своих "бочонков", которые некуда было сплавлять, кроме как в Военно-Морской флот, он озадачил подчинённое ему кораблестроительное КБ проектированием чисто дизельного эскадренного миноносца. ВМФ считал такую силовую установку слишком дорогой, допуская на советских эсминцах, выросших из проекта 1, не более одного "дизельного" вала, имея на двух других обычную КТУ. Экономия веса одного котельного отделения позволила подтянуть советские ЭМ на "мировой" уровень, вооружив их шестью стотридцатками в трёх башнях, восемью торпедными трубами и тремя 37-миллиметровыми зенитными установками с внешним силовым приводом, дававшими вкупе 1800 выстрелов в минуту, не считая более мелких 25-миллиметровок. Вместе с тем, такой подход позволял экономить моторесурс дизелей, используя их лишь в дальних походах, которые были весьма редки, да во время войны. Поэтому в наркомате ВМФ, едва выслушав, сразу заявили, что финансировать работы по проекту не будут.

Но, если гора не идёт к Магомету, то... Любимов нашёл деньги на проект там, где никто и не думал искать. Более того, считалось, что этот источник вычерпан досуха. Где взять много денег капитану госбезопасности? Конечно же у попов! Суть переговоров с служителями культа не осталась в тайне от людей с холодной головой и горячим сердцем, но тезис о том, что коммунизм — наука, а православие — Вера, и ей более угрожают западные ереси, насаждаемые завоевателями, о которых Любимов был мастак рассказывать страшные истории, нашёл понимание и в Церкви и в НКВД. По приходам был начат сбор средств и люди, на благое дело и добровольно, понесли то, что не удалось отнять за все годы Советской власти силой. Хоть и не было ещё никакой войны, но сгущающиеся над Россией тучи побуждали, как во времена Минина снимать с себя последнюю рубашку не только ради того, чтобы построить какой-то корабль, но показать, что жива Вера, что не одна лишь партия большевиков печётся об общей судьбе.

Происходящее не замечали ровно до тех пор, пока 19 августа 1939 года, на Яблочный Спас, корабль не был заложен и окрещён. И грянула буря. Газетные статьи пылали праведным гневом, на партсобраниях произносились пылкие речи с требованиями запретить, осудить и наказать всех причастных. Но Любимов, опирающийся на поддержку не только коммунистов, но и огромного большинства беспартийных сказал, как отрезал:

— Хватит уже переименовывать! Мы имеем дело не с наследием царизма, а с общим делом точно таких же советских граждан, как и члены партии большевиков! Недовольным предлагаю скинуться хоть по червонцу, построить что-нибудь дельное и назвать, как заблагорассудится. Готов поддержать и лично поучаствовать, как и в строительстве "Преображения". Коммунистам не к лицу уподобляться буржуям и присваивать себе хоть в каком-нибудь виде результаты чужого труда!

"Критики" вынуждены были замолчать и противостояние перешло в конструктивную плоскость. Партия, чтобы утереть нос "несознательным", также объявила добровольный сбор средств, замахнувшись, ни много, ни мало, на самый-самый в мире линкор.

Страсти кипели, а корабль строился и через два с небольшим года, приняв на себя команду, вышел на испытания. А ещё через пару месяцев, успешно их выдержав, был зачислен в списки ВМФ СССР. Поскольку флот с самого начала устранился от дела, товарищ Любимов посчитал себя не обязанным исполнять приказы ещё прошлого наркома, флагмана первого ранга Кожанова, об использовании только выпускаемых серийно образцов вооружения и, подключив все подчинённые ему КБ, использовав все связи, поставил задачу впихнуть в проект всё самое-самое лучшее и перспективное. "Шарашка" в Крестах "начала плясать" всё от того же корпуса проекта 1, установив в него новейшую трёхвальную силовую установку с зубчато-гидравлической передачей, позволившую "отыграть" пять процентов КПД по сравнению с прежней, чисто гидравлической, установленной на авианосцах. В её состав входило шесть дизелей КД, три маршевых по одиннадцать тысяч лошадиных сил и три форсажных, по шестнадцать с половиной тысяч лошадиных сил каждый. Общая мощность на валах составила, таким образом, почти 75 тысяч "килокобыл", что, казалось бы, позволяло надеяться на неплохую скорость. На деле же, из-за того, что экономия веса и объёмов машин была употреблена на усиление вооружения, всё вышло иначе. Чтобы сохранить приемлемую остойчивость при размещении дополнительных масс на верхней палубе при "облегчении" ниже ватерлинии, пришлось расширять корпус. Водоизмещение росло и соблазняло усилить вооружение ещё больше. В итоге на испытаниях "Преображение" едва-едва достиг тридцати пяти узлов.

Зато он нёс на себе восемь торпедных труб. Вроде бы немного, если не знать, что они были 65-сантиметровго калибра. Чтобы их разместить на палубе, оставив на ней достаточно свободной площади для технологических люков, через которые производилась замена дизелей, от полноповоротных платформ пришлось отказаться. Двухтрубные аппараты устанавливались как на катерах, вдоль бортов, и, направленные вперёд, могли поворачиваться только на фиксированный угол, обеспечивающий безопасный выстрел. "Задрапированные" фальшбортом и укрытые сверху лёгким настилом, они не бросались в глаза. Со стороны казалось, будто корабль совершенно не нёс торпед, просто его полубак продолжался до самой кормовой возвышенной зенитной установки. Под стать аппаратам были и новейшие торпеды, принятые на вооружение вместе со своим первым носителем. Благодаря кислородной турбине, работающей с использованием забортной воды, они могли на пятидесяти узлах преодолеть двадцать пять миль, что было более чем достаточно, чтобы поразить цель на предельных дальностях артиллерийского огня линкоров. А чтобы в неё попасть, самодвижущиеся мины оснащались приборами наведения по кильватерному следу, срочности, кратности и маневрирования. После пуска они могли совершать до двух запрограммированных поворотов на угол до девяноста градусов, первый непосредственно после выстрела, а второй через заданный промежуток времени. Эта хитрость позволяла поражать даже цель, идущую встречным курсом. Безусловно, это была самая "умная" торпеда из всех своих современниц, не только сама наводящаяся на цель, но и поражающая, с высокой долей вероятности, выбранную из множества. Даже её неконтактный взрыватель мог до семи раз срабатывать вхолостую, чтобы уничтожить восьмой корабль в кильватерной колонне. Мощи же боеголовки с лихвой хватало, чтобы утопить самый крупный линкор.

Под стать торпедам была и артиллерия. Система управления огнём с одним КДП главного калибра заимствовалась у крейсеров проекта 26бис, превосходя по своим возможностям упрощённые, серийно устанавливаемые на эсминцах. И управляла она аж двенадцатью стволами 130-миллиметрового калибра. Пушки Б-7 спаривались вертикально в одной люльке и две такие спарки составляли вооружение каждой башни. Соответственно были расширены и артпогреба. Такое решение было обусловлено желанием повысить плотность зенитного огня. Поскольку установки были не стабилизированы и скорострельность лимитировалась периодом качки, увеличение количества стволов было единственным решением. При этом четырёхорудийная башня, по сравнению со стандартной, потяжелела всего на десять процентов. Но, как бы ни мала была эта величина, размещать главный калибр линейно-возвышенно побоялись, вторая башня на носу устанавливалась на одном уровне с первой, глядя стволами ей "в затылок", третья ставилась на корме.

Над главным калибром, в диаметральной плоскости возвышенно, со своей собственной СУО, размещался первый зенитный. Изначально предполагалось, что это будут 37-миллиметровки, но при рассмотрении вариантов в работе у Таубина нашлась трёхствольная 57-миллиметровка с внешним приводом под патрон в переобжатой гильзе дивизионной пушки и стали ориентироваться на неё, а потом и вовсе перешли на стандартный сухопутный 76-миллиметровый патрон. Разрывной снаряд или шрапнель с дистанционной трубкой сулили, несмотря на худшие баллистические данные, большую вероятность поражения на высотах до четырёх километров. А неважную баллистику решили компенсировать с помощью стабилизированной системы управления огнём, которая прежде на дизель-гатлингах любого калибра просто не устанавливалась. Теперь наводчикам надо было лишь совместить риски со стрелками директора и выстрелы следовали автоматически. Конструкторам-артиллеристам пришлось не только пересчитать пушку под новый-старый боеприпас, создать систему установки трубок непосредственно в механизмах орудия на подаче в патронник, для чего была даже спроектирована специальная кассета в которой снаряды располагались строго единообразно, но и модернизировать саму трубку и снаряд. Зато теперь пушка, имевшая техническую скорострельность в 225 выстрелов в минуту, буквально засеивала небо поражающими элементами в виде напёрстков с запрессованным внутрь термитом, по 260 штук в снаряде вместо пуль, не оставляя летунам, попавшим в прицел, никаких шансов. Тем не менее, памятуя о том, что лучшее — враг хорошего, на "Преображении" сохранили, по бокам от дымовой трубы побортно, два, ставших уже привычными, спаренных 37-миллиметровых автомата с вращающимися блоками стволов. Дополняли комплект четыре шестиствольных 25-миллиметровки ближнего рубежа.

12345

↓ Содержание ↓