Страница произведения
Войти
Зарегистрироваться
Страница произведения

Право первородства - общий файл


Опубликован:
23.03.2012 — 12.10.2012
 
↓ Содержание ↓
 
 
 

Право первородства - общий файл


Право первородства

Пролог

Отдаленный крик прорезал живую тишину терема, словно нож вошел в плоть, — и оборвался в тишине уже умершей. Только гулкое эхо, подобное агонии, разгуливало по каменным коридорам, вскользь задевая стены и просовывая холодные пальцы под запертые двери спален.

Человек вскочил с постели, будто действительно ощутил безжизненное прикосновение. Все волоски на теле встали дыбом, руки лихорадочно нащупали огниво и принялись неловко, неумело высекать искры. Сквозь распахнутые ставни тянуло сыростью, но не проникал ни единый луч света: новолуние, время хозяйки-тьмы.

Наконец вспыхнул крошечный лепесток пламени. Свеча озарила молодое лицо с темными испуганными глазами, маленькую низкую комнату, грубую деревянную кровать да резной сундук с глиняным кувшином воды. Забранное решеткой стрельчатое окно осталось колодезным провалом мрака.

Юноша выхватил из-под соломенного тюфяка меч, отшвырнул ножны. Но из мертвого коридора никто не спешил нападать. Несколько минут он колебался, потом бросил клинок на постель и начал торопливо натягивать штаны.

Ночная тревога не стала неожиданной. Но когда то, чего больше всего опасаешься, наконец, происходит, оно потрясает сильнее, чем любая случайность, бьет по напряженным нервам, сжимает грудь железными клешнями, не дает перевести дух. Ведь сразу выясняется — ты совсем, совсем не готов, и, слушая об угрозе, втайне надеялся: пронесет. Мысли бестолково мечутся, мучительно понимаешь: что-то надо делать. Но что, что?

Безмолвие за дверью лопнуло, рассыпалось десятками встревоженных голосов, шагов, звоном металла. Парень откинул засов — и в горницу ворвался хаос, пахнущий страхом.

— Там, там, на лестнице! Везде кровь... — по коридору бежала простоволосая служанка в одной сорочке. Безумие металось по искаженным чертам.

Из соседней комнаты выскочил дружинник, неузнаваемый и голый без привычных, словно вторая кожа, доспехов. Шлепая босыми ногами по некрашеному дереву пола и потрясая мечом, он канул в темноту.

Парень сунулся было следом, замер в нерешительности: ни зги не видно. Вернулся за свечой. Но выйти уже не пришлось: дверь с жутким, как показалось, неестественным лязганьем захлопнулась за спиной.

Он медленно обернулся. И облегченно выдохнул.

— Госпожа! Что происходит?

Кроме него в крошечной спальне находились двое: высокая черноволосая девушка в свободном домашнем платье и коренастый мужчина средних лет, успевший лишь набросить плащ на исподнее.

— Присматривай за входом, Лаврентий, — девушка повелительно махнула факелом, который держала над головой.

Ее спутник поспешно отвернулся и заложил засов. Скрытое плечом боярина, что-то засветилось, по воздуху пробежали искры. От низкого, на грани восприятия звука заложило уши.

— Да, — тихо проговорила гостья, — это он. Явился прямо в сокровищницу, разорвав магические замки и презрев наши сильнейшие заклятия. Он. Неодим.

Девушка дрожала, но не от страха. Они знакомы всего несколько месяцев, но за это время юноша успел понять: княжна Мелания не умеет бояться. Зато она умеет принимать решения. В глубоких черных глазах горела ярость, смешанная с ясным осознанием правильности своего выбора. Невольно парень почувствовал пробежавший между лопаток мороз. Нечто неумолимо, как ледяная лавина, надвигалось на него.

— Что же делать?

— Ты немедленно возвращаешься домой.

— Ради Творца, ведь Неодим охотится не за мной! — взмолился он.

— Нет.

В пространстве повисло молчание, пробирающее холодом до костей. Чадящее пламя факела тщетно сражалось с промозглым сумраком.

— Он пришел вот за этим.

Узкая ладонь разжалась, и два взгляда впились в небольшой гладкий камень, вроде окатанной речной гальки. Прожилки слюды тускло поблескивали — и больше в нем не виделось ничего примечательного. Но юноша не заблуждался. Ни один самоцвет, ни одна глыба никогда не была ценнее, опаснее, чем этот невзрачный кусок породы.

— Средоточие!

— Ты возьмешь его с собой.

Он изумленно вздрогнул:

— Что? Но как... Ты понимаешь, что говоришь, княжна? Ведь это...

— Нет времени объяснять и убеждать. Возможно, истекают последние минуты свободы Княжества — если мы промедлим. Средоточие не должно попасть в руки Неодима. И нет для него тайника надежнее, чем твой дом.

— А вдруг колдун пойдет за мной?

— Не сможет. Если ты будешь следовать всем условиям, о которых я говорила.

— Но как же вы без Средоточия?

По бледному лицу Мелании пробежала горькая улыбка.

— Нам придется непросто. Однако не беспокойся о нас. Рано или поздно, застывшая капля крови Творца вернется, и время возобновит привычный бег.

— Ты уверена?

Только одно мгновение длилась пауза перед тем, как княжна твердо ответила:

— Да.

Юноша не мог представить, что чувствовала девушка, произнося, быть может, свое последнее заклинание. На ее лице отражалась только сосредоточенность. Сейчас Мелания не имела права на ошибку.

Врата распахнулись неожиданно: там, где только что темнело окно, открылся мерцающий жемчужно-белыми сводами коридор. Издалека, с другого конца, примчался стылый ветер со знакомой примесью дыма. Оказывается, он прежде и не замечал, что воздух в Княжестве пахнет иначе, чем дома.

Внезапно входная дверь сотряслась от мощного удара.

— Скорее! — выкрикнул Лаврентий. — Долго мне не продержаться. Надо отсечь Центр магии — тогда мы сможем...

Мелания не дала дослушать. Камень оказался в руке юноши — и девушка мгновенно втолкнула его во Врата.

Дубовые доски за спиной боярина разлетелись в мелкую щепу.

В проеме возник грозный серебряный силуэт. Мятежник шагнул в разоренную спальню, и парень не сдержал любопытства: обернулся. Каков тот, кого не сумел — или не успел — остановить сам князь?

Наверное, колдун был еще молод. По липнущим ко лбу волосам, короткой бороде на кольчугу стекала кровь, но Неодим не обращал на нее внимания. Тяжелые капли срывались с кончика обнаженного меча, которым он встретил удар Лаврентия. Глаза под сдвинутыми бровями сверкали ненавистью и превосходством: победа близка. Вот оно — то, чего жаждал столько лет, осталось сделать всего шаг.

— Иди же! — крикнула княжна Мелания, бросая во Врата последний поток магии.

Уже через сходящиеся створки парень видел, как торжество на лице Неодима сменилось недоумением, а потом и ужасом. Как сквозь разбитые двери ворвались вооруженные воины, заломили руки княжны и ее спутника. Как колдун бросился к быстро сужающемуся отверстию и бессильно, страшно, отчаянно заревел, как дикий зверь.

Тьма поглотила оставшийся за гранью мир.

Глава I

Легенды говорят — было так

Свирепый ветер вольно гулял по жухлому лугу, вздымая грязно-желтые вихри песка и иссушенной палящим жнивеньским зноем травы, швырял их в лицо одинокому всаднику. Вороной ронял наземь хлопья пены, с изорванных шпорами боков капала темная кровь. Верный конь с тоской обиды косился на хозяина, но острое железо вновь впивалось в плоть, и, всхрапывая от боли, жеребец вновь ускорял бег.

Всадник не замечал страданий доброго коня, верой и правдой служившего в нужде, спасавшего в кровавой сече. То, что влекло его на полночь, за уходящей к окоему тяжелой свинцово-серой тучей, уже стало сильнее верности другу, сильнее самой жизни.

Всадник был смугл, кареглаз, широкоплеч. Лицо же его искажало такое смертное отчаяние и ярость, что на выжженном лугу, в пучине разгулявшейся бури, он казался черным демоном ночи. И та же черная ночь царила в душе.

Владислав изо всех сил погонял коня, не отводя глаз от сгустка тьмы. Тот полз, казалось, по самой земле и задевал не только вершины одиноких деревьев, но и высокие сухие стебли бурьяна, что безвольно раскачивались над лугом, словно толпа неприкаянных мертвецов. Длинные черные волосы конника, привычные к шлему, свободно развевались на ветру за спиной — шлем он давно потерял. Как и верный булатный меч, и прочный щит с родным гербом. Не поможет крепкая сталь в битве с врагом, которого преследует Владислав. Единственное оружие, которое сжимает в руке изо всех сил, с виду напоминает обыкновенный, совсем небольшой камешек-голыш, каких немало валяется по берегам быстрых ручьев Княжества.

Не жалел коня Владислав, да и себя не жалел. Горькая пустота леденила душу, лишь одна мысль билась в голове — не отстать от стремительно несущейся тучи, догнать — а там будь, что будет. Не было уж у него надежды на победу — на что может рассчитывать смертный, выступая, верно, против самого беса? И скакал вслед лишь потому, что не видел другого пути для себя. Зажатый в кулаке камешек, Отцовский Амулет, в чьей чудодейственной силе он нередко убеждался, на сей раз вряд ли спасет.

Тот, кто явился в Княжество, оказался куда сильнее Владислава и люто ненавидел его Отца.

Для людей Владислав был князем — ясным солнышком, полубогом, кому поклоняться и подчиняться так легко, что ослушание и в голову не приходит. Да как же иначе, если именно ради него Творец привел народ в новый, чистый мир?

Владислав не упивался дарованной властью, а строил жизнь в Княжестве по-простому. Правил ровно, без причуд, об ином и не мечтал. Светлели бы лица при взгляде на князя — вот лучшая награда, которой желал. Кланялись все еще ему в землю, но он надеялся, что в будущем перестанут, станут за добро да справедливость уважать, а о происхождении высоком забудут.

Один лишь Владислав в этом мире знал, что нет горше участи, чем родиться смертным сыном бессмертного.

Отчего юный бог-творец, один из младших богов, вздумал увлечься смертной женщиной — то сокрыто туманом прошлого, но женщина эта родила ему сына. Отец принял своего отпрыска благосклонно, но едва взглянув в темные, беспомощные глаза младенца — отшатнулся. Даже для него оставались неподвластными высшие вселенские Законы, и неожиданностью явилось рождение сына смертным. Бог-творец создавал целые миры — но он не был в силах повлиять на тайные прихоти Судьбы, словно в насмешку так странно распорядившейся его могущественной плотью и кровью.

Владислав не ведал, какие мысли бродили в бессмертном мозгу Отца, когда тот убеждался в немощи и слабости сына. Но хорошо помнил жгучую обиду, слезы бессилия, когда холодный, как ночное небо, взгляд бога-творца становился леденяще презрительным. Его сын уродился сильнейшим из сильных среди волшебников-людей, но оставался жалкой букашкой для собственного отца. И не короткий век человека пробуждал в высшем существе отвращение — а отсутствие стремлений к власти, к силе. Обладая божественной кровью, и смертный мог миры в грязь втаптывать, а Владислав только о покое и помышлял.

Не отринул от себя бог-творец свое дитя. Когда не стало места Владиславу-нечеловеку в материнском доме, когда не принял его сонм бессмертных, создал для мальчишки целый мир — ценный подарок бросил с барского плеча — и исчез, устав возиться с жалким червяком. И способ владеть подарил — тот самый камешек, что Владислав называл Отцовским Амулетом. С ним сын бога и сам всесильным становился.

Вот только не желал Владислав всесилия. Забыть бы о великом Отце, княжить мирно среди своих подданных. Не суждено, видно, тому быть.

Кем был Враг, явившийся однажды в Княжество, Владислав не успел понять. Знал лишь, что нет пришельцу дела до обычного человека, что не его это Враг — Отца. Равный богу-творцу, не смертному. А в тесный для себя новорожденный мир вторгся потому, что однажды потерпел поражение. Кем бы ни был бессмертный и грозный Враг в прошлом — лишенный большей части своих сил, изгнанный и униженный, он стал по разуму своему уподобляться ничтожнейшим из смертных. Осознал, что не сможет победить в честном бою и решил ударить в спину, в слабое место — ударить по князю маленького мира. Владиславу.

Наступил страшный час для Княжества, когда расступилась земля, извергнув из нее полчища злобных тварей — подданных Врага. Исчадия вознамерились не только Княжество стереть с лица Вселенной, но и самый мир, и все живое в нем.

Однако не зря Владислав был сыном бога-творца — бога-победителя. И не зря держал в руках Отцовский Амулет. Злобные твари оказались столь же смертны, как люди, что поднялись навстречу с оружием и именем князя на устах. Верная княжья дружина не опускала мечей, пока нечистые полчища не рассеялись по полям и лесам, так, что никогда уже им не восстать.

Проследив за гибелью своей армии, Враг понял, что не справиться ему и с сыном бога, не извести род людской в целом мире. И тогда, отчаявшись, пошел на самое низкое в своей бессмысленности коварство.

Владислав защищал свою жизнь, ибо как любой человек почитал себя нужным — своим подданным. Но не так уж дорожил этой самой жизнью. Чужим он был среди людей с малолетства, чужим остался и для тех, кого привел в новый мир. Для всех, кроме одной. Той, что не испугалась полубожественной, получеловеческой крови, что простила вечную тоску и горечь, что сумела дать полукровке вкус истинного счастья, простого и необыкновенного, что доступно лишь смертным. И стала единственным, чем бесконечно дорожил Владислав.

Мелиора.

Как же он не разглядел ворожбы, когда в становище будто бы ниоткуда появилась златокосая девица, с такими огромными небесно-голубыми глазами, что молодые парни тут же утонули в них, забыв о своих нареченных? Как не догадался, что неспроста эти прозрачные, словно омут глаза лишь на князя и глядят неотрывно, будто нет у него любимой жены. Почему принял чашу вина из рук красавицы да осушил тут же до дна, видя лишь призывные, бесстыдные очи?

Что было потом — не мог объяснить. Только налилось тяжестью тело, замедлилось время, расплылись лица, все, кроме одного, как будто из белого мрамора выточенного. Оно — приблизилось, свет заслонило. Мягкие губы прижались, дыхание выпили, стройное тело да гладкая кожа под руками оказались, а руки его сами собой жили, хозяина не слушая.

Что увидала Мелиора, почему из дому убежала, нетрудно понять. Только едва очнулся Владислав — и ее, и девицы сладкой да хмельной уж и след простыл. Лишь туча на горизонте собиралась. Так и не узнал бы князь, где любимую искать, да Отцовский Амулет сам указал.

Почему проклятая нечисть не остановится ни на миг? Неужели не видит, как беспомощен сейчас одинокий всадник? Как бы ни были верны дружинники, ни одна лошадь не выдержит бешеной многочасовой скачки. И Владислав давно бы отстал, если б не Отцовский Амулет. Князь с радостью отдаст себя Врагу взамен за свободу Мелиоры. Но туча все летит и летит вперед, поднимая вокруг себя бурю, уводя человека за собой, изматывая, истощая его имеющие предел силы.

Уводя за собой? Может, это всего лишь приманка?

Надежда затеплилась в истерзанной душе. И правда, зачем Врагу обыкновенная смертная женщина? Только чтобы завлечь в ловушку измученного преследователя.

Так ли это, Владиславу не пришлось долго гадать.

Изменился ветер, подул не в лицо, а в спину, закрутил сизые, рваные края тучи, сворачивая ее в тугой витой столб, от земли до неба простирающийся. Вспухла туманная колонна алым светом — и опала, растеклась отравой по ободранному лугу, впиталась в иссушенную землю, рванула волосы всадника смрадным порывом.

Князь резко натянул поводья, не обращая внимания на хрипение коня, которому удила рвали губы. Остановился, напряженно вглядываясь в клубы мглы. Побелели пальцы, сжимающие камень-амулет.

Владислав не знал, как будет выглядеть Враг, принявший человеческий облик, но почему-то он представлялся кем-то похожим на Отца в его земном воплощении: высокий, с суровым ликом и пронзительными, страшными в своем всеведении глазами. Но взору его предстала... давешняя златокосая девка, коей и имени-то он не запомнил. Только выше ростом, кажется, стала, да вместо нежной поволоки в глазах — жесткость темная.

— Ты? — изумился Владислав.

Девка рассмеялась мелодично.

— Что ж не рад? — по голосу да стати — ну обыкновенная крестьянская дочка. — Аль не люба?

— Где Мелиора?

Она насмешливо пожала плечами:

— Откуда ж мне знать? Сам не уберег. Сбежала от тебя — и правильно.

Но Владиславу не до праздной болтовни было, усталость и боль к земле тянули, потеря огнем жгла.

— Где?! — он прыгнул к девке, пытаясь схватить. Белое ее лицо, почти испуганное, не далее вершка мелькнуло, но руки встретили лишь пустоту.

— Вот как, стало быть? — услышал Владислав за спиной шипение и едва успел обернуться, чтобы отразить железным нарукавником бросок огромной змеи. Отразить-то отразил, да сила удара была такова, что кубарем на землю с коня полетел. Вскочил, отпрыгнул, пригнулся в ожидании.

Гадина, появившаяся на месте красавицы, была куда толще князя, а надутый ее клобук, поднятый на двухсаженную высоту, заслонял солнце. Отбить ядовитые зубы, длиннее пальца взрослого мужчины, ему удалось только потому, что змея лишь примеривалась. Но теперь она готовилась к настоящему удару. Владиславу показалось, что черная зловонная пасть с мечущимся в ней алым раздвоенным языком растянута в довольной ухмылке.

Пожалел Владислав о брошенном мече, да поздно. Что ж, придется биться тем, что есть.

Оскаленная пасть взметнулась над князем — вот-вот обрушится на слабого человечка тяжелая туша, вобьет в землю, а сверкающие зубы пронзят горло насквозь. Чтоб посильнее был бросок, почти взвилась в воздух змея, лишь концом хвоста о пригорок опираясь. И этих нескольких секунд, что гадина размахивалась, хватило Владиславу, чтобы подготовиться.

Отрешиться от мира, от жизни, как учил Отец, отмести все мысли, чаяния и желания, кроме одного. Вышвырнуть прочь из себя все, кроме ощущения ненавистного Врага. Сражаться словно с самой Костлявой — отступать некуда, поражение грозит большим, страшнейшим, чем просто тьма небытия.

Будто мрачный вихрь подхватил напряженное тело — не умеют люди двигаться так быстро, не разят с такой мощью. Из костяшек пальцев руки, сжимающей Амулет, вырвались короткие ослепительные лучи, всего на мгновение. Но этого мгновения хватило, чтобы вонзить, отсечь, разодрать толстую чешуйчатую кожу, проникнуть в дрожащую серую плоть, выдрать огромный кусок мяса — и отскочить в сторону. Дыхание прервалось, пронзила боль: все же человеком он был, а человеку не так легко божественным могуществом пользоваться.

Змея издала вопль недоумения и боли, смешанный с яростью. От падения промахнувшейся гадины вздрогнула земля. Она попыталась снова, но развороченные мышцы хвоста не держали уже тяжелого тела, и Враг, вернее, Врагиня, вновь перекинулась в девку. Ни следа от змеи не осталось, только рука князя по локоть была покрыта липкой, зловонной кровью.

— Неплохо для смертного, — зло прошипела девка. — Только радоваться-то не спеши. Думала простым колдовством от тебя, козявка, отделаться, легкую смерть тебе приготовила. Не хочешь — ну что ж, пеняй на себя.

Златокосая красавица взмахнула руками, медленно, плавно, словно лететь собралась. Ясное солнце, проглянув из-за туч, облило ее кожу золотом, заиграло в волосах. Впору залюбоваться ею, да знал Владислав, промедлишь — век тебе любоваться восходами и заходами на этом месте. Рванулся вперед, выправляя огненные лучи, но на этот раз Врагиня не зевала: уперлись они в невидимую стенку — и переломились как соломинки.

Владислав упал, взвыв от боли. Казалось, все кости в руке вмиг переломались. Но нельзя, нельзя лежать и слабости потакать, Враг не медлит. Видел князь, сквозь мировую ткань видел, как набирает мощь чужая ворожба, из глубоких омутов, из заброшенных могил, из мрачных провалов выползая. Холод это был, холод мертвых, от которого нет живым спасения.

Но уже вновь Владислав на ногах, ощущает, как ненависть с болью сплетается, придавая новые силы, как пульсирует Отцовский Амулет в кулаке: дай только мне волю, хозяин, уж мы с тобой попразднуем! И Владислав дал.

Вспыхнуло высокой стеной жаркое пламя, окружило кольцом князя и Врагиню, отрезало от всего мира. Не обычное пламя, живое: билась в нем жизнь Владислава. Пока горит оно, жив князь, пока жив — горит. Не пробиться мертвому холоду внутрь живого кольца, не убить, не потушить.

— Хитер... — не поймешь, ярится девка или смеется. — Будь по-твоему.

Поднесла ко рту сжатый кулак, расправила пальцы, дунула — и закружился вдруг ниоткуда взявшийся вихрь, понесся ветер прочь от Врагини во все стороны, ударил князю в лицо — но свистнул мимо, и прямо в огонь. Рвал пламя в клочья, сбивал, гасил, унося тлеющие искры, разметывая. Но искры и в воздухе жили, горели. Только сквозь открывшиеся бреши в живой стене начал холод проникать. Корчился он от жара, съеживался, но лез на зов госпожи, медленно, неотвратимо.

Знал Владислав, что не осилить ему Врагиню в колдовстве: она уж, небось, тысячи и тысячи лет ворожит, козни строит. Что он против нее, сорока лет не проживший, да с силами не своими — подаренными. Не с холодом бороться надо.

Сказывал как-то Отец, что даже у бессмертных богов есть свое уязвимое место, через которое их убить можно. А не убить, так обезвредить, запереть, мощи лишить. Да только как узнать, где у этой бесовки уязвимое место?

А холод уж коснулся князя, тоненькими щупальцами-отростками путь себе прокладывает внутрь, к сердцу, к душе неумирающей — загасить, остудить, рассеять. Дернулся Владислав — а из холода не вырвался. Тогда призвал на миг свое пламя, — окатило оно тело жаркой волной, опалило кожу, на которой тут же вздулись волдыри, зажгло волосы — и отпрянуло вновь с ветром сражаться. Боль ожгла князя, но была она сладкой, желанной, ибо изгнала холод. Однако он знал: не надолго это. Мертвый холод вновь найдет лазейку, проберется туда, где бьется упрямая жизнь человека.

Что же может быть слабостью этой бестии? Отец, Отец, почему ты не подскажешь, ты ведь победил ее, ты знаешь. Из-за тебя она обратила свой бессмертный взгляд на нас, из-за тебя потеряла столько сил, что не может избавиться от жалкого смертного одним ударом.

Но бог-творец молчал, слишком занятый своими великими делами, чтобы заметить беду сына.

Она не боится ни жизни, ни смерти, она не боится ни воды, ни огня, ни жара, ни холода. Что нужно ей от человеческого князя, зачем похитила его жену? Чего хотела этим добиться — неужели думает, будто тем самым досадит Отцу? Менее всего бога-творца заботит здравие женщины, о существовании которой он и не подозревает...

И вдруг Владислав понял.

Врагиня уже не равна богам. Победитель навсегда изгнал ее, и побежденная не помышляет о возвращении. Ощутив потерю, она давно смирилась. Начав со стремления отомстить, она оставила в прошлом саму себя — величайшую — и выбрала нового врага, как раз по силам. Но князь не стал легкой добычей, он сумел противостоять ударам, и Врагиня решила прекратить войну.

Владислав догадался: в тот день она пришла не разить — мириться. Вот только и в мире она желала властвовать, и над сердцем нового союзника. А князь не замечал красавицу, лишь на жену смотрел. И опоенный, в объятьях ее, только о жене помышлял.

Вот слабое место — оскорбленная женская гордость. Желала Врагиня, чтобы голову князь потерял от любви к ней, а он как от надоедливой мухи от нее отмахивается. Вот почему увезла Мелиору — не простила сопернице счастья.

Если и есть у Владислава шанс, то лишь один — обмануть. Не молчать: молчание его презрительное лишь снова оскорбляет, вопросы о жене гнев множат.

— Почему? — хрипло выдохнул он, едва разлепив спекшиеся, обожженные губы. — Зачем ты со злом пришла? Зачем дома разорять, ведь нечего нам с тобою делить, места на земле всем хватит.

— Место на земле? Зачем оно мне? — Врагиня говорила надменно, но холод могильный как будто замешкался, давая госпоже время поговорить с этим живым.

— Да неужто ж хорошо одной, красу и ласку за жестокостью прятать, всех ненавидеть, страх наводить?

— Что ты знаешь обо мне, человечишка? — она рассмеялась, но следить за Владиславом не перестала. Ой, не верит льстивым речам...

— Только то, что ночью было, — смело заявил князь, глядя прямо в глаза-омуты. — За то, чем одарила, любой смертный душу без оглядки отдаст, если не оставишь, не предашь. Мало тебе? Так нет больше у людей ничего.

Вздрогнула Врагиня, глаза прищурила:

— Не лги, храбрый князь, не прощу. Не смерть легкую подарю — вечные муки.

Видел Владислав, крепко задумалась красавица, совсем ненадолго ворожить перестала, а значит, есть у него несколько мгновений. Не убить, но... Метнулся к ней, но не удар нанес — схватил за косу, к себе притянул.

— Это я не прощу! Не человек тебе нужен — а страдания его. Украсть сердце и сбежать тайком, ночью, пусть несчастным калекой доживает-мается. Так?

Врагиня могла в этот момент расправиться с князем одним щелчком, потому что не защищался он: все силы свои, всю мощь Амулета направил на то, чтобы спрятать от нее ненависть, изобразить бешеной страстью. Смутить ее разум, заволочь пеленой, не дать догадаться о правде.

— Не нужен? Верни жену.

Врагиня колебалась, но не отстранялась. Хотелось ей, видно, верить, да не очень верилось. Как же еще убедить вздорную бабу, усыпить настороженность? Медленно, медленно стал Владислав сжимать ауру Отцовского Амулета, направляя ее меж ним и девкой в объятьях. Осторожно, незаметно туманила разум Врагини покорная воле владыки сущность неведомого камня. И вот уже затрепетали густые ресницы над глубокими омутами очей, вот полураскрылись влажные губы, потяжелело тело, свинцовой тяжестью опустившись на руки князя. Не было более пред ним Врага, была лишь жаждущая ласки женщина. Окутанная сладкой истомой, не видела она, как стихает ветер, и вокруг них двоих продолжается яростная битва. Как исчезает, утягивается назад в глубочайшие могилы, теряет способность разить мертвенный холод, лишенный магической поддержки хозяйки, пожираемый свирепствующим пламенем. Как выполнив свое предназначение, утихает огонь, возвращаясь к Владиславу и умножая его силы.

Лишь убедившись, что колдунья полностью утратила контроль над вызванными ее ворожбой стихиями, что оставила она рассудок на берегу реки страсти, отважился князь проникнуть в память Врагини. Тончайшими нитями жажды знания потянулся он в бездны бессмертного ее разума — и отпрянул в ужасе: столько невероятного, неизведанного, чуждого, нечеловеческого было в нем. Никогда ранее не приходилось Владиславу пробираться в душу могущественного волшебника, и растерялся бы он, убежал в страхе, если б не были нужные сведения так важны. Он искал всего одну логическую цепь, присущую только человеку: цепь ревности. Все же остальное, открывавшееся его магическому оку, он отбрасывал не вникая, хотя, возможно, спустя часы, дни или годы это стало бы спасением — но нет, времени было слишком мало.

Что произошло, он не понял. Только вдруг глаза Врагини широко распахнулись, тонкие руки оттолкнули от себя князя, вроде бы несильно — но он внезапно оказался шагах в десяти от нее.

— Лжец! Разбойник! Лиходей! — оглушительно закричала она, так что ветер поднялся от одного этого вопля. Одним рывком выдернула из своего разума связующие ее с Владиславом нити. — Никогда не увидишь свою жену!

Князь поморщился от боли, но более уже ничего сделать не успел.

Словно оскорбление разбудило все дремавшие силы колдуньи, а бешенство удесятерило их: удары посыпались на Владислава как частый дождик, только вот каждая капля этого дождя способна убить человека наповал. Были и огненные шары, и ледяные стрелы, были и шагающие скалы, и птицы со стальными когтями и клювами, были и разверзающиеся пропасти, и орды мертвецов, и еще что-то, что в вихре сражения князь даже не успевал разглядеть, почувствовать, осознать, он знал только то, что все это надо отразить. Счастьем его было то, что в необузданной своей ярости Врагиня начинала плести новое заклинание раньше, чем заканчивала предыдущее, и большая часть ударов получалась вялыми или промахивалась. Но и того, что достигало цели, с избытком хватило бы, чтобы уничтожить всю княжескую столицу вместе с дружиной.

Владислав чувствовал, что долго ему не продержаться. Да и не так уж сильно ему хотелось жить. Зачем, если последняя возможность вернуть Мелиору исчезла в смертоносном смерче, в который превратилась обезумевшая колдунья. Вот уже жало огромного шмеля оцарапало плечо, и князь едва успел заставить отравленную кровь выплеснуться из раны. Вот сгусток мрака метнулся к горлу, и был отброшен лишь в последнее мгновение. Но оставшийся там, где он коснулся кожи, ожог медленно, но верно расползался: тело начало тлеть само собой. Владислав упал на колени и зарычал от боли, нащупывая и мучительно отсекая пораженную плоть. Но в этот момент клыки еще какой-то твари вонзились в бок. Последним усилием он отпихнул тварь, но он понимал, что следующий удар будет последним.

И вдруг заклинания, что валились на князя со всех сторон, замерли. Владислав удивленно посмотрел на зависший в воздухе не далее двух вершков стальной диск, чье заостренное ребро непременно раскроило бы ему череп, не останови колдовской полет неведомая воля. За диском застыл целый лес змеиных тел, готовых к броску, а дальше — стая худых, голодных гиен.

Не понимая, почему Врагиня решила пощадить уже почти поверженного противника, Владислав поднялся на ноги. И понял, что колдунья не намеревалась щадить: она застыла тут же, среди порождений своего гнева. На покрасневшем от мучительного напряжения лице ее пылала гримаса еще большей ярости. Она старалась освободиться, но неизвестный спаситель князя не дал возможности.

Миг — и за ее спиной открылся темный, испещренный сребристыми бликами зев межпространства. Другой — и земное воплощение Врагини исчезло в нем. Алчная пасть поглотила пришелицу, чтобы швырнуть в пустоту. Туда, где самый могущественный колдун либо погибнет, либо проживет в безвестности остаток своего долгого, но не бесконечного существования.

— Нет! — закричал Владислав.

Но было поздно.

Ему не пришлось долго гадать, кто решил вмешаться в ход событий. Меж растворяющихся в воздухе, словно миражи, чудовищ, спокойно и величаво шел высокий, широкоплечий человек со слишком пронзительными глазами, чтобы они могли принадлежать смертному.

Князь рухнул на колени, не видя света за болью, застилающей взор.

— Нет, — повторил он шепотом, на чудо уже не надеясь.

— Ты не благодаришь? — бог-творец изогнул бровь. — Люди еще способны меня удивлять.

— Мелиора, — простонал Владислав. — Только она знала, где Мелиора.

— Ах да, твоя женщина, — кивнул Отец. — Жаль, но даже мне не удалось бы выведать, что с ней сталось. Если вершняитку разозлить, можно только отдалить от себя — больше нет способа с ней бороться. Но хватит об этом. Встань наконец.

Владислав почувствовал, как некая сила сама собой подняла его с колен. Он не спрашивал, кто такая вершняитка, его это уже не интересовало. И вовсе не хотел разговаривать с Отцом, ведь тот все равно бы не понял горя: одной смертной женщиной больше, одной меньше, — не все ли равно? Но и отмалчиваться было невозможно.

— Есть ли какой-нибудь способ узнать, где моя жена?

— Нет, — бог-творец недовольно поморщился. Ему было уже не интересно. — Для этого мне придется пару десятков лет собирать рассеянные частицы Эфира в поисках тех, что соприкасались с сущностью твоей жены в последнее мгновение перед перемещением. Это скучно, сложно, да и не понадобится тебе к тому времени, как результат будет получен. Так что послушай хоть раз моего совета: забудь. Возьми себе другую женщину и забудь.

Владиславу показалось, или в бесстрастном голосе Отца действительно на долю секунды прорезались отеческие нотки? Как бы там ни было, долго сочувствовать столь ничтожной беде он не мог.

— Идем, — велел сыну. — Ты князь.

Глава II

Хозяин заброшенного хутора

Электричка, лязгнув дверями и простужено свистнув, медленно покатила прочь от станции.

Наташа с наслаждением распрямила спину после двух с половиной часов сидения на жесткой неудобной скамье и огляделась. Поднятый проходящими вагонами озорной ветерок трепал подол юбки, шелестели ветки, показывая сизую изнанку листьев. Солнечный полдень обещал тепло.

Станция была старой, маленькой и почти безлюдной — только на другом конце платформы возилась приехавшая пожилая пара, пристраивала на спинах рюкзаки — вероятно, дачники.

Перрон вдоль изогнутой стальной колеи состоял из серо-зеленых от времени бетонных плит. За едва видным из-за разросшегося бурьяна ограждением сплошной стеной стояли буйные заросли цветущего шиповника и ежевики. В кустах торчал одинокий сарай с облупившейся краской, на котором красовались темные, засиженные птицами буквы: "ГАВРИЛОВО", а чуть ниже "КАССА".

Вот так глушь, подумала Наташа. Но тут же одернула себя: именно это ты и ожидала увидеть, не так ли? Раз потратила столько времени, чтобы приехать, нет смысла отступать. Расправив плечи, она подошла к кассе и заглянула в зарешеченное окошко.

— Здравствуйте.

В полумраке домика пожилая женщина в цветастом платке отложила вязание и нацепила очки в старомодной роговой оправе. Толстые стекла немедленно превратили блеклые старческие глаза в выпученные моргающие виноградины.

— Вам билет? — приветливо отозвалась кассирша. Она внимательно оглядела девушку с чересчур серьезным, юношески округлым лицом и забранными в "конский хвост" каштановыми волосами.

— Нет, у меня есть, спасибо. Подскажите, пожалуйста, как к хутору пройти.

— Это к Ситниковым? — улыбнулась та. Видимо, старушка скучала в одиночестве и обрадовалась минутному собеседнику. — Так прямо по тропке, куда все идут, за платформой направо. Всего-то ходу минут пятнадцать. Перед самой деревней и хутор их будет: большой такой желтый дом. В прошлом году выкрасили.

— Нет, — Наташа помотала головой. — Я другой хутор ищу.

— Это какой такой? — удивилась кассирша. Глаза-виноградины несколько раз подозрительно мигнули. — Больше нету здесь.

Наташа заволновалась:

— Ну как же? Недавно мужчина, молодой, в эти края приехал, хутор купил и один там живет.

— А-а... — на морщинистом лице отразилось живейшее любопытство. — А вы кто же ему будете?

— Родственница.

— А, ну да, ну да, — закивала старушка и снова улыбнулась. Дескать, знаем мы, какие родственницы к молодым мужчинам на хутора приезжают. — Ну тогда тоже по той тропке ступайте, только за перелеском колею увидите, где телеги проезжали, так шагайте по ней налево. За час доберетесь.

Ого, — мысленно присвистнула Наташа. Это сколько же я на дорогу потрачу? Час по городу, два с половиной на электричке. Да тут еще час, может, больше, ведь не знаю, куда идти. Пять часов. И еще неизвестно, как он встретит.

Вежливо поблагодарив словоохотливую кассиршу, она мужественно пошла в указанном направлении.

Если боишься неожиданностей, выбирай профессию парикмахера. Или бухгалтера. Или продавца. Но не журналиста.

Наташе было лет десять, когда мама привела ее на работу к знакомой — секретарю издательства популярной в то время газеты. Главного редактора не было на месте, а значит, тетя Лена могла чувствовать себя совершенно свободной. Что и делала. Подруги заболтались в "кофейной" комнате, а девочка устроилась за секретарским компьютером пострелять в бегающие шарики. Временами до нее доносился приглушенные голоса и звонкие смешки, изредка в приемную просовывались головы, но быстро исчезали, завидев Наташу.

Она успела несколько раз побить тети Ленин рекорд и почти заскучать, когда застекленная дверь со звоном распахнулась, и в помещение ворвался ураган. Он состоял из клубка разноцветных шарфов, юбок, копны рыжих локонов и десятка звякающих браслетов. Сердито стуча каблуками и помахивая черным портфелем, вихрь промчался к кабинету главреда:

— Нам нужно не меньше двух часов, Елена. Позаботьтесь, чтобы никто не помешал, — повелительно бросил шквал в сторону Наташи, которая испуганно спряталась за монитором. И не сразу сообразила, что у стихийного явления — писклявый женский голос.

Смерч исчез за обитыми кожей створками, но тут же выбежал обратно:

— А где Возницын?.. — требовательно начал он, но осекся.

Девочка осторожно выглянула из-за компьютера:

— У него встреча за городом. Вернется только завтра, — повторила она слова тети Лены.

Буря немного покружила по комнате, рассеянно смахивая шарфами бумаги со стола.

— Но, — протянула в крайней растерянности, — мне нужна колонка на первой или хотя бы второй странице. Это бомба! Возницын обгрызет ногти до самых пяток, если не пустит материал в завтрашний номер. Потому что послезавтра новость будет во всех газетах, кроме нашей...

Наташа поежилась от слова "бомба", но быстро поняла, что странная дама не приносила с собой ничего взрывоопасного. Разве что, статью.

— А вы, случайно, не Люся Марченко? — осторожно поинтересовалась она.

— Да! Ты меня знаешь? Читала? — журналистка приосанилась.

— Конечно, — согласилась Наташа. Не важно, что в жизни не брала в руки газет. Нельзя же обижать человека? — Смотрите, тут у тети Лены записка: "Оставить Люсе Марченко три тысячи знаков". И подпись такая, красивая.

— Покажи! — женщина вновь превратилась в вихрь и вырвала бумагу. — О! Ты моя спасительница! И не только моя, всей редакции, с Возницына причитается...

Что именно ей причитается, девочка не услышала: Марченко умчалась и голос ее затих в глубине длинного коридора.

Может, на этом история бы и закончилась, но через несколько дней удивительная особа дала о себе знать. И крайне настойчиво.

— Ребенок, который читает мои материалы и так здорово соображает, достоин быть журналистом! — безапелляционно заявила она, вторгшись в дом. На этот раз на Марченко не было шарфов, зато болталась связка бус яркой африканской раскраски. — Так что я беру тебя под свое покровительство. Что здесь? Физика? Откладываем. Химию тоже. Это у нас будут только оценки, если нужно — всегда можно заглянуть в библиотеку. А вот русский язык — поближе. И литературу. Тут уж будь любезна! Потом и кровью. Школьного курса мало, конечно... Найду тебе репетиторов. Но не дай бог узнаю, что где-то оценки ниже пятерок! Со мной лучше не связываться, ясно?

Наташе оставалось только кивать. Она уже догадывалась, что остановить напор этого цунами невозможно.

Пришлось заниматься.

А осознание важного пришло, как всегда, неожиданно. Однажды учительница с изумлением и восторгом прочла ее сочинение всему классу как образец отличной работы, а пятерка в тетради оказалась украшена тремя плюсами.

Вот тогда-то Наташа внезапно поняла, чего хочет в жизни.

Вникать в суть вещей и событий. Иметь свое мнение, отличное от голых "понравилось" или "не понравилось". Извлекать на свет тайны, на которые другие не обращают внимания. Смело пробовать свои силы, вызывать волну критики или даже агрессии — лишь бы не равнодушия — спорить и побеждать. А проиграв — зализывать раны и бросаться в новое начинание.

Она хотела быть журналистом. Настоящим.

Ее не привлекала перспектива посиживать в редакции, кропать статьи о постройке новых школ, субботниках или съездах пенсионеров. И не интересовала шуршащая "благодарность" за то, чтобы проталкивать в газету рекламные заметки о кремах, экстрасенсах и средствах для похудения.

Наташа мечтала стать корреспондентом и делать сенсационные репортажи. Одни из тех, которыми люди зачитываются в метро, пропуская свою остановку, обсуждают на работе, забыв о квартальном отчете, спорят дома, размахивая ложками над остывающим супом. О которых пишут хвалебные или разгромные статьи, кричат с телеэкранов, требуют опровержения, но и — может быть — дают премии...

Люся Марченко продолжала оказывать покровительство. С ее помощью девушка поступила на желанный факультет. Увы, без связей туда было не пробраться: слишком много желающих нести свое слово миру... или детей тех, кто уже его успешно несет.

Результат учебы — жесткая синяя обложка с бланками, в которых написано имя. Не чье-нибудь! Ее имя. Такая маленькая вещица — а как много значит, и как много в ее обретение вложено труда...

Марченко, теперь уже главному редактору газеты, не составляло труда взять Наташу в штат, но та вдруг заупрямилась. Опека старшей подруги хороша для ребенка, считала она. Но не выйдя из-под опеки самостоятельности не обретешь. Поэтому последнее, что для ее будущего сделала Люся — это, раздувая ноздри от обиды, набрала номер знакомого из хорошего еженедельного журнала.

И вот — первое рабочее место.

Несложные, неоднообразные, спокойные будни: требовалось писать по одной небольшой статье в неделю, иногда — по две. Перечень тем ограничен, обговорен, согласован, объем утвержден. На ней можно легко и ненавязчиво просидеть всю жизнь, получая свою зарплату и не слишком напрягаясь. Как многие сотрудники и делали.

Но были и другие — те, кто, поговорив по мобильному телефону, внезапно срывались с места и мчались куда-то, а вернувшись, надолго запирались в кабинете с редактором. Носили под мышками пухлые папки, полные фотографий, записок, распечаток, днями не вылезали из-за компьютера, и в это время к ним нельзя было даже подойти. И вот в очередном номере появлялась огромная статья на целый разворот. И все читали ее, обсуждали, качали головами: да-а!

Такие, как Люся Марченко.

Наташа завидовала. Не тому, как писали репортеры, она была уверена, что способна делать статьи не хуже. А, может, и лучше. Завидовала она тому нюху, с которым эти люди обнаруживали новость — и вот, готов материал. Ей самой, так же как и коллегам из отдела, темы предлагал редактор. Но темы эти были тем, что уже отфильтровали другие, поименитее, и отбросили как недостойное высочайшего внимания.

Наташа слишком хорошо понимала, что ждать признания можно всю жизнь. Двадцатидвухлетней девчонке, только-только после института, никто не позволит разрабатывать действительно важные вопросы. Но и среди репортеров со стажем лишь единицы способны создать яркий материал. А все остальные — гужевые лошадки, что заполняют пустоты страниц посредственными текстами и смиряются с тем, что закрыв журнал, читатель их имен не вспомнит.

Сенсации и даже просто интересные факты никто не отдаст соседу: хочешь быть знаменитым, действуй сам. Поэтому у журналиста всегда должны быть свежие идеи.

Наташа полагала, что кое-какие идеи у нее уже есть. И одну она решила реализовать.

"Я ничего не теряю, — рассуждала девушка, шагая по лесной тропинке. — Первая самостоятельная вылазка — только проба сил. Прежде, чем браться за что-то серьезное, нужно знать, на что способна. Во-первых, необходимо проверить свое умение добывать информацию. А во-вторых, в моей "тренировочной" задумке может оказаться что-то стоящее — первый шаг к завоеванию репутации".

Пройдя насквозь небольшую рощицу, она действительно обнаружила некое подобие проселка. Прогулка обещала быть приятной. А что, собственно, еще может быть надо для радостного настроения юному и полному жизни существу: яркое солнце, весело пробивающееся сквозь ажурную листву, легкая прохлада после духоты электрички, интересное дело впереди и никаких проблем за плечами. Наташа улыбнулась, глубоко вдыхая свежий воздух, и уверенно зашагала по колее.

Но все же, так уж она была устроена, некоторые сомнения вмешивались в воодушевленные мысли. Наташа желала быть журналисткой, но еще не была ею в полном смысле: она еще не обладала в достаточной мере той самоуверенностью и бесцеремонностью, без которых невозможна успешная карьера репортера. И хорошо понимала это.

Она постаралась еще раз припомнить и обдумать все, что известно.

С неделю назад Наташа выбралась в соседнее кафе пообедать и встретила знакомую, одноклассницу. В школе они были едва ли не лучшими подругами, но потом разошлись в разные стороны: Наташа мечтала об институте, Таня, не особенно надеясь на свои силы, отправилась в торговый колледж. Какое-то время перезванивались, изредка встречались. Но с каждым разом ощущали, что все больше отдаляются сферы их интересов — и вот уже года четыре не виделись вовсе.

Увидав Таню, одну за столиком, девушка ужасно обрадовалась.

— Привет!

На лице давней подруги расцвела такая же улыбка, и, забыв об обеде, девушки принялись с удовольствием болтать: о работе, об общих знакомых, о личной жизни, о последних увлечениях, — словом, как обычно это бывает у девушек. И, конечно, больше всего интересующий вопрос:

— Замуж собираешься?

— Нет пока, — Наташа со смехом даже замахала руками, словно отгоняя от себя мысли о замужестве. — Это когда-нибудь, лет через... даже не знаю. Сначала хочу хоть чего-то добиться в этой жизни.

Она замолчала, уловив то самое выражение, которое всегда появлялось на Танином лице, когда подруга начинала вслух мечтать о будущей карьере. Непонимание, неприятие — и потому скука.

Юная журналистка подумала, что именно планы на будущее отдалили их друг от друга. Таня не испытывала стремлений к бурной, насыщенной жизни и не желала разделять с подругой ее восторг. А ту страшно обижало невнимание и равнодушие к самым важным, сокровенным мечтам.

Наташа улыбнулась, и продолжила разговор в том духе, который был Тане ближе.

— А ты разве еще не замужем? Я слышала, у тебя большой роман.

Однако и эта тема не заставила разгладиться складки на Танином лбу.

— Нет, еще ничего не решено, — неопределенно ответила та.

Наташа понимала, что это личное: наверное, не все так просто, и, наверное, подруге неловко говорить. Но по старой ли, детской привычке к откровенности, а может из-за начавшего складываться стремления выведывать тайны — она не отставала, пока, вспыхнув, Таня не выложила все. И, уже начав говорить, не в силах была остановиться. Словно долго прятала в себе эмоции, молчала, а тут прорвало. Не это удивительно, так часто случается.

Удивительным стал Танин рассказ.

С одной стороны все просто: после двух лет вместе два человека расстались. Печально, но не редкость. Вот только поводы встречаются разные. Бывает, надоели друг другу, поссорились. Измена, новое увлечение, даже работа, которая стала важнее отношений — всякое случается.

Но о такой причине Наташе еще слышать не приходилось.

Все было прекрасно до самого последнего дня. Того самого, когда Танин жених, проводив ее после кино, домой не вернулся. Встревоженные родители Павла — так его зовут — позвонили в пятом часу утра. Мол, понимаем, дело молодое, но надо бы совесть иметь, хотя бы набрать номер и предупредить... Удивленная Таня не стала пугаться: может, опоздал на последний троллейбус. Деньги все растратили еще вечером, и парню пришлось идти через полгорода пешком. Мобильный "вне зоны доступа" — так мог разрядиться, что тут удивительного.

Однако когда Паша не явился домой ни к семи, ни к десяти утра, ожидание стало тягостным. По очереди обзванивали больницы, морги, милицейские участки, даже вытрезвители. Находящаяся в полуобмороке мать и хмурый отчим несколько раз ездили в морг опознавать трупы высоких темноволосых мужчин от двадцати до тридцати лет без особых примет...

Павел будто провалился сквозь землю.

В положенные сроки, через трое суток объявили в розыск. Принимавший заявление следователь не пытался обнадежить — уж больно редко в таких случаях человека действительно можно найти.

Однако этот случай стал исключением из правил. Через два с небольшим месяца Павел явился домой.

Он выглядел исхудавшим, загоревшим несмотря на октябрь месяц, был одет в жуткую грязную дерюгу, напоминавшую домотканую мешковину, и голоден как зверь. И отказался объяснять, где был все это время. Просто заявил, что все забыл.

Да, отшибло память. Как? Откуда мне знать! Прекрасно помню всю предыдущую жизнь до того злосчастного дня, когда ходил с Татьяной в кино. А с тех пор до настоящего момента — полная пустота.

Таня сразу же приехала: с одной стороны обрадованная, а с другой — здорово рассерженная. Но в ответ на упреки Павел не стал ни оправдываться, ни просить прощения. Впервые за все время знакомства они поссорились до скандала. Таня ушла, хлопнув дверью, но он не побежал за ней и не стал позвонить.

Напуганная провалами в памяти сына, мать настояла на обследовании. Но врач не нашел никаких физических причин, которые могли бы привести к амнезии.

Встал вопрос: действительно ли Павел испытал потрясение, которое, как выразился доктор, нарушило деятельность мозга? Или мнимая потеря памяти — только способ о чем-то умолчать? Таня склонялась ко второму.

Вскоре и амнезия отошла на второй план. В Павле проявились новые странности. Сразу по возвращении он первым делом нарядился во все черное. Это не так уж странно, если не вдаваться в крайности. Однако Паша, не мудрствуя лукаво, отправился в магазин и принес домой кипу новой одежды исключительно черного цвета. Черными были даже трусы, майки и носки. Надевать что-нибудь другого цвета он отказался наотрез.

Следом он продал машину, на которую копил четыре года, откладывая зарплату, подрабатывая по выходным и по вечерам. А надо было видеть сопровождавший покупку триумф! И ведь всего за три месяца до своего исчезновения.

Вооружившись газетой "Недвижимость", Павел отыскал несколько предложений о домах в мелких деревеньках. Несколько дней мотался по пригородным автобусам и электропоездам. И наконец, потратил все вырученные деньги на заброшенный хутор при Богом забытом местечке Гаврилово.

Как и следовало ожидать, поведать родным и друзьям о мотивах своих поступков, он не захотел.

После этого Павел недолго прожил в родительском доме, и только чтобы уволиться с работы. Твердо отклонив мольбы родителей, тепло, но без страсти попрощавшись с раскаявшейся Татьяной, он собрал небольшую сумку черных вещей и переехал на хутор.

— Наверняка что-то произошло, — говорила Таня, кривя губы при воспоминании об унизительной сцене расставания. Она просила, плакала, кричала, словно обращалась к стенке... — Я уверена, что у него съехала крыша. Какой нормальный человек уедет из города в глушь чтобы жить в одиночестве посреди леса в старой развалине с дырявыми стенами и крысами в подвале?

Наташа считала себя человеком с воображением, но в данном случае и она пасовала: затруднялась придумать логичное объяснение. И все же ей не хотелось удовлетвориться мыслью о сумасшествии, чем утешала себя обиженная и брошенная невеста.

Для молодой журналистки очевидным был факт, что парень хотел скрыться. Но действовал при этом как-то странно.

Быть может, речь идет о преступлении? Совершил ли Павел что-то противозаконное или стал свидетелем чего-то противозаконного? Но в таком случае, как убеждают криминальные романы, преступник или свидетель хватают деньги и, не тратя времени даже на сбор вещей, исчезают. Причем даже ближайшим родственникам не сообщают, куда — от греха подальше. Павел же поступил иначе: прожив дома около недели, он собрал средства и уехал в деревню, не скрывая своего адреса. Сомнительно, чтобы здоровый умственно и физически двадцатипятилетний мужчина мог быть настолько наивен, чтобы подобным образом прятаться от правосудия или бандитов.

Следовательно, здесь что-то другое. Наташа смогла придумать только одно: Танин жених, оказавшись в неких нестандартных, экстремальных, возможно, опасных или унизительных условиях, ударился в веру или сектанство. Правда, религиозные организации тоже подразумевают общество. Хотя бы свое собственное, а не лес и одиночество. Так что — вряд ли.

Любопытство девушки было задето.

Расставшись с подругой, Наташа поразмыслила над сложившейся ситуацией, и решила провести расследование. Журналистское! Удовлетворить интерес — ну и попробовать себя в деле. Ей подумалось, что раз история заинтересовала ее, то привлечет внимание и других.

Разумеется, это никакая не сенсация. Но что-то как раз по зубам начинающему репортеру.

Выяснить, где был Павел во время своего странного исчезновения, ей не удалось. Путь, по которому он мог проходить по дороге к своему дому, не показался чем-то необычным. Некоторые сомнения вызвал городской парк, в котором ночью, вероятно, могло произойти что угодно. Но, прогулявшись по заросшей густыми кустами аллее днем, Наташа и мысли не допустила отправиться туда в темноте. К таким отчаянным мерам она еще не готова.

Наташа напечатала на принтере несколько бланков по описанию, вытянутому у двоюродного брата, и отправилась в гости к родителями Павла. В качестве работника военкомата, который собирает статистические данные для военных сборов. Она рассчитывала, что далекие от вооруженных сил люди не припомнят, что работники этого учреждения не ходят по домам, а сразу вызывают повесткой.

Все прошло как по маслу. Дома была только Тамара Сергеевна, а что нужно расстроенной матери кроме напоминания о сыне, чтобы пуститься в рассказы? Хорошенькая девушка из военкомата смотрела с явным участием, никуда не торопилась, позволяла женщине излить свое горе, поила валерьянкой. И та, захлебываясь, поведала все, что могла вспомнить: о детстве, учебе, работе, и о странном происшествии. Татьяну мать Павла осуждала:

— Она устроила безобразный скандал, — говорила Тамара Сергеевна, вытирая платком глаза под овальными очками. — И конечно, сыграла этим свою жестокую роль. Ведь мальчик перенес тяжелую травму! Любой бы на его месте болезненно воспринял незаслуженные упреки. Что если именно из-за нее он разочаровался в людях?

Женщина могла лишь догадываться, чего наговорили друг другу Павел и Таня, и не знала, что инициатива исходила от ее сына. А Наташа к своему сожалению не могла оправдать Таню, не вызвав подозрений.

Беседа с матерью Павла не помогла приблизиться к разгадке. Напротив, занимавший Наташу вопрос оброс еще более загадочными подробностями. Она разузнала о здоровом молодом человеке с высшим образованием и такой неагрессивной профессией как программист. Павел не испытывал трудностей в общении ни с друзьями, ни с девушками, всерьез не ссорился с родителями. Никогда не стремился ковыряться в земле и жить в деревне, не любил одиночества.

Что могло заставить его бросить абсолютно все: дом, работу, невесту, друзей, и уехать в глухомань без намерения возвращаться?

Как агент по недвижимости, Наташа познакомилась и с людьми, которые продали Павлу заброшенный хутор. Дом достался семье в наследство от умершего чудаковатого дядьки и был совершенно не нужен племяннику. Никто и не надеялся, что на старую, хотя еще и крепкую избу на отшибе найдется покупатель. Но свалившийся как снег на голову молодой человек так хотел ее заполучить, что наследник даже сумел выторговать неожиданную прибыль.

— Если криминал облюбовал себе хату под малину, — рассуждал бывший владелец, — то у них найдутся средства заплатить. Конечно, стоило бы поставить в известность участкового, но что я ему скажу? Сделка была честной, документы оформлены по закону. Любой имеет право купить хату, если пожелает. Меня пошлют подальше с моими подозрениями, так что лучше рот на замке держать.

Встречи не особенно помогли продвинуться в расследовании. Наташа поняла, что единственный, кто может ей помочь — это сам непосредственный участник событий.

Она сознавала, что предпринятая поездка — авантюра. Мало ли, чем может быть опасен человек, удравший в лес, подальше от людей. И если Павел не пожелал делиться ни с кем из близких, почему он должен выложить правду незнакомой журналистке?

И все же Наташа решилась.

Было не по себе: ведь она даже не сообщила, куда отправляется — иначе, разумеется, ехать бы не позволили ни родители, ни начальство. Но будущий репортер еще раз повторила себе, что без риска карьеры не сделаешь, и купила билет на электричку.

По утоптанной колее Наташа шла не час, а все полтора. Наконец деревья расступились, и показался старый, покосившийся, но недавно подновленный на скорую руку глухой забор. Над досками виднелась засмоленная крыша довольно высокого дома, если не двухэтажного, то уж наверняка с просторным чердаком. Было тихо, только где-то недалеко кудахтала курица, стараясь снести яйцо. Сельский пейзаж производил впечатление заброшенного, но вовсе не опасного.

Девушка оглянулась в поисках тропинки, ведущей к парадному крыльцу, но вдоль дороги росла пышная, высокая трава. Очевидно, ходили здесь нечасто. Сразу за домом начинался луг, по которому можно было обойти дом, но Наташа решила сначала сделать несколько фотографий. Неизвестно, позволит ли хозяин.

Она прислушалась, но ничего подозрительного не услышала. Осторожно шагнула в заросли кустов, привалившихся к забору со стороны леса, и на цыпочках попыталась отыскать щель, из которой мог бы открыться обзор на фасад и двор. Однако на осторожность вскоре пришлось плюнуть. Исцарапавшись в малиннике и спотыкаясь о корни, Наташа несколько раз поворачивала и выбирала другую дорогу, чтобы не угодить в натянутую между деревьями паутину. В центре липких сетей сидели здоровенные пауки и, кажется, перешептывались, разглядывая неожиданную гостью,. Потревоженные движением, из листвы вылетали тучи комарья и с противным звоном набрасывались на беззащитные руки и ноги.

Твари не заставили Наташу изменить намерения, но где уж тут думать о тишине. Отступая под неравным натиском, она едва успела заметить густейшую паутину, развешенную на нижних сухих ветвях старой ели. Отпрыгнула назад, споткнулась, едва удержала равновесие. Попятилась, с раздражением отдирая влипшую в еловую смолу прядь волос. Ступила на присыпанную прошлогодней хвоей груду мелкого валежника, которая вдруг подалась под ногой.

Забыв обо всем на свете кроме ужасов этого кошмарного леса, Наташа с пронзительным криком провалилась куда-то вниз, и темнота сгустилась у нее над головой.

Глава I

Колдун и княжна

Солнце уже перевалило зенит и начинало клониться к закату. Его ослепительные лучи прошли горными перевалами с крутого и скалистого неприступного восточного склона старого хребта и осветили западный. Чуть более пологий, он до половины порос темно-зелеными хвойными лесами, в которые языками вдавались смелые лиственные поросли более светлого окраса.

Деревья упорно карабкались вверх. Устраивались в каждой ложбинке, тайком взбирались на ступени голой скалы и отчаянно вгрызались корнями в бесплодный камень, изо всех сил стараясь выжить. Век за веком они приступом шли на эту каменную крепость, которая хладнокровно и надменно отбрасывала их атаки, встречая смельчаков острым гранитом, твердым базальтом, холодной слюдой. Но каждая битва отдавала в руки осаждающих несколько саженей или вершков, хранящих тела погибших воинов, и через совсем малое время — год-два — на этом месте поднимались молодые крепкие побеги, которые уже не страшились неприветливости утесов.

На самой границе незримого сражения, наполовину в густом лесу, наполовину на бесплодной скале стоял замок. Толстые гранитные стены, за которые он и получил свое название, за долгие годы потемнели и сильно вросли в землю. Над замшелой каменной кладкой возвышались три тонкие башни с остроконечными крышами. Высотой они самонадеянно пытались превзойти недалекую снежную вершину, словно отражая честолюбивые стремления своих владельцев.

Гранитный Замок был стар. Много лет он провел в одиночестве, постепенно покоряясь дождю и ветру, которые желали сгладить эту морщинку на челе хребта. Но недавно древние каменные стены вновь обрели хозяев — и новый смысл существования.

В лесу, меж толстых смолистых стволов курился никем не замеченный дымок.

Небольшой покой прямо под южной башней был обставлен скудно. Массивный стол и резное дубовое кресло перед ним, заваленные свитками полки да пара тяжелых сундуков. На столе, в специальной подставке покоился хрустальный шар размером с кулак.

Вот именно — покоился.

Мужчина лет тридцати пяти в длинной боевой кольчуге поверх простого кафтана навалился на столешницу. И с невыразимым ужасом вглядывался в отполированную сферу. На высоком лбу залегли тревожные морщины, синие глаза полнились страхом и неверием: внутренние грани кристалла сияли чистотой. Только в самой сердцевине лениво клубились обрывки рассеивающегося на глазах тумана.

Вцепившись пальцами в коротко подстриженную бороду, колдун постарался сосредоточиться. Он собрал все внутренние силы — и резко вложил в отчаянный удар.

Но добился лишь слабого потемнения, продержавшегося не более нескольких секунд. Словно бросил булыжник в густое болото: поверхность слегка заколебалась, но ряска тут же затянула прореху.

Не обращая внимания на капающий с длинных светло-русых волос пот, Неодим снова и снова напрягал свои совсем не малые возможности. Бросал заклятья то в один, то в другой узел магического плетения, дергал за промежуточные нити. Но шар издевался над потугами хозяина, которому так долго служил верой и правдой. Так долго, что тот и забыл, когда шар отказывался повиноваться.

С трудом колдун заставил себя остановиться и перестать зря тратить время. Откинулся в кресле, дергая бороду. Мысль лихорадочно работала.

Неужели они все-таки не солгали?

Разум отказывался верить в невероятное. Это должно, обязано оказаться наглым обманом. С целью убедить его — именно его — в чудовищном событии, заставить потерять веру в себя. Неодиму приходилось слышать о странных амулетах, которые после кропотливого труда превращались в поглотители магии. И даже могли быть настроены на определенного человека. Что если враги воспользовались таким амулетом?

— Никифор! — рявкнул колдун.

Вошел ученик. Светловолосому парнишке с курносым носом и простоватым крестьянским лицом было лет пятнадцать. Но мальчик обладал серьезными способностями, даже талантом, и обещал в будущем стать подспорьем в делах магических. Потому-то и стал приближенным самого магистра.

Несмотря на громкое звание, колдун был родом из крестьян и никогда не забывал об этом.

— Покажи мне с помощью этого шара, что сейчас делается в большом зале.

Если ученик и удивился неожиданному приказу то не показал этого. Еще одна черта, за которую магистр ценил в мальчике. Молча поклонившись, Никифор устремил взгляд и поток сил внутрь хрусталя.

Шар презрительно не заметил воздействия.

Паренек мгновенно утратил кажущуюся невозмутимость. При всей благосклонности колдун не прощал нерадивых учеников и в любой момент мог своего расположения лишить. А это означало... все что угодно. С перекошенным лицом, он тряс шар всеми своими силами, но даже не сумел вызвать тумана.

— Довольно.

Неодим вскочил и в ужасе забегал по комнате. Еще одно предположение: зная, что для проверки он воспользуется самым простым заклинанием, враги могли подсунуть ему искусную подделку, украв настоящий хрустальный шар.

Колдун рассуждал не очень логично. Просто в жизни не был так растерян.

— Зажги свечу, — повелел трясущемуся как осиновый листок ученику.

Тот затравленно протянул руку, но восковой столбик, наверное, был в сговоре с шаром.

— Убирайся вон! — заорал взбешенный колдун, и полумертвый от страха Никифор вывалился в дверь. — Безумие Творца!

Скрежеща зубами, Неодим выбросил руку в сторону свечи. Но даже прежде, чем вложенная в этот жест мощь достигла фитиля, понял, что произойдет. Вспышка прозрачного дымка, тут же исчезнувшего — и все.

Более он не мог продолжать обманывать себя, придумывая более или менее правдоподобные причины происходящего.

Оставалось единственное объяснение.

Неправдоподобное.

Схватившись за голову, не думая уже ни о каком достоинстве, Неодим с воплем кинулся бежать по коридорам замка в восточное крыло. Если бы на секунду остановился и подумал, непременно догадался, что увидит там. Но было слишком страшно.

Провожаемый недоуменными или перепуганными взглядами слуг, учеников и магов, он как стрела промчался по лестнице и влетел в угловую башню. Не очень соображая от ужаса, колдун с размаху врезался в стену.

Боль в ушибленном лбу немного отрезвила, и ставни окна он распахивал почти спокойно. Но открывшееся зрелище ранило посильнее камня; застонав как раненое животное, колдун сполз на пол.

Над лесом, к востоку от замка, полыхал пожар, испуская густые клубы дыма. От ничем не удерживаемого жара с треском занялись вековые дубы, молодая поросль осин и берез сгинула в бушующем пламени.

— Мой вихрь, — полувыл, полурыдал колдун, — мой чудесный огненный вихрь... Десять лет труда... псу под хвост. Неужели все погибло?

Он не услышал шагов за спиной и продолжал горевать, пока вошедший сурово не одернул:

— Возьми себя в руки, Неодим. Если бы я знал, что взрослым тебя делают только амбиции, а на деле ты еще сущий ребенок, никогда не взялся бы обучать своим знаниям.

Еще вчера колдун таких слов не простил бы никому, но сейчас он был чересчур растерян. Вздохнув, он поднялся на ноги и обернулся к высокому убеленному сединами старцу в грубом полотняном одеянии. Старец тяжело опирался на длинный посох и с тоской глядел на пожар темными, словно бездонные колодцы, глазами.

— Твои знания, — горько проговорил Неодим, — сейчас они — лишь бессмысленный набор слов и впустую потраченная жизнь. Подлость Творца! Лаврентий не солгал. Даже чудесный посох в твоих руках не более могуществен, чем в лапах обезьяны.

Старец прикрыл глаза. Он выглядел смертельно усталым и разбитым, но не сдавшимся.

— Нет, все-таки более могуществен. Тебе почти удалось зажечь свечу, не забывай об этом.

— Почти удалось! — Неодиму захотелось истерически расхохотаться, но строгий взгляд старика не позволял окончательно потерять контроль над собой. — Раньше столько сил я вкладывал, когда желал разрушить гору, а теперь мне почти удалось зажечь свечу! Мерзость Творца! Да мне удалось зажечь свечу сразу же, как только в три года от роду пришла такая прихоть!

Он бы еще долго причитал над своей утраченной силой, если бы старик снова не перебил.

— Сейчас надо думать не о том, что было, а о том, что будет, — но решительный голос предательски дрогнул, а худые старческие плечи сгорбились, будто на них упала невыносимая тяжесть. — Безумцы все-таки сделали это, — прошептал он.

Неожиданно отчаяние, что прорвалось сквозь резкость старика, заставило Неодима окончательно справиться со своим. Сжав кулаки, он взглянул на ревущий огонь, жар от которого доносился через тридцатисаженный ров с водой и земляной вал с каменной стеной.

— Нельзя давать людям в руки игрушки богов, — тоскливо сказал он.

Сквозь распахнутые створки в комнату проникал треск пламени, алчно пожирающего лес, шум падения прогоревших стволов. Порывы ветра бросали в лица людей дымные клубы и горсти пепла.

Колдуну потребовалось время, но он не стал бы тем, кто есть, если бы не умел преодолевать прежде всего самого себя. Наконец Неодим передернул плечами.

— Ты прав, магистр Прохор. Содеянное князьями ужасно, но предаваться отчаянию ни к чему. Надо учиться жить по-новому, раз мы не можем больше пользоваться магией. Эй, кто там! — крикнул он в сторону дверей. Там слышался робкий шорох и шелест: подданные не смели войти. — Собрать всех людей.

Кланяясь в землю, явился распорядитель, за ним начальник стражи, следом потянулись донельзя растерянные низшие маги, ученики, слуги.

— Позвольте сказать, магистр Неодим, боевые птицы разорвали сетку и разлетелись, — осмелился сказать один из магов, охранявших садки. — Мы пытались загнать их обратно, но они сожрали двух смотрителей и удрали.

Колдун отвернулся от подданного.

— Магистр Неодим, — вымолвил начальник стражи, ободренный примером мага, которого вроде бы не постигло наказание, — скелет дракона, что сидел на цепи у подъемного моста, рассыпался в прах, а железнозубые псы с визгом издохли.

— Магистр, — тут уж наперебой заголосили все. — Ни один магический прибор не действует, духи предметов не отзываются, животные не подчиняются приказам, Эфир не реагирует, книги заклинаний невозможно прочесть...

— Бред Творца, заткнитесь все! — вне себя заорал Неодим, снова схватившись за голову.

Воцарилась звенящая тишина. Колдун оглядел вытянутые лица, расширенные глаза, разинутые рты. Ну да, отрешенно подумал он, мне тяжело вот так, в одночасье лишиться всего, что составляло основу жизни — а им? Ведь они даже не знают, что произошло. И если сейчас упустить момент, больше никогда уже не удастся подчинить себе этих людей.

— Помолчите, — повторил он, на этот раз как мог сдержанно и внушительно. — Все это сейчас неважно. Прежде всего, нужно погасить пожар, пока не сгорел весь лес и мы вместе с ним. Так что берите ведра, лопаты, топоры — и ступайте. Мне нужно время, чтобы разобраться.

Зал опустел.

Неодим лукавил. Он не знал, как разобраться в происходящем. Но для низших он должен оставаться всесильным, уверенным в себе магистром — иначе вся его империя рассыплется как карточный домик в первые же мгновения бедствия.

Правда, вряд ли она сохранится, если бедствие продлится.

Сейчас Неодим не хотел осознавать всех чудовищных последствий. Единственный выход для него, да и для всего этого мира — это вернуть Средоточие, и как можно скорее.

— Хочешь попытаться вытянуть правду из Лаврентия или этой надменной сучки? — подал голос старец Прохор, безучастно молчавший, пока Неодим отдавал приказания. — Что ж, желаю удачи.

По лицу старого волшебника и горькому сарказму в голосе было понятно, сколько надежд он возлагает на допрос, но Неодим не позволил себе сомнений. Надо было хоть что-то делать. Возможно, со временем удастся выяснить, как следует поступать.

— Что еще остается, — буркнул он и решительным шагом вышел из зала.

Средоточие.

Самое важное и самое уязвимое, что есть во всем мире.

Странная фантазия богов, творцов этого мира, отдала в руки смертных слишком большую власть. О происхождении Средоточия, или Центра магии, ходили легенды. Неодим считал наиболее вероятной одну — бог-творец, собрав магическую ауру целого мира и поместив ее в крошечный кристалл, желал оделить божественной силой своего смертного любимца. Вероятно — своего отпрыска, рожденного от обычной женщины и не унаследовавшего бессмертия отца.

Средоточие представляло собой, в упрощенном смысле, невероятной силы линзу. Оно вбирало в себя все магические способности людей, рожденных в этом мире, силу магических артефактов, природных источников волшебства — и возвращало обратно, многократно усилив. Таким образом работала магическая аура любого мира. Но рассеянная в пространстве эфирная аура отдавала магу силу его собственную, и тех источников, которые ему удалось вовлечь в свое волшебство. А Средоточие позволяло хозяину зачерпнуть излишки у всех источников мира, которые в этот миг не участвуют в ином колдовстве.

Путешествуя между мирами, Неодим убедился, что подобный Средоточию артефакт больше не встречался нигде. Магия была рассеяна в ткани мира, и никто из ныне живущих не способен извлечь ее, сконцентрировав в одной точке пространства.

Нигде кроме Княжества не было властителя, который, обладая Центром магии, становился почти всесилен, почти равен самим богам.

Почти. Разница заключается в том, что сила богов неотъемлема. Средоточие же — совсем небольшой камень и его можно украсть, отнять, снять с мертвого тела, ибо не дает владельцу бессмертия.

Давно канул в вечность любимец богов. И сам Творец не подавал вестей, не являлся потомкам во плоти в ответ на самые жаркие молитвы.

Средоточие оставалось — такие артефакты крайне трудно уничтожить, а затерять вовсе невозможно.

Чудесный амулет не покидал своих хозяев. С незапамятных времен, на протяжении нескольких тысяч лет он принадлежал княжескому роду Владиславичей, хранимый как зеница ока. Но человечество не было бы человечеством, если бы однажды не родился тот, кто посчитал, что князья уже достаточно потешились неограниченной властью. И что сам может владеть Средоточием.

Колдун Неодим.

Но кто мог предвидеть, что власть над миром для князей важнее самого мира?

В кабинете появления Неодима дожидались двое: мужчина и женщина.

Лаврентий, боярин Орштынский, маг Ордена придерживал полы черного плаща поверх нижней рубахи. Отпрыск дальней ветви княжеского рода также имел право и на герб Владиславичей. Невысокий и плотный, из-за дерзко выставленной вперед бороды и чрезвычайно прямой спины он казался выше. Обрамленные сетью морщин глаза полыхали гневом. Лаврентий заметно нервничал, но старался изображать превосходство.

Высокая молодая женщина в домашнем платье хранила спокойствие и ледяную холодность. Княжне из прямого рода Владиславичей не требовалось ничего изображать — казалось, даже мертвой она оставалась бы недосягаема как звезда на небе.

Чтобы лишить возможности колдовать, стража сковала запястья обоих пленников за спиной.

При виде Неодима Лаврентий вскочил, княжна же не удостоила его даже взглядом.

Колдун долго смотрел на тех, кто собственными руками обрушил несчастье на свою родину. И не мог понять.

— Развяжите их, — наконец приказал он.

Каждый из двоих врагов не задумываясь испепелил бы колдуна Неодима вместе с его подданными и замком. Но они сами лишили себя силы.

Женщина равнодушно восприняла свое освобождение. Легким, текучим движением она поднялась с места и украдкой потерла запястья. Мужчина удовлетворенно кивнул:

— Итак, ты убедился.

Неодим скривил губы.

— Мое неверие простительно. Я никогда не мог бы такого предположить. Ради того, чтобы не допустить меня к княжескому престолу, вы погубили мир.

Лаврентий намеревался возразить, но тут заговорила княжна. И что-то в ее низком, звучном голосе было такое, что заставляло умолкнуть и слушать.

— Мир не погибнет, — медленно произнесла она. — Разрушится привычная нам цивилизация, царство магии, но человечество будет жить. Со временем оно научится обходиться без колдовства, а рассчитывать в любом деле только на себя.

— И ты так легко говоришь это, княжна! — воскликнул Неодим. — Ты, потомок древнего рода, который развивал и приумножал магические кладовые этого мира, вдруг одним щелчком пальцев уничтожила накопленные за тысячи лет богатства! Как ты будешь теперь глядеть в глаза людям, которые не умеют добывать руду и выплавлять сталь без помощи магии? Что ты будешь отвечать голодным, когда засуха сожжет весь урожай? Как утешишь бездомных и осиротевших, которые лишатся крова и близких во время урагана или наводнения? Как поможешь вдовам моряков, которые собьются с пути без попутного ветра?

Но голос княжны был спокоен и неумолим, словно рок:

— Есть миры, где никогда нет магии, и там успешно живут люди. Нам всем, от последнего нищего до князя, придется учиться обходиться без магии. Будет тяжело, но это не сравнить с теми бедствиями, которые постигли бы мир, достанься Средоточие тебе.

— Какими бедствиями? — заорал Неодим, более взбешенный хладнокровием княжны, чем ее словами. — Злоба Творца! Я не смог бы править миром хуже, чем вы! А ты? Ты даже не уберегла Средоточие. Вы, Владиславичи — древний, славный род, но есть в вас изъян: из-за вашего высокомерия вы не видите дальше своего носа!

— Раньше ты не был богохульником, — пробормотал Лаврентий. — Действительно накличешь злобу Творца.

Но никто не обратил внимания на его слова.

Черные глаза княжны распахнулись, устремившись на Неодима, и колдун понял, что задел чувствительную струну, быть может, единственную.

— Высокомерие? Так ты называешь доброту моего отца, который возвеличил тебя из крестьян, привел в княжеский дворец, воспитал вместе со своими детьми? Ты слепотой именуешь его любовь, не разглядевшую изменника под личиной преданного воспитанника?

— Слуги! Твой отец всегда видел во мне способного слугу, беззастенчиво использовал мои силы, когда ему хотелось, и прогонял, едва я переставал быть нужен.

Он под пытками не признался бы в том, что стать врагом Владиславичей его в большей мере заставила не надменность отца, а холодный и презрительный взгляд темных глаз дочери.

— Он так поступал со всеми нами, но лишь тебе было нужно больше, чем он мог дать. Ты хотел получить Средоточие и владеть миром? О нет, оно по праву принадлежит наследнику, моему брату, и не достанется другому, — твердо произнесла Владиславна.

— Вот как? Да ведь ты сама выкрала Средоточие у брата, чтобы вышвырнуть его из нашего мира.

— Это верно. Но у меня не было времени убеждать. Когда Всеслав узнает все, он поймет и простит.

— Вот уж не знаю, поймет ли князь Всеслав, почему он вдруг остался без трона. Без магии вы — ничто.

Неодим горячился, княжна же была по-прежнему спокойна.

— Равно как и ты, Неодим. Теперь противостояние будет честным, и в нем примут участие не только те, кому право дано рождением, но все, кто достаточно силен.

— Как странно слышать это от тебя, Мелания, — саркастически протянул Неодим. — Ты опускаешься до нас, низших?

Княжна отвернулась от него, полагая, что беседа утратила смысл и к сказанному нечего добавить. Но Неодиму вся ее грациозная фигура показалась исполненной таким холодным презрением, что он пришел в привычную ярость. Неодим понял, что никогда не сможет оставаться равнодушным к этой женщине. Ее можно или преданно любить или жгуче ненавидеть, и сейчас ненависть к ней была самым сильным его чувством. Сильнее даже, чем жажда колдовского могущества, сильнее стремления к власти над миром, сильнее неожиданно возникшего страха перед неопределенным будущим.

— Тебе нет смысла больше удерживать нас, — сказал Лаврентий, запахивая свой украшенный гербами плащ. — Даже если под пытками ты вырвешь из нас местонахождение Средоточия, проникнуть туда не сумеешь. Мы открыли врата, пока наш мир еще был насыщен магией, а захлопнули их с помощью эха из чужого мира. Когда же створки врат сомкнулись, сотворить такое стало не под силу никому.

— Ты так в этом уверен? — процедил Неодим скорее машинально, чем обдуманно. Он все еще безуспешно старался справиться с оскорблением, нанесенным княжной Меланией.

— Ты впустую потратишь время, — убежденно заявил Лаврентий. — Магия никогда не вернется в наш мир, если только врата не будут открыты с другой стороны. Но этого не произойдет. Средоточие чуждо обитателям того мира и не подчинится ничьей воле. Нельзя исключать, что однажды оно окажется в руках сильного колдуна, который, может быть, спустя десятки лет поймет, что за сила перед ним, и как ею воспользоваться. Но если это и случится, то еще очень нескоро, от нас же — и в первую очередь от тебя — ничего не зависит.

Несмотря на самоуверенный вид, многословность Лаврентия говорила о беспокойстве. И Неодим понимал причину этой тревоги.

Средоточие в самом деле чуждо иному миру. И оно — не совсем бесчувственная вещь. В некотором смысле, Средоточие — магическое существо, а значит не может не стремиться домой. Время для камня течет иначе, чем для смертных, но рано или поздно Средоточие найдет путь обратно. Лаврентий боялся, что это может произойти слишком рано, а Неодим опасался, что слишком поздно.

Внезапно колдуну пришла в голову иная мысль:

— Глупость Творца! А вы никогда не задумывались, могущественные Владиславичи, что обрекли на гибель тот мир, которому не посчастливилось попасться вам на глаза в Карте миров? — проговорил Неодим. — Средоточие, Центр магии нашего мира, вступит в контакт с магической аурой другого, и, как инородные, противодействующие друг другу силы, они будут пытаться подавить друг друга. Вы представляете, на каком уровне будет это противостояние? Напряжение будет постепенно нарастать, обрушивая страшные катастрофы на ничего не подозревающих обитателей несчастного мира, пока не замкнется в коллапсе. Одним богам ведомо, чем все закончится, но уж мира того не останется и в помине. Ты понимаешь, Мелания, сколько смертей ты сотворила одним движением вот этих тонких пальцев?

Схватив княжну за запястья, Неодим притянул ее так близко, что та вынуждена была откинуться назад. Холодные темные глаза, словно горные озера зимней ночью, встретились с горячими и синими, как те же озера летним днем. Как ни далек был от посторонних мыслей Лаврентий, он невольно задержал взгляд на этой странной паре. Колдун и княжна — самая полная противоположность, которая только может быть в двух людях, но именно это делало их похожими. Словно Создатель забавы ради решил сотворить во всем до последней мелочи отличающихся мужчину и женщину, а потом свести их вместе и посмотреть, что будет.

Неодим и Мелания рождены были стать смертельными врагами, ибо ничего хорошего из такого столкновения обычно не получается.

К изумлению Неодима, слова не произвели на собеседников никакого впечатления. Его не удивляла холодность княжны, которая, молча вырвавшись, отошла в сторону. Но даже Лаврентий остался равнодушен.

Осторожно, осторожно, говорил себе Неодим, чувствуя, что подбирается к главному. Он еще не знал, к чему именно, но тщательно разыграл ужас:

— А если в катаклизме погибнет Средоточие? Вы иссушили нашу землю, украв у него магию, превратили Эфир в пустоту. Но с миром, который отважился вам помочь, поступили особенно жестоко.

— Пусть это не заботит тебя, колдун, — Лаврентий оборвал предположения Неодима. — Думай лучше о том, как сохранить власть, которой уже достиг, ибо большего не достанется. Иначе впредь тебе придется зарабатывать себе на хлеб ярмарочными фокусами — ни на что иное не хватит магических способностей.

Бывший маг бывшего Ордена, потерявшего свой смысл с исчезновением Средоточия, величественно кивнул, словно ставя точку в разговоре.

Неодим прищурился, но ничего не сказал. Он тоже считал, что беседа завершена.

Он позвонил в обычный колокольчик, который уже достал для него кто-то из расторопных учеников, когда невозможно стало передавать телепатический зов. Вошел воин.

— Отпустите их.

Колдун наблюдал в окно башни, как двое — мужчина в развевающемся на ветру плаще и высокая стройная женщина — уходят прочь по горной дороге.

— Никак ты сошел с ума, — вбежал старец Прохор. — Зачем освобождать злейших врагов?

— Они больше не нужны мне, — усмехнулся Неодим.— Я уже знаю все, что мог выведать.

— Вот как? — Прохор с удивлением обернулся. Наверняка слушал беседу от начала до конца, подглядывая в щель стенных панелей, подумал Неодим.

— Они отправили Средоточие в мир, где нет магии. Таких мало на Карте. Остается только догадываться, как они возникли — возможно, потеряли своей Центр магии примерно как мы. Но они есть, и там Средоточие, само не создав угрозы, будет в безопасности. А что касается Лаврентия и княжны Мелании... Я думаю, князь Всеслав несколько иначе воспримет исчезновение Средоточия, чем полагает его сестра. Будет не так уж плохо, если он со своей стороны примется его искать, вытянув правду из Лаврентия. Я сомневаюсь, что княжна проронит хоть слово, но боярин не посмеет молчать. Слава Творцу!

Прохор поморщился.

— Давно пора бы перестать ежеминутно поминать слабовольного бога. Ему нет дела ни до кого, кроме Владиславичей. Он не заслуживает ни хулы, ни восхвалений.

Глава V

Отшельник

Ужасно болело левое колено, саднили ладони и локти. Рот оказался полон песку, который продолжал сыпаться на голову. Земля была сырая и холодноватая, из нее торчали твердые корни, неприятно впивались в бок. Наташа осторожно приоткрыла глаза и попыталась оглянуться вприщурку. Темно, но сверху пробивается свет — вот и все, что удалось понять.

Чтобы выяснить, куда она угодила, придется подождать, пока перестанет осыпаться земля.

Отплевываясь, Наташа неловко примостилась на дне ямы, вытянув левую ногу. Нет, в самом деле, это уже не смешно. Колено дергало все сильнее и сильнее.

Наташа постаралась успокоиться. Итак, что делают обычно попавшие в беду? Правильно.

— Помогите! — закричала она, но голос показался почти беззвучным.

Как же люди услышат идущий из-под земли замогильный вопль? А что, если Павла сейчас на хуторе вовсе нет? Судя по безлюдности дороги, посторонние сюда забредают крайне редко. А если хозяин вернется под вечер, уставший, и тут же завалится спать?

"Без паники", — строго приказала себе Наташа.

Кряхтя, она приподнялась и выпрямилась во весь рост. Яма оказалась не очень глубокой, но метра два в ней было. Может и удалось бы вскарабкаться по неровной стенке, цепляясь за торчащие корни, но сейчас любая попытка наступить на левую ногу вызывала резкую боль. А на одной ноге далеко не ускачешь: получалось только подтянуться на руках, упираясь правым коленом. Сантиметров на тридцать. Но до поверхности не достать.

Распластавшись по земле, Наташа отчаянно закричала:

— Люди, помогите, кто-нибудь!

— Тише, совсем оглушила, — вдруг получила ответ. От неожиданности девушка свалилась вниз, снова ушибла левую ногу, и застонала.

Свет над ямой угас, опять посыпалась земля, но Наташа, скривившись от боли, с надеждой рванулась навстречу человеку.

И сразу поняла, что это тот самый, кого она искала.

Даже если бы не видела фотографий — склонившееся над ней лицо не походило на деревенского жителя.

— Хватай, — спаситель протянул ей руку. Наташа схватилась, как утопающий за соломинку.

Павел же, опершись о край ямы и расставив ноги, выдернул Наташу из-под земли, словно морковку из грядки.

Вот теперь ее глаза ошеломленно распахнулись. На миг даже позабыла о больном колене.

Одной рукой! Девушку весом пятьдесят пять килограммов из ямы глубиной в человеческий рост!

— Ох, — только и сумела вымолвить она.

Павел с удивлением поставил Наташу на землю.

— Слушай, ты откуда здесь взялась?

— Э-э... ищу, — пробормотала та. На случай вопроса у нее была заготовлена жалостливая история, но сейчас в голове все немного перепуталось.

— Кого?

Стараясь вспомнить, Наташа шагнула — и если бы Павел не успел ее подхватить, свалилась бы обратно в яму.

— Ой, нога!

— Покажи, — деловито прислонив Наташу, как куклу, к стволу дерева, он ощупал колено.

— Больно!

— Ясно. Держись за шею.

Павел поднял ее на руки, и понес через кусты. Не спрашивая позволения, а отдавая приказ. Что Наташа не преминула отметить про себя.

Пролетая над колючими кустами, Наташа внимательнее рассмотрела своего спасителя. Привлекательный парень, смуглый, темноглазый, уверенный в себе и во всем, что делает. Он не производил впечатления сумасшедшего или одержимого навязчивой идеей — по крайней мере настолько, насколько Наташа разбиралась в душевных болезнях. Говорил ясно, реагировал адекватно. Может быть, казался немного мрачным и ничуть не был доволен появлением в его владениях молодой симпатичной девушки. Черные джинсы, широкая рубаха навыпуск, в разрезе ворота — толстая серебряная цепь. Наташа тут же решила, что ни за что не уедет, не выяснив, что висит на ней. Возможно, ничего особенного, но ей все-таки думалось, что эта вещь о многом поведает.

Участок перед домом походил на обычный деревенский двор, но влияние городского, непривычного к сельскому образу жизни человека, замечалось во всем. Домашняя птица не бродила по огороду, а содержалась в специальном загоне. Крупная лохматая дворняга не сидела на цепи в грязном вытоптанном круге, а спокойно полеживала на нагретом солнцем крыльце. Вне всякого сомнения, спит она в доме с хозяином. При виде чужой девушки, собака гавкнула для порядка, потом вопросительно вильнула хвостом. Лучше всяких слов понятно: "ну что, хозяин, это свой или чужой?". Наташа даже засмеялась от удовольствия.

— Спокойно, Пантелеймон, — бросил Павел, проходя в дом, и пес вновь преспокойно улегся на ступени.

Внутри избы нет нагромождения вещей, к которому Наташа привыкала за время летних каникул у деревенских деда с бабкой. Единственная комната просторна и светла: окна в одной из стен раза в два больше двух махоньких окошек в другой. Там к стене прислонены широкие свежевыструганные рамы, которые скоро займут их место. Обстановка состоит из раскладного дивана, покрытого чистой клеенкой обеденного стола, небольшого комода с телевизором и огромного, во всю стену, книжного стеллажа, забитого книгами. На чисто выскобленном деревянном полу — домотканые дорожки. Наверное, остались в наследство от предыдущего хозяина. Они выглядят потертыми, но чистыми.

Вообще, главная черта всего интерьера — чистота. Каким бы старым и облезлым ни выглядел предмет, он был вымыт, выскоблен, — или, вероятно, выброшен, если отмыть не удавалось.

Наташа вгляделась в надписи на корешках книг: несколько полок занимали учебники по физике, химии, истории. "Положим, "Минеральные удобрения" — это я понимаю, — размышляла журналистка, — скажем, "Народная медицина", тоже. Но к чему хуторянину "Элементарный учебник физики", "Практическая химия", "Электричество"? Намеревается строить личную электростанцию?". Были там и художественные романы, от классики до современных детективов и фантастики. Но наиболее часто читаемыми выглядели именно учебники: из страниц торчали закладки, листы бумаги с чертежами и формулами.

Пока Наташа с любопытством оглядывала комнату, Павел посадил ее на диван. И вдруг так резко дернул за ногу, что у нее перехватило дыхание.

— Ты что! — взвизгнула девушка. — Больно!

Павел засмеялся:

— К сожалению, вывих безболезненно не вправляется. Но теперь все в порядке. Кстати, я Павел, — представился он.

— Наташа, — пискнула в ответ и осторожно пошевелила ногой: в самом деле, уже легче. Но стоило попытаться встать, как тут же пришлось опуститься обратно. Такие подвиги явно были еще преждевременны, о чем немедленно заявило колено.

Критически осмотрев гостью, хозяин счел нужным покопаться в комоде и выудить из него черную рубашку.

— Советую надеть, твоя блузочка похожа на грязное решето. Не бойся, рубаха чистая. К сожалению, меньших размеров не держу.

Только теперь Наташа подумала о том, в каком виде предстала перед молодым интересным мужчиной. К которому, кстати, явилась в надежде на интервью. Отчаянно вытянув шею, она заглянула в небольшое зеркало на стене — и пришла в ужас! Грязная, покрытая пылью, щеки исцарапаны, волосы дыбом, в них набились листья, хвоя, песок. А одежда вообще похожа грязную тряпку, какой побрезговала бы последняя нищенка... Разве так должна выглядеть подающий надежды корреспондент?

— Помыться бы, — простонала она.

Вздохнув, Павел отправился за водой.

К моменту, когда Наташа привела себя в относительный порядок и переоделась, солнце уже начало клониться к закату. "Ужасно, — думала она, — время истекает. Сейчас хозяин выставит меня вон, а я ну ничегошеньки не узнала".

Но тут же, потянувшись за полотенцем, пришла к другой, прямо противоположной мысли: "Кошмар, да я же не могу ходить! С одной стороны, придется оставаться на ночь, и это хорошо... если, конечно, не выставит... с другой — как объяснить все это родителям?"

— Слушай, а откуда рядом с твоим забором взялась такая яма, да еще и замаскированная? — спросила Наташа, когда Павел пришел за тазом, чтобы вынести грязную воду.

Он немного смутился:

— Понимаешь, недавно тут у меня рыскали кабаны, рылись на огороде, возились. Ну я и выкопал несколько ям вдоль леса, откуда они приходили, два раза даже попадались — отличное мясо. Но я думал, что потом все зарыл, оказывается, обсчитался...

— Ах вот как! — закричала Наташа. — Так это я из-за тебя теперь двинуться не могу! Как я домой поеду?

— А какой бес тебя туда загнал? — оправдывался парень. — И вообще, откуда ты взялась?

Вздохнув, Наташа принялась врать.

— Понимаешь, ищу дом своего деда. Я у него в гостях была, но очень давно, мне лет семь было. А с тех пор не общались. Мама с отцом развелись, у отца другая семья, а у мамы родственников — один брат, да и тот пьет не просыхая. (Наташа мысленно попросила прощения у родителей, которые уже двадцать пять лет души друг в друге не чаяли). А дед, помню, очень меня любил, игрушки выстругивал, на рыбалку брал. С утра пораньше за молоком и пирожками в деревню на велосипеде ездил. Вот и хочу найти, может, помнит... А в лес полезла, потому как тогда не росло никаких кустов, а была дорожка. Я хотела на двор взглянуть с той стороны, с какой помню. Но, наверное, это не тот дом, раз здесь ты живешь...

— Да нет, тот, — Павел сразу поверил. На его лице было написано сочувствие. — Я ведь недавно хату купил, а бывшие хозяева говорили, что тут дед один жил, но умер насколько лет назад. Только что ж ты так поздно приехала?

— Поздно! — Наташа вошла в роль, хоть и чувствовала себя немного виноватой. Именно потому, что он так легко поверил. — Да после развода мама слышать не хотела ни о ком из родни отца, обвиняла во всех смертных грехах. Дед тогда звонил, по-моему, писал, но получил в ответ только грубость — и перестал. А я что, мне было девять, я и смотрела маме в рот... Знал бы ты, чего мне стоило сейчас решиться! Я даже не сказала, куда еду. Ой, как же мне домой-то добраться?

Тут Наташа душой не кривила — этот вопрос ее сильно беспокоил.

— Извини. Хочешь, я помогу тебе доехать?

— Ну да, а до электрички что, на руках понесешь?

— Что же делать? Машины у меня нет, да и ни у кого в округе. Я могу сходить в деревню и одолжить коня с повозкой, но до города будет далековато. Только до электрички. А домой от вокзала сама доберешься?

Наташа вздохнула. Уезжать не солоно хлебавши ей в любом случае не хотелось.

— Нет. Мне на автобусе с пересадкой, и потом идти далековато... А телефон где-нибудь есть? Мой мобильный тут не берет, я смотрела.

— У меня нет, но в деревне в одном доме есть. Можем съездить.

— На чем?

Павел засмеялся:

— На повозке, конечно. Схожу тут к одному дядьке, недалеко. Он охотно дает, главное чтобы лошадь покормили. Только сначала — обед. А то ты решишь, что я дикарь и, изуродовав, намерен морить голодом. Посиди пока, хочешь — почитай что-нибудь.

Наташа обрадовалась тому, что речь зашла о книгах — отличный повод начать расспросы — но решила отложить до обеда. Тогда она проведет интервью по всем правилам... за исключением того, что сам интервьюируемый об этом не подозревает.

Делая вид, что углубилась в Агату Кристи, Наташа внимательно просмотрела наброски, обнаруженные в учебнике физики. Действительно, если она помнит школьный курс, похоже на попытки рассчитать небольшую гидроэлектростанцию и соорудить ее из подручных материалов.

Странно. Он что, собирается изобретать велосипед? Да и речки вблизи никакой нет... Наверное, это только в качестве тренировки.

Павел принес огромную сковороду с жареной картошкой, и, принюхиваясь к чарующему запаху, Наташа поспешила спрятать исписанные листы. Поесть в самом деле не помешает, от утренней яичницы и йогурта остались только воспоминания. Следом за картошкой появились отбивные, соленые огурцы и поцарапанный, но блестящий латунный самовар.

— Смотри, какой раритет, — с гордостью сказал Павел, прилаживая сверху сапог. — На чердаке нашел, чуть отчистил.

Наташа пригляделась — и восторженно ахнула. Это был настоящий русский самовар, с маленькой топкой и дымоходом, дымящим во всю ивановскую — не электрическая подделка, а чудесный антиквариат.

— Какая прелесть! За него, наверное, сейчас можно кучу денег выручить.

— Не знаю и знать не хочу, — замотал головой Павел. — Ни за что не отдам. Чая вкуснее, чем из этого самовара никогда в жизни не пил.

Наташа засмеялась. Его воодушевление оказалось заразительным. Неожиданно захотелось каждый день пить чай из такого самовара, ездить на повозке с лошадью, охотиться на кабанов, гулять по округе с радостным Пантелеймоном. Если не переехать в деревню, то хотя бы провести здесь лето.

Раздув огонь в топке голенищем, хозяин вывел трубу в форточку и помог гостье перебраться за стол.

Склонившееся к горизонту солнце проникало сквозь окошки, обрамленные старенькими салфетками, и лежало на полу кружевными квадратами. От сияющего самовара исходил жар и веселое потрескивание. Чай оказался таким душистым, пропахшим дымком, что Наташа в полной мере прониклась любовью хозяина к этому предмету.

Не хотелось прерывать постепенно возникшее ощущение приятного уюта, но Наташа заставила себя вспомнить о цели визита.

— Скажи, а зачем тебе столько учебников? Собираешься поступать в институт? — спросила она и тут же поняла свою ошибку: ведь сама подсказала идеальное оправдание.

Но Павел не стал пользоваться отговоркой. Он немного поколебался, но, видно, Наташино лицо располагало к откровенности.

— Да нет. Просто, понимаешь, вдруг задумался: вот мы, современные люди, в школе изучаем законы естественных наук, ежедневно пользуемся их плодами, и настолько привыкли ко всему, что и понятия не имеем, как и за счет чего на самом деле все это работает. И даже при самом большом желании не сможем не только построить что-нибудь самостоятельно, но даже приблизительно объяснить принцип действия кому-нибудь незнающему.

— Разве есть у нас такие?

Павел рассмеялся и ответил уже другим, небрежным тоном:

— А что ты думаешь, какая-нибудь бабка семидесяти годков, которая всю жизнь провела в деревне и только видела издали автомобили да трактора — что ты думаешь, она понимает, почему не работает телефон, если его выдернуть из электросети? Почему радиоприемник перестал петь, если от тряски сбилась настройка радиоволны? И заливается горючими слезами, пока кто-нибудь не придет и не "починит".

— Ну что ты, нет в деревне таких темных бабок, ведь и телевизоры есть в каждом доме, и радио! И в школу в свое время они ходили, ведь не пятидесятые же годы сейчас! А если и попадется такая — все равно ты ничего не объяснишь ей: не поймет.

Казалось, Павел от души потешался над Наташиным изумлением:

— Ну-ну, сколько сразу возражений. Нет, конечно, никому в деревне я лекции читать не стану. Самому обидно не знать. Видишь ли, один живу, если что испортится — кого звать на помощь?

Эта реплика помогла Наташе перейти к главному:

— А почему ты один? Семья-то, родители у тебя есть?

И сейчас же заметила перемену в благодушном настроении гостеприимного хозяина. Скажет правду или солжет? — гадала она.

— Есть, как не быть, — неохотно сказал он и замолчал.

Наташа решила подпустить немного игривости, для оживления разговора. И лести.

— Ты понимаешь, что этим своим отмалчиванием возбуждаешь любопытство до крайних пределов? — кокетливо произнесла она. — Ведь с первого взгляда заметно — ты родился и вырос в городе, причем никогда не знал деревенской жизни. Человек интеллигентный, наверняка с высшим образованием — и вдруг в одиночестве на хуторе...

Но к ее удивлению, красноречиво описанный в романах безотказный прием не произвел должного эффекта. Парень, только что казавшийся открытым, прозрачным как слеза, вдруг замкнулся в себе.

— Город не для меня, — сухо сказал он и неловко попытался смягчить резкость. — Здесь я сам себе хозяин, живу как хочу. Ладно, ты собиралась ехать звонить?

Возможно, другой удовлетворился бы этим ответом, решив, что, возможно, есть личные причины, куда не следует соваться. Наташа тоже бы оставила расспросы, если б не твердое решение выяснить правду.

Похоже, ей попался крепкий орешек. Но если сейчас отступить, успехов не добьешься никогда. Это уже становится делом принципа.

"Ничего, — подумала она, — время есть. Не следует давить на него".

Наташа не особенно разбиралась в лошадях. С детства у нее сохранились представлениями о скучных кривоногих деревенских лошадягах, безразличных ко всему свету кроме заедающих их мух и слепней. Но эта гнедая выглядела ухоженной и даже бодрой. Казалось, она больше любит скакать рысью, чем идти медленным шагом: кобыла нетерпеливо переминалась с ноги на ногу, лоснящиеся ее бока играли мускулами. Из-под расчесанной гривы лошадь с любопытством покосилась на девушку, да так задорно, что Наташе тут же захотелось потрепать ее по морде и сунуть чего-нибудь сладкого. Если б не нога...

— Извини, дорогая, я потом тебя угощу. Какая замечательная лошадь, — сказала она Павлу.

— Фрося, — улыбнулся тот, слегка подхлестнув лошадь поводьями. Взмахнув хвостом как флагом, кобыла сразу же перешла на рысь. — Жалко, приходится использовать ее для тяжелой работы, но я стараюсь не сильно нагружать. И хозяину не позволяю — имею право, поскольку корм для нее я оплачиваю наполовину. В результате считаюсь задирающим нос, да и вообще с причудами.

Наташа мысленно улыбнулась. У этого парня на лбу было написано, что для деревни он подходит так же, как Фрося для полетов в космос, но намекать на это не стала.

Деревня Гаврилово оказалась довольно большой, дворов на сотню, но начинающей приходить в упадок. По заросшим огородам и провалившимся заборам было видно, что множество домов пустуют.

Павел остановил Фросю около небольшой крепкой избы на перекрестке кривых улочек, которая щеголяла яркой зеленой краской. В открытую калитку важно входили гуси. Из двери выглянул мужик в телогрейке. Его красное лицо не выражало особого удовольствия. То ли от визита незваных гостей, то ли вообще от жизни, Наташа не поняла. Узнав Павла, мужик заметно оживился.

Павел захватил из повозки тщательно завернутый в газету сверток и на минуту зашел в дом. По форме пакет подозрительно напоминал бутылку. Вышел он уже с пустыми руками, и помог Наташе добраться до телефона. Тот стоял в большой, душной, пропахшей чем-то кислым комнате.

Набирая номер, Наташа поглядывала на неопрятную бабу, которая с шумом возилась возле печки и бесцеремонно разглядывала гостью. "Неужели, она будет слушать разговор?" — поежилась девушка. Потом сообразила: да ведь женщина, верно, боится, за сохранность вещей в шкафах и на полках!

Мебель выглядела старой, заплесневелой и заросшей грязью. Умирая с голоду, девушка не прикоснулась бы к этим вещам.

Но, может быть, хозяйка знает, что делает, и предыдущие посетители хаты в самом деле требовали бдительного надзора.

Дозвонившись, Наташа принялась что-то врать родителям о подруге, в гостях у которой вывихнула ногу. И заливалась краской при мысли, что баба все слышит и прекрасно понимает, о какой подруге идет речь. Потом плюнула и позвонила еще в редакцию, отпросившись на всю неделю. Материал для ближайшего выпуска она успела подготовить, а к следующему клятвенно обещала поднажать.

Возвращалась с чувством пережитого унижения, хотя вредная баба ничего ей не сказала. Только пробормотала себе под нос что-то о "городских фифах".

— Теперь пойдут разговоры, — весело усмехнулся Павел словно в ответ на мысли гостьи. — Впрочем, обо мне и так ходят самые невероятные слухи, поэтому хуже не будет. Представляешь, кто-то пустил сплетню, что я — колдун, знахарь или сектант, что для них одно и то же, выгнанный за ворожбу из своей местности. Как-то под вечер приковыляла седенькая бабулька, совала бутылку — местная свободно конвертируемая валюта — и просила снять сглаз. Дескать, корова у нее не телится, верно кто-то позавидовал. В другой раз явились две насмерть перепуганные девчонки лет по шестнадцати и предлагали все свои сбережения за приворотное зелье. Ну ни бред ли? Скажи, я что, в самом деле похож на колдуна?

Наташа рассмеялась. Хотя еще несколько часов назад она сама предполагала нечто подобное, теперь такая мысль показалась полным абсурдом.

— Знаешь, немного, — с притворной серьезностью кивнула она и принялась загибать пальцы. — Во-первых, ты черноволосый. Во-вторых, слишком чисто одет. В-третьих, живешь на отшибе и один. В-четвертых, читаешь книги! Это, безусловно, признаки если уж не чародейства, то чего-то странного!

— Зато есть и польза. Компания здешней разудалой молодежи меня за версту обходит. Не зовут пить с ними самогон и таскаться по местным клубам. А то ведь я разговаривать с деревенскими не умею, а драться неохота. Приходилось откупаться бутылками. Теперь сами отвалили.

Представив себе Павла за бутылкой чего-нибудь плодово-ягодного среди мутноглазых деревенских хлопцев, Наташа снова рассмеялась. И откинулась на сено, устилающее повозку.

Вечер был чудесным. На темнеющем небе уже застенчиво мерцали звезды. Поскрипывали колеса повозки, изредка фыркала Фрося и весело стучала копытами по утоптанной колее, в траве громко трещали цикады. Звуки представлялись полной тайного смысла музыкой, которую лесные дриады извлекали из маленьких серебряных инструментов.

Парень правил лошадью с удивительной городского жителя ловкостью. Глядя на спину и затылок своего странного спутника, Наташа подумала, что именно таким бывают в сказках лишившиеся трона принцы или рыцари, преданные своим сюзереном. Эта мысль так понравилась ей, что она тут же стала сочинять историю с Павлом в главной роли. Он — жертва коварства злобного царя. Конечно, совершает подвиги, сражается с драконами, освобождает красавицу — разумеется, во всем похожую на нее, Наташу, — и из скромности удаляется в далекий край. А красавица, не забывшая своего героя, с презрением отвергает притязания старого царя и, изменив облик, отправляется искать его за тридевять земель.

Резко взмахивая крыльями, над головой пролетела большая растрепанная ворона, да так низко, что едва не задела девушку. Лошадь испуганно всхрапнула. Глубоко вдохнув пахнущий сиренью, жасмином и свежескошенной травой воздух, Наташа подумала, что ей совсем не страшно оставаться на ночь у мужчины, с которым знакома несколько часов. Странно, но именно так.

Для ночевки Павел организовал нечто вроде ширмы, отгородив простынями единственную имеющуюся кровать. А себе постелил в угол соломы, накрыв ее покрывалом, и уверил, что отлично выспится. В хозяйстве обнаружились какие-никакие удобства: душ из большой бочки над сараем с нагретой солнцем за день водой, шампунь, мыло и новая зубная щетка. Забираясь в постель, Наташа намеревалась составить план дальнейших действий, но не заметила, как заснула.

Ночью она один раз проснулась от заливистого собачьего лая, но, привычная, что в деревне собаки лают чуть не всю ночь, быстро уснула опять.

Глава V

Бедствие

В это утро князь собирал цветы и травы в саду, вспоминая детство и наказы матери-покойницы. Сам плел душистый венок-подношение великому Предку. В одиночестве, пешком отправился на лесное капище.

Когда опустился на колени перед потемневшим ликом деревянного идола, много вопросов срывалось с губ. Образ Творца, как всегда, хранил молчание. Но Всеслав знал, что получит ответы. Главное — суметь услышать.

Личный кабинет князя располагался в восточном крыле дворца.

Повинуясь капризу одного из Владиславичей, много лет назад придворные мастера отделали покой драгоценной яшмой. Из цельных глыб вырезали книжные полки, которые вскоре заполнились толстыми томами. Собрали пюпитры для секретарей и огромное тяжеловесное бюро с письменным прибором и множеством ящичков. За ним правитель обычно принимал визитеров-мужчин и обсуждал государственные дела. Выточили маленький изящный столик, за которым князь выслушивал посетительниц-дам. Рамы высоких стрельчатых окон, разумеется, также были из яшмы; панелями стен служили разнообразные карты — целые произведения искусства, тонкие мозаики, выполненные из мельчайших кусочков камня разных сортов.

Освещаемый светом восходящего солнца, кабинет с раннего утра сиял ослепительно-алым, розовым, багровым, коралловым, каштановым. Полыхающие оттенки красного, по задумке создателя, должны были возбуждать боевой дух в его владельце, когда, созерцая агрессивно окрашенные стены, князь принимает решение о ведении войны.

Нынешний князь Всеслав не жаловался на недостаток боевого духа и любил проводить солнечное утро в яшмовом кабинете. Но с наступлением темноты немедленно покидал его — в свете свечей яшма играла зловеще кровавыми отблесками. Гнетущий полумрак невольно заставлял задуматься об оборотной стороне ярких победоносных сражений: о грязи, крови, боли, страданиях.

Без сомнения, предок князя, желавший оставить в наследство потомкам жажду битвы, не предусматривал подобный эффект. Но справедливость богов не осталась в стороне. Творец никогда не давал прямых советов и указаний своим потомкам. Он лишь позаботился, чтобы делающий выбор князь сознавал все стороны своего решения.

Князь Всеслав с сестрой имели десять лет разницы, но были очень похожи: те же темные глаза, иссиня-черные волосы, тонкие черты лица. То же хладнокровие, величественность, непоколебимое достоинство, способность быстро оценивать ситуацию и принимать решение.

Но сейчас князь не был похож на самого себя, спокойствие изменило ему. Он смотрел на сидящую напротив за яшмовым "дамским" столиком Меланию так, как смотрел бы на живую ядовитую змею, обнаруженную в тарелке вместо запеченного кролика.

— Ты... что сделала? — задохнулся он, когда вернулся дар речи.

— Ты все правильно услышал, брат, — Мелания сидела в кресле в непринужденной позе, пила чай и была удручающе невозмутима, словно не придавала своим словам никакого значения. Восьмидневное путешествие сначала пешком по пустынной горной дороге, потом на худых клячах, которых лишь согласились отпустить в долг подозрительные крестьяне Нагорья, вдвоем с Лаврентием без еды, без денег, без магии истощило ее силы, но не произвело особого впечатления. Чтобы понять, как такое возможно, нужно знать Владиславичей.

— Да ты рехнулась! — закричал Всеслав не своим голосом.

— Что за выражения, государь, — пожурила она, словно не замечая ошеломления князя.

— Выражения... — пробормотал князь Всеслав растерянно, а потом вскочил, опрокинув стул, и заметался по комнате. — Я не нахожу слов, чтобы описать твой поступок. Вы с Лаврентием одержимы бесом! Боги, что вы натворили! Я чувствую себя так, словно внезапно ослеп, оглох и обессилел, и то же самое ощущает сейчас каждый чародей в княжестве.

Мнение князя не так уж сильно отличалась от реакции колдуна Неодима неделей ранее.

— Что же теперь будет? Как будут жить люди, ведь без магии мы вернемся в первобытное общество, будем ковырять землю палками...

Мелания откусила крошечный кусочек пряника и запила из чашки.

— Да, Неодим мне все это уже объяснил. Но я говорила ему и повторю тебе: люди могут жить без магии.

— Но чего ради? Ты так испугалась Неодима? Да, его прорыв сквозь реальность прямо во дворец был впечатляюще молниеносным. Если бы не ты, он вполне мог уже держать в руках Средоточие. Но что такое он сделал бы, завладев им? Изгнал нас, Владиславичей, перебил прямых наследников? Ему все равно не уничтожить всех, и не удержать Центр магии. Средоточие создано из нашей крови и всегда вновь оказывалось в руках Владиславичей, сколько бы ни пытались его похитить. Разумеется, ты не хочешь умирать, да и я не хочу, но это уже дело нас, людей, и в него нельзя вмешивать судьбу мира! Ты не имела права.

— Я понимаю твое негодование, но я сделала это не из трусости, — спокойно возразила княжна, отставив чашку. — И не из-за Неодима. Я знаю его, знаю, чего можно ожидать, он прям и открыт. Неодим исходит завистью и желает любой ценой возвыситься над нами, Владиславичами. Он опасен, потому что умен и зол, но он предсказуем. Меня беспокоит другое. Этот магистр Прохор... От него исходит странное излучение, ты знаешь, я чувствую сильнее других. Так вот, это очень странный старик. В нем есть часть, происходящая из нашего мира, но и много чужеродного, причем... я боюсь делать выводы, но по-моему, нечеловеческого. Более того, я ощущала в нем и некий отблеск сродства со Средоточием, такой, который бывает только в нас, Владиславичах. Всеслав, я не понимаю, как такое может быть, но это есть, и это нечто настолько древнее и могущественное, что я испугалась. Наивный Неодим обманут, он думает, что Прохор всего лишь полезный и мудрый учитель, но забывает, что маги такого уровня никогда не делают ничего без умысла. А может быть, он все прекрасно понимает и сознательно предает свой мир. Словом, поверь мне, Всеслав. Без магии наш мир выживет, но если Средоточие окажется в руках Прохора... Я не знаю, не могу вообразить, что будет, но твердо знаю, что этого нельзя допустить, никогда, даже самой огромной ценой.

Мелания закусила губы, сосредоточившись на своих мыслях. Князь озабоченно нахмурился. Он всегда доверял суждению сестры о людях; обладая повышенной чувствительностью, она никогда не ошибалась. Но сейчас ее аргументы были слишком туманны, а догадки неопределенны. Решение же казалось чересчур суровым...

Мощеная крупным булыжником дворцовая площадь столицы Княжества, Червонгорода, стремительно заполнялась народом. Уже яблоку некуда было бы упасть. И все это живое человеческое море кипело и волновалось, как океан в сильнейший шторм.

Простые люди, особенно горожане, не так уж часто в повседневной жизни обращаются за помощью к колдунам. Но в больших поселениях всегда бывают заболевшие неизвестной хворью, всегда кому-то требуется вывести одолевших крыс или тараканов, переслать срочное письмо в соседний город. Обычно все эти и многие другие услуги предлагали местные чародеи, прижившиеся здесь, словно обычные ремесленники, такие же, как сапожники, портные, плотники.

Первыми забили тревогу, разумеется, они. Следом — кузнецы, поскольку отправленные в рудники телеги вместо железа привезли растерянных рудокопов. Своды шахт дали трещины, а некоторые обвалились, печи дают слишком маленькую температуру, и невозможно выплавить железо из уже добытой руды. Из окрестных деревень слали гонцов с известиями о побитых градом посевах, о сожранных червями плодах, о налетах саранчи. Об осмелевших хищниках, нападающих на стада, о невероятно обнаглевшей нечисти. О начавшей заводиться в амбарах плесени, приводящей в негодность зерно. В порту волновались о не в меру задержавшихся в пути торговых судах...

Сначала все это не так уж коснулось обывателей. Напротив, утрата магами своих сил принесла некоторое затаенное удовлетворение. Их недолюбливали, как не любят и боятся люди всего непонятного.

Однако с каждым днем накапливались тревожные вести, и волнение в народе росло как снежный ком. Обрушившиеся бедствия грозили резким удорожанием хлеба, овощей, мяса, превращением заморских товаров в недоступную роскошь. Железные изделия уже сейчас подскочили в цене, сравнявшись с серебром, и цена продолжала расти. Город полнился болезнями, грызунами и паразитами.

Напуганные люди кинулись искать правды и защиты у князя.

Всеслав отогнул краешек шелковой занавеси окна и взглянул вниз, на площадь. Толпа не только не уменьшалась, но, казалось, увеличивалась с каждой минутой. Цепь невозмутимых стражников с алебардами пока еще сдерживала ее на подступах к дворцу, но князь чувствовал, что если не принять мер, дело может закончиться плачевно. Уже промчался над головами клич держать кошельки — появились вездесущие карманники — уже кого-то заподозрили, и вспыхнула драка. Большинство пока не обращало на стычки внимания, требуя князя и разъяснений, но страсти продолжали накаляться.

— Тебе придется выйти, — произнесла Мелания, мельком глянув туда же.

Отдохнув и переодевшись в легкое платье из струящегося синего шелка, она стала еще красивее, чем раньше, затмевая брата в его парадных одеждах. Князь был молод, проницателен и добр. Но его черты терялись на фоне яркого блеска драгоценных регалий — как всегда теряется личность человека под маской правителя. Княжна предпочитала простую одежду, избегала лишних украшений — и блистала незамутненным очарованием.

— Я выйду, — согласился Всеслав. — Но мне нужно время обдумать, что им сказать. Надо успеть взять ситуацию в руки прежде, чем люди узнают, кто лишил их магии. Неодим не станет молчать. Твой поступок не только тебе угрожает смертельной опасностью. Я боюсь, народ буде винить в разразившихся бедах всех Владиславичей. А значит у предателя преимущество — и огромное. Стоит пообещать, что он вернет Средоточие — за ним ринутся все.

Мелания дернула плечиком:

— Неодим не сможет вернуть Средоточие.

— Простые люди этого не знают. Они привыкли верить колдунам.

— Они привыкли верить князю.

— Но не желают оставаться без магии, не желают стойко переносить несчастья, как ты им советуешь. Это значит, что мне тоже придется пообещать вернуть Средоточие.

Мелания пристально посмотрела на брата.

— В таком случае люди не станут прилагать усилий. Не будут перестраивать амбары, чтобы был приток воздуха, не возьмутся укреплять шахты и складывать новые печи, не станут учиться лечить болезни травами. А сложат руки и будут ждать, пока Средоточие решит проблемы само собой. Мы же с тобой знаем, что если это и случится, то не скоро.

Всеславу очень хотелось выругаться. Он бы и сам был не прочь отправить людей на поиски Средоточия и сложить руки.

— Вот поэтому-то необходимо тщательно взвесить каждое слово. Главное — выиграть время, чтобы Неодим не успел воспользоваться нашей оплошностью.

Меланию покоробило то название, которое дал брат ее поступку, но она решила не спорить. Всеслав стал князем всего полтора года назад. Но даже покойный отец в лучшие свои дни вряд ли легко справился бы с такой задачей. Никому и никогда в истории не приходилось сталкиваться с внезапным изменением всей сущности мира.

— Я знаю одно, — твердо сказал Всеслав, — тебе нельзя оставаться в Червонгороде. Собирайся и сегодня же, как стемнеет, вместе с Лаврентием отправляйся в Ольхов. В родном городе нашей матери всегда тепло к тебе относились. Кроме того, опасные вести дойдут туда не так скоро. И все же будь начеку, если почувствуешь неладное, будь готова немедленно ехать в охотничий домик, что в Кленовых лесах.

— Бежать? — впервые за весь разговор Мелания утратила хладнокровие. — Бежать, когда такие трудности постигли мою страну? О нет, я буду первой, кто найдет новые способы справляться с недугами, кто научит людей обходиться без магии в повседневной жизни.

— Да как ты не понимаешь, девочка! Если не скроешься, тебя обвинят во всем. И даже если народ не потребует казни, никто не станет тебя слушать!

Князь был прав, и Мелания поняла это раньше, чем он договорил.

Она отвернулась и прошлась по комнате, ругая себя за наивность: ну конечно. Никто не оценит ее жертвы, когда она решилась лишить Княжество самой ценной вещи, самого важного для нее самой. Отдать человеку из чужого мира, в неизвестность, и возможно, навсегда. Никто не поймет страха, который она испытала при встрече со старцем Прохором. Люди будут видеть только последствия, которые повлекло за собой исчезновение Центра магии.

— Послушай, почему ты не отправилась в другой мир вместе со Средоточием? Почему доверила тому парню? — вдруг поинтересовался Всеслав. — Ты всегда могла бы справляться, как обстоят у нас дела, и в нужный момент вернуться.

— Разве ты не помнишь уроков магистра Аверьяна? — ответила Мелания, все еще переживая свою ошибку. — В чужом мире Средоточие не будет взаимодействовать с инородным Эфиром. А значит, останется обыкновенным камнем-голышом, который практически невозможно обнаружить. Особенно с оставшимися у нас скудными возможностями. Но только тех пор, пока в чужом мире не появится кто-нибудь из нашего, родного Средоточию мира. Тогда отраженный магический спектр изменится, преображая силу. И Неодим с Прохором легко обнаружат амулет. Его сможет найти кто угодно с помощью нужных знаний и крупицы магических сил.

Всеслав покачал головой.

— Мы все же слишком мало знаем о Средоточии. Кто поручится, что ты права?

— Итак, ты сможешь отворить врата между мирами?

Неодим возвратился из полыхающего леса усталый, почерневший, с подпаленными волосами. Но его глаза весело поблескивали. Колдун энергично скинул закопченную рубаху и наклонился над деревянным ушатом. Ученик Никифор подал мыло и принялся поливать его голову и спину из медного кувшина.

Магистр Прохор сидел за пюпитром, заваленном грудами исписанной и исчерканной бумаги. Рядом жарко горел камин. Время от времени старик в сердцах отправлял в огонь лист-другой. Чувствуя, что вычисления зашли в тупик, он спешил уничтожить опасные цифры. Теперь их стало невозможно написать исчезающими чернилами или скрыть с помощью магии. Потом начинал вычисления сначала.

Изредка Прохор припоминал, что на сожженном листе была нужная пометка. Или та же самая ошибка, которую, не видя предыдущих рассуждений, сделал снова. Тогда он принимался сотрясать воздух замысловатыми проклятьями.

Ученику, беспрерывно подносившему чистую бумагу, каждый раз доставалось от разъяренного старика.

Пока обеспокоенный лесным пожаром Неодим боролся со стихией, магистр Прохор взялся подсчитать оставшиеся у заговорщиков остатки магических сил. И вычислить способ создания коридора между мирами. Это заклинание никогда не было простым, даже когда магу помогало Средоточие. Сейчас же Прохору приходилось заново изобретать ход магического действа. Да еще в таких, совершенно неприспособленных для колдовства условиях. Неудивительно, что он был не в духе.

Прохор бросил перо и выпрямился, разминая спину.

— Это не так-то просто, — буркнул он. — Не веришь, сам попробуй. Предстоит еще много работы, но думаю...

— Да? — Неодим вынырнул из-под расшитого льняного полотенца.

— Думаю, выход есть.

По лицу колдуна Неодима пробежала довольная улыбка. Он щелкнул пальцами, и свечи в большом канделябре в углу ярко вспыхнули.

— Я думаю, в нас осталось не так мало магии, как казалось с перепугу. Страх Творца! Успокоившись и взяв себя в руки, мы соединили силы и сумели-таки вызвать дождь. Это, конечно, жалкая малость по сравнению с тем, что было раньше, но уже кое-что.

— Вот-вот, — Прохор не воспринял воодушевление молодого соратника, — ступай с дождичком в кармане на Червонгород.

— Ах, перестань, — добродушно ухмыльнулся Неодим. — Ты не испортишь мне настроения своим брюзжанием. Проиграна битва — но не война. Я верну Средоточие, и тогда именно я буду иметь на него все права. А не Владиславичи.

Прохор снова взялся за перо и уткнулся в бумаги.

— Какой же ты еще ребенок. Не удивлюсь, если, став обладателем Средоточия, ты употребишь власть на то, чтобы заставить княжну Меланию стать твоей женой.

Веселье Неодима тут же исчезло, у губ залегла жесткая складка.

— Во-первых, княжна не интересует меня, — отрывисто сказал он. — А во-вторых, гнев Творца, это не твое дело.

Старик быстро выводил формулы.

— Мне надоел твой Творец, — проворчал он, казалось, не обратив внимания на смысл последних слов Неодима.

Князь Всеслав быстро шел по коридорам дворца, ожесточенно дергая цепочку оберега. Выступление оказалось нелегким. Никто из подданных княжества не желал слушать о том, чтобы отныне обходиться без магии, не желал навсегда распрощаться с привычным образом жизни, работать на износ. Собравшиеся под балконом люди с каждой секундой все громче требовали возвращения Средоточия. "А иначе зачем нам нужен князь", — доносилось до Всеслава из толпы. Как он и предполагал, чтобы сдержать народное возмущение, не допустить бунта, и хотя бы получить отсрочку, он вынужден был пообещать бросить все силы на поиски Центра магии. Только тогда толпа согласилась слушать хоть что-то о преодолении текущих трудностей.

Яростно дернув цепочку, Всеслав порвал ее — оберег остался в руке. Он вздрогнул: плохая примета. Но тут же вспомнил, что теперь амулет — всего лишь драгоценная безделушка. Раздраженно швырнув его в темный угол, Всеслав толкнул тяжелую бревенчатую дверь.

Он оказался в небольшом полуподвальном помещении, освещенном светом десятка чадящих факелов.

— Магистр Аверьян! — несмотря на свой княжеский титул, Всеслав почтительно склонил голову перед хозяином покоя, который сидел за небольшим столом.

Человек был одет в вороненую кольчугу и черный Орденский плащ с белым гербом на левом плече — сияющий меч, гарда которого обвита ожерельем из языков пламени, спиралей ветра и крошечных крепостей.

Магистр Аверьян прожил много лет на этом свете, но назвать его стариком никто бы не осмелился. Его лицо покрывали глубокие морщины, щеку пересекал шрам, а длинные волосы блестели серебром. Но чрезвычайно прямая спина, гордо поднятая голова, широкие плечи не позволяли заявить, что жизненный путь его уже пройден.

Запавшие глубоко в глазницы глаза горели тревожным огоньком, а узловатые пальцы при звуке раскрывшейся двери инстинктивно метнулись к длинному мечу. При виде князя пожилой воин отвел руку от перевязи, охватив корешок толстого фолианта.

— Повелитель! — магистр встал, низко склонившись перед Всеславом. — Я надеюсь, что твоя речь перед народом была успешной.

— Я все еще князь, — тот невесело усмехнулся. Тяжело опустился на лавку и жестом пригласил собеседника присесть.

— Поверь, я оторвал тебя от государственных дел не из праздного желания поболтать.

— Я нисколько не сомневаюсь, магистр Аверьян. Но именно это меня и печалит. Без всякой магии я предчувствую, что у тебя дурные вести.

Магистр Ордена, глава воинов-магов на службе княжескому престолу, чуть прикрыл покрасневшие от усталости глаза. Было видно, что он не спал уже несколько ночей.

— Увы, сын мой. Не буду перечислять печальные метаморфозы Эфира после исчезновения Центра магии — о них ты уже имеешь достаточное представление. Перейду сразу к самому главному. Не все ладно в Карте миров, — отложив книгу, Аверьян развернул на столе сильно потертый свиток из толстой воловьей кожи. — К счастью, созданная в ином мире и не зависящая от нашего Средоточия, Карта сохранила свою силу. Возможно, различить ее теперь способно гораздо меньше людей чем раньше, но мы с тобой увидим то, что необходимо.

На свитке было изображено нечто бесформенное, испещренное разноцветными точками, плавными линиями и светящимися пятнами. Непосвященный человек решил бы, что рукопись безвозвратно испорчена и отбросил бесполезный предмет. Но князь привычно наклонился над свитком, направляя к нему поток внутренней энергии — и через мгновенье его взору предстала объемная, непрерывно изменяющаяся картина. Это было похоже на взвешенную в вакууме межпространства плазму, отражающую все и в то же время ничего, текучую, живую, в которой согласно некоему закону перемещались относительно стабильные точки — центры с собственной системой координат и собственными, только им присущими законами — связками реальности.

— Вот наш мир, — магистр Аверьян указал на одну из таких точек, похожих на темные водовороты, поглощающие ткань межпространства, втягивающие ее в себя и создающие себя из нее. — Как мы и ожидали, его спектр изменился, а вернее, почти исчез, поблек — видишь?

Всеслав медленно кивнул. Он и не ожидал, что так трудно будет снова смотреть на свой мир на Карте, но видеть его совсем иным — бесцветным, почти невидимым пятнышком, словно гаснущая, остывающая, умирающая звезда.

— Но вся остальная мировая ткань не должна была претерпеть изменений, — продолжал Аверьян. — Средоточие находится в "погасшем" мире, ему не с чем взаимодействовать, поэтому тот мир должен оставаться таким же "погасшим", бесцветным, как и наш. Однако тот, кто хоть немного следит за излучениями миров, немедленно заметит странность: спектр нашего мира не растворился в межпространстве, а переместился. Вот он! — узловатый, огрубевший палец старого мага уткнулся в другую точку, и Всеслав почти вскрикнул: если бы не с трудом различимые связки реальности, особые для каждого мира, как лицо для человека, он сказал бы, что его собственный мир вдруг покинул свою часть межпространства и отправился путешествовать по чужим законам.

— Как же так? — Всеслав растерянно выпрямился. — Неужели Средоточие перенесло нашу магическую ауру на иной мир? Что же, выходит, оно приспосабливается к любому месту, в котором оказалось, и теперь с той же силой насыщает чужой мир магией, как ранее наш?

Магистр Аверьян потер виски ладонями, неотрывно глядя на Карту.

— Этот вывод напрашивается первым, но я так не думаю, — наконец сказал он. — Я тщательно проанализировал спектр излучения этого мира, и у меня нет сомнений в том, что Средоточие именно там. Но, несмотря на всю схожесть сияния с тем, что недавно испускал наш мир, есть и существенные различия. Прежде всего, в интенсивности излучения: заметь, оно значительно слабее. Во-вторых, если бы Средоточие изменило сущность того мира, его новая магическая аура должна была быть только похожа на нашу исчезнувшую. Но в то же время перестроиться под собственные связки реальности — словно привитая ветка на другом дереве. Новый спектр сияния должен сочетать черты нашего и своего собственного. Но сейчас мы видим, что он идентичен нашему утраченному!

Всеслав был магом от рождения. Мощные способности к обостренному восприятию мира и изменения этого мира достались ему по наследству как истинному Владиславичу. В свое время будущий правитель прошел лучшую в Княжестве науку практического использования этого дара. А также получил некоторые зачатки знаний из теории магии. Но он был наследником престола, а значит, гораздо больше внимания в своем обучении уделял науке государственного управления. И не так уж часто доводилось ему продираться сквозь запутанные тенета Теории Магической Силы. Словом, Всеслав привык пользоваться своим даром, когда в этом возникала необходимость, не задумываясь о природе сил, выполняющих его приказы. Поэтому сухие теоретические рассуждения магистра Аверьяна показались ему слишком сложными.

— Идентичен? Что ты хочешь этим сказать?

Старый маг откинулся в кресле, слегка улыбнувшись своему недостаточно прилежному ученику.

— Твоя сестра была более внимательна на моих уроках, — по-отечески пожурил он. — Мелания правильно рассудила: если в "погасшем" мире, где находится Средоточие, не будет ни одного человека из нашего, родного ему, то оно будет молчать. Поскольку Средоточие по сути своей не более чем линза, которая останется обычным стеклом, если ей нечего будет увеличивать. Тем не менее, на карте мы видим, что оно работает, да еще как. Теперь понимаешь?

Нахмурившись, Всеслав разглядывал сияющую точку на Карте, что символизировала чужой мир, где нашло убежище Средоточие.

— Ты хочешь сказать, что там есть человек из Княжества?

— Именно, сын мой. И если я еще что-то понимаю в магии, это не случайный крестьянин, даже не жалкий деревенский колдун. Этот человек — очень сильный маг. Несмотря на весь свой ум, княжна Мелания ошиблась, и эта ошибка может оказаться роковой.

— Насколько сильный? — Всеслав уже начал рассчитывать время, необходимое для того, чтобы собрать Орден в полном составе. Раз Средоточие не укрыто, нельзя терять ни минуты, ибо теперь оно лишено даже защиты князя. — Это Неодим?

— Нет, — решительно заявил Аверьян, — я боюсь, что магистр-ренегат здесь не причем. Ты знаешь, я не люблю спешить с выводами, но сдается мне, что тут дело серьезнее... Всеслав, мне кажется, этот кто-то сильнее, и по способностям своим не уступает Владиславичам!

— Вот как! — протянул Всеслав.

Ему немедленно вспомнились слова сестры о странном союзнике Неодима, магистре Прохоре. Самозванце, как называли его в Ордене, ибо Высший Совет никогда не удостаивал старика почетного звания. Но ни один маг не смел отрицать, что новоявленный магистр вполне достоин так называться.

— Это значит, что у нас совсем нет времени, — прошептал князь.

Глава VI

Любопытство и страх

Разбудило ее солнце, заглянувшее сквозь большие стекла в восточной стене. Некоторое время посопротивлявшись настойчивым ярким лучам, Наташа поняла, зачем Павел увеличил окна: лучшего будильника для тех, кому нужно рано вставать, и не придумаешь.

Спустив ноги с кровати, она обнаружила, что, соблюдая осторожность, уже может двигаться сама. Быстро надела черную рубашку и свою потерявшую всякий вид юбку, наскоро причесалась и вышла во двор.

И обнаружила своего гостеприимного хозяина за странным занятием. Откинув крышку колодца, Павел перегнулся через каменный венец и светил чем-то вниз, в воду, отчего на крышке дрожали блики. Одной рукой он хватал разложенные в ряд на бортике камешки и через равные промежутки швырял в колодец. Время от времени из недр колодца доносилось глухое, размеренное бормотание, похожее на неразборчивую молитву.

Отправляясь на охоту за необычным, Наташа хотела найти странности. Она напряженно следила за парнем весь предыдущий день, но ничего из ряда вон выходящего не заметила. И вот — наконец, обнаружила то, что искала. Но к собственному удивлению не ощутила радости и торжества.

Стоит ли сомневаться — Павел слишком понравился ей вчера. Даже не просто понравился — она никогда прежде не встречала такой сильной, цельной личности. Когда человек знает, чего хочет, — это подкупает. Пусть поставленная цель не отвечает общепринятым понятиям о том, чего должен добиваться в жизни незаурядный ум. Как раз свое собственное видение мира и свой собственный выбор — привлекает сильнее, как загадка, которую так хочется разгадать.

Наташа уже почти ожидала другого от своей поездки — не темы для статьи, а интересного знакомства, которое было бы приятно продолжить. Нет, ничего личного, ничего пошлого — она ощущала себя исследователем в хитросплетениях судеб на Земле. Впрочем...

И вот оказалось, что первоначальное впечатление было обманчивым. Странности все-таки есть. Но ей уже не хотелось подкрадываться к Павлу, подслушивать и подсматривать. Вместо этого потянуло вернуться в дом и подождать, пока он снова не станет самим собой.

Она с трудом заставила себя сделать несколько тихих шагов вперед. Но и приблизившись не удалось разобрать тихих слов: они словно бы звучали вовсе не по-русски.

Павел выпрямился, сосредоточенно глядя вниз. Размахнулся и с силой бросил последний, самый крупный камень. Наташа ожидала всплеска, но его почему-то не последовало.

— Ну надо же, придется лезть в колодец, — не оборачиваясь спокойно сказал Павел. — Посмотри.

Наташа вздрогнула: как он умудрился ее услышать? Но подошла и заглянула в темный провал. Над самой поверхностью воды поперек колодца застряла большая ветка дерева, сверху на ней висели бумаги, пластиковые пакеты, другой мусор.

— Я, видно, поторопился с выводами, что меня боятся, — улыбнулся Павел. — Не зря ночью Пантелеймон лаял, но мне было лень вставать. Думаю, местные подростки.

Он пошел за веревками, а Наташа прислонилась к холодному камню: от облегчения у нее закружилась голова. Она уже готова была заменить в своей памяти размеренную молитву на ругательства а мелкие камешки посчитать снарядами для пробития засора. Только вот почему у него в руке нет фонарика? Она точно видела свет. "Наверное, я просто не заметила, как он сунул его в карман", — решила Наташа.

Нельзя же давать волю воображению и привлекать в соучастники событий нечистую силу.

Видно, не суждено было Наташе в тот день вернуться к прежней безмятежности. Вынув мусор из колодца, Павел стал слишком пристально присматриваться к вороньему гнездовью. Десятки, если не сотни плетеных из хвороста корзинок покачивались на высоких тополях за забором. Вокруг рощицы целый день стоял жизнерадостный гортанный галдеж.

— Ты чего? — засмеялась Наташа. — Только сейчас заметил выводок? Я приехала вчера, и то успела близко познакомиться с одной из их подружек.

Павел так и подскочил:

— Когда? — словно клещами ухватил ее за предплечье.

— Вчера вечером, — удивилась девушка. — Когда ехали домой. Ворона чуть не зацепила мои волосы, и Фрося испугалась. Пусти, больно!

Но он стиснул еще сильнее:

— Она каркала? Как выглядела? Куда летела? Откуда?

У юной журналистки дрожали губы, но парень этого не замечал, поглощенный своими воронами. Пришлось вспомнить и пересказать ерундовый эпизод до мельчайших подробностей.

Услышав все, что хотел, парень, вроде, опомнился. Но только для того, чтобы сунуть Наташе лукошко и отправить в дальнюю часть огорода собирать малину.

Конечно, чтобы отделаться!

Разобиженная девушка ушла. Но, разумеется, поклялась выяснить, чем он будет заниматься.

Выглянув из-за угла через полчаса. И схватилась за голову!

Смастерив огромную рогатку, размером едва ли не с арбалет, Павел с фантастической точностью и быстротой стрелял несчастных пернатых. Под тополями валялось уже несколько десятков трупов птиц. Живые не смели улететь и с хриплым карканьем вились над гнездами, где, наверное, отчаянно кричали птенцы. Пантелеймон с веселым лаем носился вокруг, обнюхивал каждую упавшую птицу. Наверное, думал, что это увлекательная игра.

— Боже мой, что ты делаешь! — не выдержала Наташа, захромав к нему. — Не надо!

Он обернулся так резко и зло, что на секунду показалось — сейчас и в нее всадит камень из своего орудия. Узнал гостью словно бы не сразу. Чуть помедлил — и в сердцах швырнул рогатку в бурьян.

— Зачем? — в ужасе лепетала девушка, ухватившись за кол забора, чтобы не упасть. — Чем они так тебе помешали?

Павел глубоко вздохнул и оглянулся на вороньи трупы. Теперь он выглядел пристыженным:

— Извини. Я просто тупица.

Принес из дома лопату и понуро пошел хоронить убиенных.

Наташа проводила его взглядом. На ум пришло что-то из прочитанной не так давно литературы о психологических расстройствах. Раздвоение личности.

Почему бы нет? Обнаружив провалы в памяти, необъяснимые факты, парень спешит спрятаться подальше от родных и близких, которым может навредить неожиданный недуг. Что если во время преобладания alter ego он не контролирует себя? Вот и объяснение... Безусловно, оно представляет интерес для статьи, но Наташе уже совсем не хотелось ее писать.

Может, еще не следует спешить с выводами?

Зарыв ворон в ту самую яму, куда провалилась Наташа, Павел смущенно сбежал в огород окучивать картошку. Делал вид, что страшно занят. Предоставленная сама себе гостья гордо вздернула нос и решила выдержать характер. Раз он такой, все-таки напишет эту распроклятую статью, и пусть пеняет на себя. Какой это "такой", Наташа не стала точно формулировать — главное, ей самой все было ясно.

Хотя колено еще плохо повиновалось, она поспешила воспользоваться возможностью облазить дом, в том числе чердак. Но ничего особенно интересного не обнаружила.

Наташа сделала штук десять фотографий дома в различных ракурсах, даже издали запечатлела ковыряющегося в картошке Павла. Но под каким предлогом сфотографировать его вблизи, придумать не могла, как ни ломала голову.

Она надеялась, что, поработав на солнцепеке, парень скинет рубашку — ведь именно так обыкновенно поступают деревенские мужики? И будет видно, что же такое висит на здоровенной цепи у него на шее. Но Павел упорно продолжал париться в своей черной одежде.

Разумеется, когда-нибудь картофельные гряды должны были закончиться. Да и время обеда приближалось. Хозяин вынужден был вернуться в избу.

Наташа с книгой сидела на диване, подобрав под себя ноги и делая вид, что погружена в чтение.

Неловко потоптавшись в дверях, Павел вынул из комода свежую одежду. "Ну, естественно, битых три часа махать тяпкой, — злорадно подумала юная журналистка. — Он как будто нарочно все делает так, чтобы я не узнала ответа ни на один из интересующих вопросов. Что ж за человек такой!"

— Слушай, — робко начал Павел. — Ты как себя чувствуешь? Нога прошла?

Наташа вспыхнула, чуть не выронив книгу от возмущения.

— Хорошо! — с вызовом ответила она. — Сейчас же уеду. Может, будешь так любезен подвезти до станции? Дальше я сама.

— Да не гоню я тебя! — Павел мял стопку вещей в руках. — Просто...

Наташа выжидающе уставилась на него. Ну что же ты, попробуй, найди правдоподобное оправдание.

— Ворон люблю стрелять! — сердито буркнул парень и быстро шагнул за дверь.

Девушка хмуро смотрела ему в след. Ясное дело, ждет не дождется, когда незваная гостья уберется домой. "Так вот же, назло тебе не уеду, пока что-нибудь не разнюхаю. Журналистка я, в конце-то концов, или размазня? И можешь не делать прозрачных намеков, не поддамся".

Вдруг ей пришла в голову другая мысль: а ведь в душе-то Павел обязан раздеться. Конечно, будет просто кошмар, если ее застукают за подглядыванием, но загадочный, довольно крупный предмет у него на шее не давал любопытству покоя.

Вчера она заметила в боковой стенке весьма удобную щель.

Наташа осторожно выглянула наружу: двор пуст, хозяин, наверное, уже в сарайчике с бочкой. Лишь бы подойти незаметно. Только ведь взглянуть одним глазком — и все.

Кралась она так, будто от этого зависела жизнь — впрочем, в некотором смысле так оно и было. Мысль оказаться застигнутой за таким пикантным занятием заставляла ее заранее покрываться холодным потом. Но Наташа упрямо продвигалась к сарайчику, из которого доносился шум воды. Только бы не заглянуть в щель как раз тогда, когда парень будет смотреть прямо на нее. Вот бы хорошо, если б он в этот момент намыливал голову, но как угадать?

Занятая несуразными обрывками мыслей, Наташа почти подползла к сараю с задней стороны. И обнаружила небольшую дырку как раз на уровне щиколоток. Ага! В упомянутую дырку хорошо просматривались ноги пятками к ней. Путем несложных умозаключений, Наташа вычислила, что к расположенной более высоко щели, Павел будет боком. Годится.

С крайней осторожностью она выпрямилась, сделала два шага на цыпочках, завернула за угол... И уткнулась прямиком в Павла, который, опершись о дощатую стенку, насмешливо смотрел на нее. На глаза попался здоровенный металлический крест на смуглой груди — парень стоял перед ней в одних трусах, разумеется, черных.

— Ой! — Наташа в ужасе попятилась. Как он мог так быстро и неслышно выйти?

— Очень мило, — заметил Павел. — У тебя, кажется, нездоровая привычка ползать по кустам, непременно в тыльной части строений, и подглядывать. Может, ты сексуальная маньячка?

— Нет... — заливаясь краской, Наташа так растерялась, что уже не очень соображала, как оправдаться. Да и как тут оправдаешься?

Павел расхохотался:

— Что же, я тебе так понравился? Так не обязательно было ползать по пыли, могла бы прямо сказать, я не стал бы отказываться.

— Не говори глупостей! — отчаянно закричала Наташа. — Ты... ты сам виноват со своей дурацкой таинственностью, тоже мне, граф Монте-Кристо! Нацепил черные тряпки, повесил на шею цепь, не меньше собачьего ошейника. А крест откуда взял, стащил со шпиля деревенской церкви? И что, ты всегда начинаешь утро с приветственной речи колодцу, а затем разминаешься, стреляя окрестное воронье?

Захлебываясь от стыда, Наташа еще долго могла бы выплескивать свое раздражение, если бы Павел продолжал так же откровенно забавляться.

Но вдруг его глаза превратились в щелки, сквозь которые пробивался ледяной, колючий взгляд.

Всхлипнув, Наташа опрометью бросилась прочь. Все еще прихрамывая, она влетела в дом и. Схватила сумку и принялась судорожно запихивать вещи: фотоаппарат, косметичку, зеркальце, расческу. "Ни секунды больше здесь не останусь, и пропади все пропадом!" — чуть не плача думала она.

Кое-как упаковавшись, она подхватила сумку и кинулась к выходу. И в дверях столкнулась с полностью одетым хозяином. Он намертво загородил проход, и как Наташа не пыталась отпихнуть, только билась как муха об стекло. Парень стоял, словно каменная статуя.

— Пусти! — испуганно пискнула она.

Только сейчас до нее начало доходить, что она на одиноком хуторе без единой живой души в округе, кроме владельца. Чье поведение заставляет усомниться в его нормальности.

— Я оставила тебе деньги за рубашку, я ведь не могу поехать в своей разорванной. Мало? У меня с собой больше нет.

Наташа отступила назад, чувствуя, как подкашиваются ноги, и в ужасе убеждаясь, что Павел с холодно-небрежным видом следует за ней.

— Что тебе от меня надо?

— Задать тебе именно этот вопрос, — жестко ответил тот.

Вопреки угрожающему тону, Наташе стало немного легче. По крайней мере, он понимает ее. И слова не лишены рассудительности.

Павел толкнул Наташу на стул, и, подтащив другой, уселся напротив.

— Итак, — голос прозвучал неузнаваемо жестко, — кто ты такая и что здесь делаешь? Твоя слезливая история была интересна, но это не более чем выдумка. Можешь как-нибудь записать ее и послать в журнал — наверняка напечатают. С воображением у тебя все в порядке.

Парень был зол, но сарказм доказывал, что убивать ее он пока не собирается.

Вот только как догадался? В тот момент, когда Наташа рассказывала "слезливую историю", верил каждому слову. Неужели в обычной девушке, оказавшейся здесь случайно, не может возникнуть любопытства?

"Это блеф, — решила Наташа. — Он пытается меня расколоть".

— Не понимаю, с чего ты взял, — как можно убедительнее пролепетала она. — Зачем бы я перлась к черту на кулички, если бы не искала деда? И вообще, какое мне до тебя дело? Первый раз в жизни вижу.

— Что ж, это верно. Если б мы встречались, я бы вспомнил, — задумчиво произнес Павел. Но не успела Наташа вздохнуть с облегчением, продолжил. — Вот поэтому-то меня и интересует, чего ради понадобилось являться ко мне под вымышленным предлогом?

Девушка сжалась, но упорно молчала. Только старалась всем своим видом дать понять, какое безграничное презрение питает к его подозрительности.

— Не хочешь отвечать? — он нахмурился.

Пристально взглянул на нее, как будто что-то мысленно взвешивая. Потом в его глазах появился блеск, несколько нерешительный, но в то же время озорной. Он откашлялся и сказал, копируя зловещие интонации отрицательных героев какого-нибудь фильма ужасов:

— Ну что ж, пеняй на себя!

Реплика напоминала манеру дурачиться любого мальчишки, и ничуть не напугала. А вот последовавшие за этим действия...

Павел протянул руки — и пуговицы ее рубашки разлетелись по полу. Куски черной ткани упали следом.

Наташа закричала, инстинктивно прикрывшись руками, и от страха закрыла глаза. Все-таки напоролась на неприятности — журналистка несчастная... Она была прижата к спинке стула и совершенно беспомощна. Где хрупкой девушке справиться с безумцем? Она намеревалась защищаться до конца — и будь что будет. Выцарапать глаза, выдернуть волосы, откусить ухо — все что угодно.

Съежившись, Наташа ожидала прикосновения грубых рук, которые сорвут с нее остатки одежды, но пауза почему-то затянулась.

Осторожно приоткрыв глаза, она тут же широко их распахнула.

Вместо того чтобы наброситься на беззащитную жертву, Павел снял с шеи крест, открыл его и что-то вынул оттуда. Зажав это что-то в кулаке, он закрыл глаза и сосредоточился. Брови сошлись в одну линию, губы плотно сжались и побелели от напряжения.

"Вот все доказательства: он просто помешан", — пронеслось у девушки в голове. Она попыталась выбраться из кольца железных рук, но внезапно ощутила странную слабость. Комната поплыла перед глазами, стены стремительно удалялись. Свет померк — она как будто падала в темную яму и не могла ни за что удержаться. Веки налились свинцом, мысли плясали и перемешивались, словно взбесились. Чувства спутались, переплелись друг с другом, она слышала солнечный свет, видела вкус крови от прокушенной губы, и единственным правдивым ощущением во всей этой круговерти было осязание — чьи-то сильные руки удерживали ее над пропастью.

Наташа очнулась резко, без плавного перехода в дрему, появления бессвязных мыслей. Мгновение назад она летела в пустоте — и вот спокойно лежит на кровати. И тщательно одета в целую черную рубашку. В окно заглядывает качающаяся ветка вишни с темными созревшими ягодами, почти прозрачными в свете заходящего солнца.

Девушка медленно села на кровати.

Комната пуста. "Боже мой, что это было? Что он со мной сделал?" — она содрогнулась. Попытки объяснить все с точки зрения логики ни к чему не приводили. Опоил? Но утром она выпила лишь чай, и тот сама наливала из самовара. Павел пил и ел то же самое.

Черт возьми, что здесь происходит? Все это не объяснишь раздвоением личности у Павла. Иначе выходит, что он заразил и ее. А умственное расстройство, вроде бы, не передается воздушно-капельным путем.

Осторожно спустив ноги на пол, Наташа на цыпочках прокралась в сенцы. Дверь в кухню была распахнута. Павел весело насвистывал какой-то популярный мотивчик и раздувал сапогом свой самовар.

— А, вот и ты. Ужинать будешь?

Наташа растерянно посмотрела на стол, где красовался салат из ранних огурцов. При виде такой безмятежной картины ей стало совсем нехорошо. "Неужели это я спятила?" — только и оставалось задать себе вопрос.

— Что произошло? — все-таки отважилась спросить она. В крайнем случае, объяснит, почему она в середине дня валялась на кровати, не так ли?

Павел не спеша отложил сапог, заботливо стер со сверкающего бока самовара невидимое пятнышко, установил его посередине стола, и только тогда обернулся к Наташе. И что-то во взгляде, которым он ее окинул, было такое, что позволило заключить: происшествие не подкинуто расстроенным воображением.

Черные, как угольки, глаза излучали веселье.

— Трудно сказать, — ответил он беззаботным тоном. — Думается мне, избыток новых впечатлений и свежего воздуха дурно сказался на состоянии твоего здоровья. Ты лишилась чувств как кисейная барышня. Пожалуй, тебе следует еще на какое-то время остаться моей гостьей.

— Что? — Наташа даже подпрыгнула. — Я немедленно уезжаю! И можешь меня не провожать.

Бегом вернувшись в комнату за сумкой, она пулей вылетела обратно, и — стоило ли сомневаться — наткнулась на Павла, перегородившего дорогу. Он все еще потешался, но голос был тверд и непреклонен:

— Не вынуждай применять силу. Я тебя не звал, ты сама сунула нос в дела, которые тебя совершенно не касаются. И будь ты трижды отчаянной журналисткой, это не дает тебе право вмешиваться в жизнь других людей. Особенно, если они этого не просили. А я не желаю, чтобы ты накропала свою дурацкую писанину, основанную исключительно на вымыслах и домыслах, поскольку ничего больше тебе не известно. И чтобы какой-нибудь болван-редактор допустил этот бред в печать.

Наташа ахнула. Он никак не мог догадаться. Она даже не взяла с собой документов, так откуда же? Но ведь знает, это не случайная догадка. А что, если... Ну конечно! Гипноз! Она сама выболтала то, о чем спросили. Все становится на свои места. Крест-талисман, который качается на цепочке — чтобы у нее закружилась голова. Именно так обычно показывают в кино. Наташа не очень хорошо разбиралась в таких вещах, но объяснение казалось логичным.

— Ну так и что? — как всегда, лучшей защитой было нападение. — Что плохого в том, что я хотела узнать о тебе побольше и написать об этом? Разве обстоятельства, сопутствовавшие твоему исчезновению не таинственны? И почему ты так упорно не желаешь ни с кем поделиться, быть может тебе самому станет легче, если мы попытаемся разобраться в них вместе?

— А тебе не приходило в голову, что у меня могут быть причины молчать? — теперь Павел говорил раздраженно.

-Но кому лучше оттого, что ты спрятался от своих проблем? Твоей матери? А в то, что тебе нравится твоя теперешняя жизнь, я ни за что не поверю, ты в деревне отнюдь не чувствуешь себя рыбой в воде.

По скулам Павла запрыгали желваки.

— Не надо практиковать на мне опыт, почерпнутый из лекций по психологии. В ком я меньше всего нуждаюсь, так это в исповеднике. Особенно таком, который вынесет мою жизнь и мой выбор на глумление миллионной аудитории. Тебе ясно? — он схватил Наташу за предплечье, притянул так близко, что она в упор заглянула в яростные черные глаза. А потом оттолкнул и вышел во двор, хлопнув дверью.

Наташа побежала следом, едва не споткнувшись о вездесущего Пантелеймона — пес считал девушку своей и вечно подворачивался под ноги. Она уже ничего не боялась: снова казалось, что выводы логичны и все объясняют.

— А я думаю, — звонко закричала она, догнав Павла у яблоневого сада, — что ты не можешь столько времени скрывать тайны и замыкаться в себе. Иначе недолго сойти с ума. Ты же просто изнываешь от того, что рядом нет близкого человека, собеседника. Просто того, кто выслушает и поймет. Ты обрадовался моему появлению, хоть и пытался это скрывать! Мы, люди, все так устроены. И тебе не проще переносить одиночество, чем любому другому, кем бы ты себя не возомнил.

Павел так резко остановился, что бежавшая по пятам Наташа наткнулась на него. Обернулся и сказал с неожиданной серьезностью:

— В близком человеке я, может, и нуждаюсь. Но не в журналистке, которая холодно оценит содержимое моей души: годится оно на статью, или нет.

"Да черт с ней, со статьей!" — хотела воскликнуть Наташа, но прикусила язык.

Она чуть было не стала претендовать на то, чтобы стать ему близким человеком. А...Таня?

Разве не невеста заслужила право на его откровение? Давняя ссора не имеет значения. Как честная подруга, Наташа обязана вернуться и посоветовать Тане поехать к своему жениху. Теперь, проведя несколько месяцев наедине с собой, многое обдумав, он наверняка будет рад встрече и с удовольствием простит обиды.

А малознакомая журналистка всего лишь появилась в нужный момент. Когда Павел просто устал от одиночества.

Ей почему-то не пришло в голову, что верная невеста давно раскаялась бы в ссоре и приехала сама.

Она промолчала. Окинув взглядом ее погрустневшее лицо, Павел по-своему истолковал отражавшуюся на нем борьбу.

Повернувшись, он быстро пошел прочь.

Наташа не стала его преследовать. Мысль о Тане слишком грубо вмешалась в ход событий. "А в самом деле, кто я такая, чтобы вмешиваться в их жизнь? Журналистка? — она горько рассмеялась. — Теперь ясно. Тест я провалила. Я не только не сумела добиться правды..."

Под влиянием непрошеных горьких мыслей, Наташа тут же готова была уехать. Но Павел не отпустил, ссылаясь на нежелание становиться объектом обсуждения "зевак, которые читают дурацкие сплетни". Однако Наташе почему-то казалось, что ее странный хозяин обрадовался открытию, которое позволило под благовидным предлогом задержать у себя назойливую гостью. Хотя и старался это скрыть.

Она осталась.

Глава VII

Врата

Княжна Мелания на вороном жеребце как вихрь ворвалась во двор червонгородского княжеского дворца. Распустив крылья, у нее на плече удерживал равновесие почтовый беркут и время от времени испускал недовольный клекот. Но взлететь, покинув хозяйку, и не думал. Княжна растолкала стражников, которые недостаточно быстро узнали повелительницу, и спрыгнула с лошади. Следом, отдуваясь и покряхтывая, въехал маг Лаврентий. Его крупный белый конь шумно храпел и ронял хлопья пены.

Не задерживаясь, княжна быстрыми шагами скрылась в парадной галерее и как была, в пропыленной дорожной одежде, со спутанными ветром волосами, бросилась прямиком в тронный зал.

Беломраморный с золотом княжеский чертог был полон вооруженных людей в черных плащах с гербом на плече. Потемневшие доспехи, тяжелые мечи — и поясные сумки с личными колдовскими принадлежностями. Магическое воинство князя готовилось выступить по первому его зову.

— Я вернулась, как только получила твое письмо, брат, — звучные слова Мелании перекрыли многоголосый гул, и сотни глаз обернулись к ней.

Среди рыцарей Ордена были поклонники княжны, осмеливавшиеся втайне мечтать о прекрасных глазах Владиславны. Были противники, полагавшие, что князь слишком любит сестру, слишком многое спускает ей и слишком часто прислушивается к советам женщины. Поэтому, узнав о странном поступке Мелании, маги по-разному отнеслись к ее решению. И среди них было гораздо больше недовольных, чем согласных.

Высочайшие, знатнейшие, могущественнейшие, они внезапно превратились в жалких самоучек, тщившихся навести порядок на своих землях, где в каждой деревне зрела смута. И большинство уже успели заявить князю о своих претензиях.

Немногие из тех, кто хорошо знал княжну, возвысили свой голос в ее оправдание. Другие резко осудили и потребовали публичного разбирательства — чтобы успокоить народ. Неизвестно, чем могло закончиться разногласие в рядах Ордена, если б не неожиданное открытие магистра Аверьяна. Нелегкое для князя решение вернуть Средоточие в родной мир оказалось спасительным для единства его дружины магов.

В толпе людей, которые неотрывно следили за приближающейся к трону грациозной фигуркой, не было ни одного равнодушного взгляда.

Маг Лаврентий уловил благоприятный момент, когда общее внимание было приковано к высочайшей семье, и скользнул за колонну. Подальше от греха.

— Ты уверен в том, что пишешь? — тревожно спросила княжна, когда Всеслав выпустил ее из объятий.

— Я уверен, — магистр Аверьян низко поклонился Мелании. Она протянула ему руки, которые старик с нежностью поцеловал.

— Увы, — вздохнула княжна. — Значит, это правда.

— Нам необходимо действовать со всей возможной быстротой. Магистр Аверьян, маги Порфирий, Устин и Зиновий рассчитали заклинательный обряд, — произнес князь, оборачиваясь к разложенным на огромном малахитовом столе чертежам. — Наших соединенных сил должно хватить для открытия небольшого окна между мирами. Когда донесется эхо Средоточия, можно будет создать врата.

Мелания взяла в руки один из свитков.

— Я не думала, что это так легко, — смущенно пробормотала она.

— Это и не было бы легко, — сказал магистр Аверьян, словно утешал маленькую девочку, которая допустила ошибку в сложном уравнении, — если бы мы точно не знали, где находится Средоточие. Отыскать его среди миллионов иных миров, даже среди тысяч "погасших", не хватит сил ни у кого.

Сзади зароптали: слишком много церемоний. По мнению большинства княжна должна быть сурово наказана. Если уж не высечена, то заперта в своих покоях, а затем незамедлительно выдана замуж за того, кого изберет князь.

Мелания не обратила на них внимания.

— Но как? — вскрикнула она. — Как это могло произойти? Я тщательно изучила мир, в который отправляла Средоточие. В нем не было и следа магии, откуда?..

— Я боюсь, что Неодим и Прохор опередили нас, — ответил Всеслав. — А вот как они могли так быстро выяснить... Тут можно строить разные предположения, но главное сейчас не это — необходимо отправляться следом и не дать им завладеть Средоточием.

Мелания закусила губы. Она сознавала свою вину: нельзя действовать по наитию. Вероятно, она переоценила себя, полагая, что в силах решить задачу божественного масштаба. И вот, лишь ухудшила дело.

А ведь тогда, когда Неодим и его подручные колдуны материализовались в княжеской сокровищнице, решение спрятать Средоточие казалось таким совершенным. Неодим не знал, что князья никогда не хранили свою главную ценность в сокровищнице.

В распоряжении Мелании было всего несколько минут, пока колдун составляет заклинание и ищет вероятное местонахождение Средоточия. А человек из иного, лишенного магии мира, вроде бы случайно, интереса ради, вызванный ею полгода назад, был готов исполнить любой приказ княжны.

Только теперь Мелания ощутила сомнения: а случайны ли события?

Сначала без особой цели она переносит обычного, случайным образом выбранного человека из "погасшего" мира, запретного даже для посещения магами. Вместо того, чтобы немедленно отправить обратно, поддается соблазну с его помощью изучить удивительный, невероятный "погасший" мир. Оставляет во дворце, делает родственника и мага Лаврентия его наставником, знакомит со своим миром. Даже демонстрирует ему некоторые колдовские приемы, заклинания, и при этом обнаруживает, что у парня есть редкие способности, иногда встречающиеся, как атавизм, и в "погасших" мирах. Ее вовсе не настораживает, что из миллиардов живущих в этом мире она случайно выбрала именно такого. Но юноша кажется настолько открытым, честным, восторженным, что высокомерная княжна доверяет ему как брату. И в момент опасности не раздумывая отдает Средоточие.

А колдун Неодим, ненавистный предатель, схватив вместо исчезнувшего Средоточия виновников этого исчезновения, внезапно отпускает их на все четыре стороны.

Что это, цепь невероятных совпадений, или... или чья-то тонко рассчитанная игра? Неужели неизвестно откуда взявшийся самозванный магистр Прохор так силен, что способен незаметно влиять на действия княжны, прямого потомка великого Владислава? К чему ему тогда Средоточие? Или дело вовсе не в Прохоре, и здесь вмешалась иная сила? Это значит, княжна попалась в расставленную ловушку как ребенок.

Самобичевание Мелании никак не отразилось на ее лице. Как всегда, прекрасная Владиславна была спокойна и собранна.

— Что ж, — хладнокровно сказала она, — я выражу общее мнение, если признаю свою ошибку. В таком случае, раз именно я принесла несчастья своему миру, мне ее и исправлять. Я отправляюсь на поиски Средоточия.

По рядам рыцарей пронесся возмущенный шепоток.

— Ты? — нахмурился князь. Он полностью верил сестре, но не считал, что женщине место в бою. А в том, что схватка будет жаркой, не сомневался. — Отправится три дюжины магов под командованием магистра Аверьяна. Ты же в отсутствие лучших бойцов будешь нужна мне: никто лучше тебя не справится с Картой миров и Зеркалом.

— Три дюжины магов? — переспросила Мелания. — Кто из них хоть что-то знает о мире, в котором им предстоит оказаться?

— Сестра, все миры похожи, — устало сказал Всеслав. — Наши рыцари будут иметь огромное преимущество перед иномирянами, никто из которых не владеет магией.

— Похожи? — ее голос зазвенел. — Ты хотя бы слушал, что рассказывал наш гость? Ты думаешь, что люди в его мире дерутся мечами и стрелами, и чтобы защититься достаточно повернуть ветры в сторону неприятеля? Это мы, привыкшие к магии, беспомощны без нее как младенцы. Но люди кровожадны, они не могут долго довольствоваться смертями сотен, им нужно больше, и те, кто лишен возможности обрушивать на врага огненные смерчи с помощью заклинаний, нашли способ делать это с помощью сил природы! Твои рыцари, уверенные в своем превосходстве, и не подумают скрываться. Начнут убивать направо и налево, и вызовут на себя всю укрощенную смерть, подвластную людям того мира!

Мелания оглянулась, озирая обращенные к ней лица — суровые, непреклонные — и поняла, что страстные слова не поколебали их убеждения.

— Мое почтение, мудрейшая княжна, — вкрадчиво сказал один из пожилых магов — Устин из Нагорновска, вспомнила Мелания. Этот никогда не упускал случая высказать свое мнение на совете, и его точка зрения всегда полнилась скептицизмом. Князь же вынужден был выслушивать — Нагорновск, его родовое поместье, одно из крупнейших на известном своей беспокойностью севере княжества. — Ты не думаешь, что юноша несколько присочинил, потрясенный могуществом нашего мира?

Раздались сдержанные смешки. Все маги были согласны с Устином, задуматься ее речи заставили лишь магистра Аверьяна да еще немногих.

— Дело не только в нем! — предприняла отчаянную попытку Мелания. — Я побывала в "погасшем" мире и видела подтверждение всем словам.

Она понимала, что открывает все до последней карты, но все еще надеялась.

— Я не стал бы доверять собственным глазам, если бы не разглядел человека из своего мира в чужом, — негромко, но достаточно отчетливо заметил маг Зиновий Сычовский. Этот сорокатрехлетний боярин из Сычова-на-Лейне, аскет по всему своему образу жизни был известен как ярый женоненавистник.

— Увы, в последнее время у высочайшей княжны ухудшилось зрение, — согласился маг Устин, — и дело даже не в нарушении запрета на посещение "погасших" миров...

— Ну хватит! — резко оборвал князь. — Придержи язык, Устин, ты говоришь о Владиславне.

Пожилой маг согнулся в поклоне.

— А ты, Мелания, ступай приведи себя в порядок и постарайся отдохнуть. Этим вечером нам понадобятся все наши силы.

Мелания видела, что князь уже принял решение и на этот раз не послушает ее. Что ж, значит снова придется действовать на свой страх и риск. Она не могла позволить излишне самоуверенным дружинникам стать причиной грандиозной паники в чужом мире, провалить задание, а в довершение всего погибнуть.


* * *

Отобранные для похода три дюжины сильнейших и опытнейших рыцарей-магов разошлись по предоставленным покоям, чтобы подготовиться по своему усмотрению: выспаться, совершить медитацию, сотворить молитву или заготовить заклинания. Оставшиеся в тронном зале, среди которых затесался и Лаврентий, собрались вокруг малахитового стола. Их задачей будет открытие и поддержание врат между мирами. Магистр Аверьян и князь Всеслав, вооружившись перьями и чернилами, отмечали на чертеже положение каждого мага. И сразу же рассчитывали схему приложения отдельных энергетических потоков, формируя поле искажения и концентрации силы.

Сверху, с легкой навесной галереи за ними наблюдала княжна Мелания. Она переоделась, но куталась в плащ, чтобы избежать ненужных вопросов о своем странном наряде. Обычно для того, чтобы отчетливо слышать каждый произнесенный на таком расстоянии звук, ей требовалось усилие, сравнимое с движением пальца. Теперь для поддержания заклятия она расходовала остатки сил. Но, чувствуя, как лоб покрывается капельками пота, оставалась неподвижной и продолжала вслушиваться.

Ее расчет оказался верным. Несмотря на свою подмоченную репутацию, Лаврентий оставался одним из сильнейших магов. И конечно, получил ключевую роль в предстоящем действе: каждая толика силы сейчас слишком важна. Ему предстояло служить проводником для восточного луча магической фигуры, вбирать в себя мощь отдельных магов и направлять суммарный поток в центр. Князь взялся исполнять ту же функцию для западного луча. Магистру Аверьяну отводилась самая важная и трудная роль: управлять накопленной силой.

Улучив момент, когда Лаврентий углубился в содержание свитка и отошел в сторону, Мелания тихо позвала его. Короткий телепатический зов ей еще удавался.

Лаврентий вздрогнул, крутя головой, и княжна поморщилась: вот так всегда с ним. Граничащее с наивностью простодушие этого мага сохранилось до почтенного возраста, словно у безусого юнца. И при всей силе и уме барона не позволило уже лет двадцать назад стать магистром.

Но все же он не зря долгое время входил в свиту княжны.

Незаметно поднявшись на галерею, Лаврентий обнаружил там госпожу, и его лицо приобрело несколько кисловатое выражение. Не составляло труда догадаться, что Мелания снова что-то замыслила.

— Ты должен помочь мне, Лаврентий, — прошептала она, утягивая его за колонну. — Думаю, ты согласен с тем, что три дюжины конных рыцарей-магов во всем великолепии своей амуниции и вооружения ни в коем случае не могут появиться на оживленной улице среди автомобилей, трамваев и тому подобных устройств.

Маг вздохнул. В свое время он не преминул заглянуть за запретную черту. Рассказы пришельца из иного мира не казались ему такой невероятной сказкой, как Всеславу. Разумеется, он догадывался, что рыцари устроят переполох, но не очень тревожился.

— Ты думаешь, проскакавшая по городу кавалькада тут же вызовет на себя агрессию? — засомневался он.

— Нет! — при всем своем родовом хладнокровии, Мелания чувствовала, как утекает драгоценное время. Ее терпение истощалось. — Если бы они просто проскакали! Но Ордену придется искать Средоточие, а оно не откликнется на поисковое заклятие — уж поверь, я сама защищала его, и тут совершенно точно не ошиблась. Как ты думаешь, что рыцари предпримут для поиска? Ведь наши заносчивые маги считают себя высшей расой, ни в грош не ставя тех, кто не умеет сотворить боевой огненный шар. И они не поверили ни единому слову о том, что иномирянам есть чем защититься.

Лаврентий не хотел снова идти против воли князя. Он уже получал немилость и ссылку, исполняя приказы госпожи. Но слишком хорошо понимал, что княжна права.

— Надеюсь, за ослушание мне не отсекут голову, — обреченно буркнул он. — Это будет на твоей совести, повелительница.

— Я думаю, брат поймет, когда у него будет время поразмыслить, — с уверенностью заявила Мелания.

Хотел бы я быть так уверен, подумал Лаврентий, но, как всегда, не смог отказать. Властность прекрасной княжны была такой неотъемлемой и такой естественной чертой, что, казалось, повиновение ей — в крови каждого подданного Владиславичей.

— Я не участвую в магической фигуре, моя задача — следить за событиями по Карте миров и Зеркалу. Поэтому, как только откроются врата, я смогу проскочить их — и сразу после этого ты выйдешь из схемы. Концентрация силы нарушится, одному западному лучу не удержать врата. Они захлопнутся у меня за спиной. Чтобы пересчитать схему без твоего участия и вновь открыть проход, нашим магам потребуется время. Я надеюсь, что успею отыскать Средоточие.

Лаврентий нахмурился:

— По-моему, ты вновь пытаешься ринуться очертя голову, княжна. Во-первых, у нас время течет медленнее, а значит, в твоем распоряжении будет не более восемнадцати-девятнадцати часов. А во-вторых, ты забываешь, что в том мире есть кто-то еще из нашего, и кто, вероятно, сам желает завладеть Средоточием. При всем уважении, высочайшая, я не отпущу тебя одну!

Мелания сцепила пальцы, машинально теребя рукоятку кинжала.

— Но как же быть? Даже ты не успеешь пройти за мной. Единственное, что еще можешь сделать для меня — задержать князя, не позволив ему отправить следом рыцарей. Больше я никого не могу взять с собой, маги не станут меня слушать и все испортят. Лаврентий, нам придется рискнуть, кроме меня ни у кого нет шансов!

Боярин с сомнением качал головой, но княжна видела, что он сдается. Лаврентий приходился правящему семейству кем-то вроде троюродного дядюшки. Не собственных детей, он обожал своих троюродных племянников и менее чем кто-либо был склонен подвергать Меланию смертельной опасности. Но он знал больше, чем скорый на принятие решений князь, чем все именитые маги, и понимал, что нельзя нападать на иной мир так просто, в лоб, как бы дорого ни было время.

— Можешь рассчитывать на меня, княжна, — вздохнул он.

Построенная согласно тщательным вычислениям во внутреннем дворе магическая фигура выглядела внушительно. Она походила на два соединенных острыми углами ромба, остальные углы которых расщеплялись на множество тонких граней. Каждый узел занимал один рыцарь-маг. Чем ближе к центру фигуры находилась связка, тем больше сил требовала от мага, и тем ответственнее был его пост.

Лаврентий и Всеслав стояли в сходящихся к центру каждого ромба окончаниях граней, а магистр Аверьян, обращенный лицом на юг — на соединении ромбов. Княжна Мелания командовала небольшим резервом; она сидела против магистра Аверьяна и по Зеркалу следила за наращиванием плотности силы. В случае ослабления какого-нибудь узла она должна была направить несколько магов для поддержания непрерывности энергетического потока.

Колдовство началось. Воздух над двориком словно бы сгустился, с трудом пропуская солнечный свет и внешние звуки. Наступила такая тишина, что, казалось, заложило уши. Маги, творящие заклятия, оказались как будто в коконе, который соткался вдруг из ничего, и отрезал их от мира прочнее каменной стены. Стало темно. Сгустившееся пространство навалилось ощутимой тяжестью, усложняло малейшее усилие. Участники действа замерли. Постороннему зрителю панорама двора показалась бы уставленной бронзовыми статуями пустотой.

На самом деле в ней бушевало незримое перемещение. Извлекаемые из небытия потоки магической энергии бесновались внутри собирательного кокона, и это движение неслось так стремительно, что невооруженный взгляд не мог бы разглядеть ни одной искры. В общей неподвижности материи лишь глаза Мелании метались, следя за событиями сквозь Зеркало. В светлом овале магическая фигура ослепительно сверкала каждой черточкой, каждым узлом.

Врата между мирами, которые когда-то могли быть открыты одним человеком, требовали сокрушительного напряжения сил Ордена.

Маги выжимали из себя все до последней капли, передавали Лаврентию и Всеславу. Те плели из тонких потоков два мощных жгута энергии и вкладывали их в вытянутые вперед ладонями друг к другу руки магистра Аверьяна.

Эти руки уже не были похожи на руки живого человека. Потемневшие, они покрылись мелкой сетью трещин от удерживаемой мощи. Но на окаменевшем лице старика отражалась лишь предельная сосредоточенность.

И вот, между распухшими, будто расплывшимися ладонями начала образовываться крошечная жемчужно-белая искра — цвета изнанки прорванной ткани мира. Звездочка увеличивалась с каждым мгновением.

Внезапно княжна уловила ослабление потока силы в западном луче: молодой маг слишком быстро отдал всего себя. Она шепнула несколько слов — и трое из резерва быстро скользнули ближе к ослабевшей грани, вливая в нее свои силы.

Магистр Аверьян все шире разводил ладони — звездочка уже не помещалась между ними. Больше, больше... И наконец наступил миг, когда в жемчужном сиянии проступил иной, более темный цвет. Невыносимая тяжесть, что с увеличением вовлекаемой мощи колдовства давила все сильнее, вдруг лопнула и пропала. Межпространственный коридор дотянулся до иного мира — и из образовавшейся щели донеслось эхо родного Средоточия.

По дворику пронесся вздох облегчения, теперь творить заклятие стало не в пример легче. Магистр Аверьян одним точным движением вытолкнул свою звездочку вперед, и она мгновенно расширилась в огромные врата, способные пропустить сквозь себя три дюжины всадников.

— Вперед! — зычно приказал Всеслав.

Дожидавшиеся приказа под сводами аркады рыцари-маги тронули коней. Цокот копыт, звон металлической сбруи, доспехов и оружия заполнили дворик. Один из магов неиспользованного резерва подвел магистру Аверьяну коня, и тот вскочил на него, уже без усилия удерживая врата.

Мелания поняла, что ждать больше нельзя.

Рыцари были еще далеко, врата же — вот они, прямо перед ней.

— Стой! — голос князя загремел гневом. Но Мелания была уже в другом мире, а врата за ее спиной начали быстро закрываться — Лаврентий не подвел. И хотя теперь их можно было поддерживать даже без помощи магической фигуры, лишение половины сил оказалось для магистра Аверьяна неожиданностью.

Ступив на зеленую траву чужого мира, княжна улыбнулась: все получилось. Она чувствовала, как благодаря Средоточию кровь наполняется силой, быстрее струится по жилам. Словно из затхлой темницы она вновь выбралась под свет солнца и вдохнула пьянящей свежести воздуха.

Внезапно из стремительно сужающегося коридора стрелой вылетел всадник, чудом проскользнув под почти коснувшимися его сводами. Несчастному коню повезло меньше: проход исчез, когда задние ноги еще оставались там. Истошно закричав, почти как человек, разорванный конь сбросил седока. Тот тяжело покатился по траве, потеряв шлем. Мелания поспешила выхватить кинжал и перерезать глотку бьющемуся в конвульсиях животному.

— Сумасшедший, — крикнула она человеку, который, звеня латами, с трудом поднимался после своего вынужденного полета.

— Вот уж не знаю, кто из нас сумасшедший, — хрипло проворчал магистр Аверьян, ощупывая шишку на седой голове. — Ты, верно, думаешь, что все еще в игрушки играешь, княжна! Отец донельзя избаловал тебя, а брат попустительствует твоим капризам, маг Зиновий прав. Ты немедленно — слышишь, немедленно! — отправишься обратно. Стой и жди, когда я открою врата.

Княжна никогда не видела своего старого наставника в такой ярости: глаза сверкали, седые волосы угрожающе встопорщились, огромные кулачищи, из которых все еще сочилась кровь, так и мелькали перед породистым носиком госпожи.

— Подожди, — взмолилась она, повиснув на руке магистра, — я знаю, ты слышал то, что я говорила об этом "погасшем" мире. Ты единственный, кто способен понять опасность вторжения в незнакомую местность. Я удивляюсь Всеславу: соваться в воду не зная броду не в его характере. Но он молод, потрясен катаклизмами и за спешкой не видит угрозы. Но ты, великий магистр, ты славишься осторожностью и основательностью, неужели ты откажешься от возможности провести разведку? Раз уж мы здесь?

Магистр Аверьян, уже начавший творить заклятие, приостановился. Как бы ни был зол, зерно рационального в словах Мелании заставило его обдумать сложившееся положение заново.

— Ну хорошо, — наконец сказал он, опуская руки. — Но смотри у меня! — магистр погрозил княжне пальцем. — Если я только замечу, что ты намерена выкинуть еще что-то, пеняй на себя — тут же окажешься дома, и я первый буду требовать у князя твоего строгого наказания. Пойдешь замуж за Устина!

— О, какой кошмар! Я буду тише воды и ниже травы, — пропела Мелания. Она не сомневалась, что увиденное заставит магистра Аверьяна отказаться от мысли приволочь сюда рыцарей.

Сбросив плащ, княжна огляделась — так и есть, она узнавала место. Как и следовало ожидать, вновь протянувшийся коридор между мирами, точное направление для которого не задано, по Закону Повторения привел их в то самое место, куда уже дважды открывала его Мелания — в городской парк. К счастью, у Всеслава хватило выдержки указать время и открыть врата в ночь, подумала она.

И тут заметила, какими глазами смотрит на нее магистр Аверьян.

— А ну-ка прикройся, — вновь свирепея, рявкнул он. — Что за блажь разгуливать голышом? Юбка коленей не прикрывает, а рубаха-то! Срам один.

Мелания усмехнулась: ну вот, еще одна проблема.

— Магистр, дорогой, если мы хотим что-то разведать, мы не должны привлекать к себе внимание как скоморохи на ярмарке. Нам следует одеться так, как принято в этом мире. Снимай латы, кольчугу, и шпоры не забудь. Меч, щит и шлем тоже придется здесь оставить, а то нас с тобой на смех поднимут.

Старик, поверил насчет местного обычая одеваться, но торговался за каждую вещь как на себе, так и на княжне, словно на базаре. Мелании пришлось на две ладони удлинить юбку, добавить к тонкой блузке рукава и сократить декольте до круглого выреза. И смириться с тем, что выглядеть она будет здорово отставшей от моды.

С магистром возникли сложности. Он наотрез отказался расстаться с кожаными штанами, но переделать ботфорты в ботинки скрепя сердце позволил. А в предложенную джинсовую рубашку согласился влезть только в том случае, если под нее сможет-таки нацепить уменьшенную и утонченную кольчугу. Зато о том, чтобы бросить меч, старый рыцарь и слышать не желал.

— Меч — это часть воина, без которой он — просто пустое место, — ворчал Аверьян. — И как ты намерена защищаться, если на нас нападут?

— Ужас, — вздрогнула Мелания. — магистр, ты оставишь при себе меч, но ты должен пообещать, что ни в коем случае не станешь вытягивать его для сражения с обитателями этого мира. С теми отдельными аборигенами, которые отважатся на нас напасть, мы справимся голыми руками.

— Посмотрим, — неохотно сказал маг, бережно укладывая меч в некий футляр для музыкального инструмента, который сумела придумать княжна.

На создание материи всегда уходило очень много сил, но Мелания с огромным удовольствием творила. Словно разминая долго бывшие в неподвижности мышцы, подчиняла себе атомы, заставляла их расположиться в угодном ей порядке. Она вновь ощутила себя самой собой: великой княжной Владиславной, полной сил и энергии. Только одно ее огорчало.

— Я похожа на убогую нищенку, — сокрушалась княжна, оглядывая себя.

— Мы и так слишком рискуем в этом мире, чтобы еще пренебрегать защитой черного цвета. Ты не забыла, чему я тебя учил? Черное хорошо заглушает непроизвольное излучение внутренней энергии, по которому так легко обнаружить искомого человека.

— Да помню я, помню. Знаешь, по-моему, я и человеку из этого мира говорила о черном цвете.

Магистр Аверьян искоса взглянул на Меланию:

— Что еще ты сделала, чтобы усложнить нам задачу?

И вот, оставив в кустах небольшой холмик с останками бедного коня и амуницией магистра, уже даже успевший порасти свежей травой, из парка вышла несколько странная пара. Черноволосая, ослепительно красивая девушка, одетая словно монашка. И высокий чудаковатый старик с длинными седыми волосами и шрамом, в черных кожаных штанах, ботинках на остром каблуке, черной джинсовой рубахе, и с длинным футляром в руке. Какой загадочный инструмент скрывался в нем, наверное, не смог бы угадать ни один человек.

Глава VIII

Средоточие

Вечер был тих и прозрачен, если не считать странного беспокойства среди окрестного воронья. Никогда на памяти Наташи эти птицы не метались с хриплым карканьем по небу, выделывая бестолковые кульбиты и петли, словно внезапно обезумев. Казалось, они даже не подлетают к гнездам, откуда вопили, захлебываясь, голодные воронята. Поселившаяся в черной стае тревога не позволяла им исполнять свой родительский долг.

Павел куда-то исчез, но смутные ассоциации заставили Наташу обратить пристальное внимание на вороньи гнезда. Она убеждала себя, что все умозаключения — всего лишь плод расстроенного воображения. И все же осторожно приблизилась к тополям, стараясь делать вид, что просто прогуливается. Последние метры прошла пригнувшись и ловя себя на том, что Павел был абсолютно прав: за последние два дна она столько подкрадывалась и подглядывала, сколько едва ли за последние десять лет.

Хозяин хутора стоял на дороге, задрав голову, и хмуро разглядывал пернатую стаю. Когда одна из ворон пролетела над самой его головой, внезапно подпрыгнул, выбросил руку вперед — и здоровенная птица с резким криком забилась, пытаясь вырваться. Наташа разинула рот: виданное ли дело, чтобы человек мог поймать ворону на лету?

Она старалась рассмотреть, что парень будет делать с птицей, но он как назло повернулся спиной. Слышалось только полное ужаса карканье. Разгневанная, Наташа решительно выпрямилась: ну что же это за ненасытное стремление, словно у злого ребенка, мучить ворон? В этот момент Павел подкинул ворону в воздух, и она, с негодованием хлопая помятыми крыльями, тяжело взлетела к гнездам.

А он вдруг сорвался с места и стремглав помчался к дому. Полная нехороших предчувствий Наташа — следом.

Настораживало уже одно то, что парень ее не заметил. Влетев в дом, он со всей возможной скоростью прямиком полез на чердак, ничуть не скрываясь! Наташа забралась на приставную лестницу и увидела, что он с силой дергает давно не открывавшуюся раму окошка. Едва девушка ступила на дощатый настил пола, створки с недовольным скрежетом распахнулись. Павел вспрыгнул на хлипкий подоконник и высунулся наружу, отчего гнилые доски угрожающе затрещали.

— Паша! — закричала она, и бросилась к нему. Слезы лились, застилая свет. — Не надо, пожалуйста...

Наташа продолжала рыдать и умолять его не делать чего-то, даже не понимая, чего именно. Сознавала только, что он затеял жуткое, опасное, недопустимое. И когда ощутила его рядом с собой, уткнулась мокрым лицом в черную рубашку, ухватилась изо всех сил. Сквозь рыдания почувствовала прикосновения неловких рук, которые пытались бережно отереть безостановочно капающие слезы.

В эту ночь она спала значительно хуже, чем в предыдущую. Попытки убедить себя, что беспокоиться не о чем, не помогали.

Может, поэтому попытка Павла встать с рассветом, не разбудив гостью, не удалась. Едва дверь чуть слышно стукнула о косяк, Наташины глаза распахнулись навстречу утреннему сумраку. Что-то подсказывало: у парня есть причины вставать в такую рань.

А она даже не знала, хочет ли выяснить эти причины. Потому что не сомневалась: это не принесет спокойствия и уверенности. Напротив, станет очередным потрясением, как все новое, что она узнавала о своем недавнем знакомом. С чем будет не проще справиться, подобрать логичное объяснение, чтобы продолжать пребывать в... заблуждении.

Да, именно так.

Чем больше Наташа думала, тем сильнее сознавала: происходящее на этом хуторе выглядит совсем не тем, что есть на самом деле. Павел ничего не объясняет. Потому что позволяет гостье тешить себя сказками, которые сама же для себя и выдумала, чтобы оправдать странные и... невероятные события.

Наташа лежала, невидяще глядя на светлую кромку неба за окном, и не решалась встать.

Пора задаться главным вопросом: чего в действительности она хочет. Не материала для статьи, это ясно. Чего же тогда? Признания своей первой неудачи, пожатия плечами: "первый блин комом" и возвращения к размеренному течению жизни, к мечтам о будущей карьере?

Или приобщения к совершенно иному образу жизни и мысли, такому, который несовместим с прошлым? К событиям неизвестным, сложным и вряд ли безопасным?

Неизвестность способна напугать любой, самый искушенный ум. Она подобна стылому туману, вползающему в приоткрытые двери уютной комнаты. Захлопни створки — вернешься в тепло своих четырех стен. Сделай шаг за порог — и окунись в зыбкую темень каменистых пустошей, ступи на распутье сотен узких тропок, повстречайся с тенями и призраками.

Неизвестность похожа на тонкую грань, на которой надо балансировать из последних сил. Ибо впереди тьма и риск, а позади приятный сон, в который уже не вернуться, если рискнул проснуться.

Наташа уже была на этой грани, и еще не шагнула в явь. Лишь ощутила прикосновение реальности — но еще видела возможность соскользнуть обратно, забыться. Сон сладок. Что же тогда тянет проснуться?

Только ли тяга к познанию? Или в большей степени понимание того, что Павел уже там, по ту сторону черты? И пока она не преодолела рубеж, они разделены незримо — но непреодолимо?

Не раздумывая больше, Наташа выпрыгнула из постели. Накинула на себя одежду и босиком побежала следом.

Куда идти, ясно: несколько минут назад робкие шаги раздались над головой. Ухватившись за ступени приставной лестницы, она полезла наверх.

На чердаке было пусто — Наташа без труда разглядела фигуру Павла, что едва вырисовывалась в быстро светлеющем полумраке. Парень сидел на полу с закрытыми глазами, поджав под себя ноги и сложив ладони перед грудью в форме лодочки. Раскрытый металлический крест валялся рядом.

От Павла буквально исходили волны крайнего напряжения и сосредоточенности. Казалось, парень даже не дышит, лицо окаменело, как у человека, полностью погруженного внутрь себя. Наташу отделяло от него не более трех метров — но чудилось, что он невероятно далек. Настолько, что ни дотянуться, ни докричаться.

Внутренний голос подсказал, что надо всего только подождать. А с некоторых пор Наташа взяла за правило доверять странному, иррациональному чувству, которое поселилось в ней.

Первые солнечные лучи проникли на чердак, позолотив летающие в воздухе пылинки и склоненную, словно в ожидании приговора, голову Павла. Его ресницы дрогнули, будто ощутили прикосновение.

Глубоко вздохнув, парень медленно поднялся на ноги. Плотно сжатые ладони раскрылись — и Наташа увидела камень. Обыкновенный камешек. Но Павел смотрел на него не отрываясь — с изумлением, которое граничило почти с отчаянием.

Подняв голову, Павел увидел Наташу, но не возмутился и даже не удивился ее присутствию.

— Врата открылись, — каким-то надтреснутым голосом проговорил он. — Скоро они будут здесь.

От ледяного холода, прозвучавшего в этих коротких словах, Наташа задрожала.

— Кто? — всего лишь выдохнула она, но Павел словно очнулся.

— Что ты здесь делаешь? — он сжал кулак, будто пытался спрятать камень.

— Послушай, — Наташа перешагнула последнюю ступеньку, нырнула под потолочную балку и выпрямилась. Она более не чувствовала ни сомнений, ни колебаний, а знала лишь, что отныне ее жизнь неразрывно связана... не только, а может быть и не столько с Павлом. С той тайной, в которую она, вольно ль или невольно, уже вмешалась и которая стала частью ее судьбы. — Ты не можешь больше держать меня в неведении. То, что происходит, касается уже не только тебя.

Она не знала, что заставило ее сказать именно эти слова. Но по реакции Павла поняла, что почти прочла его мысли.

— Ты права, — неохотно выдавил он. — Чтобы остаться в стороне, тебе следовало уехать сразу же, как только приехала. Если же ты даже сейчас убежишь на край света, это вряд ли освободит тебя.

Он медленно разжал пальцы и с некоторым упреком посмотрел на то, что лежало на ладони.

Глянула и Наташа — и вздрогнула. Ей показалось, что загадочный предмет ожил, засветился едва уловимым, пульсирующим, горячим светом.

— Что это? — она старалась оставаться спокойной. Хотя догадывалась, что ответ станет самым значительным и невозможным из того, что ей приходилось слышать в жизни.

Павел медленно приблизил руку к лицу Наташи: камень как камень, ничего особенного, и свет такой... как будто отраженный, что ли. Только чтобы отражать свет с такой силой, поверхность должна быть зеркальной. Но тут шершавая, теплая.

— Это Средоточие. Центр магии целого мира.

— Нашего мира? — Наташ затаила дыхание, не сводя глаз с мягко светящегося камня. Почему-то она сразу поверила, хотя именно такое заявление должно было бы убедить в ненормальности говорящего.

— Нет.

— И? — спросила она, потому что Павел замолчал.

Тот растерянно усмехнулся.

— Даже и не знаю, что тебе рассказать. В последнее время для меня самого все это стало казаться сказкой. Может, я заснул по пьянке и получил заслуженную галлюцинацию? Зациклился на дурацком куске гранита, из-за него сломал всю свою жизнь? Но появилась ты, и... Знаешь, мне кажется, оно само начало проявлять себя, без всякого вмешательства с моей стороны, словно живое. Но быть может, просто отреагировало на мои подсознательные желания?

— Откуда оно взялось?

— Не бойся, не украл. Меня попросили сохранить Средоточие. В родном мире, как я понял, ему грозила опасность.

— Кто попросил?

— Ты будешь смеяться. Прекрасная княжна, чьему роду Средоточие принадлежит по праву.

Наташа не стала смеяться. Она верила каждому слову, и вместо иронии ее главным чувством оказалась... Ревность. Обычная женская ревность, которую она постаралась затолкать поглубже.

— Что же это за мир?

Павел немного помедлил:

— Трудно сказать вот так определенно. Мы, без сомнения, слышали кучу теорий о множественности миров, но что есть каждый из них, как они связаны, где пересекаются? Не исключено, что разные миры — всего лишь отдаленные друг от друга миллионами лет ипостаси одной и той же нашей Земли. Или разные вероятностные исходы одного и того же события, произошедшего однажды и разветвившего течение времени. А может быть, они вовсе не имеют ничего общего, были созданы абсолютно независимо и никогда не соприкоснутся. Побывав в Княжестве, могу сказать, что нельзя отбросить ни одну из гипотез. Оно напоминает Древнюю Русь, известную нам по волшебным сказкам, то есть может оказаться нашим далеким прошлым. Что, если после того, как княжна Мелания отдала мне Средоточие, Земля стала той, которой мы привыкли ее видеть, "погасшей", как они называют миры без магии? Но центр магии переместился не в пространстве, а во времени на несколько тысяч лет? Если так, то с возвращением Средоточия у нас должен начаться расцвет колдовства, ведунства, знахарства, чародейства и тому подобного. И тогда очень красиво укладываются предположения разнообразных фантастов — хотя одному Богу ведомо, с чего они все это предположили. Мы постепенно овладевали бы магией. Разумеется, за прошедшее время накопленные людьми знания не только забылись, но искоренились, высмеялись и намеренно уничтожились. Мы принялись бы искать артефакты, созданные Древними, по сравнению с которыми мы — младенцы, дилетанты и ротозеи, распечатывать тайники, совать свой любознательный нос во все дыры, откуда пахнет магией Древних, выпускать запрятанные силы и чудовищ, а потом с ними сражаться... Словом, наш мир изменился бы коренным образом. Смешение магии и нашей техногенной цивилизации могло дать гремучую смесь, которая привела бы к непредсказуемым последствиям. Во всяком случае, было бы весело.

Павел взъерошил волосы и зашагал по чердаку. Он говорил быстро, на одном дыхании, словно безмерно устал хранить секреты, выяснять, делать выводы, размышлять и молчать.

— Понимаешь, очень трудно найти причины для отказа, когда прекрасная княжна сует тебе в руки самую могущественную вещь своего мира и умоляет о помощи. К тому же утверждая, что в нашем "погасшем" мире Средоточие будет простым, мертвым камнем, никому не опасным, потому что полностью чуждо нам. Но когда я вернулся домой и обнаружил, что оно вовсе не мертво, что подчиняется моим приказам — о, конечно, подчиняется весьма неохотно, но я же не маг! Единственные заклинания, которые я почему-то запомнил — те, что забавы ради продемонстрировала княжна, но мне показалось, что Средоточие даже не нуждается в облеченных в слова формах воздействия, чтобы выполнить приказ. Заклинания — только способ упорядочить свои требования и силы и таким образом облегчить работу, не распыляя энергию впустую. Но мне достаточно просто сосредоточиться и мысленно направить... не знаю точно, что: волю, внутреннюю силу, словом, что-то — и все получается. Не скажу, что горы могу своротить, но порой чувствую нечто такое мощное... Я не пытался найти границы своих возможностей со Средоточием в руках, напротив, старался поменьше использовать его. Видишь ли, мне кажется, что чем чаще я заставляю его работать, тем охотнее оно откликается. А что если таким образом я активизирую его силу, которая пока еще дремлет? Быть может, оставляя амулет в относительном покое, я оттяну неизбежный момент насыщения нашего мира магией? Я не считаю себя вправе решать судьбу мира, ведь неизвестно, во что может превратить его Средоточие. Когда я согласился хранить его, было слишком мало времени на размышления, но впоследствии такового имелось у меня хоть отбавляй. И итог этих размышлений мне не особенно нравится. Княжна Мелания ошиблась. Вероятно даже они далеко не все знают о природе множественности миров и о Центре магии, или же мои предположения в корне неверны. Но если и так, неизменными остаются два факта. Первое: Средоточие — очень сильный магический амулет, и второе: я способен его использовать. Отсюда следует непреложный вывод: если в нашем мире нашелся один человек, которому подчиняется Центр магии, то найдутся и другие.

Наташа слушала затаив дыхание, и хотя ей было понятно и очевидно далеко не все из рассказа парня, побывавшего в другом мире, размышлявшего наедине с собой о последствиях происшествия несколько месяцев подряд, но перебить и переспросить она не решалась. Задать вопрос осмелилась лишь когда возникла пауза:

— Ты поэтому уехал из города, чтобы быть подальше от тех, кто мог бы узнать о... Средоточии?

— Не только, — нахмурился Павел. — До меня стало доходить, что представляет собой этот невзрачный амулет. Мелания упомянула об этом лишь вскользь, не заостряя внимания, наверное, не без основания полагая, что против такой чести у меня возникнут возражения. Я понял, что Средоточие слишком важно для обитателей Княжества. Его исчезновение меняет их жизнь не менее грубым образом, чем появление в нашем. А это, боюсь, означает, что они вряд ли смирятся. К тому же, если я правильно понял Меланию, уже тогда на обладание Центром магии зарился некто Неодим, неожиданно возвысившийся из низов честолюбивый маг, которого великая княжна сочла недостойным владеть артефактом. Причем настолько, что уж лучше вовсе лишить мир магии, чем допустить его грязные ручищи до могущества Средоточия. Догадываешься, что это значит? Что мятежный маг будет всеми способами пытаться вернуть Средоточие. Следовательно, попытается проникнуть в наш мир. Я не был уверен, что ему это удастся. Княжна уверяла, что с исчезновением Центра магии их мир превратится в такой же "погасший", как наш, и ни одному колдуну не хватит сил открыть врата. На такое, в лучшем случае, будут способны объединенные силы целой организации лучших магов Княжества — Ордена.

— Однако, — упавшим голосом добавила Наташа, вспомнив самые первые слова Павла, — ты как-то определил, что эти самые врата открылись?

— Вот именно. Кто-то проник в наш мир, и это не случайность. Это даже не могут быть пришельцы из какого-нибудь третьего мира, судя по реакции Средоточия. Оно явно почувствовало родную кровь, и стало отзываться с большей готовностью. Если я правильно запомнил, найти собственно Средоточие с помощью магии крайне сложно. Оно не представляет собой стабильной субстанции, за которую могло бы цепляться направленное заклинание, а все состоит только из отражений. Отражает же все, до чего может дотянуться — то есть весь мир. Для колдуна вроде Неодима это преодолимо, но Мелания тщательно сплела защищающее заклятие, которое, без сомнения, работает: я сам не вижу Средоточия, если даже оно висит у меня на груди. А значит, искать будут меня. И в этом случае мне, несомненно, лучше быть подальше от людей. Люди — это зеркала, в переносном смысле, разумеется. В их сознании отпечатывается все, что они видели и воспринимали за всю жизнь, но последние воспоминания не в пример ярче. Сильному колдуну не составит туда вытянуть эти отпечатки. Немного утешает факт, что колдун Неодим не знает меня ни в лицо, ни по так называемой личной магической ауре. Но думается мне, это его не остановит. Рано или поздно колдун доберется до нужной информации.

— Зачем же ты тогда сообщил дома, где ты? Надо было уезжать подальше, прятаться!

— Ну, во-первых, в то время я надеялся, что единственная опасность, которая угрожает Средоточию, исходит от алчных обитателей моего собственного мира. А во-вторых, спрятаться я смог бы только от обычных людей, точнее, от матери с отчимом. Против колдуна же это не поможет: чтобы проследить путь конкретного человека вовсе не обязательно, чтобы о пути кто-нибудь знал. Неодиму достаточно будет обнаружить людей, по сознанию которых он сможет создать что-то вроде ментального фоторобота личности. И тогда поиск будет вестись не столько на Земле, сколько в Эфире.

Наташа глубоко вздохнула и попыталась осмыслить услышанное. Это давалось с трудом.

— А почему ты думаешь, что сквозь врата проник именно Неодим?

Павел пожал плечами:

— Я, конечно, не могу быть в этом уверен. Но если подумать логически: на такое колдовство способны очень немногие, а точнее, Орден, подчиняющийся князьям. Возможности Неодима под вопросом, но в его распоряжении находится немало магов, из которых он мог бы создать нечто вроде анти-Ордена. И вряд ли кто-то еще во всем мире... если только те, о ком никому неизвестно. Но раз княжна отдала Средоточие мне, не думаю, что она через столь короткое время переменила решение. Кто-то третий? Возможно, но ничего не зная и размышлять об этом нет смысла.

— Хорошо, но что, если с Неодимом в том мире все-таки справились, и теперь желают вернуть свою собственность обратно?

— Поверь, я мечтаю отдать Средоточие законному владельцу. Ведь для меня это означает свободу. Но мы не можем знать наверняка. Значит, мне следует делать то, за что взялся: охранять и прятать амулет. Кроме того... Думаешь, я просто так ополчился на несчастное воронье? Дело в том, что они — любимые шпионы Неодима. Конечно, перебить их всех в округе я при всем желании не смогу, да и не поможет это... Просто нервы уже сдают: не так-то просто несколько месяцев хранить мощнейший артефакт чужеродного происхождения. Но волнение в вороньей стае — не плод моего воображения. Еще вчера утром, использовав колодец для отфильтровки эфирных возмущений, я не нашел ничего подозрительного. Мне показалось, что прошлой ночью кто-то бродил в округе, но, видно, это был какой-нибудь местный любопытный. А вчера вечером птицы явно почувствовали воздействие — нет, не именно на них, но на какую-то из бесчисленного количества ворон на Земле. Вороны нашего мира, обладая некой ментальной общностью, непривычны к телепатическим внушениям. Потому вмешательство и произвело на них такое будоражащее впечатление. Я думал внедриться в их ряды, чтобы выяснить поподробнее, но...

Наташа покраснела, вспомнив, кто ему помешал.

— Но неужели ты в самом деле прикинулся бы вороной? — защищалась она.

— Нет, конечно, — Павел с улыбкой пожал плечами. — Такое преображение мне недоступно... может быть, пока. Я намеревался проникнуть в мозг одной из ворон, прощупать все рефлексы и понять, что ее так обеспокоило, а для этого забрался повыше. Признайся, ты подумала, что я окончательно свихнулся и вообразил себя птицей? — он засмеялся.

— Но я же не могла угадать правду! Говоря откровенно, поведение твое нормальным не назовешь.

— На себя бы посмотрела! Что, по-твоему, мне следовало думать, когда девушка подкрадывается к дому, подслушивает, подсматривает, а в довершение всего я застаю ее заглядывающей сквозь дырочку в душ?

— Ага! Твои попытки спрятаться и жить отшельником, конечно, похвальны, но видел бы ты себя со стороны! Сразу бы понял, какое бешеное любопытство вызываешь. Уж больно неестественно смотришься. И все эти книги по физике...

— Физика — это от стыда. Понимаешь, я оказался в средних веках, где арбалеты, мечи, кони. Тут бы блеснуть современными знаниями, показать, что их волшебству мы тоже кое-что можем противопоставить, да такое, что во сне не снилось, а... Чем, собственно, я могу их удивить? Интегралами? Таблицей Менделеева? Законами Эйнштейна? Все эти теоретические знания отлично помнятся со школы, но, боюсь, прозвучат как Филькина грамота и вызовут только усмешку: дескать, болтай, я тоже болтать умею. А доказать попробуй-ка. Убедить можно с помощью чего-то наглядного, например, княжна легко зажигает камин усилием воли, мгновенно переносит предметы с место на место. А я не помню, из чего состоит банальный порох.

Наташа улыбнулась. Без сомнения, если б Павел вновь попал в Княжество, он принялся бы строить электростанцию. И наверняка добился бы успеха.

— Слушай, — вдруг сказала она. — Мне пришла в голову мысль: ведь если родной мир Средоточия — всего лишь прошлое Земли, то наша современность — это результат исчезновения Центра магии. А если оно будет возвращено именно туда...

— Правильно, — кивнул Павел. — Со временем шутки плохи. Вероятнее всего, в этом случае наш мир изначально не образуется. Исследование сил природы не будет для людей той насущной необходимостью, как для нас. Будет некая колдовская цивилизация, развивающаяся по совершенно другим законам и путям.

— Но ведь он уже образовался, просуществовал тысячи лет! Неужели все это способно исчезнуть без следа? Может быть, и нас с тобой никогда не будет. Нет, не могу этого представить!

— Это вопрос, — согласился Павел. — Неизвестно даже, что лучше: оставить Средоточие здесь, позволив нам продолжить развитие с учетом нового фактора, или вернуть его назад, заставив начать все с начала. Хрен редьки не слаще, ни один, ни второй вариант особого энтузиазма не внушает.

— Такое впечатление, — в сердцах сказала Наташа, — что лучшим выходом было бы перебросить его еще дальше в будущее, выиграв еще пару тысяч лет. Пусть разбираются грядущие поколения!

Павел засмеялся:

— Конечно, это самый соблазнительный выход: избавиться от головной боли, подсунув ее какому-нибудь другому наивному парню, оглушенному появлением пришельцев из прошлого. Беда в том, что как бы благосклонно ко мне не относилось Средоточие, открытие врат между мирами не по зубам. Да и как-то это... непорядочно перед своими собственными потомками.

— А нельзя с ним что-нибудь сделать? То есть, — смутилась Наташа, — я понимаю, это ценная, важная вещь, не нами изготовленная, но... знаешь, наш мир мне дороже. Может быть, ему далеко до совершенства, может быть с точки зрения прекрасной княжны Мелании он не стоит того, чтобы за него переживать и бороться — но это наш мир! И я не хочу другого, будь он трижды прекраснее!

Наташа упрямо сдвинула брови и с вызовом посмотрела на Павла. Но тот не стал возражать.

— Если бы я еще знал, как его можно уничтожить... — вздохнул парень. — Но если мне не изменяет память, Мелания говорила, что это почти невозможно.

Павел задумчиво прошелся туда-сюда.

— Боюсь, судьба Средоточия сейчас не самое существенное, — сказал он. — Назревает несколько иная проблема в лице Неодима, и с ней надо что-то делать. Бежать — не выход, далеко не убежим, да и невозможно всю жизнь бегать. Попытаемся подготовиться к встрече нежданных гостей. У нас есть козырь, причем старший в игре — Средоточие. Думаю, еще не все потеряно, — он подмигнул Наташе.

Глава IX

Новое обличье

Неодим отворил низкую почерневшую дверь. Наклонившись, вошел на крошечный чердак Северной башни и тщательно запер за собой засов.

Сквозь отдушины под крышей проникал тусклый серый свет. Доносилось хлопанье крыльев: где-то на оплетенных паутиной балках устроили себе гнездо совы.

Прислоненный к замшелым булыжникам стены, перед колдуном стоял старый идол.

Он не знал, откуда в замке древняя статуя. Образ Творца остался в наследство от неведомых предыдущих хозяев. Истукан выглядел неважно: с сурового лица облезла краска, голову источили жучки, а ноги подгнили и сыпались трухой. Лучше всего сохранились скрещенные на груди руки. На раскрытой деревянной ладони покоилось деревянное Средоточие.

Прежде Неодиму не случалось встречать такого изображения бога. Нынешние резчики делали Творца судьей, врачевателем, воином, повелителем. Но не дарителем.

Может, поэтому колдун воспротивился, когда Прохор велел истопить символом веры печь.

Но не поэтому приходил в тесную комнатку снова и снова.

Он сам затруднился бы назвать причину. Молиться Неодим бросил еще десять лет назад, в ту ночь, когда бежал из Червонгородского дворца, унося княжеские сокровища. А глумиться, как Прохор, над богом, которому искренне поклонялся в детстве, не мог. Чтобы заполнить пустоту, что образовалась в сердце на месте веры, он завел привычку ругаться и богохульствовать. И тайком зло беседовать с безответным идолом.

"Я снова иду против твоих потомков, — мысленно бросил Неодим, глядя в потрескавшиеся глаза. — И у меня есть, что им противопоставить. В прошлый раз Владиславичи лишились своего главного оружия. Теперь они бессильны".

Деревянный Творец молчал. Ему не было дела до планов мятежного колдуна. А может, считал, что князья способны сами о себе позаботиться.

На миг Неодиму пришло в голову, что все происходящее вполне устраивает бога. Творец забавлялся, глядя не возню людишек у его ног.

В этом Владиславичи похожи на своего бессмертного предка.

Уже за это они заслуживают войны.

И они ее получат.

В одном из самых мрачных залов Гранитного Замка Неодим решил испробовать оставшиеся силы в настоящем колдовстве.

Зажигание свечей и каминов его уже не утешало. Даже хрустальный шар, который с некоторых пор снисходительно повиновался господину и отражал блеклые картины прошлого и настоящего, бесил. Вызванный на лесной пожар дождь уже утомлял своим заунывным шелестом, грязными потеками на чердаке, лужами под окнами, раскисшей дорогой. Затратив столько соединенных сил для вызова стихии, низшие колдуны, да и сам Неодим, упорно делали вид, что прекращать ливень ни к чему. Скоро сам иссякнет. Вместо баловства с погодой есть гораздо более важные дела.

Магистр Прохор, корпя над грудами бумаги, поручил Неодиму поиск мира, где спрятано Средоточие. Получив указание, колдун только рассмеялся: потребуется неистощимый запас сил и бездна времени. Каково же было его изумление, когда подобно магистру Аверьяну изучил точную копию Карты миров и обнаружил перемещение знакомого магического спектра.

В такую небывалую удачу трудно было поверить: Неодим не питал ни иллюзий по поводу небрежности княжны Мелании. За годы, в течение которых они рука об руку сидели за партой на занятиях магистра Ордена, княжна, раз заучив урок, уже никогда не ошибалась.

И все же... Иного объяснения нет. Либо Владиславна допустила просчет, либо... Возможно, кто-то проник в "погасший" мир после того, как Мелания его проверила.

Не все ли равно? Судьба и боги благосклонны к мятежному магистру Неодиму.

Прохор рычал от утомления, но обещал радужные перспективы. Цель пути найдена, время еще есть.

Теперь неплохо бы ознакомиться с миром, куда в недалеком будущем предстоит отправиться. Обычно миры подобны один другому, путешествия между ними напоминают поездки по разным городам. Но у некоторых есть свои специфические особенности, которые лучше знать заранее.

"Погасших" миров Неодим до сих пор не встречал, но не думал, что обнаружит в нем нечто необычное. Однако сейчас следовало просчитать любой свой шаг заранее. Без Центра магии ошибки — непозволительная роскошь. Второй попытки может не представиться.

И вот, в полуподвальном зале собрались все маги и даже подающие надежды ученики. Неодим начал плести заклятие для пробуждения Зеркала, черпая силы у своих подданных.

Великая магия Отражения, в юности освоенная им одной из первых, сейчас поддавалась туго — как любая иная, и не это тревожило Неодима.

Беспокоил его слишком тонкий ручеек силы, втекающий в схему волшебства от верных последователей, тех, кто некогда безоглядно отдавал всего себя. И здесь нельзя пенять на исчезновение Средоточия: послушание учеников и низших магов, собранных по деревням, городам и весям за десять лет изгнания, достигалось не умело сплетенным колдовством, а верой. Верой не в правоту — где же предателю и мятежнику претендовать на правоту? — а верой в могущество Неодима.

Колдун не питал иллюзий о природе преданности своих людей: все, до последнего мальчишки-ученика, были такими же, как и он, предателями. Следуя за мятежным магистром, они рассчитывали в будущем на немалый куш. Раньше Неодим не слишком задумывался об этом — какая разница, если подданные покорно исполняют его волю?

Теперь же ему на ум пришли слова Лаврентия. Сказанные, как полагал клдун, в ослепленной гордости, чтобы уязвить давнего противника. Но Лаврентий оказался прав: Неодим ощущал, как с каждым днем бессилия он все больше утрачивает если не власть, то авторитет. Те, кто ранее полагал его величайшим в истории всего мира магом, способным одним щелчком пальцев преодолеть любые препятствия — видят замешательство перед неожиданным ходом Владиславичей.

Неодим понимал, что медлить нельзя, и не медлил. Исход поисков уже представлялся ему решенным, и колдун не боялся за результат десятилетних трудов и верность людей.

Просто впервые за все эти десять лет его разобрало отвращение к негодяям, толпившимся за спиной. Они по-собачьи пресмыкаются перед сильным предводителем — и ждут лишь мгновения слабости, чтобы вцепиться в глотку.

Прежде Неодим утешал себя тем, что он сам таков же, как эти приблудные дворняги. Один из тех, кого более удачливые и породистые вытолкнули из своей среды, на обочину, в сточную канаву. Отверженность — вот что, по его мнению, давало право на перемену. Неодим огнем и мечом желал вырвать власть у тех, кто позволял себе снисходить до ничтожных, скупо бросать кости людям, которые ничуть не хуже высоких бояр. Кому всего лишь не повезло родиться в сиянии славы предков.

Но сейчас его посетили сомнения в правильности своей теории.

А действительно ли приблудные не заслужили своей отверженности?

Пока это была всего лишь неясная мысль, которую Неодим поспешил загнать на задворки сознания, чтобы не мешала сосредоточиться. Но знал, что она непременно вернется. Назойливые мысли, мешающие тешить себя сказками, упиваться собой, всегда возвращаются.

Неодим не зря получил звание магистра. Он сумел правильно распределить силы даже в далеких от идеала условиях. И вот в воздухе перед ним уплотнилась чуть мерцающая плоскость. Ее сердцевина в самом деле напоминала зеркало, где отразился зал и толпа колдунов. Края терялись, рассеивали свет и постепенно сливались с окружающим пространством. Неодим одним ловким усилием вывернул наизнанку поток энергии, направленный в Зеркало. Заклинание обмануло Закон преломления света, и вместо того, чтобы поглощать и отражать, зеркальная плоскость начала излучать активные частицы.

В этот момент, чтобы процесс не вышел из-под контроля, очень важно задать параметры излучения, иначе предоставленное самому себе Зеркало может извергнуть из себя такое, что хлопот не оберешься. Вовсе не обязательно созданное окно будет излучать фотоны света. Известны случаи, когда по небрежности или недоученности заклинателя, из Зеркала начинали сыпаться неупорядоченные атомы, а то и целые предметы или даже существа.

Именно поэтому экспериментировать с заклинаниями, даже незначительно отступая от затверженного хода процесса, позволяют себе только очень сильные, умудренные опытом маги. И только в строгих лабораторных условиях, при напряженной поддержке всех способных колдунов, которых только могут склонить к подобной авантюре.

Неодим направил силу Зеркала в обнаруженный мир и резко отсек приток энергии. Пространственное положение магического ока оказалось зафиксировано, как связка двух миров. Он припомнил схему заклинания, которую когда-то рисовал магистр Аверьян мелом на черной школьной доске — словно два мыльных пузыря слиплись друг с дружкой оболочками, объединившись в огромную гантель. Содержимое пузырей остается независимым, но соприкоснувшиеся оболочки становятся абсолютно прозрачными. Остается только двигать око по контуру мира, следуя прихоти наблюдателя.

Зрелище "погасшего" мира показалось Неодиму странноватым.

Станем рассуждать логически: как могут жить люди без магии? Допустим, наши кузнецы да рудокопы просто ленятся, и добыть железо можно с помощью упорного труда. Предположим, в отсутствие простого и легкого способа использовать все четыре стихии природы, можно от нечего делать отыскать сложные и трудоемкие.

Но к увиденному колдун, пожалуй, оказался не готов.

Города похожи на лабиринты серых, непонятно из чего возведенных жилищ, в которых неестественным образом умещалась прорва народу. Неодим ясно видел, что население этого мира не менее чем десятикратно превышает народ его собственного. Утоптанные неизвестно кем до каменной твердости дороги запружены самоходными повозками. На поверхности океанов сотнями движутся разных размеров посудины, которые подозрительно напоминают железо. А в воздухе крутятся весьма крупные сооружения с зачатками крылышек. И все это разнообразие непременно тащит на или в себе людей. Эфир стонет и содрогается от обилия пронизывающих его импульсов и волн. Неодим даже болезненно поморщился, рефлекторно ощутив его страдания. С земли в атмосферу поднимаются высоченные трубы, источающие гарь и копоть, в реки стекают странные жидкости неизвестного состава. Оглушительный шум и грохот раздается почти повсеместно.

Некоторое время колдун безучастно наблюдал все это, гоняя око по сфере изучаемого мира. А потом резко сломал заклинание. Низших магов за его спиной будто расшвыряло смерчем: так сильны были порывы освобожденной энергии. Некоторые возмущенно зароптали. Не обратив на них внимания и ничего не объяснив, Неодим завернулся в плащ и решительным шагом вышел вон.

— Похоже, так просто к этому миру не подступишься, — бормотал он себе под нос. — Будь у меня пара дюжин преданных воинов-колдунов, я бы, может, и попробовал. А что, если взяться иначе...


* * *

Ромич возвращался домой в весьма неурочный час.

Три ночи — это не поздно, поздним временем можно назвать двенадцать-час. И не рано — ранним, пожалуй, бывает семь-восемь утра. Какой бес заставил его после веселой попойки, отмечавшей конец сессии в институте, внезапно проснуться и дернуть домой, он и сам не мог бы сказать. Мать, по расчетам, должна быть сегодня на дежурстве. Некому пилить за нетрезвый вид и за то, что пришлось волноваться об отсутствующем сыночке. Компания подобралась теплая, водка лилась рекой. Рома без труда выпил бы еще, ночевать было где. Что стрельнуло хорошенько примутненным мозгам, заставив выбраться на улицу, теперь уже трудно сказать.

Транспорт в дурацкой середине ночи, разумеется, не ходил. Идти, правда, не особенно далеко. Но и не так уж близко — за минут сорок пять Рома рассчитывал добраться. Прохладный ночной воздух слегка развеял хмель, позволив без труда сохранять вертикальное положение. И конечно, заставил серьезно пожалеть о прерванном веселье.

Но большая часть пути уже позади, и возвращаться глупо.

Напевая себе под нос мелодию, которую недавно кто-то оставшийся в тени наигрывал на гитаре, Рома из темного двора завернул за угол, в освещенную фонарями липовую аллею. Вздохнул с облегчением: теперь можно не бояться не заметить препятствия и вспахать носом асфальт. Не страшно получить фонарь под глазом в пьяной молодецкой драке — даже, в некотором роде, почетно. Только не повстречаться с мирным булыжником или мусорным баком в темном закоулке.

Или с нарядом милиции.

Подняв глаза, Рома в замешательстве притормозил: впереди, через два фонаря кто-то стоял. Немного помявшись, он решил как ни в чем не бывало идти дальше. Ведь ночью милиционеры обычно не ходят по одному, а человек был один. Жаль, издалека мутному взгляду не разобрать, во что одет встречный. По возможности выпрямившись во весь свой немалый рост и расправив худые сутуловатые плечи, Рома медленно зашагал по аллее, шаркая стоптанными туфлями. Он напряженно вытягивал вперед шею, в попытке разглядеть того, кто преградил путь в такой час, но в этом трудном деле удача ему не улыбалась. Словно издеваясь, тусклый свет и колышущиеся ветви лип отбрасывали причудливые тени на фигуру человека. И подсовывали его заторможенному — а может быть, наоборот, лишенному всяких тормозов — воображению картины одну веселее другой.

И вот, когда до человека оставалось не более трех шагов, Рома все же вынужден был остановиться и старательно протереть глаза. Для проверки способности мозга соображать припомнить таблицу умножения на восемь — самую сложную после обильного возлияния.

Таблица покорялась, а вот зрение подводило. Собравшись с духом, Рома наконец поднял глаза на незнакомца, да так и вытаращил их, поскольку испытанные приемы борьбы с опьянением не помогли.

Перед ним стоял Александр Невский.

Не то, чтобы Рома был лично знаком с сим историческим персонажем. Просто именно таким изображали древнерусского князя произведения живописи, которые ему доводилось видеть.

На человеке была длинная, до колен, блестящая в свете фонаря кольчуга. С потертой кожаной перевязи свисали длинные ножны. Судя по внушительных размеров рукояти с кроваво-красным камнем на конце — не пустые. Ромичу не доводилось видеть рубинов таких размеров, но Великий князь не стал бы цеплять на любимый меч дешевку, правда? Из-под кольчуги выглядывали красивые высокие вышитые сапоги с узкими носами, обитыми металлом. Мощные мозолистые руки с перстнями покоились на перекрестье гарды меча. Непокрытая русоволосая голова с короткой вьющейся бородой склонена, словно в раздумье, а губы сжаты в тонкую нить.

Пока Рома пытался справиться с ужасом при мысли о белой горячке в столь юном возрасте, видение подняло голову и с нескрываемой заинтересованностью уставилось на него. Казалось, Александр Невский изучает обычного студента с большим интересом.

Рома тоже проявил бы любопытство, если бы от страха не случился столбняк.

Герой Ледового побоища и не думал смущаться непривычной обстановки. Медленно, шаг за шагом, обошел втянувшего голову в плечи парня, тщательно осмотрев со всех сторон. Каждое движение воина сопровождалось звяканьем шпор об асфальт, мелодичным перезвоном звеньев кольчуги и бряцанием меча о поясные заклепки,

— Не слишком внушительно, — подвел он итог негромким, но густым баритоном. Именно таким, каким и должен разговаривать уважающий себя князь. Он явно оценил по достоинству потертые джинсы, вытянутые на коленях и в задней части, мешковато сидящие на худой и длинной фигуре, не первой свежести рубашку без пуговицы, раздавленную сумку со сломанным замком и торчавший из нее угол замусоленной тетради.

Не то, чтобы Рома был нищим, неспособным приобрести приличную одежду, или катастрофическим неряхой. Просто обычно внешний вид слишком мало его заботил, чтобы утруждать себя уходом. Ежедневного мытья, с его точки зрения более чем достаточно. Уже почти подвиг. А забота о своих вещах вообще не входила в сферу его интересов.

По крайней мере, именно в таком ключе студент принимался рассуждать, если кто-то осмеливался делать замечания. Такой концепцией жизни Ромич в некоторой степени гордился, полагая себя нестандартным исключением из массы обывателей, которые ежедневно с глупейшим видом вертятся перед зеркалом. О том, что причиной всех этих философствований могла быть обыкновенная лень, парень не задумывался.

Рома даже немного обиделся на пренебрежительный тон витязя. Хотя не мог не согласиться, что в сравнении с Александром Невским явно проигрывает. Пожалуй, отстраненно подумал он, если б предвидел такую встречу, приоделся бы, что ли, отступив на время от своих принципов... И, может, меньше бы пил. А то вроде и сказать что-нибудь надо, а язык не слушается. Но тут Рома сообразил, что если б меньше выпил, встречи вообще бы не произошло, и рассердился на себя: еще не хватало расшаркиваться перед белой горячкой. Заставив себя выйти из оцепенения, студент побрел было дальше.

— И не особенно вежливо, — услышал он за спиной все тот же баритон, и железная рука ухватила предплечье. Одним сильным рывком не только остановила, но и развернула лицом к собеседнику.

Вблизи выяснилось, что Рома немного выше Александра Невского, примерно как неуклюжий пугливый жираф выше спокойного и мощного слона. Судя по тому, как болела кисть от легкого усилия князя, он может переломить Рому пополам одним движением пальцев. А вот это уже не шутки.

— Э-э, — хрипло выдавил Рома. Откашлялся и начал снова. — Приятная встреча.

— Вот это уже лучше, — милостиво согласился князь, но парню показалось, что в своей бороде он прячет издевательскую усмешку. — Идем, что ли?

От страха Рома закрыл глаза. Вот все и выяснилось. Вовсе это никакой не Александр Невский, а милиционер, который забирает его в вытрезвитель. Служителя закона не интересуют чудеса, привидевшиеся пьяному студенту.

— Куда? — обреченно тренькнул Рома, не сомневаясь в ответе и невольно горбясь в ожидании если не удара резиновой дубинкой, то хорошего толчка.

— Домой, разумеется, — уже с явной насмешкой фыркнул князь. — Куда еще ты можешь отправиться в таком виде?

Рома вздрогнул и открыл глаза. Древнерусский витязь продолжал стоять перед ним как ни в чем не бывало, красивая кольчуга и не подумала превращаться в бронежилет, а меч — в дубинку. Все остальное воспринималось совершенно нормально, и если бы не Александр, парень подумал бы, что внезапно протрезвел.

— Веди! — князь ткнул пальцем во впалую Ромину грудь, проявляя заметное нетерпение. Очевидно, ему надоело торчать на едва освещенной, продуваемой всеми ветрами аллее и возиться с юным алкоголиком.

Рома покорно потопал домой, встревоженно косясь на шагающего рядом рыцаря. Он не боялся случайной встречи с людьми — в конце концов, кто догадается, что рука об руку с ним идет белая горячка? Но вдруг поймал быстрый взгляд попутчика, брошенный вокруг себя, и понял, что Александру не так уж хотелось бы знакомиться с кем-либо еще. "Неужели это не бред?" — изумился Рома.

Пока они шли по улице, звон шпор был терпимым, но едва завернули в подъезд, первый же шаг князя отдался в пустых пролетах таким грохотом, в сопровождении фонтана искр, что оба резко остановились.

— Вы бы сняли шпоры, — неуверенно шепнул Рома, — а то сейчас все соседи сбегутся.

Александр вздохнул, но безропотно послушался: сняв в пояса нож, принялся ковыряться в соединении шпор с сапогами. Но, видно, неизвестный кузнец поработал на славу и не учел, что кому-то понадобится отцеплять шпоры. Провозившись несколько минут, князь раздраженно плюнул, сунул нож обратно и быстро стащил сапоги. Тряпицы, которыми были обмотаны ноги, немедленно размотались. Александр Невский скинул их и бодро зашлепал вверх по лестнице босиком, таща в руках сапоги.

Рома моргнул, но уже устал удивляться.

После того, как витязь наступил босой пяткой на осколок бутылки и обругал на чем свет стоит того, кто изобрел сии опасные предметы, а вслед за этим поклялся разделаться с тем, кто оставил их на площадке, Рома с ужасом осознал, что конкретно данное битое стекло — дело его собственных рук. Вчера пиво закончилось раньше, чем он оказался возле мусоропровода, и нести бутылку лишних пять шагов показалось нецелесообразным. Слово понравилось, и он еще не раз с удовольствием воспользовался им, чтобы аргументировать безделье.

Разумеется, парень благоразумно промолчал.

В квартиру Александр вошел в крайнем раздражении, но, отбросив сапоги, с любопытством огляделся. И забыл о травме, которая, кстати, на глазах затягивалась.

Пока Рома тупо стоял в прихожей, бойкий князь заглянул во все комнаты, повертел краны в ванной и довольно хмыкнул, когда понял принцип. Весьма заинтересовался газовой плитой, буркнул себе под нос "Хитро!". Повертел тикающий будильник, но нашел его недостойным внимания.

— Ну, что у вас есть еще? Показывай, — скомандовал Александр, и Рома подчинился.

В конце концов, князь вел себя почти так, как и должен был вести себя человек из прошлого. Правда, Роме всегда казалось, что незнакомый с достижениями цивилизации предок должен бы пугаться, удивляться, шарахаться. А этот словно пытается найти недостатки в современном образе жизни, чтобы провозгласить: "Все это ерунда, не стоящая, чтобы к ней стремиться. Вот в наше время..."

Тут Рома сообразил, что квартира освещена только светом уличных фонарей. Что, кстати говоря, нисколько не смущало энергичного гостя. Парень щелкнул выключателем.

Александр мгновенно забрался на табурет и ухватился за лампочку. Обнаружив, что она не отделяется, принялся крутить, и, разумеется, выкрутил. Свет погас.

— Ну, в чем дело? — недовольно вопросил князь.

— Да вы вкрутите обратно.

Свет вспыхнул снова.

Рома почувствовал, что начинает оттаивать. Несмотря на необычное одеяние и потрясающее сходство с Александром Невским, хозяйничающий в квартире человек выглядел вполне реально, поступал почти адекватно. И водка не является оправданием тому, что Рома ведет себя как полный болван.

— А вы, собственно, кто? — робко поинтересовался Ромич.

Человек слез с табуретки, уважительно глядя на дешевенькую люстру.

— Неодим из Ольхова, — отрекомендовался он и учтиво поклонился. — С кем имею честь?

— Рома... Э-э, Роман Васильевич Петрашкевич, — Рома неуклюже согнулся, растерянно пытаясь скопировать поклон. Может, другое приветствие будет расценено как верх невежливости и встречено вызовом на дуэль? Или поединок на мечах? В любом случае, этого лучше избежать.

Пока гость прослеживал провод от говорящего радио к розетке, Рома собрался с духом и задал следующий вопрос:

— А можно ли узнать, что привело вас... э-э... сюда?

— Куда сюда? — рассеянно отозвался Неодим из Ольхова, поглощенный попытками отковырнуть пластмассовую крышечку розетки и добраться до содержимого.

— Ну, — начал Рома. А что, если человек просто решил его разыграть? Нарядился в театральный костюм, пристал к первому попавшемуся пьяному парню, который наверняка начитался фантастики, и ломает тут комедию? — В мою квартиру! — рявкнул он. Вернее, сделал похвальную попытку рявкнуть.

Ибо в этот момент, отчаявшись справиться с розеткой голыми руками, гость решил взяться за дело всерьез. Он отступил на шаг и вытянул указательный палец, с которого тут же сорвалась голубая молния и всосалась в дырочку розетки. Пару секунд ничего не происходило, а потом раздался оглушительный взрыв. Полетели куски штукатурки, перевитые голубыми молниями, а в стене на месте радиоточки образовалась дыра, в которую без труда пролез бы сам экспериментатор.

"К счастью, стена не наружная", отрешенно подумал Рома, хотя особого счастья не испытал. Оглянувшись на Неодима, он понял, что основная взрывная волна пришлась на него. Витязь весьма неграциозно копошился в ворохе одежды, упавшей с вешалок, и пытался подняться на ноги.

— Прошу прощения, — конфузливо пробормотал Неодим. — Сейчас поправлю.

Достаточно было одного пристального взгляда гостя, чтобы разлетевшиеся по прихожей куски стены быстро-быстро заскользили по полу и, попрыгав в дыру, тщательно ее заделали. Даже обгоревшие обои прилепились сверху, хотя выглядело теперь так, словно кто-то оклеил стенку пеплом.

— Восстановить сгоревшее очень трудно, — с виноватым видом промолвил Неодим.

— Ладно, — сглотнул Рома, потрясенный метаморфозами самой обыкновенной стены. И довольный уже тем, что дырку не увидит мать. — Все равно давно пора менять обои...

Но радио замолчало раз и навсегда. Сколько бы новоявленный волшебник не тряс пластмассовую коробочку, как физически, так и магически, работать оно отказывалось наотрез.

Со вздохом Рома отобрал несчастное радио, которое, в общем-то, никогда и не любил. Он больше не сомневался в личности пришельца, но пока еще не сумел осознать последствия, которые повлечет за собой сегодняшнее знакомство. В частности, прославится ли студент Петрашкевич на весь мир как человек, первым наладивший контакт с утраченной цивилизацией. Куда вести колдуна из прошлого, чтобы зафиксировать факт его появления. Как выяснить у него подробности произошедшего, нельзя ли самому посетить мир колдунов, и т. д. и т. п. Но для начала необходимо заняться житейскими проблемами.

— Вы только не устраивайте больше коротких замыканий, пожалуйста. А то не ровен час сами обуглитесь, — сказал Рома, возвращаясь к своему обычному расположению духа, оригинальному сочетанию вдумчивости и дурашливости.

Через полчаса колдун вполне спокойно сидел на кухне и пил крепкий кофе за компанию с хозяином, который заварил его в надежде окончательно прочистить мозги.

— Кажется, я был прав, когда догадался не переть на ваш мир очертя голову, — сказал Неодим, поглядывая на маленький телевизор, по которому шла какая-то утренняя муть. Создавалось впечатление, что у колдуна так и чешутся руки пополнить свои познания в области электричества, но он старательно заставляет себя сидеть смирно. — Хоть к магии он и непривычен, но реагирует на нее весьма непредсказуемо. Слушай, Рома, — я правильно произношу? — так вот, Рома, предлагаю сделку.

Дождавшись загоревшегося любопытством взгляда, колдун продолжил.

— Как ты понимаешь, в этом мире мне требуется спутник. Если ты станешь моим проводником, ненадолго, дней на пять, думаю, хватит, я в свою очередь, готов оказать тебе встречную услугу. Что ценится в вашем мире? Золото? Десяти фунтов будет достаточно?

Припомнив, что фунт — около четырехсот с чем-то граммов, Рома едва не подскочил, но тут же призадумался. Золото неликвидно. Столько драгметалла надо будет где-то хранить, потом реализовать. Представив себе изумленных скупщиков, которым придется отдавать за полцены, да еще по несколько раз, наезжающую мафию с требованием делиться неправедно нажитым, парень решительно затряс головой.

— Может, в американских долларах?

Колдун фыркнул:

— А может, в перламутровых ракушках? Боюсь, произнесенное тобой словосочетание ничего для меня не значит. Так, стало быть, золото тебя не устраивает. Тогда чем вы рассчитываетесь: чеканными монетами, звериными шкурками? Не поверю, что в вашем, я бы сказал, весьма сложно организованном мире, вы производите простой обмен товаров.

— Борзыми щенками, — грустно вздохнул Рома, понимая, что с великим богатством не все так просто, как кажется на первый взгляд.

— Чем? — невозмутимый колдун был потрясен.

— Нет-нет, это я так, — испугался Рома, поняв, что незнакомый с народным эпосом Неодим может воспринять его слова буквально. От одной мысли о невероятном количестве копошащихся по квартире щенков ему стало нехорошо. Он уже успел убедиться в том, что гость привык быстро претворять свои идеи в жизнь. — На самом деле у нас есть условный эквивалент стоимости товаров.

Рома учился на экономическом факультете. Учился не то чтобы на отлично, но и "хвостов" не имел. А поскольку сессия закончилась всего лишь вчера, причем экзамен по экономической теории был последним, то современное определение термина "деньги" он еще помнил.

Сунув руку в задний карман, он вытащил кошелек и протянул колдуну измятую купюру. Неодим с любопытством взял деньги двумя пальцами, осмотрел с обеих сторон:

— И это все? Неужели это способно заменить золото? Конечно, я мог бы скопировать эту бумажку...

— Не надо, — Рома снова вздохнул, припомнив небезызвестную сказку о старике Хоттабыче. Вряд ли этот колдун, не знакомый с понятием о бумажных деньгах, будет действовать иначе, чем всемирно знаменитый джинн из детской книжки. Следует признать, автор всерьез обдумывал проблему. Может, ему в свое время тоже встречался кто-то из соплеменников сегодняшнего гостя? А о преследовании законом тех, кто подделывает банковские билеты, по-прежнему напоминает каждая ассигнация...

Можно, конечно, заставить Неодима просто-напросто переместить деньги оттуда, где они хранятся, но участвовать в ограблении банка как-то тоже не улыбалось. Кто его знает, как близко нужно колдуну познакомиться с тем, что такое "банк", дабы изъять деньги.

Кроме того, Ромичу пришла в голову иная мысль, от смелости которой у него немного закружилась голова.

Все американские доллары во всех банках он отдал бы за возможность самому побывать в мире, который можно только воображать, убедиться в существовании невероятных чудес и, быть может, оставить там свой след...

Рассудительный студент полагал, это один из тех вопросов, который не стоит решать впопыхах.

— Ладно, я подумаю об этом позже, — заявил Рома. — Сначала изложите, что требуется от меня.

К рассвету колдун Неодим стал выглядеть почти современно. Он подстригся, побрился, обнаружив упрямый квадратный подбородок и острые скулы — и сразу помолодел лет на пяток. Переоделся, каким-то образом умудрившись втиснуть внушительный разворот плеч в новую Ромину рубашку, на глазах хозяина перекрашенную в черный цвет. Скептически оглядев кроссовки, переобулся.

И вот пред Ромины очи предстал приятный внешне молодой человек, представительный и даже щеголеватый. Но совершенно не похожий уже на Александра Невского. Фигурой он мог бы сойти за спортсмена-атлета или телохранителя особо важной персоны, если бы не слишком быстрый, цепкий взгляд, проникающий, кажется, в самое нутро.

— Где у вас можно поблизости найти ворон? — спросил колдун, с некоторым неудовольствием разглядывая себя в зеркале. Попытки пригладить расческой свежеостриженные волосы оставались безуспешными.

— Что найти? — не понял Рома, как завороженный наблюдая за мучениями гостя. Со вчерашней похмелюги голова варила туговато, да и трещала — будь здоров...

— Ворон, — Неодим отбросил расческу, отчаявшись достичь приемлемого результата. — Это наиболее восприимчивые к внушению птицы, их проще всего превратить в разведчиков.

— Даже и не знаю, — задумался Рома. — В городе их зимой много, а на лето куда-то исчезают. Голубей, воробьев полно...

— Голуби не годятся абсолютно. Они селятся только возле жилья, крайне привязаны к месту обитания, заставить их покинуть город — проще самому взлететь. Воробьи, синицы и прочие мелкие пичуги летают медленно, к тому же постоянно отвлекаются. Вестей можно ждать недопустимо долго. Крупные хищные птицы чрезвычайно независимы, упорно сопротивляются любому вмешательству в мозги. Лучше всего вороны, в крайнем случае, им подобные. Они не только хищники, но очень жадны и достаточно умны, чтобы не забыть через минуту. Стоит посулить вознаграждение — и они сделают для тебя все.

Ромич был сражен лекцией по орнитологии на весьма своеобразную тему. Он подумал, что любой научно-исследовательский институт с руками оторвал бы колдуна, способного выдавать знания, которые нынешние ученые получают путем долгих экспериментов, объект которых далеко не всегда склонен к сотрудничеству. Сам же студент уже так наслушался за ночь разнообразных сведений, которые Неодим ронял вскользь, как само собой разумеющееся и незначительное, что голова начала пухнуть, а руки дрожать в нетерпеливом ожидании.

— Значит, будем искать ворон, — с энтузиазмом провозгласил Рома, предвкушая захватывающие события.

Действительность превзошла все его ожидания.

В поисках подходящих птиц желательно выехать за город, о чем студент недвусмысленно намекнул гостю. Мол, хорошо бы средство передвижения, такое, чтоб с ветерком. Разве затруднит могучего волшебника перенести, скажем, из Нью-Йорка роскошный кадиллак или на, худой конец, феррари? Не стоит красть машины на месте, справедливо рассудил Рома, дабы не создать себе неудобства в виде ГАИ, а американская полиция пусть задавится.

Неодим согласился с мнением Ромы, но, видно, понял его по-своему. Вняв совету парня не привлекать к себе внимания чудесами, он проследовал в глухой тупик за гаражами и взялся за дело. Поднапрягся — и с гордостью предъявил Роме творение: двух невероятной красоты гнедых в яблоках жеребцов, ухоженных, лоснящихся, причесанных волосок к волоску, нетерпеливо переступающих тонкими ногами.

"Что ж, поездка с ветерком обеспечена..." — грустно подумал студент, понимая, что мечты о дорогих автомобилях совершенно необоснованны.

Будь он чуть более склонен к самокритике, обозвал бы себя дураком. Но для этого Рома слишком уважал себя и свои умственные способности. Даже мысленно предпочитал выражаться более витиевато. От того, что совершенная или высказанная глупость называлась несущественным промахом, она вроде бы приобретала иную моральную окраску. И позволяла поддерживать внутреннее равновесие неизменным.

Впрочем, исправлять свои ошибки Рома умел так, словно они действительно были ошибками, а не незначительным упущением.

— Великолепно, — оценил он. — Пошли покупать билеты на электричку.

Глава X

Странный мир

Несмотря на глубокую ночь улица была освещена как днем. На каждом шагу полыхали высокие фонари, не менее чем в сотню свечей каждый, мигали огненные картинки и надписи. По середине дороги с ревом проносились глазастые металлические монстры. Княжна Мелания говорила, что это не более чем самоходные телеги, внутри у них преспокойно сидят люди и командуют. Но магистру верилось в это с трудом.

Взять себя в руки главе Ордена удалось далеко не сразу. Лишь когда убедился, что ни одно чудовище не обращает на них с княжной никакого внимания. Немного отдышавшись, он разглядел людей сквозь прозрачные бока зверюг.

Магистр издавна славился среди рыцарей-магов гибкостью и непредвзятостью ума. А потому уже сейчас начал склоняться к мысли о правоте княжны. Тяжело вооруженным рыцарям пришлось бы несладко, попытайся они на своих знаменитых конях-тяжеловесах атаковать транспорт иномирян. Без труда вычислив массу и инерцию такой махины на колесах и прикинув ее скорость, старый маг с достаточной точностью представил себе исход подобного столкновения. А Мелания еще уверяла, что в городе автомобили сохраняют смехотворно малую скорость!

Словно разинутая пасть исполина, прямо в мостовой открылся широкий спуск, помеченный большой буквой "М" на столбике. Подземелья никогда не пугали магистра. Напротив, он любил их тишину и покой, среди которых так приятно предаваться размышлениям или отрабатывать заклинательные приемы, не рискуя ненароком кого-нибудь зацепить.

Но это подземелье не сулило умиротворения. Оно оказалось более оживленным, ярким и шумным, чем улица. Мелания зачем-то купила кусочки странной субстанции, которую даже бывалый магистр не сумел проанализировать за считанные минуты — княжна тут же выбросила их в щели сооружений. Спутники прошли сквозь причудливые барьеры. Самоходная лестница спустила их еще ниже, в длинный подземный зал с темными ямами по бокам.

— Ну теперь держись, магистр Аверьян, — шепнула княжна. — Помни, ты поклялся не привлекать к себе внимания и не совершать необдуманных движений. Так вот, сейчас тебе понадобится вся твоя выдержка. Лучше бы, конечно, на первый раз двигаться по улицам, но судя по Эфирному следу, Павел, пройдя врата, направился именно сюда. Главное, помни: нам ничего не угрожает.

Предупреждение настораживало, и рыцарь замер на месте.

В одном из провалов он заметил длинные блестящие полосы и усмехнулся. Магистру не раз приходилось бывать в рудниках, где использовали примитивные вагонетки для перевозки руды. И когда издалека послышался мерный, грохочущий гул, он, сопоставив вагонетки с автомобилями, уже почти представлял, что к ним приближается.

Вылетевший к платформе поезд поднял ветер как заправский дракон, заскрежетал тормозами, бухнул дверями. Сверху засвербел противный скрипучий голос без выражения. Но магистр не повел и бровью даже тогда, когда Мелания повлекла его в недра монстра.

— Молодчина, — уважительно сказала Владиславна. — Я впервые в метро чуть не грохнулась в обморок... Павел, бедняга, не знал, что со мною делать. Веселое было время...

Вагон со свистом ухнул во тьму, и магистр вздрогнул: в самом деле, скорость наземных транспортов существенно уступает. Поразительно. Как же возможно создать такое, не применяя волшебства? А ведь это определенно проделано без него, уж тут-то заслуженный рыцарь-маг не ошибся бы.

Они проехали несколько станций, потом сделали пересадку на другой такой же поезд. Магистр быстро усваивал информацию. К моменту, когда пришла пора покидать метро, он знал о нем все за исключением принципа действия. Маг улавливал некую напряженность пространства, окружающего колеса и рельсы. Это напоминало природные процессы, которые происходят в небе во время грозы. Но чем они вызваны и как их силу можно использовать, магистру Аверьяну разбираться прежде было недосуг. Теперь он твердо решил вплотную заняться новыми, увлекательными и, очевидно, крайне полезными вещами.

Разумеется, как только Средоточие вновь займет свое законное место в руках князя.

С ярко освещенной улицы магистр и княжна свернули в темный двор. В нос шибануло вонью мусорных баков, словно они оказались в грязных трущобах не дальней окраине Червонгорода. Там жили нищие, воры, отщепенцы, и выгнать их не мог даже конный княжеский патруль.

Мелания наморщила носик и быстро проскользнула в обшарпанный подъезд с рассохшейся дверью. Здесь смрад оказался еще хуже: несло канализацией, застарелой мочой, причем как собачьей, так и человечьей, табачным дымом, гниющими остатками вокруг мусоропровода и еще какой-то мерзостью. Крутые лестницы оказались даже не освещены, так как лампочки, разумеется, были разбиты, а факелов здесь не предусматривалось.

Маг без труда видел в темноте, но то, что удавалось разглядеть, нравилось ему все меньше. И хотя он пообещал не вынимать меч, в этой промозглой тьме осторожно расстегнул футляр и ощупал пальцами надежную стальную рукоятку: так все же спокойнее.

— Неужели ты не нашла ничего лучше, чем пригласить в гости последнего бродягу? — не выдержал магистр Аверьян.

— Да нет, — шепнула Мелания, легко взбегая по ступенькам, — здесь почти все так живут.

— Вот как!

В этом коротком восклицании выразилось так много, что княжна усмехнулась:

— У меня сложилась впечатление, что люди здесь делятся на две категории: те, кто творит, и те, кто разрушает. Те, кто развивает свой мир и те, кто зачем-то тормозит это развитие. Довольно странно, не так ли? Мне так и не удалось понять, зачем взрослые люди ломают вещи, которыми впоследствии сами же пользуются, разбрасывают мусор, а потом дышат вонью. Наверное, если бы не такие удивительные субъекты, этот мир был бы недосягаем в своем развитии...

Мелания нажала на кнопку звонка на третьем этаже. Некоторое время ничего не происходило, потом из-за двери послышался хриплый и недовольный мужской голос:

— Кто там?

Магистра Аверьяна передернуло от вопиющей невежливости, но он сдержался. Наверное, живущим в таких ужасных условиях людям не до приличий.

— Простите, пожалуйста, за поздний час, — пропела княжна наисладчайшим голоском. — Не могли бы вы позволить мне переговорить с Павлом?

Дверь приотворилась на пару сантиметров. В скрепленной цепочкой щели просматривалась половина небритого лица и растянутая трикотажная майка, из-под которой выглядывала голая волосатая нога. Половина лица неодобрительно смерила девушку взглядом с головы до ног, чуть попятилась при виде воинственного старика и ворчливо изрекла:

— Ты хоть на часы-то смотрела, красотка? Час ночи! Нету его, уехал.

На этом дверь грубо захлопнулась перед тонким носом Владиславны. Из недр квартиры весьма разборчиво послышалось нелестное мнение хозяина о "гулящих" и "хиппи".

Магистр Аверьян отчетливо скрипнул зубами, потрясенный непочтительным обращением с Великой княжной. Но сверхъестественным усилием воли снова заставил себя сделать вид, будто все в порядке.

— Ну?

Мелания помедлила: для нее тоже оказалось непросто стерпеть безобразную грубость.

— Этот человек знает Павла, но это не кровный родственник. Полагаю, отчим. Боюсь, нескольких секунд мало. Понимаешь, он, как мне показалось, с удовольствием выбросил пасынка из головы, когда тот исчез, и думает о чем угодно, но только не о нем.

— Что будем делать?

— Надо ждать утра, тогда, быть может, удастся поговорить с другим человеком, который был в квартире. Не стоит поднимать переполох, лучше подождем.

Княжна и магистр расположились во дворе, на жесткой скамье. Как ни манил к себе небольшой участок газона под деревьями, при ближайшем рассмотрении он оказался засыпанным окурками, битым стеклом, грязными пакетами и собачьими кучками. Мелания передернулась от отвращения. Забралась на тонкие жерди, поджала под себя ноги, и прикорнула, положив голову на колени старого мага.

Город был погружен в ночь, но темнота в этом мире отступала перед потребностью людей видеть. Природа не выдерживала схватки с повседневными желаниями, ненасытными требованиями, которых становилось все больше и больше.

Мелании такой жизненный подход был бесконечно чужд, но она не могла не признать, что в этом есть что-то... внушающее почтение, что-то свое, отличное от других миров. Она долго пыталась сформулировать тот общий принцип построения жизни, что неизменно должен приводить к таким резким, острым различиям, а потом ее осенило.

"Наш мир принадлежит Личности, — думала она. — Мы сильны поодиночке, своими физическими, умственными, магическими способностями. Мы создаем государства, города, мы живем обществом, но при всем том у каждого — свой кусочек мира, хозяин которого только он. Воины, крестьяне, ремесленники, маги, знать — сосуществуют рядом, ибо не могут обходиться друг без друга, но каждый берет от жизни лишь то, что надо лично ему, не смея переступить границы жизненного пространства соседа. Мы тяжело сходимся, но если сошлись — не расстаемся и не впускаем в свое общество других. Мы не стремимся к переменам. Противимся новому и неохотно принимаем лишь в том случае, если не видим иного выхода.

"Погасший" мир — Общность. Как бы ни противостояли друг другу его обитатели, они все равно неосознанно, привычно делят окружение на две части: человечество и все остальное. Что по праву принадлежит человечеству и может быть использовано любым способом на его благо. При этом каждый индивид теряется на фоне общества, и, разумеется, ему невольно навязываются взгляды, идеалы, даже потребности, принятые большинством. Личность отодвигается на задний план, втискивается в множество рамок, ограничений, условностей. Ты не можешь шагнуть за пределы общности, но... свое место внутри нее ты можешь выбирать беспрепятственно".

Оценив различия между двумя вещами, или двумя мыслями, или двумя мирами, невольно задаешься вопросом: что лучше? И Мелания не могла ответить на этот вопрос.

Окружавшие тесный пыльный дворик высокие дома светились квадратами окон. Это были странные, безликие здания. В Червонгороде, пройдя по улице, всегда можно было безошибочно определить: вот дом торговца, вот — гончара, а этот — рыбака. Здесь же люди одного достатка жили одинаково, за каждым ярко-желтым квадратиком скрывались одинаково тесные и...уютные комнаты. Там горел свет, там было тепло. На плите в любую минуту может закипеть чайник, из крана при легком движении руки польется вода, холодная или горячая. Развеять скуку, удовлетворить любознательность можно включив телевизор, развернув газету или раскрыв книгу, которые здесь так доступны. Человек в своей комнатке спокоен и защищен, его жизнь размеренна, постоянна. Если ты не желаешь спокойствия — вперед! Борись с природой, с такими же, как ты, людьми. Твой тесный и уютный уголок всегда будет ждать тебя.

Где больше свободы, где больше возможностей для счастья? Да разве можно определить? Огромные миры так похожи на самих людей: каждый решает для себя, каждый выбирает свою дорогу...

Княжна пыталась сравнивать и размышлять дальше, она чувствовала, что не постигла и миллионной доли желаемого, что ее выводы — не только не окончательны, но даже не первоначальны. Однако понимала, что на это не хватит и целой жизни...

Не стоит упоминать, что проведенная подобным образом бессонная ночь не добавила магистру Аверьяну выдержки и душевного равновесия.

Утром чуть свет, Мелания встрепенулась:

— Кто-то вышел из квартиры. Кажется, тот, кто нам нужен!

Вскочив со скамьи, легкая и быстрая, словно в самом деле умудрилась выспаться, она помчалась к подъезду Но сначала навстречу вывалился грузный мужик с сигаретой в зубах, и выдохнул прямо в лицо княжне вонючую табачно-перегарную струю. Мелания закашлялась, схватившись за горло.

— Здравствуй, красавица, — загнусавил мужик, растянув рот в улыбке, и двинулся прямо к отшатнувшейся княжне.

Уж этого-то магистр стерпеть не смог. Раньше, чем успел подумать, его кулак стремительно врезался в скулу ничего не подозревающего пьяницы. Того подбросило в воздух, а потом смачно шмякнуло о мусорный бак. На щеке погрузившегося в беспамятство мужика остался четкий, со всеми подробностями, след перстня-печатки с гербом Ордена. Прежде, чем тело человека опустилось на землю, пожилой маг пожалел о содеянном, но было поздно.

В этот момент из подъезда показалась невысокая полноватая женщина лет сорока пяти — пятидесяти. Заметив драку, она шарахнулась в сторону и скорее побежала, чем пошла, прочь, в арку. Мелания помчалась за ней:

— Подождите, пожалуйста, — она догнала женщину уже на улице. — Извините, мне нужно у вас кое-что спросить.

Женщина оглянулась — и отпрыгнула с поразительной для ее лет резвостью.

— Нету у меня денег! — выкрикнула она, прибавляя шаг. — И гадать мне не надо!

От изумления Мелания даже остановилась. Хлопнула себя по лбу: ничего удивительного, что смуглую, черноволосую девушку в длинной черной юбке, легко принять за цыганку. Одну из тех, что пристают к прохожим на улицах, чаще всего к молоденьким девушкам или простодушным матронам. А минуту назад Мелания еще и оказалась участницей драки... Хуже не придумаешь.

Делать нечего, княжна вновь бросилась за матерью Павла. Однако, к ее изумлению, через несколько шагов та перехватила сумку поудобнее и с рысцы перешла на самый настоящий бег — только пятки засверкали. Пока Мелания недоумевала, женщина ловко вскочила в переполненный троллейбус, который с не меньшей ловкостью захлопнул двери прямо перед носом княжны, и тяжело тронулся с остановки.

Такое фатальное невезение кого угодно способно выбить из колеи, даже саму невозмутимость в лице Владиславны. Неужели придется ждать до вечера, пока женщина придет домой с работы? Нет, время слишком дорого.

Наверное, Мелания совершенно растерялась, потому что, забыв об осторожности, подхватила юбки и припустила следом. Машинально помогая себе заклинанием, иначе догнать быстро удаляющуюся металлическую громадину не представлялось возможным.


* * *

С пронзительными криками воронья стая суматошно кружила над поляной, едва не задевая крыльями голову и плечи Неодима. На траву падали перья и длинные капли помета.

Ромич осторожно выглядывал из-под раскидистых лапок молодой елки, предпочитая наблюдать со стороны. Он рискнул выбраться лишь тогда, когда хрипло каркающие бомбардировщики были отпущены повелителем на все четыре стороны. Почему-то колдун оказался совсем не загаженным за время общения.

— Неужели тебе и впрямь что-то удалось узнать? — Рома, конечно, давно убедился в могуществе Неодима. Но единственным заметным итогом таинственных птичьих манипуляций ему представлялась удобренная вороньим пометом лесная полянка.

— Ты сомневаешься?

Неодим пытался принять вид грозный и спесивый. Но слова прозвучали весело и доверительно. Воодушевление всегда делало колдуна моложе и жизнерадостнее.

Неодим гордился своей предусмотрительностью и ловкостью. В новом, прямо скажем, необычном мире ему удалось сразу взяться за дело почти не теряя времени. И небезуспешно.

Он уже знал, где, когда и кем был совершен грубый двойной переход между мирами. Грубый потому, что его последствия прямо лезли в глаза: их даже и не пытались скрыть. Не удивительно: в этом мире нет ни одного человека, способного что бы то ни было скрыть. Да, говоря откровенно, и обнаружить несокрытое тоже. Остались следы первого путешествия княжны между мирами, и обратного перехода вместе с аборигеном "погасшего" мира. И поспешная переброска человека домой вместе со Средоточием несколько месяцев спустя легко читалась в Эфире.

Неодим не мог не признать, что и его собственное путешествие меду мирами в этот раз было лишено всяческого изящества. Его может заметить кто угодно, стоит не полениться и пошарить в Эфире.

Ну да, подумал он, у князей в распоряжении целый Орден опытных, тщательно обученных магов, десятилетиями оттачивавших мастерство. Из рыцарей-гербоносцев они могут высосать достаточное количество энергии для проведения колдовства по всем правилам. А у него, мятежника... пара сотен нерадивых учеников с зачатками магических способностей да несколько десятков низших магов.

Каких там магов! В Ордене ученику никогда не присвоили бы звания, если претендент с трудом освоил азы практической магии, оставшись на грани дилетантства. Неодим не собирался основывать академию волшебства и всерьез заниматься обучением подданных, у него были совершенно иные цели. И самовольно розданными званиями он всего лишь поощрял тех, кто следовал за ним дольше других.

Обладая столь скудными возможностями, злющему от усталости Прохору и раздраженному Неодиму пришлось взламывать границы миров, едва ли не проковыривая рваные дыры в их ткани. Ничего невероятного в том, что замаскировать неопрятную прорубь не удалось, и о присутствии колдуна в этом мире знают все, кого это хоть сколько-нибудь интересует. Жаль, конечно, но что поделать. Неодим опасался, разумеется, не местных самоучек, даже если таковые здесь имеются, а неведомого существа из родного мира, позволившего обнаружить Средоточие. Именно поэтому так важна быстрота действий. Только так можно надеяться, что оно не успеет ничего предпринять.

В голове Неодима уже отпечатался образ искомой личности. Образ смутный и расплывчатый, пропущенный через примитивный вороний мозг, все-таки давал основания для поиска.

Итак, есть исходная точка, есть действующее лицо. Осталось что? Зафиксировать портрет сознания человека, а дальше — идти за ним. Эфир сам выдаст путь движения хранителя Средоточия яснее, чем если бы его следы были нарисованы на земле несмываемой краской.

Для того, чтобы скопировать портрет, необходимо встретиться хотя бы с одним человеком, лично знакомым с хранителем. И Неодим уже догадывался, где можно отыскать такого.

Продвижение от точки открытия врат до дома, где жил Павел, у Неодима с Ромичем заняло куда больше времени, чем у Мелании с магистром Аверьяном. Не раз колдун, ориентируясь на упрощенный образ, терял неясный, давний след. Рассыпая проклятья он, вынужден был применять заклятия поиска, начинать сначала, или даже снова прибегать к помощи птиц. На этот раз под рукой оказывались голуби и воробьи — но они жили в городе, где когда-то по улице шагал хранитель.

Люди недоуменно косились на престранного молодого человека, который размахивал руками и что-то шипел себе под нос посреди людной улицы. Рома в таких случаях делал вид, что его это не касается, что он просто так, случайно проходит мимо. Однако порой и ему приходилось принимать активное участие.

Один раз Неодиму вздумалось сплести вспомогательное заклинание на перекрестке, пока для пешеходов горел зеленый свет. Рома едва успел уволочь сердитого мага почти из-под колес машин когда на светофоре загорелся красный. Иноземный колдун же не испытывал никакой благодарности и яростно протестовал против подлого коварства со стороны внезапно ринувшихся на него чудовищ.

Затем Рома улаживал громкий скандал в метро, когда колдун не пожелал подождать, пока Рома купит жетоны. Разумеется, пропускной автомат злобно клацнул барьерами как раз тогда, когда бедняга, ничего не подозревая, проходил мимо, и Неодим застрял. Он кипел и булькал от негодования на весь этот мир, который как сторожевой пес так и ждет, когда человек ослабит внимание. И сразу готов тяпнуть.

Неодим даже не успевал удивляться или пугаться. А только все больше выходил из себя, раздражаясь, что ему чинят препятствия на каждом шагу.

На выходе из метро Неодим узрел точно такие же мерзкие автоматы и остановился как вкопанный. Сразу же возник затор из возбужденных, усталых, опаздывающих, озлобленных, нетерпеливых людей, которые без всякого почтения толкали и ругали незадачливого колдуна. Пропихивая упирающегося Неодима к выходу, Рома думал, что за последний год ему не приходилось так напряженно и в таком темпе трудиться, сколько за этот день. А уж за пять суток он с лихвой отработает все свои десять фунтов золота, если изберет эту форму оплаты.

В искомом дворе у нужного подъезда возбужденно галдели мужики. Они наперебой выкрикивали угрозы и оскорбления по адресу некоего неизвестного, который ни с того, ни с сего напал на одного.

— И ведь будь какой-нибудь сопливый щенок, — держась за щеку, возмущенно гудел пострадавший. — А то дед, лет, наверное, шестьдесят! Да вырядился! Весь в черном, какие-то заклепки, патлы дыбом... А еще музыкант. Тьфу! И девка с ним такая же странная. Ясно, из этих, как их... Сектанты! Во, смотри!

Ни Рома, ни колдун не обратили бы внимания на патетический монолог. Но, машинально скользнув взглядом по травме, Неодим остолбенел. На скуле избитого мужика красовался иссиня-багровый оттиск в виде точного герба Ордена магов.

— Кто это сделал? — ошеломленно выдохнул он.

Мужик, обрадованный еще одному благодарному слушателю, принялся в подробностях живописать происшествие.

— Вот так раз, — усмехнулся Неодим, поднимаясь по лестнице. — Магистр Аверьян собственной персоной! Насколько я помню, личный перстень-печатка имеется только у князя и у главы Ордена, но князь Всеслав вряд ли изволит почтить сей неблагородный мир своим высочайшим присутствием. Какой глупый прокол! Так тщательно замести следы проникновения, что я не заметил ни единого намека, и оставить такие четкие указания на свое присутствие. А девушка... Неужели сама княжна Мелания?

Синие глаза Неодима внезапно приобрели невероятную, темную глубину, словно два бездонных провала, ведущих в ад, а губы сложились в жесткую полуулыбку. Его черты исказились так, что Рома немного испугался. Он вдруг осознал, что рядом с ним — не обыкновенный тридцатилетний молодой человек со странными привычками. Несколько растерянный, незнакомый с современным образом жизни, над которым Рома иногда даже ощущал свое превосходство, объясняя простейшие вещи и спасая из дурацких ситуаций. Это — чужак из далекого мира, могущественный колдун, возможно, дикий, необузданный и жестокий, который не задумываясь переступит через мертвое тело того, кто встанет на пути. А ведь до сих пор Неодим не очень походил на злодея, даже тогда, когда на естественный вопрос Ромы с сардонической ухмылкой ответил:

— Нет, вещь, которую я хочу добыть, не принадлежит мне. Но ведь это не причина не пытаться ею завладеть, коли мне так хочется, не правда ли?

А вот теперь Рома в полной мере понял, что ввязался не просто в увлекательное приключение, а в опасное противоборство. В войну обитателей другого мира, которая волей случая хлынула на нашу немагическую, беззащитную Землю.

— Кто эти люди? — отважился робко спросить студент, когда колдун остановился на площадке.

Неодим выразительно посмотрел на Рому:

— Те, кто будет всеми силами мешать мне завладеть амулетом. И те, кто уже давно знают о моем проникновении в ваш мир. Проклятье! — он отчетливо скрипнул зубами. — Они опережают меня на шаг, на целый шаг! Это слишком много. Вряд ли Всеслав отпустил сестрицу с одним только стариком Аверьяном, а значит, цвет Ордена где-то рядом. Разве только княжна снова забыла спросить его согласия...

Колдун глумливо фыркнул и повернулся к двери в нужную квартиру. А Рома понял, что рискует оказаться в заварушке куда раньше, чем думал. Ведь если двое перечисленных соперников — тоже колдуны, то одним небесам ведомо, что они могут устроить при встрече.

Где-то в животе напряженно сжалось, сердце заколотилось как сумасшедшее. Бежать Рома не помышлял, но мысль о том, как бы не оказаться в эпицентре взрыва, настойчиво действовала на нервы. Однако... к его изумлению, хлынувший в кровь адреналин наполнил не страхом, а приятно возбуждающим, пьянящим нетерпением. "Вот, чего мне не хватало в жизни! — с восторгом догадался Рома. — Опасность, круговерть событий, стремительные действия, упорное продвижение к цели... не важно, к какой! Та, что выпала сегодня на Колесе Фортуны — ничем не хуже других. Почему бы и нет?"

На звонок из-за двери привычно отозвались:

— Кто там?

— Откройте, — резко сказал раздосадованный колдун. Но хозяин квартиры не поддался на безапелляционный тон.

— Кто? — недовольно повысили голос за дверью.

— Я не желаю терять время на пустую болтовню! — вконец взъярился Неодим. Рома едва успел отскочить, когда кулак колдуна грохнул о несчастную дверь. Обитую войлоком фанерную раму сорвало с петель — только щепки полетели.

Неодим с хрустом прошел по обломкам в глубину квартиры. Из-под расколовшейся в длину двери он выудил обомлевшего мужика с намыленными для бритья щеками.

— Это он? — спросил Рома, пробираясь по крошеву штукатурки, разбросанной обуви, развороченной мебели.

Ясно, не обошлось без магии, подумал он, одним кулаком такой разгром не учинишь.

Неодим немного потряс человека за шиворот.

— Нет, не он. Кто еще здесь живет? — зарычал он в перемазанное пеной лицо с выпученными глазами.

Мужик что-то булькнул, а когда колдун немного ослабил хватку, завизжал:

— Кто вы такие? Что вы себе позволяете? Эй, кто-нибудь, вызывайте милицию!

Рома нервно выглянул в подъезд и в смятении убедился, что привлеченные шумом соседи уже оценили обстановку. И наверняка набирают "ноль-два".

— Слышь, давай быстрей. А то как бы в самом деле милиция не нагрянула. Я хочу сказать, остановить она тебя не остановит, но времени уйдет...

Неодим чуть прикрыл глаза.

— Не хочешь говорить? Ладно, — тихо сказал он, но от этого голоса даже у Ромы по спине поползли мурашки.

Колдун выпустил мужика, и тот плюхнулся прямо на многострадальную дверь, испуганно глядя на незваного гостя.

Внезапно из шкафа рядом с хозяином раздалось едва слышное царапанье. Вслед за тем из полуотворенной дверцы выбрался толстый мохнатый паук размером чуть ли не с собаку. Приподняв одну лапу, паук методично ощупал пол перед собой, а потом быстро-быстро кинулся к сидевшему на полу мужчине.

Такого вопля Рома не слышал никогда в жизни. Даже и не снилось ужастикам, которые пересмотрел в свое время!

Хозяин квартиры шарахнулся, словно собирался ускакать задом наперед, опираясь на руки и ноги. Еще бы, ростом паучище доставал ему до груди! Но когда пауку оставался буквально сантиметр до жертвы, Неодим подхватил тварь двумя пальцами одной руки, а другой ткнул человеку в лоб.

Тот рухнул на пол, беспорядочно дергаясь, словно вдруг разучился контролировать свое тело. Вероятно, колдун в самом деле нарушил работу каких-то нервных окончаний, подумал Рома. Он с отвращением наблюдал, как паук шевелит лапами прямо над лицом несчастного.

Мужик орал и хрипел, пока Неодим не приказал ему заткнуться — разумеется, магически, ибо слова не действовали. Хозяин захлебнулся криком и захрипел. Колдун присел перед ним и хладнокровно произнес:

— Если ты ответишь на мои вопросы, я тебя отпущу. Если нет, отпущу паука. Выбирай.

Для выбора человеку не понадобилось и двух секунд. Он затряс головой, и Неодим вернул ему голос.

— Кто еще здесь живет?

— Жена...

Колдун нахмурился. Женщина? Нет, образ личности больше похож на мужской.

— Кто еще?

— Никого...

Паук опустился так низко, что почти дотянулся мохнатой лапой до дрожащего красного носа.

— Жил еще пасынок, но давно уехал, в деревню, уже с полгода назад. Больше никого, Богом клянусь!

Паук испарился мгновенно и без следа.

— Вот здесь поподробнее.


* * *

Хорошо, что троллейбус притормозил у перекрестка, когда зажегся красный свет. Девушка, бегущая по проезжей части со скоростью пятьдесят километров в час, не могла бы не привлечь всеобщего внимания.

Тяжело дыша, Мелания остановилась и отбросила волосы. Только сейчас она удосужилась заглянуть сквозь заднее стекло троллейбуса, чтобы выбрать свободное место для перемещения. Уже разворачивая заклинание, она заметила среди пассажиров магистра Аверьяна, который грозил ей кулаком.

Княжна опомнилась. Вдруг сообразила, как глупо себя повела. Пока девчонка мчалась как оглашенная, магистр спокойно провел телепортацию по всем правилам, как в учебнике, не упустив ни единой мелочи.

Мелании стало стыдно. Это она-то считала себя опытным магом? Путешествовала между мирами, бралась за чудеса высшего уровня. И вот результат — ошибки, промахи на каждом шагу. Чтобы иметь право принимать судьбоносные решения мало обладать силой Владиславичей и владеть волшебными приемами. Еще нужен зрелый, хладнокровный ум — для того, чтобы уметь действовать взвешенно, а не пороть горячку.

Княжна поспешила скрыться с улицы, подальше от любопытных взглядов. Свернула в безлюдный, заросший кустами двор, присела на скамейку под раскидистой ивой. Надо отдышаться и подумать.

Итак, где скрывается Павел, вскоре будет известно. Раз за дело взялся магистр, можно не волноваться.

Останется пойти туда и забрать у парня амулет. Все хорошо. Княжна и магистр быстро вернут Всеславу Средоточие — без жестоких битв и торжественных парадов Ордена.

Разве что — сколько осталось времени, прежде чем княжеская дружина бросится штурмовать "погасший" мир? Прикинув разницу временного вектора, Мелания пришла к не очень утешительному выводу: не более полусуток. А что, если до Средоточия придется добираться дольше? Телепортация удобна только в случае небольших расстояний, к тому же необходимо точно представлять себе место, в котором желаешь оказаться. Двигаться придется с использованием местных способов передвижения, а это значит... Наверное, не следовало ждать утра, надо было сразу врываться в квартиру, как ни претит...

Значит, через пару часов магистру придется отправиться к Всеславу и объяснить суть проблемы, решила Мелания. Князь не обращал внимания на истерические возгласы сестры, но не сможет не прислушаться к мудрым и весомым суждениям главы Ордена. Лишь бы Аверьян не заупрямился и не заставил ее вернуться тоже. Ведь время дорого не только из-за рыцарей-магов. Основная причина, которая пока еще почему-то себя не проявила — та самая. Некто из родного Средоточию мира. Неужели загадочный человек еще не протянул свои руки к Центру магии, который способен сделать его почти богом?

Мелании вряд ли удастся выяснить, где сейчас таинственный пришелец, но... Почему бы не попытаться? Эфир многое может поведать тому, кто умело и терпеливо спрашивает. Что-то она наверняка узнает. Ну хотя бы, изменилось ли за прошедшие два дня магическое давление на энергетические потоки мира — то есть измеряемая сила существа. Если Средоточие уже у него в руках, то такое давление должно резко возрасти.

Мелания осторожно поднялась со скамьи и нырнула в заросли жасмина, сирени и шиповника. Притаившись за дрожащей зеленой стеной, она могла считать себя почти в безопасности от посторонних взглядов. Княжна опустилась на колени на крошечном пятачке влажной черной земли между колючих стволов и сложила ладони лодочкой перед грудью. Ее мысленный голос понесся ввысь, пронзая плотные слои Эфира, но не разрывая тонкую, хрупкую ткань, а мягко раздвигая ее складки, которые вновь обволакивали пространство, стоило бесплотному зову Мелании проскользнуть дальше. Зеленые листья трепетали вокруг стройной коленопреклоненной фигурки девушки, словно на бешеном ветру, хотя в глухом дворе стояла сонная полуденная тишь.

Эфир чужого мира отзывался лениво и неохотно. Но он, привыкший к грубым, насильственным приказаниям обитателей своего собственного, не мог не оценить деликатность магической просьбы-мольбы. Эфир не мог ответить на все вопросы княжны, но она и не ждала этого. Ее интересовала не сложная абсолютная величина воздействующих сил, а вполне определяемое "дельта" — разница между результатами измерений магистра Аверьяна двухдневной давности и сегодняшними.

И вот, начали поступать ответы. Да, баланс сил на планете изменился. Да, в сторону увеличения. Нет, усиление не сконцентрировано в одном месте, просто появился новый фактор, и появился весьма бесцеремонно, — возмущенный, словно человек, Эфир даже отступил от своей привычной лаконичности, что говорило о жестокости вторжения. "Дельта" появилась перед глазами Мелании с четкостью цифры, написанной мелом на школьной доске.

Кому принадлежит это "дельта", она не размышляла и доли секунды. Точное значение уже много лет было отпечатано у нее в уме. С тех самых пор, как после объяснений магистра Аверьяна Неодим упорно корпел над расчетами, а потом небрежно предъявил учителю выведенные показатели — свой и Мелании. И заставил щеголяющую способностями Владиславну позеленеть от зависти.

— Неодим! — вырвался из груди хриплый, полный ярости крик.

Мелания вскочила, ухватившись за стебель шиповника. Даже не заметила, что загнутые как когти шипы раскроили ладонь, хлынула кровь. В черных как ночь глазах плескалась одна лишь ненависть.

Глава XI

Встреча

Утро было особенным. Ничего необычного на первый взгляд: слабый запах полевых цветов, шелест листьев леса за забором хутора, осторожно пригревающее солнце. Но Наташа была уверена: сегодняшний день — не такой, как предыдущие.

Если чему-то суждено случиться, то это произойдет сегодня.

— Слушай, а что, если мы просто отдадим Средоточие этому самому Неодиму, или как его там? Какая нам-то разница, кто будет им владеть в ином мире? А если мы начнем сопротивляться, то сражение будет происходить в нашем. Незащищенном от колдовства и неповинном в раздоре чужих волшебников. Может быть, для тебя и важна верность слову прекрасной княжне, но мне дороже спокойствие и благополучие моего мира. Он ничем не заслужил участия в магическом поединке, в который его хотят втянуть.

Наташа сердито вертела в руках Средоточие, перебрасывая его с ладони на ладонь, словно невзрачный голыш, подобранный в огороде. Павел улыбнулся, следя за небрежным полетом самого могущественного амулета, когда-либо занимавшего пространство двух миров. Останься Центр магии здесь, на Земле, постепенно сроднился бы с ней, в корне меняя ее, но меняясь и сам.

Павел провел несколько месяцев наедине со Средоточием, внимая голосу Земли, которая ощутила присутствие могущественного артефакта. И он подозревал, что наш привыкший обходиться без магии мир неспроста выжил среди волшебства, которое наполняет Вселенную. Он обрел гибкость, недоступную там, где магия упрощает жизнь не только разумных существ, но и самого мира.

Парень смотрел на Наташу — та сердито играла с непонятным амулетом. И невольно видел в ней воплощение Земли, которая не знает, что делать с необычной вещью.

— Ты обиделась на Средоточие за то, что оно отказалось тебе подчиняться. Ничего странного: даже в мире колдунов далеко не все люди обладают способностями к магии.

Наташа дернула плечом.

— Не отмахивайся от меня. Ты, конечно, считаешь себя уже опытным колдуном: Великое Предназначение, Могущественные Силы, Честь Крови, да? Я читала много захватывающих романов о благородных героях и темных силах. Но не кажется ли тебе, что пора вернуться к реальности? — зло бросила она. — Ты никогда не задумывался над возможностью просто устраниться от выяснения отношений между злыми колдунами и прекрасными принцессами? Кто они нам, и почему мы им что-то должны? Потому, что княжна слишком красива? А я вот считаю, что она воспользовалась тобой, чтобы скинуть эту заботу со своих плеч на твои!

Выговорив последние фразы из которых так и сочилась ревность, Наташа прикусила язык, да поздно. Но Павел не стал над ней смеяться.

— Ты боишься, не так ли?

— Боюсь, — согласилась девушка. — Черт возьми, если все это правда — а иначе я просто свихнулась — так вот, это значит, что мы с тобой очень сильно пожалеем, когда сделаем попытку сопротивляться. Кто мы такие, кто ты такой? Маг? — ее голос надломленно зазвенел. — Если ты с помощью амулета научился ловить ворон голыми руками и создавать иллюзии для ничего не подозревающих смертных, то что ты можешь противопоставить настоящему колдуну?

Павел осторожно взял Средоточие из пальцев Наташи и серьезно посмотрел на нее.

— Думаю, немало. Не могу сказать, откуда у меня эта уверенность. Только я знаю, что Средоточие не должно оказаться в чужих руках. То есть... — он задумался. — Я не могу претендовать на право обладать камнем, но мне законные владельцы отдали его добровольно, понимаешь? Отнято же оно не должно быть. Не потому, что это красивые слова или, того пуще, бессмысленные подвиги. Княжна Мелания говорила, и я сам в последнее время убедился: Средоточие — не просто опасная, могущественная вещь. Это не то, скажем, что пистолет — оно не будет в равной мере служить правому и виноватому. Оно — наделенное специфическим сознанием, может быть, даже душой, существо. Я не могу объяснить всего, не спрашивай. Знаю только, что оно не желает подчиняться Неодиму или тому, кто стоит за его спиной, и будет недовольно. А недовольство такого создания — беда для мира, и только во вторую очередь его родного. Сначала — нашего.

Наташа бессильно уронила руки.

— Я представляю, как выгляжу со стороны, — продолжал Павел, — зарвавшимся глупцом, которому на голову свалилась Власть, и который теперь не может от нее оторваться, готовый идти на любой риск, лишь бы не выпустить из рук источник могущества. А я не могу доказать, что это не так... может быть потому, что некая доля правды в этом и есть — видишь, я стараюсь быть объективным. И, тем не менее, попытайся поверить: я действую не только из собственного болезненного тщеславия. Во всем этом есть куда более глубокий смысл, чем кажется на первый взгляд, чем даже доступно нашему сегодняшнему пониманию.

Стук колес вливался в песню, как барабанный ритм в музыку оркестра. На жестком сиденье электрички, напротив Мелании и магистра Аверьяна сидел молодой светловолосый парень с гитарой и увлеченно перебирал струны. Вряд ли он был профессиональным музыкантом, но друзья с удовольствием внимали песне, очевидно, собственного сочинения певца.

Нам всем отмерен Богом срок.

Ты средь толпы, но одинок,

Твоя судьба — вкусить Добра,

Иль выпить чашу Зла до дна...

И будет ночь владеть тобой,

И день осветит твой покой,

Одну ты гору покоришь,

С другой, сорвавшись, вниз слетишь.

Бежит дорога среди скал;

Ты полон сил или устал

Идешь по ней за годом год,

За поворотом поворот.

Туманом скрыт конец пути,

Не знаешь ты, что впереди.

Тернист твой путь в борьбе за свет,

За воздух и за вечность лет.

Преодолеешь все шутя,

Надежда если ждет тебя.

Не бойся и смелей иди,

Пока горит огонь в груди.

Но если выжжена душа

Ии привкус пепла на губах —

Тяжел безмерно долгий путь.

Идешь — назад не повернуть...

Идешь вперед, закрыв глаза.

Смотреть? Зачем... И лишь слеза

Оставит свой неверный след —

Ты ждешь от жизни только бед.

Нет смысла жить, нет сил дышать,

Нет счастья знать, нет права ждать,

И шаг за шагом в никуда...

Все поглощает пустота.

Не позволяй огонь гасить,

Не дай мечту в себе убить,

Не доверяй души своей

Тому, кто лишь играет с ней...

Песня, вне всякого сомнения, нуждалась в доработке, если вообще была способна проникнуть на здешнюю придирчивую эстраду. Но не вызывало сомнений, что автор искренне пытался вложить в нее весь свой небольшой талант и всю неподдельность своих юных чувств.

Магистр Аверьян слушал пение отрешенно и умиротворенно, прикрыв веками усталые глаза.

А вот княжна Мелания отвернулась от своего спутника и, не отрываясь, смотрела в окно. Словно там, среди мелькающего пейзажа, происходило нечто чрезвычайно важное. Ее прекрасное лицо было спокойно, но нижняя губа прикушена до крови. Что ей представлялось в эти растянутые, словно существующие вне времени часы путешествия, какой отклик вызвала наивная, но прямодушная песня? Возможно, пожилой спутник княжны догадывался об этом даже больше, чем сама молодая Владиславна.

Заинтригованная кассирша маленькой, заброшенной станции "Гаврилово" проводила глазами черноволосую девушку и высокого старика. Вновь прибывшие свернули за платформой на проселок. В крошечной деревеньке так редко появляются новые лица, что местные успели надоесть, так редко происходят события, что каждое уже обсудили много раз. И вот, солидная удача: приезд еще одной красотки к новому хозяину хутора. Теперь несколько дней скучающим старухам можно с удовольствием шушукаться о распущенности нравов современной молодежи...

Когда на ведущей к дому тропке появились люди, Наташа крепила проволоку на дощатый забор хутора. По верхнему краю уже тянулась тонкая, малозаметная металлическая нить. Она не вызовет подозрений у человека, для которого цифра "двести двадцать" ничего опасного не значит. Второй контур Наташа планировала пустить по центру забора, создав некий заградительный периметр.

Конечно, стандартное напряжение не является боевым. Оно способно лишь напугать и рассердить незваного гостя. Но Павел не зря штудировал учебник электротехники. Он поковырялся в сети, подключив конденсаторы, аккумуляторы — или как они там называются. И сейчас Наташа держала в руках невзрачную коробочку — реле. В нужный момент сила тока кратковременно возрастет до двух с половиной ампер. Тот, кто хоть немного смыслит в электричестве, догадается, чем это грозит. Система была уже опробована — непреднамеренно — на курице, совершенно некстати вспорхнувшей на забор. Курица доваривалась в супе, а создатели доморощенного заграждения могли собой гордиться.

Наташа заметила движение краем глаза и с досадой прищурилась, прикрывшись ладонью от солнечных лучей. Кто-то тащится, и, разумеется, не вовремя. Словоохотливые и любопытные деревенские жители уже успели стать проблемой. В безлюдных окрестностях хутора почему-то ежедневно кто-нибудь появлялся, и с захватывающим, въедливым интересом вмешивался в любое дело.

Крутившийся рядом Пантелеймон глухо зарычал. От пришельцев пахло крайне странно.

Однако на сей раз гости явились не из Гаврилово — это Наташа поняла с первого взгляда. Худощавый, жилистого телосложения мужчина привлекал внимание сосредоточенным выражением. Несмотря на шрамы, его лицо сохраняло достоинство и гордость. Он казался столь же неуместным в грязном захолустье, посреди раскисших колхозных полей, как Павел. Эта мысль заставила Наташу вздрогнуть, но зародившееся, еще не осознанное подозрение уже крепло.

Но стоило перевести взгляд на спутницу старика — и сомнения в правильности догадки разлетелись как дым. Наташа не думала, как поняла, что перед ней — княжна Мелания. Высокая, тонкая, невероятно красивая девушка, с привычной грацией ступающая по траве, могла оказаться кем угодно. Например, фотомоделью или актрисой, у которой сломалась машина, и теперь она вместе с шофером ищет помощи. Но Наташа не заблуждалась. Глубокие темные глаза словно светились изнутри чистым колдовским пламенем — они не могли видеть грязи закулисных интриг. Прихотливо изогнутые губы никогда не улыбались по принуждению и не целовали ради выгоды. Гордо поднятая голова не склонялась под гнетом неудач, а смуглокожее лицо не искажалось злобой, отчаянием и завистью.

Быть может, верный ответ подсказан напряженными раздумьями во время бессонных ночей. Быть может — страхом перед давно ожидаемой и неминуемой катастрофой. Но вероятнее всего — прозорливой, наблюдательной, проницательной женской ревностью.

Почему же иначе первой Наташиной мыслью оказалось не потрясение от близости развязки, а смятение и боль от осознания бесконечного превосходства соперницы над собой?

Княжна и ее спутник остановились в двух шагах от девушки, заговорили — она едва услышала вежливый вопрос сквозь шум в ушах. Наташины глаза были устремлены на виток медного провода, хищно поблескивающий в лучах заходящего солнца. Тонкие хрупкие пальцы невзначай коснулись нити и машинально принялись теребить гладкую, теплую проволоку. А реле — невзрачное, глупое, смертоносное реле переключалось так легко. Слишком легко.

Она заметила, как напрягся старик, словно силясь понять, ухватить что-то неуловимое. Где тебе успеть, дядя, — будь ты трижды волшебник.

— Не трогай, — глухо сказала Наташа и швырнула коробочку реле в траву. — Пошли в дом.

Княжна Мелания отдернула руку, словно обожглась.

Магистр Аверьян полагал себя знатоком Теории Магической Силы. Он уверенно разбирался в изменениях напряженности Эфира от метаморфоз энергетических потоков в мире. Глава Ордена не обладал высочайшей врожденной чувствительностью Владиславичей к малейшим колебаниям небесных сфер — но на примитивном уровне мог считать себя превзошедшим их благодаря терпению и трудолюбию.

Но сейчас магистр Аверьян вынужден был признать свой просчет.

В течение минувших дней он при любом обращении к магии видел неестественно притихший, словно воздух перед бурей, Эфир, но не находил ничего странного. Магистру приходилось сталкиваться со случаями подобной реакции этой всеобъемлющей и восприимчивой субстанции. Обычно Эфир предчувствовал вмешательство людей в свои недра — и замирал. Многие деревенские колдуны, наделенные способностью "беседовать с Эфиром" именно по изменению его структуры брались делать предсказания об исходе того или иного события. Ошибка прогноза чаще всего происходила только оттого, что малограмотный шарлатан неверно толковал данные Эфиром намеки. Но даже и в случае неблагоприятных выводов всегда можно переменить мнение Эфира. Для этого нужно правильно изменить те несоответствия в окружающем мире, что он ощущает безошибочно.

В последние дни таким несоответствием магистр Аверьян считал факт, что Средоточие находится в руках чужака. Сразу же, как только княжна Мелания коснется потеплевшего камня, оно должно исчезнуть.

Но Эфир не шелохнулся. Не переменился ни на йоту.

— Неужели еще не все? — шепнула Мелания. То, что мучительно обдумывал и вычислял глава Ордена, она поняла интуитивно.

— Мы немедленно возвращаемся, — резко ответил магистр Аверьян. — Быть может, Средоточию угрожает опасность, пока оно остается в чужом мире.

Наташа пристально следила за камнем в руках княжны. Эта вещь бесцеремонно ворвалась в их жизнь, принесла смертельную опасность, но... и связала их с Павлом судьбы воедино. Средоточие было помехой, обузой, но и единственной нитью, протянувшейся между ними. Отдать его вот так, просто, пусть и законным хозяевам — оказалось неожиданно трудно.

— А как же Неодим? — она зло вскинула голову.

И с удовлетворением заметила, как вздрогнула невозмутимая княжна.

— Кто?

— Наташа! — начал Павел, но она только отмахнулась.

— Колдун из вашего мира, — твердо пояснила она, глядя прямо в красивые черные глаза, в которых уже не было той раздражающей безмятежности. — Тот, кто тоже тянет лапы за сокровищем, и кто скоро появится здесь.

— Неодим не причинит вам зла, он не склонен к бессмысленной мести, — снисходительно ответил за княжну магистр Аверьян. — Он сразу поймет, что Средоточия больше нет в вашем мире, и отправится...

Магистр осекся. Княжна и Павел понимающе переглянулись.

— Никуда он не отправится, девушка права, — мрачно сказала Мелания. — В родном мире у него нашлось нужное количество магов, чтобы открыть проход и без Средоточия. Откуда он возьмет их здесь, когда Центр магии исчезнет?

— Ну так что ж, тем лучше! — секунду подумав, заявил Аверьян. — Мы избавимся от прохвоста, а в этом мире он никому не будет опасен. Средоточие исчезнет — и Неодим станет чист от магии, словно новорожденный.

Но к своему удивлению, глава Ордена не нашел поддержки ни в одном из собеседников.

— Не нужно нам ваших злых колдунов, — воскликнула Наташа, — у нас хватает злодеев!

— Где твое благородство, магистр? — грустно усмехнулась Мелания. — Оставлять грязные следы в чужих мирах не пристало ни Владиславичам, ни рыцарю Ордена.

— Ваше решение стало бы идеальным выходом, — заметил Павел, — если б Неодим был одинок в своем бунте. Сдается мне, как только Средоточие вернется домой, тут же найдется доброжелатель, который откроет врата для мятежника.

Магистр одарил каждую из девушек хмурым взглядом и с уважением посмотрел на Павла:

— Что тут сказать: ты прав, юноша, я этого не учел. Вероятно, старею. Слишком часто в последнее время я стал допускать промахи. Выходит, легких путей нет. Избавиться от Неодима можно лишь одним способом: сразиться с ним.

— Надеюсь, вы не намерены сражаться на территории хутора? — ядовито спросила Наташа. — Эта разборка — ваше, и только ваше дело. Забирайте своего страшного Неодима туда, откуда он вылез. Наш несчастный мир ни в чем перед вами не провинился!

Павел собрался снова возразить ей, но Мелания остановила:

— Не сердись, она говорит правду, как бы горько это не звучало. И все же, боюсь, выполнить твое вполне справедливое пожелание, Наташа, мы не в силах. Да, я, только я виновата в том, что навлекла на ваш мир и на вас беду, и клянусь, что всеми силами буду стараться искупить свою вину. Но что сделано, того не изменишь, не требуй от меня невозможного. Сражение с Неодимом и его подручными произойдет, а где и как — то ведомо лишь богам.

Обезоруженная покаянием княжны, Наташа растерянно кивнула.

И случайно ли то, что не Павел, а она — обыкновенная, ничем не примечательная девушка — стала представителем своего мира, именно к ней обращалась княжна.

Значительно позже она поняла, что ничто на свете не происходит случайно.

— Ну что ж, будь что будет, — вздохнула она.

Мелания протянула руку, и Наташа сжала ее, сначала нерешительно, потом твердо. Все споры, претензии и обиды остались за спиной. Союз двух миров был заключен.

Именно так, рука об руку, две хрупкие девушки, на плечи которых волею судьбы легла слишком большая ответственность, шагнули за порог хижины, избранной кем-то свыше полем битвы могущественных сил.

И вдруг, оказавшись во дворе раньше других, обе вскрикнули, словно обыкновенные деревенские девчонки при виде мыши. Но не от страха — а от неожиданности. Торжественность момента была нарушена.

Неодим с облегчением спустился с платформы на проселок. Каким бы сильным колдуном ты себя ни мнил, как бы основательно ни подготовился к посещению "погасшего" мира, его неестественность, несуразность, непонятность слишком сильно подавляют, смущают, утомляют.

Одно утешение — удачный выбор спутника, который не ныл, не протестовал против необходимых действий, не ужасался заклятьям, не мешал и не лез с дурацкими советами. Такой союзник, думал Неодим, пусть и начисто лишенный магических способностей, крайне полезен уже хотя бы тем, что с ним отдыхаешь душой после всех этих удручающе тягостных выяснений отношений с собственными низшими магами и учениками. Не говоря уже о магистре Прохоре, который просто держит за горло своими личными целями и желаниями. Оценивая объективно, спокойствия Неодиму не было ни в родном мире, ни в чужом.

Он не искал в жизни покоя, но и не стремился быть ни детским воспитателем, ни ярмарочной куклой на веревочках, за которые дергают все, кому не лень.

Колдун спешил. Он хорошо, слишком хорошо понимал, чем грозит опоздание. Не так уж трудно предположить, что сделают княжна Мелания и магистр Аверьян, завладев Средоточием. Сам Неодим в этом случае не медля прошел бы врата, унося добычу с собой. Почему же они должны поступить иначе? Бросить врага беспомощной игрушкой чужого мира ожидать, пока Прохор удосужится вызволить колдуна-неудачника из ловушки — можно ли ярче показать свое презрение и пренебрежение. При одной мысли о надменном лице Мелании, словно от назойливой мухи отмахнувшейся от него, магистра Неодима, его начинало трясти от бессильной, мутящей разум злобы.

Ромич поспешал за колдуном, не задавая вопросов, и с досадой замечая, как с каждой минутой приближения к цели, Неодим становится все более замкнутым и угрюмым. Казалось, близость к заветному сокровищу ничуть того не радует. Но заговорить Рома не решался. Искоса поглядывая на колдуна, он все больше нервничал. И уже приходил к убеждению, что добиться исполнения своего желания будет трудно. Если не невозможно.

Ну как попросить у раздраженного магистра взять ничего не смыслящего в магии мальчишку с собой, в свой мир?

Занятые каждый своими непростыми размышлениями, они едва не пропустили момент, когда окружающий мир начал неуловимо изменяться.

Сначала это был лишь свет — свет полуденного солнца, проникающий сквозь полог листвы, стал ярче и почти ослепил, словно они выбрались на поверхность земли из темной пещеры. Несколькими секундами спустя изменился цвет зелени: запыленная трава, чахлый придорожный кустарник, потемневшие листья деревьев внезапно словно засияли изнутри. Каждый стебелек, каждый побег показался умытым утренней росой изумрудом.

Еще пара шагов — и начали изменяться сами растения. Невзрачные, едва заметные, затоптанные цветы вдруг распустились огромными венчиками нежных лепестков, затмили красотой все земные цветы, засверкали в ослепительной зелени, словно драгоценные камни в коронах дриад. Древесные исполины склонили до земли пышные ветви, дав приют тончайшим лианам. Гибкие лозы бережно увили их шершавые, теплые стволы, повисли на ветвях, словно праздничные гирлянды из цветов и листьев. В глубине светлого и прозрачного леса виднелись гигантские папоротники, трепещущие на легчайшем ветерке, словно изумрудные опахала. Кустистые можжевельники, стройные, уходящие ввысь стволы эвкалиптов, и множество иных причудливых созданий природы, названий которым не могли подобрать ни Рома, ни Неодим. Все это великолепие было пронизано щебетом птичьих голосов, обладатели которых внезапно вспархивали из густой зелени, или прямо из-под ног, и взвивались к небу разноцветными молниями.

Неодим и Рома замерли на месте, оба слишком потрясенные, чтобы двинуться.

— Что это? — Рома первым пришел в себя, уверенный, что происходящее чудо — следствие очередного заклинания его загадочного спутника.

— Тебе лучше знать, — сдавленно ответил Неодим. — Это твой мир.

Колдун и студент тревожно уставились друг на друга. А потом, словно обменявшись мыслями, резко встали спина к спине, настороженно вглядываясь в заросли. В руке Неодима материализовался длинный серебристый меч, из-за пояса он выдернул кинжал, который протянул Роме.

Но из чудесного леса никто не спешил нападать. Все так же перекликались птицы, колыхались лианы, и шептал в вершинах деревьев ветерок.

Вдруг из-под раскидистого куста на дорогу выскочил небольшой еж, и напряженные нервы сдали: Неодим, а за ним и перепуганный Ромич отпрыгнули назад. Не обращая на суетящихся двуногих никакого внимания, ежик деловито перебежал через дорогу, и скрылся в противоположных кустах. Из двух глоток одновременно вырвался вздох.

— Эй, подожди-ка, — Неодим поднял голову. Потом сделал еще шаг назад, и еще. — Иди сюда!

Рома подбежал к нему:

— Что, черт возьми, происходит?

С каждым движением назад невероятный тропических лес пропадал, тускнел, заменяясь обыкновенной лесополосой. Желтели листья, жухла трава, исчезали цветы. Но стоило податься вперед — и чудеса набирали силу, перенося путников в иной мир.

— Вот именно, иной мир! — воскликнул Неодим, ударив кулаком по открытой ладони. — Это туннель!

— Что?

— Межпространственный туннель, — пояснил колдун с некоторым изумлением. — Я никогда не сталкивался с ними, но слышал не раз. Мы, перемещаясь между мирами, открываем маленькие, кратковременные врата — сколько нужно места и времени, чтобы пройти человеку или всаднику? — а потом сразу же их закрываем. Однако есть и другая возможность: затратив бездну времени и сил, можно устроить постоянно действующий коридор между двумя мирами. Но зачем? Туннель негибок, будет привязан к одному и тому же месту в каждом мире. Пройти по нему сможет любой незваный дурак, случайно наткнувшийся на тропу. К тому же туннель жестко соединяет Эфиры обоих миров: изменения в одном будут ощутимы и в другом. Проще говоря, трудности и беды одного мира, хоть и в меньшей степени, тут же становятся трудностями и бедами другого. Словом, первые попытки увязать несколько миров в единую сеть, соединив их туннелями, принесли такие неприятности, что к этой идее маги никогда более не возвращались. Все пользуются гораздо более удобными и безопасными вратами. Мерзость Творца! Кому понадобилось устраивать межпространственный туннель в "погасший" мир?

Рома перевел дух.

— Кажется, недавно этим же путем прошли два колдуна? Что, если они решили таким образом просто увести тебя в сторону от цели?

— Мелания и магистр Аверьян? — Неодим нахмурился. — Нет, невозможно. Для них, безусловно, было бы очень удобно отправить меня блуждать по межпространству, но время — у них нет такого количества времени! К тому же это не так уж необходимо. Достаточно опередить меня всего на один шаг. Нет, они здесь не причем.

— Что же делать?

Как всегда в раздумье, Неодим попытался ухватить себя за бороду, но пальцы лишь царапнули бритый подбородок.

— Не знаю. Обойти туннель, двигаясь в том же направлении, мы все равно не сможем. А значит, надо либо возвращаться и искать другой путь, либо положиться на удачу и идти дальше. Вернуться — означает потерять драгоценное время, и так ничего и не выяснить о создателе туннеля. Идти вперед... возможно, княжна и магистр несколько часов назад прошли именно здесь?

У Ромы подпрыгнуло сердце. Не столько его интересовала загадочная вещь, к которой стремился колдун, сколько иные миры. И вот, один из них, прямо в нескольких метрах!

— Значит, двигаемся в туннель?

— Слушай, — колдун взглянул на парня, — ты ведь не обязан идти за мной дальше. Теперь я справлюсь и один. Учти, скоро рядом со мной станет очень жарко, и я не могу гарантировать твою безопасность. У меня просто не будет времени, чтобы думать еще и о тебе. А ты не владеешь магией и станешь легкой добычей для моих врагов. Возвращайся домой. Я могу отдать десять фунтов золота прямо здесь — не обессудь, иной валюты у меня нет.

— Нет, — Рома замотал головой. — Я все понимаю. И все же возьми меня с собой, я не буду мешать.

Неодим с улыбкой взглянул в горящие глаза студента, кивнул и первым шагнул сквозь межпространство.

Магистр Аверьян так быстро выдрал меч из футляра, что широкое лезвие сверкнуло в лучах солнца прежде, чем последние отголоски крика успели отзвенеть. Растолкав замерших на пороге девушек, он прыгнул во двор, следом ринулся Павел — и ошеломленные мужчины замерли, озираясь.

За те несколько минут, что они провели в доме, мир вокруг изменился до неузнаваемости. Изба и двор остались прежними, и забор с подвешенной к нему проволокой тоже — но это единственное, что сохранилось от хутора.

Дом стоял на острове. Небольшой пятачок суши, немногим шире самого хутора, окружало кристально чистое озеро с прозрачной бирюзовой водой. Рядом оказалось еще несколько таких же островков. Местами кромки воды заросли сочным тростником, а кое-где — похожими на японскую сакуру низкорослыми деревцами. Усыпанные нежно-розовыми цветами ветви полоскались в слабом течении.

Островки соединялись деревянными мостками. В протоках колыхались на мелких волнах белоснежные лотосы и желтые кувшинки. Один берег озера казался низким, в изумрудно-зеленых зарослях зиял просвет — вероятно, туда из озера вытекал ручей или речка. С трех сторон берега круто взбегали на высоту десяти-пятнадцати метров прямо от поверхности воды. На склонах кудрявились деревца-скалолазы с тонкими корявыми стволами и раскидистыми кронами. Длинные петли лиан оплетали каждый камешек цепкими стеблями. Кое-где сквозь зеленый ковер выглядывали обнаженные скалы.

На вершине возвышались мощные, степенные тропические деревья, в кронах ютились бесчисленные птичьи стаи. Но вернее всего восхищенный взгляд приковывал к себе сверкающий и переливающийся радугами брызг водопад, что низвергался уступами с дальнего берега. По пути водяной поток делился на несколько зеркальных струй, звенящих и журчащих, словно серебристые колокольчики. У подножия дрожала радуга, вобравшая в себя, казалось, все многоцветье красок чудесного озера, и щедро дарила ослепительную красоту.

По берегу, робко поджимая лапы, бегал невероятно растерянный Пантелеймон.

Глава XII

Аппендикс

Мелания медленно приоткрыла глаза и растерянно посмотрела на магистра Аверьяна. Поскольку она не спешила заговорить, посыпались нетерпеливые вопросы:

— Где мы? Что произошло? Что это за мир?

— Я... я не понимаю, — прошептала она. — Это вообще не мир...

Первым взял себя в руки все-таки магистр.

— Так, успокойся, девочка, — как можно более проникновенно и ободряюще сказал он, крепко сжав руку княжны. — Подумай как следует прежде, чем делать выводы. Что значит не мир? Иллюзия?

— Нет, — решительно возразила та. — Все это, без сомнения, настоящее.

Мелания оглянулась на Павла и вдруг протянула ему Средоточие:

— Попробуй ты, — почти беспомощно попросила она. — Я, кажется, с ума схожу.

— Я? — изумился тот. — Если не получается у тебя, Владиславны, — кто я такой?

— Попробуй, — настойчиво повторила Мелания. — Возможно, трансформация связана со спецификой реагирования на магию твоего мира. Тогда как раз тебе скорее удастся что-то понять.

Парень нерешительно принял теплый, чуть светящийся камешек. Погладил шершавую поверхность, покрутил в пальцах, устраивая поудобнее. Наконец сложил ладони лодочкой, зажав Средоточие между ними.

Ярко светило солнце, сверкала бликами вода, но на краю маленького островка появился еще один источник света. Иного — живого и чистого. Центр магии сиял даже сквозь сомкнутые руки.

Наташа и магистр Аверьян слишком пристально следили за каждым движением Павла, чтобы заметить, как тонкие смоляные брови Мелании вдруг нахмурились. Княжна мучительно пыталась понять, что такое знакомое она видит, чего в то же время никак не должно быть. Средоточие знакомо, и в руках чужака оно не должно находиться, но это не то, не то...

Она не успела ухватить смутную мысль, и та ускользнула.

Павел поднял голову:

— Я, конечно, дилетант, но если хоть что-то смыслю, княжна права! Это не мир.

— Что же тогда? — начал раздражаться магистр Аверьян. Как всякий педант, он терпеть не мог пространных иносказаний, бессмысленных загадок и расплывчатых ответов на четкие и ясные вопросы. — Перекресток межреальности? Обиталище духов и теней?

Павел смутился, не зная, шутит магистр или такие места действительно существуют. Ответила Мелания, ободренная поддержкой:

— Это не может быть складка межпространства. Просто потому, что... здесь слишком мало места. Эфир есть, но какой-то ущербный, не целый, а как будто отрезанный кусок. Это похоже не на целый мир, а больше смахивает на выдернутую неизвестно откуда часть, быть может, где-то связанную с основной.

— Место напоминает чулан, — подхватил Павел, — или... аппендикс.

— Именно! — воскликнула княжна, обрадованная верным определением.

— Как так аппендикс? — вдруг раздался обиженный детский голосок.

Вмешательство в увлекательную беседу, интересную как с научной точки зрения, так и с практической, оказалось настолько неожиданным, что все подскочили на месте.

На соседнем островке, необитаемом минуту назад, под розовым деревом сакуры стояла девочка. Лет десяти, смуглая и черноволосая, одетая в длинное белое платье.

— Неужели он так плох? — продолжила девочка все так же обиженно. Но Наташе показалось, что она довольна произведенным эффектом.

— Ты кто, малютка? — снова первым пришел в себя магистр. — Ты здесь живешь?

— Можно и так сказать, — серьезно кивнула та и, подобрав подол, перешла протоку по мосткам. — Но вы скажите, неужели мой мир и впрямь похож только на аппендикс?

Большими темными глазами она посмотрела на Павла, а потом на Меланию, и ни один не решился подтвердить свою недавнюю догадку.

— Нет, выходит, мы ошиблись, — вздохнула Мелания. — Раз здесь живут люди, значит это настоящий мир.

Девочка грустно улыбнулась, словно понимая, что ее стараются утешить.

— Нет, наверное, вы правы. Здесь живу только я.

Отвернувшись, она села на небольшой камень у берега и стала рвать кувшинки и лотосы, заплетая их в венок. Глухо, влажно шелестел радужный водопад, низвергаясь в сине-зеленое озеро. Звеняще перекликались птицы, порхая над водой. В воздухе разливался невероятный, неземной покой, сонное, но приятное оцепенение.

— Но кто ты? Откуда здесь взялась, где твои родители? — забросали ее вопросами маги. А Наташа подумала, что только что на берегу не было никакого камня, да и водяные цветы росли намного дальше от кромки.

Пантелеймон с глухим, но неуверенным ворчанием попятился прочь.

— Трудно ответить так сразу, — девочка сосредоточенно перебирала упругие стебли, словно не было на свете занятия важнее плетения венков. — Откуда я взялась, не знаю, но вряд ли кто-то из вас способен с уверенностью сказать, где был до рождения, — она лукаво глянула на взрослых и снова, как ни в чем не бывало, занялась цветами. — Родители... наверное, умерли. А может, и нет, но я потеряла их вскоре после рождения, и с тех пор не встречала. Правда, семья у меня есть, и даже большая, но мы мало общаемся. Обычно они предоставляют меня самой себе, зовут только тогда, когда что-нибудь нужно. Я не жалуюсь, мне нравится в своем собственном мире, но иногда бывает одиноко. Да и много нового не узнаешь, если запереться на замок, правда? Чтобы не скучать я стараюсь учиться, познавая себя, но это трудно, очень трудно. Откуда мне знать, как заглянуть внутрь себя, как ощутить свои возможности? Все приходится делать методом проб и ошибок, это очень интересно, когда что-то получается. Но, конечно, по большей части ничего не выходит... или появляется что-нибудь дурацкое, а то и страшное. И не всегда сообразишь, как вернуть все назад. Тут очень помогает этот кусок мира — аппендикс. Если я с чем-то не совладаю, оно не причинит большого вреда.

— Так ты маг? — Мелания присела на траву рядом с девочкой.

— Наверное, — безмятежно согласилась она.

— Какое варварство, бросить ребенка одного! — возмутился магистр. — Да еще ребенка, наделенного магическими способностями. Творить чудеса без опытного руководителя крайне опасно, не говоря уже о человеческом отношении.

— Не судите их строго, — снова лукаво улыбнулась девочка. — Они ведь не знают, что мне кто-то нужен, я никогда раньше не просила. И об экспериментах с магией они тоже не знают. Но я не хочу больше оставаться одна.

Связав концы венка травинкой, она одела его на голову и обратилась к Наташе:

— Правда красиво?

— Как тебя зовут? — кивнув, спросила та.

Девочка на секунду задумалась.

— Мое обычное имя покажется вам странным. Цинтия. Хорошо?

Все согласились, что хорошо, но назвала ли девочка настоящее имя, отчего-то считая его странным, или придумала другое, более красивое, уточнять не стали.

— Слушай, — вдруг сказал Павел, — неужели это ты создала этот райский уголок?

— Конечно, я, — рассмеялась Цинтия, довольная его догадкой. А может быть, догадливостью, подумала Наташа. Ей показалось, что девочка смотрит на парня с затаенной гордостью. Не с материнской, конечно, такое трудно вообразить, когда речь идет о десятилетнем ребенке — но, может быть, с сестринской. — Здорово получилось, да? Не знаю, как все это придумалось — может, я где-то видела, а может, кто-то видел, а потом мне рассказал, я уж и не помню.

У магистра и княжны глаза изумленно расширились.

Понятно, почему сам собой напрашивающийся вывод не показался им очевидным. Столь серьезное магическое действо не под силу не только маленьким детям, но и умудренным опытом колдунам. Ведь созидание миров — божественный промысел.

— Я знаю, о чем вы думаете, — заявила девочка. — Я не богиня. И тому доказательство то, что у меня получился не мир, а чулан. Аппендикс!

— Но это невозможно! — воскликнул магистр Аверьян. — Я никогда даже не слышал о расе столь могущественных существ, что даже их малые дети, десяти-двенадцати лет от роду, способны на такое. Владиславичи, в чьих жилах течет кровь бога-творца, могут создавать материю из простых веществ, но чтобы создать целый кусок мира, настолько подобный настоящему! Невероятно!

Цинтия терпеливо выслушала пафосную тираду, и ответила солидно, почти нараспев:

— Ты совершенно прав, о высокочтимый магистр Аверьян. Нет на свете существ, по крайней мере, я не слыхала о таких, которые могли бы сотворить аппендикс мира в десять, в двенадцать, да и в пятьдесят лет. Но мне уже исполнилось две тысячи девятьсот тридцать восемь лет. Не думайте, продолжительность года здесь та же, что и в ваших мирах. За такой срок томительного одиночества поневоле чему-нибудь научишься. Но, по-моему, я все еще не выросла — это только впереди. Может, когда-нибудь я научусь чему-то действительно стоящему, важному, разумному, и вот тогда... стану взрослой.

Остальные переглянулись. С каждым словом девочки ничего понятнее не становилось. Совсем наоборот. Она явно старалась честно и подробно отвечать на вопросы. Но ловко умалчивала то, о чем спросить не догадались.

— И где же обитают такие долгожители, если три тысячи лет соответствуют десяти человеческим годам? — буркнул магистр. Ему было очень трудно поверить в подобные заявления.

— Ах нет, — ответила та, — на самом деле все мои родственники живут совсем недолго, лет восемьдесят, кто больше, кто меньше, я такая одна. Вот поэтому-то я и не стремилась к близким отношениям: их жизнь так коротка; только успеешь привязаться к одним — и они умирают, и тогда становится так горько... Так много родных давным-давно в могилах, что даже их потомки не помнят о них, лишь я одна. А живут сейчас мои прапрапра.... и так далее, внучатые племянники. И поэтому разобраться даже в самой себе никто мне не может помочь — никто не знает больше, чем я сама.

Мелания краем глаза заметила осторожное движение рук магистра Аверьяна, начинающего заклятье. Пытается незаметно проникнуть в мысли девочки, догадалась она. Правда ли все это, или ребенок просто повредился рассудком? Цинтия ничего не замечала, безмятежно продолжая рассказывать, но магистр хмурился все больше и больше.

"Что-то не так?" — мысленно спросила княжна, когда магистр уронил руки.

"Ничего не выходит!" — ворвался в ее разум ответ потрясенного мага.

"Сильный ментальный барьер?"

"Да ничего подобного! Я просто... промахиваюсь. Не могу ее нащупать".

"Как так?"

"Попробуй сама!"

"Да нет, я верю..."

Удивляться дальше не было сил. В конце концов, Вселенная так велика, почему бы где-то не могли произойти невероятное чудо. Все наследственные пути магии целой расы внезапно сошлись в одном-единственном ребенке, одарив его огромными силами, пользоваться которыми он вынужден учиться сам.

— Это ты перенесла нас в свой мир, — помолчав, полувопросительно, полуутвердительно сказала Мелания.

— Правильно. Вы, конечно, тут же спросите, зачем. На самом деле мне и в голову не приходило, пока она, — Цинтия указала на Наташу, — не сказала.

— Я?!!

— Конечно. Помнишь, ты сказала, что магическое сражение не должно происходить в "погасшем" мире. И это действительно так, я раньше как-то не подумала. У "погасшего" мира нет естественной защиты в виде магической ауры, а Центр магии не спасет, ведь он чужой, хоть и находится здесь. Да-да, — Цинтия посмотрела на Павла, — эти два мира совсем-совсем чужие друг другу, ничем не связаны, кроме... случайного исхода одного, на первый взгляд ничем не примечательного события, произошедшего много лет назад. Если бы не я, — гордо заметила она, — этот факт так и затерялся бы в глубинах истории Мирозданья. Не знаю уж, к лучшему или к худшему, и важно ли это событие сейчас для кого-нибудь, кроме меня. А ведь когда-то мой отец душу продал бы за то, чтобы узнать ответ...

Девочка тряхнула черноволосой головой, словно отгоняя грустные мысли, и встала со своего камня.

— Но это не значит, что все вы обязаны оставаться здесь, — быстро сказала она прежде, чем ее снова успели засыпать вопросами. — Кто не желает участвовать в схватке, может уйти в любой момент и в любую сторону, — Цинтия повела смуглой ручкой вокруг себя. — Этот аппендикс мал, вам придется идти не более часа — и вы попадете в межпространственный туннель, который выведет прямо к станции электрички. Маги же и вовсе могут открыть врата в свой мир прямо отсюда.

Все машинально проследили за властным мановением детской руки — и оцепенели. На берег озера из изумрудных зарослей выступили двое.

— Кто это? — едва слышно шепнула Наташа. Она единственная не узнала одетого в черное высокого светловолосого мужчину с пронзительными синими глазами. Но всеобщее напряжение передалось и ей.

— Неодим, — безошибочно определил Павел. Хоть и видел колдуна всего лишь раз, мельком, когда тот был длинноволос и бородат.

— Магистр Неодим, с вашего позволения, — негромко ответил тот, жестко сощурив глаза.

Колдун непринужденно прошагал по мосткам прямо к избе. Его спутник, долговязый и худой, совсем молодой парень, жался за спиной.

— Ой, — у Наташи подкосились колени, и она плюхнулась на траву, бессознательно спрятавшись за забор.

А Неодим, воспользовавшись всеобщим замешательством, подошел еще ближе:

— Думаю, мы с вами явились за одой и той же вещью, высокочтимая княжна, магистр, — он издевательски поклонился названным, — также приветствую остальных, кого не имею чести знать. Может, ты по-хорошему отдашь мне Средоточие, юноша? — обратился он к Павлу, который все еще сжимал камешек в руке, и ухмыльнулся. — Я, само собой, понимаю, что болезненная гордость помешает вам просто сдаться. Но как цивилизованный человек обязан предложить разумный и гуманный выход.

— Ты слишком много о себе мнишь, щенок, — засопел магистр Аверьян, поднимая меч.

С острия граненого лезвия сорвалась ослепительная вспышка, потом еще и еще. Магистр стремительно крутил меч вокруг себя, каждый раз меняя плоскость окружности, и каждый оборот рождал огненную стелу. И все они, одна за одной, мчались прямо в грудь колдуну.

Неодим проявлял чудеса ловкости: не отвечая на удары, он со смехом уворачивался от летящих стрел и с каждым прыжком приближался к дому на острове. Рома в панике юркнул за куст, когда несколько таких вспышек вонзились в землю прямо у него под ногами. Дымные клубы донесли до ноздрей явственную вонь паленого.

Колдун оказался у самого хутора, когда магистр начал уставать и замедлил движения, придумывая что-нибудь более эффективное. Неодим презрительно улыбнулся, но Наташа заметила, как он, тяжело дыша, оперся на забор.

И вдруг ее взгляд наткнулся на валяющееся в траве совершенно забытое реле. Сердце забилось как бешеное, когда она осторожно протянула руку.

Неодим не обратил на девушку никакого внимания. Но тут, почувствовав затишье, из-за ветвей выглянул Рома — и внезапный блеск медной проволоки бросился ему в глаза.

— Осторожно, Неодим! — заорал он. — Электричество!

Все произошло одновременно. Под локтями колдуна полыхнула ослепительная молния, и тут же в него угодила последняя огненная стрела магистра Аверьяна. Грохнул разряд, повалил сизый дым. От мощного удара Неодима резко подбросило высоко в воздух. И через долю секунды он упал куда-то в джунгли, настолько далеко, что до победителей даже не донеслось треска ломающихся ветвей.

— Ух ты! — шумно выдохнул Павел, проводив взглядом небывалый полет. И посмотрел на торчащего из куста Рому. — Слышь, а ты кто такой? Эй! Стой, кому говорю!

Но студент, от греха подальше, словно заяц сиганул в заросли.

Павел, а за ним и магистр, бросились следом. Не из азарта, разумеется, а чтобы вытянуть подробности намерений погибшего колдуна. Кто знает, что он уже успел учинить, не так ли? Было видно, как беглец и двое преследователей резво вскарабкались на крутой склон и исчезли за гребнем вершины.

Мелания, казалось, даже не заметила этого. Она настороженно смотрела в ту сторону, куда упал Неодим.

— По-моему, он успел, — пробормотала княжна. — Успел выставить барьер. Воздушная подушка — его отбросило не столько взрывом, сколько сжатым воздухом. Он еще жив!

Мелания подхватила юбки, перепрыгнула с берега на мостки, и помчалась в ту сторону, как будто не касаясь земли.

Растерянная Наташа двинулась было следом, но ее удержала Цинтия:

— Не ходи. Чем ты сможешь помочь? Давай лучше подождем, что будет дальше.

Девочка степенно опустилась на свой камень и подождала, пока Наташа сядет рядом.

— Я вот все думаю, — заметила Цинтия, разглядывая блики ни потревоженной воде, — люди живут так ужасно мало. Часто им просто жаль времени, чтобы как следует поразмыслить. Потому привыкли принимать решения молниеносно, сгоряча. И конечно, часто ошибаются. Причем настолько, что всю жизнь потом вынуждены страдать от опрометчивого решения. Или всю жизнь исправлять свою единственную ошибку. В результате теряют намного, намного больше, — девочка посмотрела туда, где скрылась Мелания. — Мне кажется, что иногда людям просто надо дать чуть-чуть времени...

Наташа обхватила колени руками и подняла голову, поймав взгляд Цинтии.

— А как тебя зовут в действительности?

Та задорно улыбнулась:

— Ты ведь уже поняла, верно? Ты — единственный сторонний человек во всей этой истории. В тебе нет магии, но ты обладаешь очень развитой интуицией, что для жителей вашего мира — почти то же самое.

Наташа проглотила мешающий дышать комок. Мысль, что упорно напрашивалась вопреки всякой логике, была невероятна и чудовищна. Но единственно возможна.

— Ну какая интуиция? — попыталась было отбиться она. Не столько от вывода о ее способностях, сколько от своей собственной догадки. — У меня просто привычка суетиться не по делу и воображать всякие глупости. Вот, к примеру, вчера. Я решила, что Павел свихнулся и сейчас бросится оземь с чердака, помнишь? А он просто хотел исследовать ворону!

Засмеявшись, Цинтия подмигнула:

— А ведь на самом деле права была ты! У него ничего бы не получилось. Видишь ли, копаться в чьих-то мозгах, даже в башке глупой птицы, — не такое уж простенькое занятие. Этому трудно научиться самому, да еще за пару месяцев. Проникнуть в чужой разум, в принципе, можно, если речь идет о человеке или животном неподготовленном и не ожидающем вторжения — как он проделал это с тобой. Однако с воронами все обстояло иначе. Павел намеревался забраться в мозг птицы, которая находилась под влиянием чужой воли — воли Неодима, а это совсем другое дело. Неодим — сильный колдун и его вмешательство в разум вороны было прочным и уверенным. Сделав попытку проникнуть на уже занятую территорию, Павел закономерно вынужден был бы противопоставить силе Неодима свою... Можешь себе представить. Во-первых, он выдал бы свое местонахождение вернее, чем если бы объявил о нем в ваших средствах массовой информации. А во-вторых, скорее всего, парнишка получил бы хорошенькую ментальную затрещину, сила которой зависела бы исключительно от прихоти Неодима. После чего, не исключено, свалился бы с чердака и переломал кости. Иные, кто послабей, при неумелом ментальном контакте рискуют на всю жизнь остаться дурачками. Павел, конечно, не чета, выдержал бы, но и ему пришлось бы ой как туго...

— Значит, ты все видела, — вздохнула Наташа. Как ни странно это признавать, но Цинтия — та, кто она есть. Однако от этого не проще...

Магистр Аверьян и Павел вернулись всего через полчаса. Шли, изредка подталкивая в спину насупленного сутулого паренька.

— Петрашкевич Роман Васильевич, прошу любить и жаловать, — весело объявил Павел. — Студент, и по совместительству — сообщник злых колдунов. Вместо тридцати сребреников, как человек, много умнее и образованнее своего исторического предшественника, рассчитывает на десять фунтов золота.

— А не пошел бы ты, — невежливо буркнул тот. — Тоже мне, моралист. Что тебе от меня-то надо? Пытать будешь? — небрежная бравада вполне удалась, но в душе Рома все-таки невольно поежился. Кто их знает, этих колдунов? — Так если думаешь, что Неодим много мне рассказывал, будешь разочарован.

— Дурак! Больно ты нам нужен. Можешь идти.

Рома опешил и уставился на людей, пленивших его после упорной погони по непролазным джунглям.

— Ну да, — засмеялась Наташа. — Ступай себе, если желаешь в одиночку бродить по лесу. Дорогу домой ты можешь искать до конца своей коротенькой, бессмысленной жизни, пока не встретишься с законным обитателем этих зарослей. Обладателем четырех когтистых лап, зубастой пасти и плотоядных привычек.

Конечно, эти самые "обитатели зарослей" были плодом ее воображения.

Но студент решил не рисковать. Обнаружив, что никто больше не интересуется его персоной, Ромич, потоптался на месте, обошел островок, а потом со вздохом присел в сторонке.

— А где княжна? — вдруг спросил магистр Аверьян.

Наташа смущенно взглянула на Цинтию.

— Где-то там, — девочка невозмутимо указала на джунгли. — Она решила, что не может спокойно жить, не убедившись в смерти этого страшного злого колдуна.

Наташе послышалась ирония в этих словах, но она решила, что ошибается. Однако магистр Аверьян воспринял эти слова совсем не так спокойно:

— Что? — взревел он. — Что же вы молчите?

Выхватив из ножен меч, он бегом бросился назад на берег.

Глава XIII

Две битвы

Мелания пробиралась сквозь заросли. Раздирала сплетенные ветви, обрывала тонкие, но удивительно тугие лианы, которые словно сговорились не пропускать. Колючие иглы цеплялись за платье, царапали лицо и шею, корни так и норовили неожиданно вылезти из земли и поставить подножку. Несколько раз Мелания падала на влажную почву, но упрямо вскакивала и пускалась дальше так быстро, как позволяло переплетение густых джунглей.

Нельзя, нельзя недооценивать Неодима. Один раз он уже нанес удар в спину, когда его посчитали преданным другом. Она не имеет права совершить еще одну ошибку, посчитав его мертвым.

Княжна потеряла счет времени. Казалось, целую вечность сражается с джунглями. Она удивилась бы, что прошло всего полчаса.

Наконец, она выбралась на небольшую поляну, устланную густой изумрудной травой и мелкими цветами. В нагретых солнцем венчиках копошились никем не потревоженные пчелы, порхали крупные голубые стрекозы.

Мятежный колдун лежал в тени дерева на спине, раскинув руки и запрокинув голову. Он казался если не мертвым, то, по меньшей мере, без сознания.

Мелания неожиданно оробела. Если враг только притворяется, то преимущество внезапности окажется за ним. Но что же делать? Не стоять же тут, переминаясь с ноги на ногу!

Она машинально оправила испачканную юбку, отвела от глаз спутанные волосы.

— Неодим? — тихо позвала княжна, но голос почему-то испуганно сорвался.

Он не умер, подумала она. Такие мерзавцы не умирают слишком просто.

Мелания сделала осторожный шаг, другой, на всякий случай плетя заклинание. Колдун не шевелился. Она присела возле распростертого на земле тела. Но чтобы пощупать пульс, надо развести руки, а значит, выпустить заклинательную нить.

Руки служат лучшими и привычными проводниками магической энергии. Колдовать напрямую возможно, но при этом часть силы распыляется в пространство без толку, и волшебство выжимает из мага гораздо больше, чем он готов отдать.

Он тоже не сможет ударить сразу, попыталась успокоить себя Мелания. Руки колдуна беспомощно сжимали горсти вырванной травы.

Ее пальцы коснулись шеи Неодима, нащупывая артерию.

И в этот момент он перестал притворяться. Молниеносный рывок — и княжна не успела опомниться, как оказалась на спине, с заведенными за голову руками. Тяжелое тело ненавистного врага плотно прижимало ее к земле. Пытаясь обезопасить себя от волшебства, Мелания совсем не приняла во внимание физическую силу и ловкость противника.

Тяжело дыша, оба с невыразимой ненавистью смотрели друг другу в глаза.

— Засомневалась, значит, — прошипел Неодим, бессознательно стискивая тонкие запястья, но прекрасная княжна даже не дрогнула. — Пришла добить! А как же вы ловко придумали с электричеством, — он старательно произнес сложное слово, — где мне сообразить. Если б не Рома, висел бы на заборе, как петух на вертеле! Как это в вашем духе, славные Владиславичи, найти инструмент для грязной работы. Человек, или медная проволока — какая разница! Лишь бы вам не марать своих белых, ухоженных ручек.

— Отпусти! — Мелания рванулась, но проще, наверное, было бы выбраться из-под горного оползня. — Что тебе нужно? У меня нет Средоточия. Отпусти или убей сразу, только избавь от новых жалоб на свои обиды.

— Вот как! — насмешливо протянул Неодим, но глаза его недобро сузились. — Тебе недосуг меня выслушать, высокородная госпожа? А у меня, вот ведь незадача, прорва свободного времени!

Несмотря на крайне незавидное свое положение, Мелания попыталась успокоиться. В конце концов, она Владиславна, попадавшая и не в такие переделки. Почему же сейчас сердце отказывается подчиняться хозяйке, так и норовя выскочить из груди? Почему ладони стали горячими и влажными, почему так прерывисто дыхание, а грудь дрожит и бурно вздымается, словно ей тесно в монашеском платье? От страха, от унижения, от быстрого бега, от неожиданности, от ненависти... Она могла бы перечислить еще сотню причин. И во все безоговорочно поверить.

— Неодим, — она попыталась сказать это твердо и холодно, но вышло скорее жалобно, — клянусь, я не знаю, чем мы с отцом и братом тебя так обидели. Когда ты сбежал, разграбив княжескую сокровищницу, мы были уверены, что рвешься к власти, решился на мятеж из черной зависти, и вычеркнули из своей жизни предателя. Но это было потом! А прежде ты был нам почти родственником, членом семьи.

— Лжешь, — процедил колдун. — Кому как не тебе знать! Лицемерие Творца! О нет, я не сомневаюсь — ты действительно так считаешь. И это еще одна ваша подлая черта: как удобно верить в то, что тебе выгодно. Нет никого правдивее решившего солгать князя. Или княжны.

Мелания опустила ресницы, дрожащие от непролитых слез. От слез, на которые и права-то не имеет. Никогда не имела.

Неодим как завороженный наблюдал за сменой выражений на этом всегда таком высокомерном, ослепительно, недосягаемо красивом лице.

— Отпусти, — глухо проговорила княжна. — Я ненавижу тебя.

— Но не более чем я тебя! — яростно выкрикнул колдун. А потом вдруг наклонился и впился губами в ее губы.

Магистр Аверьян не успел добежать даже до соседнего островка. На берегу озера объявилось еще одно действующее лицо, которое сразу завладело общим вниманием.

— Очень мило и трогательно выглядит вся эта мышиная возня, если следить за ней сквозь Зеркало, — произнес дребезжащий старческий голос. — Я мог бы подождать, пока досточтимый коллега тоже исчезнет из поля зрения, но тогда моя задача чересчур упрощается. Все равно, что отобрать леденец у младенца. Даже скучно.

Уперев острый, словно наконечник копья, конец посоха в тростниковый куст, магистр Прохор откровенно потешался над врагами. Длинные белоснежные волосы висели вдоль морщинистого лица, узловатые пальцы с кривыми ногтями покоились на резном навершии посоха. Балахон из домотканого полотна развевался на посвежевшем ветру.

Согбенная годами старческая фигура не казалась устрашающей. Но что-то в горевших зловещим торжеством черных глазах говорило о том, что старик — противник пострашнее Неодима.

— Ваша беспечность просто умиляет, — продолжал он ухмыляться, открывая редкие желтые зубы. — Я могу еще понять горячность юной княжны, но ты-то, магистр, глава Ордена! Гоняться по лесу за мальчишкой, словно ты не старше его.

— Прохор! — магистр Аверьян холодно смотрел на него. И не спешил прятать в ножны меч. — После восьми лет за спиной Неодима ты все-таки намерен вмешаться не в свое дело? Так не болтай языком попусту. Если пришла охота драться, я с удовольствием исполню твое желание. Раз и навсегда.

— Ты, оказывается, умеешь кусаться, магистр? — Прохор зашелся кашляющим смехом. — А я думал, ты только машешь мечом.

— Вам себя не жалко? — вдруг неожиданно для себя сказала Наташа. Почему-то она не испугалась. — Вам бы у печки сидеть, да артрит с подагрой лелеять, а вы — драться...

Прохор покосился на девушку, и рассмеялся еще громче.

— Нет, ну какая нынче молодежь пошла непочтительная! Не переживай за меня, детка, я уж как-нибудь больше тебя проживу. Три тысячи лет — совсем не предел! Хе-хе-хе!

Еще один долгожитель! Магистр Аверьян почувствовал, что от всего этого начинает свирепеть.

— А ведь он правду говорит, — шепнула Наташе Цинтия. — Между прочим, это мой младший брат. Единокровный. Правда, он тоже не подозревает о нашем родстве. Как обычно, люди заняты лишь собой.

— Что же нам делать? — вздрогнула та.

— Что мы можем сделать? Надеюсь, магистр и Павел задержат его до возвращения Мелании. Или до появления кого-нибудь еще.

— Ты уверена, что они не смогут его победить?

— Уверена. Магистр, хоть и силен, — обыкновенный человек. А Павел — не умеет обращаться с той мощью, что держит в руках...

— Да, я понимаю... Но ведь ты можешь помочь.

— Помогу, конечно, — Цинтия вздохнула. — Но не рассчитывай слишком на многое. Этот спор — спор между людьми. Наследниками Средоточия. И я имею право вмешиваться лишь настолько, насколько требуется для соблюдения правил честного боя, понимаешь? А мои личные симпатии или антипатии — только мои трудности. Сейчас неравенство сил налицо: нет законного владельца Центра магии — Всеслава. Его могла бы заменить Мелания, но никак не магистр Аверьян, который не имеет ни прав, ни претензий на Средоточие. Поэтому до возвращения княжны я могу поддержать одну из сторон... по своему усмотрению. Но не выиграть битву вместо нее.

— Интересно, кто придумал такие правила? — недовольно буркнула Наташа. — Все у вас, колдунов, не как у людей.

— Неправда, — обиделась Цинтия. — У колдунов-людей правила — только те, что им диктует их собственная совесть. Но не требуй слишком многого от меня, не рожденной на воле, а созданной, чтобы служить!

Яркое тропическое солнце клонилось к закату. По маленькой поляне протянулись длинные колышущиеся тени. Опаливший землю жар спал, уступив место нежной предвечерней прохладе.

Колдун Неодим, приподнявшись на локте, неотрывно смотрел на лицо Мелании: румянец, разлившийся по точеные скулам, лежащие полукругом темные ресницы, полуоткрытые влажные губы. Упругие завитки иссиня-черных волос, рассыпавшихся по траве, щекотали его плечо.

Не шевелясь и не открывая глаз, Мелания тихо спросила:

— Зачем ты это сделал?

— Что? — Неодим вздрогнул. — Я убью тебя, княжна, если ты снова заговоришь о своей ненависти!

— Нет, — она улыбнулась. — Это было бы... непоследовательно. Я о другом. Зачем ты бежал из Червонгорода ночью, как преступник? Зачем все эти годы преследовал нас, чинил препоны всем нашим начинаниям? Почему, — она на мгновение запнулась, — заставил возненавидеть себя? Я хочу сказать, ты же не можешь не понимать, что долго не удержишь Средоточие, созданное из крови Владиславичей. А оставаясь во дворце, ты мог добиться много большего, чем в Гранитном замке.

Неодим откинулся на спину, по губам пробежала грустная улыбка, словно он думал совсем о другом. Но усилием заставил себя говорить.

— Чего, например? Стать доверенным советником Всеслава?

— А что в этом плохого? — Мелания приподнялась, попытавшись заглянуть ему в глаза, но Неодим упорно разглядывал облака. Зато прикосновение тонкой руки к груди заставило его вздрогнуть. — Роль доверенного советника ненамного ниже князя. Я не верю, что ты на самом деле желаешь сидеть на троне в пурпурной мантии!

— Можно, скажем, быть княжеским военачальником, — продолжал Неодим, словно не слышал слов Мелании. — Муштровать солдат до полного отупения — чудесное занятие для слишком бурного воображения. Но можно убедить миролюбивого Всеслава развязать войну. И с почетом сложить голову где-нибудь в Ледяных пустынях, представляя угасающим разумом утешительную картинку о том, как уронит слезу княжна Мелания над могильной плитой. Или вот еще, можно бросить военную карьеру и служить тайным письмоносцем, которого князь будет изредка посылать к своей сестре и ее мужу, предлагая совместные политические интриги. Тогда прекрасная Мелания будет с радостной улыбкой привечать усталого и голодного слугу, лично проведет на кухню и погрозит пальчиком осердившемуся ревнивцу-мужу. А то еще можно углубиться в изучение трактатов Теории Магической Силы в надежде сменить через пару десятилетий магистра Аверьяна на посту главы Ордена. Поселиться в подземелье червонгородского дворца и зарыться в манускрипты, питаться книжной пылью, совершенствуя знания. Знаешь, из всех возможных путей этот мне ближе всего. Потому что дает возможность забыться и никогда больше не видеть княжну Меланию!

Неодим резко сел, сжав плечи княжны, и встряхнул так, что ее голова запрокинулась.

— Я не верю, что ты не знала о безумной влюбленности твоего незнатного друга. Что я должен был сделать, чтобы ты изволила обратить на меня свой высокомерный взор? Сочинять сонеты, выращивать розы, петь под окном серенады? Страх Творца! Я всего этого не умею. А вплавленную в камень звезду для освещения твоих покоев ты приняла как огарок свечи...

Мелания прерывисто вздохнула. Где-то внутри все затрепетало, откликнувшись на силу его страсти. И от собственной смелости, от смелости, с которой она впервые в жизни позволила себе осознать чувства и даже наслаждаться ими, у нее закружилась голова. Это было так странно, так непривычно, что казалось почти неестественным.

Мелания изумлялась себе. Она всю жизнь так старательно вытравливала из себя ростки теплоты, чувственность, которая отпущена ей природой, что была уверена — это удалось. Никогда человек не сможет долго скрывать самого себя, как бы ни стремился. Никогда тебя не будут видеть куском льда, если ты... действительно не будешь им. Так она полагала.

Все это оказалось лишь туманом. Призрачной завесой, настолько хрупкой, что ее унес первый же порыв ветра.

И сейчас Мелании было все равно. Сначала испугавшись такой резкой перемены, она внезапно обнаружила, что главное в ее прежней жизни — просто не имеет больше никакого значения. Было немного жаль, но только потерянного в пустой суете времени.

— Неодим, — прошептала Мелания, — не мог же ты думать, будто мне позволят любить тебя! Да я до сих пор не замужем лишь потому, что отец умер раньше, чем решил, союз с каким из Пограничных Герцогств для Княжества выгоднее всего. Он желал бы иметь десяток дочерей, чтобы заключить их браки с каждым неженатым герцогом или наследником титула, но была только я... Ты можешь считать, что тебя предали, но отец скорее убил бы меня, чем позволил даже помыслить о безродном приемыше-маге. И не сверкай так глазами, я не желаю больше лицемерить, и ты не смей. Меня воспитывали не женщиной, а разменной монетой! И я прекрасно это понимала. Но что мне оставалось делать, кроме как гордо вздернуть подбородок и напустить ледяного высокомерия во взгляд, делая вид, что все так и должно быть?

Колдун прижал Меланию к себе, и она благодарно спрятала лицо у него на груди.

— Не следовало надменно отворачиваться. Ведь ты могла объяснить все и тогда. Возможно, я бы понял и смирился.

Мелания рассмеялась.

— Ты — и смирился? Тогда ты не тот Неодим, которого я знаю. Ты бы просто выкрал меня из дворца вместо княжеских сокровищ... а может, вместе с ними. Не спорю, такой исход снился мне каждую ночь до твоего побега, но я не из тех, кто поддается минутной слабости. По крайней мере, тогда я так думала...

— Это-то и потрясло до глубины души, — задумчиво проговорил Неодим. — Я двенадцать лет прожил в княжеском дворце, и ни разу мне не дали повода подумать, что относятся иначе, чем к любимому сыну или брату. Но стоило сделать шаг за пределы установленных границ — и мне тут же указали на мое место. Двенадцать долгих лет отдавать тепло, заботиться, радоваться успехам, искренне сопереживать неудачам — и ценить не больше, чем дворового пса! Дело не в том, что я претендую на любовь князя, нашедшего однажды в монастырском приходе способного к магии сироту. Или на привязанность законных наследников князя. Но убеждать в своей искренности лишь для того, чтобы однажды лишить всего! Жестокое, бессмысленное лицемерие — просто так, на всякий случай. Если б однажды я не возжелал того, что мне не принадлежит, я бы до конца дней своих был уверен в безоглядной доброте благодетеля, и не было бы у князя слуги вернее и преданнее. Ну и что мне было терять? Мой мир держался на иллюзии, на жалких подачках расчетливого тепла. Которого на самом деле никогда не было.

Неодим пожал плечами:

— В двадцать два года трудно оценивать вещи справедливо. Тогда мне казалось, что из каждой вашей благородной черты сочится презрение, что улыбки превращаются в глумливые гримасы. И, разумеется, что такую обиду невозможно простить. Теперь я понимаю больше. Выходит, меня таки любили... в той степени, в какой были способны любить. Бесчувственность — это беда того, кем она овладевает. Очень тяжело жить, когда ничего и никого ты по-настоящему не ценишь. За десять лет я успел это осознать.

Мелания грустно улыбнулась:

— Теперь ты видишь правду. На самом деле, тебе еще повезло. Ты ощутил перемену много старше, чем я и Всеслав. Нам с самого детства дали понять, что мы — рабы своего высокородного происхождения. И если у тебя был шанс на побег, то у нам не дано и этого. Мы выживали своими путями: принимая и покоряясь. Я иногда думаю: а успел ли отец сломать Всеслава, сотворить его по своему образу и подобию? Брат, конечно, не такой, он действительно любит меня. Но вот задумается ли он прежде, чем отдать кому-то мою руку?

Неодим чуть прикрыл глаза.

— И ты подчинишься решению брата?

Мелания звонко рассмеялась и, запустив руки в светло-русые волосы, больно дернула за прядь.

— Ты действительно так думаешь? — крикнула она, а потом добавила серьезно. — Не могу представить себе, что остаток моей жизни будет похож на последние годы.

— И все же.

— Я не верю, что ты не заметил безумной влюбленности несчастной княжны! Что мне следует сделать, спеть серенаду? — передразнила Мелания.

Неодим расхохотался, а княжна вдруг посерьезнела, на смуглом лбу залегла тревожная морщинка.

— Но, кажется, мы с тобой забыли кое о чем важном. Итак, что намерен теперь делать ты? Заварив такую кашу, боюсь, ее так просто не расхлебаешь. Ты организовал настоящее противостояние Владиславичам, в которое включились сотни, если не тысячи человек. И я хочу спросить: что дальше?

Неодим ответил не сразу. Закинув руки за голову, он улегся на спину и задумался.

— Свернуть это противостояние, полагаю, будет проще, чем развязать. Мои сторонники — изгои и недовольные, которые есть всегда и при любом государственном устройстве. И которым, в принципе, безразлична идея, за которой они пойдут в наступление. Они дуются на существующую власть, ропщут, но сидят тихо, пока не объявится сладкоречивый предводитель, который набьет им уши красивыми словами и обещаниями райской жизни после всех битв и сражений. Так делаются все восстания, и предотвратить их невозможно. Но можно не допустить взрыва, вовремя спустив пар. Помнится, я читал в любимых хрониках твоего отца: были случаи, когда разумный князь договаривался с предводителем мятежников либо подкупал его, и тогда он сам, добившись своей личной цели, терял интерес к продолжению смуты. Лишившись красноречия вождя, мятеж затихал сам собой.

Колдун усмехнулся:

— Меня можешь считать подкупленным. Но есть еще магистр Прохор, который долгое время находился рядом со мной. И теперь люди воспринимают его как еще одного вождя, быть может, всего на одну ступень ниже. А этот так просто не сдастся, и он хитер, очень хитер. Я догадываюсь, в ходе мятежа он преследует свои собственные цели, о которых далеко не все известно мне. Кроме того, он полностью осведомлен о моей... слабости, — Неодим чуть запнулся, глянув на Меланию, и сразу заговорил быстрее. — И он, не сомневаюсь, предпринял некоторые шаги, чтобы добиться авторитета среди моих людей, а также договориться с частью из них за моей спиной, опасаясь именно того, что произошло. Поэтому я бы предложил выход, который, возможно, и не полностью устроит тебя или твоего брата: предложить мятежниками милости. Подожди, не перебивай, — заторопился он, хотя Мелания и не собиралась возражать. — Понимаю, это не особенно отвечает гордости Владиславичей — награждать тех, кто вышел из повиновения — и можешь обвинять меня в пристрастности, но мне кажется, что здесь случай особый. Я допустил огромную ошибку, когда позволил магистру Прохору разделить со мной власть, и если не выбить почву у него из-под ног, смута может перерасти в настоящую войну. Видишь ли, долгое время я не осознавал его силы, которую он и не спешил демонстрировать. Однако когда Прохор в одиночку рассчитал заклинательный обряд для открытия межпространственных врат с нашими скудными силами... Я — магистр, но не смог бы этого сделать. Ведь даже маги Ордена создавали схему энергетической фигуры вместе, я прав? Существу, обладающему такими знаниями и такими возможностями — что ему может быть за выгода от жалкого восстания с горсткой необученных крестьян в качестве войска? Я начал понимать опасность совсем недавно, но времени поразмыслить как следует не было. Решил сначала добыть Средоточие, а потом уж думать, как поступать. Но если Всеслав согласится помиловать бунтарей и, скажем, предоставить им место в регулярной армии Княжества или полноценное обучение магии в Обителях — кто что выберет — возможно, Прохор останется в одиночестве, и тогда справиться с ним будет много легче.

На протяжении этой сумбурной, но страстной речи, Мелания сидела, обхватив руками колени, и напряженно слушала. Она могла бы привести множество доводов против прощения открытого мятежа. Но одного не признать не смела: в таком случае вместе с бунтарями или, вернее, первым, следовало бы покарать вождя. А этого она вдруг почему-то перестала желать... А во-вторых, от резкого неприятия плана Неодима ее удерживало с каждым днем все настойчивее не дающее покоя ощущение странной, чуждой и в то же время слишком близкой силы магистра Прохора. Силы настолько знакомой, что казалась украденной у Владиславичей.

Холодная злость утраивала быстроту движений магистра Аверьяна. Он наносил удар за ударом, длинные мускулистые руки, казалось, не чувствовали ни усталости, ни тяжести клинка.

Прохор скрежетал зубами, но вынужден бы шаг за шагом отступать. Он резво парировал выпады посохом, который с успехом заменял ему меч, но нанести ответный удар не успевал. На полированном дереве не оставалось и следа соприкосновения с остро отточенным лезвием, выкованным вовсе не из простой стали.

Резное навершие то ли из белоснежного камня, то ли из выбеленной солнцем кости, чуть светилось подрагивающим светом. Накопленная в нем мощь ожидала последнего слова заклинания, чтобы вырваться из своего ложа и высвободить скрученную в тугую спираль разрушительную силу. Однако магистр Аверьян неплохо разбирался в использованном Прохором колдовстве, и знал, что даже сильному магу долго не удержать сжатый виток пространства. Если не дать колдуну времени нацелить заклинание, оно либо безвредно выплеснется в сторону, либо утечет по каплям и угаснет само собой.

Противники с каждой минутой удалялись от берега озера в сторону вытекающего из него потока. Там долина ручья расширялась, превращаясь в высокий сухой луг, и колышущийся тростник ежеминутно угрожал скрыть их от глаз наблюдателей.

— Идемте, — Цинтия дернула Наташу за рукав. — Не стоит терять их из виду. Одна ошибка может дорого стоить магистру Аверьяну.

Следом поплелся и завороженный Рома, не в силах оторвать взгляд от захватывающего поединка.

— У тебя в руках Средоточие, — наставляла Павла девочка. — Используй его.

— Как?

— Откуда мне знать? Это твое оружие, и прежде ты не стеснялся заставлять его работать. Подумай. А лучше — ощути. Чувства всегда сильнее, быстрее, надежнее мыслей.

— Подожди-ка, — Павел вдруг остановился. — Я как-то не сообразил раньше. Если мой мир совсем чужд миру Средоточия, то почему оно мне подчиняется? Оно что же, служит любому, кто до него дотянется?

— Разве это важно сейчас? — резко прервала, к его удивлению, Наташа. — Давай все вопросы зададим после победы.

Павел хмыкнул, но промолчал. Следя за движениями мечущихся по лугу противников, он машинально перемещал камешек между пальцами, устраивая поудобнее.

По быстроте и ловкости маги стоили друг друга. Преимущество любому могла дать только случайность, и она произошла. Отступая, магистр Прохор не заметил кочки и, споткнувшись, полетел на землю. Решив, что тут же умрет, нанес отчаянный удар посохом — и с навершия будто сорвалась бесплотная линза, провал в пространстве, в пределах которого искажались и предметы, и звуки, и свет. Магистр Аверьян не ожидал удара; подавшись за упавшим врагом, он не учел быстроту реакции загнанного в угол зверя.

Бесформенный сгусток пространства коснулся меча главы Ордена, который тщетно попытался отвести удар в сторону. Но линза лишь чуть замедлила движение, скользнув по сверкающему лезвию и оставив темный, словно изрытый оспинами след.

В этот самый миг с ладони Павла метнулся такой же сгусток, но гораздо меньше — размером с горошину. И то, что не удалось тяжелому материальному клинку, легко совершила крошечная, эфемерная искаженная реальность. Две линзы, большая и маленькая, бесшумно сшиблись почти у самой груди магистра Аверьяна, и, соединившись в одну, унеслись в лес. С оглушительным треском там рухнули около дюжины деревьев.

У магистра Прохора глаза полезли на лоб.

— Что? Магия Копирования Заклятий? Где вы взяли эту ученую обезьяну? Что ж, значит, я сам виноват, слишком явно показал то, что намерен использовать, — он пожал плечами. — Однако я посмотрю, как ты справишься с этим!

Воспользовавшись заминкой магистра Аверьяна, Прохор выкрикнул несколько непонятных слов, взмахнул посохом. Очевидно, это колдовство тоже было заготовлено заранее — оно воплотилось слишком быстро. Разгадать и предотвратить его не удалось.

Навершие посоха очертило полукруг за спиной так и не давшего себе труда подняться старца — и Наташа в ужасе вскрикнула.

Сминая траву коленчатыми ногами, из зарослей выступили странные существа. Ростом они были с обычного человека, но много более тощие. Казалось, твари состоят из одних только покрытых серой чешуйчатой кожей костей. Руки и ноги — если эти конечности можно так назвать — имели не по два, а по четыре длинных сустава не считая кистей и ступней с острыми когтями. Они сгибались в самых неожиданных направлениях, что производило омерзительное впечатление, словно на друзей нападала орда сломанных кукол. На своих переломанных лапах существа передвигались с невероятной быстротой — не успели люди опомниться, как оказались в окружении оскаленных черепов. Головы монстров украшали длинные заостренные зубы и пустые глазницы, которыми они почему-то видели не хуже, чем самыми зоркими глазами.

— Ах ты, негодяй, — заревел магистр Аверьян, яростно бросаясь на Прохора. — Боишься драться сам, натравливаешь харлотов, тварей из темной межреальности? Как думаешь, если я пущу тебе кровь, не заинтересуются ли гадины тобой сильнее, а?

С ожесточенным лаем откуда-то сзади выскочил Пантелеймон. Не слушая окрика хозяина, он храбро ринулся на омерзительно пахнущих, насквозь пропитанных злобой тварей. Верный, но неосторожный пес оказался растерзан в мгновение ока. У Наташи вырвался запоздалый придушенный вскрик.

— А вот это уже не шутки, — прошептала Цинтия. — Кажется, теперь нам всем придется защищать свои жизни.

В руке девочки блеснул короткий, невесомый, словно солнечный луч, акинак. Наташа изумленно посмотрела на автомат Калашникова, который материализовался рядом на земле.

— Не лупи очередями, — деловито посоветовала Цинтия, — это наводит панику и заставляет впустую расходовать боеприпас. Лучше стреляй одиночными, подпустив противника поближе. Даже если страшно. В тире хоть раз бывала?

Наташа ошеломленно кивнула и перебросила ремень автомата через плечо — оружие-то тяжеленькое.

— Ну а тебе чего? — крикнула Цинтия Роме. — Решай быстрей, чем будешь драться, пока тебя не сожрали!

Парень недоуменно покосился на девочку, но, видно, представил оружие своей мечты. В длинных руках парня появился короткий двухзарядный арбалет с оптическим прицелом и коротким широким клинком на конце, на манер штык-ножа. А за плечами — полный колчан тяжелых шестигранных стрелок из легированной стали.

— А я? — спросил Павел, когда восторженные вопли Ромы перешли в азартные звуки битвы.

— У тебя Средоточие, — напомнила Цинтия. — Поверь, это самое лучшее оружие.

Больше времени на разговоры не осталось. Давая время неопытным спутникам разобраться со своим оружием, девочка вылетела вперед. Легкий прыжок, быстрый взмах детской руки — и первый монстр с визгом валится оземь, из перерезанного горла хлещет темная кровь.

Это было странное и страшноватое зрелище — худенькая девочка, похожая на ангелочка в белом платье, с окровавленным клинком в руке. Наташа почувствовала, как к горлу подступает тошнота, хотя на лице Цинтии не отражалось никаких эмоций, словно она выполняла рутинную, скучную, но необходимую работу. "Она как будто... картошку чистит! — подумала девушка. — Впрочем о чем это я? Ей не десять лет, а три тысячи, она в своей жизни наяву видела куда больше крови и смертей, чем я по телевизору. И все же зря Цинтия избрала именно такой образ — маленькой девочки".

Наташа когда-то недурно стреляла из пневматической винтовки, но автомат Калашникова был для нее тяжеловат. И несмотря на предупреждение Цинтии, она слишком боялась наступавших тварей, чтобы спокойно прицеливаться. Ее пули по большей части пролетали мимо или несерьезно ранили врагов, которые, оглушительно визжа и зажимая костяными лапами раны, лишь сильнее бесновались и рвались в атаку.

Зато Рома показал себя отличным, хладнокровным стрелком. Опустившись на одно колено, он вынимал дротики из колчана, спокойно заряжал арбалет и плавно спускал одну за другой обе тетивы. Хищно свистнув сквозь слои не успевавшего расступаться воздуха, болты без промаха впивались в тела чешуйчатых харлотов.

Цинтия и Павел прикрывали стрелков в ближнем бою: девочка стремительно и точно разила неосторожно приблизившихся тварей едва уловимыми движениями. Павел, немного подумав, изобразил нечто вроде руки Фредди Крюгера: из оснований пальцев сжатой в кулак руки выправились слабо светящиеся лучи. Магические "когти" легко пронзали и сухую плотную шкуру, и кости, и черепа монстров. Невольный владелец Средоточия дрался уверенно, словно и не впервые в жизни — только передергивался от текущей по локтю липкой зловонной крови.

Павел испытывал странное ощущение. Этот бой с невиданными существами, этот амулет, который повиновался, казалось, раньше, чем успевал отдать приказ, способность создавать невозможное — все это не представлялось уже таким необычным, как в первые дни наедине с Центром магии.

Словно так правильно: чувство всесилия, быстрота, экономность движений и мыслей, угадывание следующего шага противника прежде, чем тот подумает о нем. И отражение единственным выпадом, стремительные броски — всего один точный удар мгновенно обрывает существование врага. Парень опережал тварей, они не успевали за ним. И силы, все новые и новые, вливались в тело и мозг от Средоточия — он понимал, что мог бы сражаться без устали день за днем, и ничто оказалось бы не в силах его остановить.

Цинтия с улыбкой покосилась на Павла. Что-то это мне напоминает, подумала она.

Даже такие неопытные вояки, каких представляли собой обитатели "погасшего" мира, способны защищаться от неразумных тварей. Вооруженные одной агрессивностью, харлоты не имеют особого понятия о самозащите. Но главное преимущество темных существ не сила и злоба — а число. Рано или поздно люди устают под натиском неизменно свежих противников, слабеют от полученных ран. И тогда быстрый коготь или зуб против отяжелевшей руки быстро решает дело.

Перезаряжая арбалет, Рома замешкался всего на секунду — и едва успел вспороть впалое чешуйчатое брюхо ножом. По левому предплечью протянулись глубокие кровавые борозды. Цинтия метнулась к нему, отмахиваясь от наседающих харлотов за себя и за него, пока студент оправлялся от неожиданности. Устыдившись защиты десятилетней девочки, Рома стряхнул слабость и несколькими точными выстрелами расчистил пространство перед ними. Оба могли перевести дух и оглядеться.

Наташа не успела расстрелять харлотов на расстоянии и внезапно обнаружила два оскаленных черепа прямо перед носом. Взвизгнув не хуже твари, она дала отчаянную очередь. Два десятка пуль разметали кости и обрывки шкур на пять метров вокруг — но девушка тут же поняла, что патроны закончились. Павел, казалось, превратился в смертельный разящий вихрь, но не успевал кромсать рвущихся вперед гадин. Наташа несколько минут отчаянно отбивалась от прорвавшегося к ней харлота прикладом, пока Цинтия, чуть освободившись, не швырнула ей новый магазин. Едва живая от страха и усталости, она продолжала стрелять.

Именно такой застали эту сцену Неодим и Мелания.

— Стой, Прохор, перестань! — закричал колдун, ринувшись вниз с косогора.

Княжна отстала, но, обгоняя Неодима, к месту схватки понесся огненный шар — первое попавшееся, наспех сплетенное боевое заклятье. Шар ударился о землю у самой кромки леса, откуда напирали новые ряды харлотов, рассыпался жгучими искрами. Языки пламени тут же охватили пять-шесть ближайших тварей.

Бросив угрозу в адрес Творца, Неодим на бегу слепил еще несколько таких шаров. Но прекрасно понимал, что огонь практически бесполезен. Если уж заклинание заработало и вызвало тварей, сражаться с ними — все равно, что вычерпывать море ложкой. Их поток бесконечен. Гибель сотни гадин лишь оттягивает конец. Избавиться от харлотов можно только одним путем: найти дыру в межреальность и заткнуть ее.

А для этого нужно время. Где же взять время для поиска врат, когда обыкновенные люди уже едва шевелятся от усталости? Если оставить их без поддержки, непременно погибнут.

Проклиная все на свете, и себя в первую очередь, Неодим выдернул прямо из воздуха длинный серебристый меч с рубином. Колдун ворвался в самую гущу тварей, молниеносно освободив весь берег реки. Ничему не удивляясь и ни о чем не спрашивая, изможденные люди инстинктивно отступили к нему. Только магистр Аверьян, казалось, не чувствовал ни боли, ни усталости: не забывая отмахиваться от харлотов, он продолжал упрямо теснить Прохора. Старый маг пытался отрезать врага от его мерзких союзников, чтобы лишить возможности направлять действия темной орды.

Прохор бесился, но глава Ордена не давал ему и минуты покоя, не давал сотворить еще какое-нибудь колдовство.

Измену Неодима старик воспринял как давно ожидаемое и закономерное зло.

— И это после всего, что я для него сделал! — крикнул Прохор магистру Аверьяну. — Почему я не сомневался, что этот парень так и не повзрослел? Впрочем, он уже выполнил свою задачу, и больше мне не нужен.

Магистр рыкнул что-то о том, что на самом деле Неодим повзрослел лишь сейчас. А в глубоко запавших глазах зажегся огонек торжества учителя, наконец-то довольного своим учеником.

Мелания щедро орошала огнем давно уже переставший быть изумрудным луг, сжигая залитую кровью траву и серые чешуйчатые тела. Неодим стремительно размахивал мечом, добивал ускользнувших от пожара тварей. Но было очевидно, что даже силы двух могущественных колдунов однажды иссякнут.

В колдовском пламени корчились зеленые листы, стройные стебли, тонкие лепестки. Мелании казалось, что умирает сама жизнь, и этот огонь, созданный ее рукой, словно выжигал клеймо в ее душе. Занялись изогнутые стволы тропических деревьев, к небу, заслоняя солнце, полетели клубы неопрятного сизого дыма. Люди вторглись в спокойный, чистый мир, беззаветно даривший им свое тепло и красоту.

Княжна не сомневалась, что ее встреча с Неодимом была не совсем случайной. Вернее, не случайным оказался ее исход. Нужно в полной мере ощутить свет, чтобы дотянуться до крошечного света в своем сердце, который оба так упорно прятали и безжалостно истязали, что почти сумели погасить.

А теперь истинный, бескорыстный свет мира грубо исторгнут, разрушен, попран людьми, которые даже не задумались, имеют ли право на зло.

Внезапно воздух над берегом ручья заколебался, словно нагретый огромным костром. В центре аномалии вспыхнула жемчужно-белая звездочка. Да это же изнанка мировой ткани, чуть не вскрикнула Мелания.

Звездочка увеличивалась. Ее края растянулись — и резко раздались в стороны, открывая окно, нет, целый портал. Сквозь распахнувшиеся врата донесся цокот подкованных копыт по каменным плитам, звон доспехов — и вот сквозь светлый коридор промчался первый всадник. Высокий, черноволосый, закованный в вороненые латы с гербом Владиславичей.

— Всеслав! — с ликованием воскликнула Мелания.

А из врат на обгорелый луг уже спрыгивали новые и новые рыцари-маги, с победным кличем топча и рубя серых чешуйчатых харлотов.

Глава XIV

Род Владиславичей

Солнце уже давно закатилось за горизонт, но ночная темнота почему-то не вступила в свои права. Над почерневшей землей разливался тусклый, скупой свет, словно в середине пасмурного дня, когда небо затянуто предгрозовыми тучами. Легкие, молочно-белые, словно тонкая рваная пелена, облака бешено неслись с востока. Они то сплошь затягивали серо-свинцовое небо от окоема до окоема, то растекались неровными кляксами.

Созданный Цинтией мир давно потерял яркость красок. Словно усиливающийся холодный, колючий ветер срывал с природы теплые покровы, обнажая голую, жалкую и беззащитную сущность. Речная вода из прозрачной, сине-зеленой превратилась в тяжелую серую муть. Зелень стала грязно-болотной там, где не была сожжена или залита кровью. Причудливо изогнутые древесные стволы казались усталыми, сгорбленными и отчаявшимися стариками. Длинные стебли лиан раскачивались на их ветвях, будто развевались седые космы. Голоса птиц умолкли, и лишь отдаленный шум водопада доносился особо яростными порывами ветра, усиливая впечатление неуютного, холодного, негостеприимного отклика природы на вторжение. Воздух пронизала промозглая сырость, заставляя людей зябко ежиться.

Пока рыцари-маги быстро освобождали луг от тварей, Неодим и Мелания, соединив силы, оглядели Эфир. Дыра в иной мир оказалась совсем рядом, за первыми же деревьями, и они с облегчением закрыли ее.

Однако расправиться с магистром Прохором оказалось совсем не так просто. При виде князя Всеслава его сморщенное лицо расцвело радостной усмешкой. Казалось, он счастлив не меньше, если не больше, чем Мелания.

Магистр Аверьян, тяжело дыша, оперся на меч и прикрыл глаза, уверенный, что теперь колдуну не уйти от гнева князя. Его же собственные силы, поддерживаемые до сих пор лишь несгибаемым упрямством, иссякли.

Наташа, Павел, Рома в изнеможении попадали на траву. Каждая мышца ныла, кровоточили полученные царапины, среди которых, к счастью, не оказалось серьезных ран. Однако пошевелиться сейчас было бы равносильно подвигу. Только Цинтия оставалась свежа и невозмутима, словно это вовсе не она поразила большую часть чудовищ.

— Как мило, что именно здесь, именно сейчас собрались все, кого я так жаждал видеть! — прокричал Прохор, перекрывая лязг оружия и визг последних харлотов.

Всеслав не обратил на него никакого внимания. Затевать новое коварное колдовство Прохору не имело смысла, теперь ему следовало думать прежде всего о спасении своей персоны. Князь не без основания полагал, что опустошенный несколькими серьезными заклинаниями, измотанный битвой с магистром Аверьяном, он не уйдет от возмездия.

Спрыгнув с коня, Всеслав обнял бросившуюся к нему сестру, и властно протянул Павлу раскрытую ладонь.

Отдать амулет оказалось трудно. Пальцы не желали разжиматься. Чуть теплый, мерцающий камешек казался вросшим в кисть руки, сроднившимся с ней.

"Теперь мне всегда будет недоставать его, — устало подумал Павел, отделяя Средоточие, словно отрывая часть себя. — Не сил, которые оно дает, а его самого, этого чуть заметного тепла, поднимающегося по руке из ладони, разливающегося по телу, этого пьянящего ощущения, что у тебя в кулаке притаился целый мир, и оттуда тихо и ненавязчиво разговаривает с тобой даже тогда, когда ты его не слышишь... однако каждое слово, каждая мысль этой беседы навсегда остается в тебе. Как наркотик..."

Средоточие привычно легло в руку князя, который слегка пошевелил пальцами, устраивая его поудобнее.

— Спасибо, гость из далекого мира, — сдержанно поблагодарил Всеслав, — ты в целости сохранил самую ценную вещь для нас, ты волен требовать любой награды. Но я думаю, мы поговорим об этом чуть позже, — князь позволил себе улыбнуться, указав глазами на нескольких тварей, Прохора и Неодима.

Встретившись со взглядом князя Всеслава, мятежный колдун не отвел глаз, и даже не шевельнулся. Стоял все в той же расслабленной позе, и лишь Рома заметил, как побелели костяшки пальцев, сжимающих меч. Но Всеслав ничего не сказал. Повернулся к Неодиму спиной и занялся другими делами, приказав воинам тушить пожар.

Этот жест говорил о многом. О том, что князь не опасается за свою спину. Но и о том, что не считает Неодима достойным слова приветствия.

Мелания почувствовала, что готова расплакаться от благодарности к брату: это был самый дружественный жест, который только мог сделать правитель Княжества в сторону недавнего заклятого врага. Разумеется, князь не догадывался о том, что произошло только что на поляне, иначе Неодим уже был бы мертв. Но она легко представила, как напряженно и внимательно следил князь за развитием событий на поле битвы в Зеркале, бессильно стискивал кулаки и торопил, торопил магов, рассчитывающих врата. Сражение кажется стремительным тому, кто участвует в нем, кто не успевает думать, оглядываться на друзей, пугаться. Тот же, кто смотрит со стороны, изнемогает от беспокойства, страха, нетерпения.

Но вскоре Мелания вынуждена была забыть о посторонних мыслях.

Магистр Прохор оказался не расположен лишиться всеобщего внимания. Некоторое время он снисходительно наблюдал за действиями князя и его дружины. Но теперь, решил, что отпустил противникам достаточно времени, чтобы разобраться с харлотами, колдовством, пожаром и между собой.

Стукнув посохом оземь, старец заговорил своим скрипучим голосом. Но каждое слово громко и отчетливо прозвучало над лугом:

— Князь Всеслав Владиславич! До недавнего времени я лишь мечтал познакомиться с тобой, сиятельный, и с тобой, прелестная княжна, но, увы, не имел такой возможности. Долгие века понадобились мне, несчастному, чтобы отыскать своих далеких, но оттого не менее любимых родичей.

Мелания вздрогнула и посмотрела на брата. Она и сейчас, сильнее, чем раньше, чувствовала смешение непонятной близости и отвратительной чуждости в этом человеке. Речь Прохора вызвала глубокий отклик в ее сердце. Страх.

"Это только начало, — пронеслось в голове. — Харлоты, сражение — только прелюдия. А может быть, ловушка".

— Всеслав... — начала она.

— Не слушай выжившего из ума старика, — успокаивающе отозвался князь. — Он знает, что побежден. Взять его.

Всеслав сделал знак закованному в латы рыцарю, в котором княжна узнала мага Зиновия. Молча поклонившись, боярин поднял меч. Следом двинулись трое рыцарей.

Прохор захохотал, откинув голову. Клуб дыма от последнего потушенного очага пламени охватил фигуру в белых одеждах, смешался с развевающимися по ветру седыми волосами и бородой. На мгновение старец показался смутной, нереальной тенью. Следующий порыв развеял дым, и старик вновь предстал перед князем жалким, дряхлым существом, устало опиравшимся на свою палку.

Четверке рыцарей-магов осталось сделать всего несколько шагов — и посох будет отнят, скрюченные артритом руки с набухшими венами заломлены за спину, согбенное тело упадет к ногам князя молить о пощаде.

И вдруг с неожиданно громким влажно чмокнувшим звуком четыре воина словно взорвались изнутри. Не было ни крика, ни движения боли, ничего. Лишь мгновение назад они были грозной, несокрушимой силой, и каждый твердый шаг оставлял в земле глубокие следы окованных сапог — а теперь в огромной луже крови валяются куски искореженного металла. И все.

Единодушный полувздох, полувскрик прокатился от одного до другого края луга. Наташа без единого слова как подкошенная упала навзничь. Рому вывернуло наизнанку, Павел и Мелания побелели. Цинтия грустно прикрыла глаза веками.

А рыцари-маги молниеносно сомкнули ряды вокруг князя, защищая его своими обнаженными мечами и преданными телами. Недавняя бойня не произвела такого жуткого впечатления, ведь льющаяся кровь была кровью мерзких тварей. Невероятная гибель людей оказалась тяжелым испытанием.

Всеслав стиснул Средоточие в кулаке. Не теряя ни секунды, он устремил внутрь Центра магии поток сил. Пространство вокруг него сгустилось — и тут же во все стороны брызнули клубы прозрачного синеватого тумана. Непроницаемым куполом дымка накрыла колонну рыцарей, кучку людей из "погасшего" мира, и поползла дальше. Длинные языки подбирались к застывшему над своим посохом магистру Прохору.

— Я не желаю зла тебе, князь, — воскликнул старик и сжал резное навершие. Туман при этом отпрянул в стороны, неохотно обтекая его фигуру. Не желая отступать, снова и снова атаковал некий незримый рубеж, за который не пускала ворожба колдуна. — Мне не нужна битва ни с твоими воинами, ни с тобой. Это был только урок! Для того чтобы ты в полной мере оценил свое бессилие и перестал губить людей, тщась меня одолеть. Даже со Средоточием в руке ты намного слабее меня. Не веришь? Если хочешь, дерись! Я готов преподать еще несколько уроков. Но не обессудь — будут умирать люди, и их кровь окажется на твоих руках. Тех самых грязных ручищах, что алчно вцепились в Средоточие, и ради него, ради власти, которую оно дает, готовы на любые преступления! — при последних словах голос Прохора внезапно загремел грозовыми отголосками, совсем не похожий более на стариковский. В черных глазах полыхнул алый огонь неугасимой, вековечной ярости.

Лицо Всеслава исказилось от усилия, было видно, что он напрягает все силы, чтобы пробить защиту старика. Синий туман подобрался чуть ближе, но вновь ударился о невидимую границу и, растерянно заплескался у ее подножия, словно океанские волны у скального мыса.

— Ты желаешь продолжить, князь? — ухмыльнулся Прохор. — Буду счастлив оказать тебе эту любезность.

На крошечном островке чистого воздуха вокруг старца вновь не отразилось никакого движения. Но едва заклятье достигло синего тумана, в синих недрах отпечатался темный след. Нечто непонятное быстро двигалось к левому флангу орденской дружины. Там находился второй десятник, единственный оставшийся после смерти мага Зиновия.

Сейчас губительное колдовство Прохора действовало медленнее, вероятно потому, что ему приходилось пробираться сквозь Охранный туман. Всеслав лихорадочно сгущал энергетическую защиту на пути призрачного Нечто. Оно замедляло ход, но не останавливалось. Мелания резко вклинилась в заклинание брата, вплетя в него свои силы.

Рыцари-маги не верили своим глазам: даже соединенное усилие двоих Владиславичей, самое сильное, что существовало в их мире, не способно совладать с созданным чужим колдуном Нечто.

Было ясно, что десятник, а с ним и стоящие плечом к плечу воины погибнут. Но рыцари не сделали ни шагу в сторону, чтобы увернуться от опасности. За их спинами стоял князь.

Десятник молча откинул забрало, открыв немолодое уже, жесткое лицо, на котором не отражалось и следа страха. Выцветшие голубые глаза гордо смотрели прямо в лицо приближающейся смерти.

Неодим выбросил руку вперед. С пальцев потекла тень, очень похожая на призрачное Нечто Прохора, и точно так же замедлила ход в синем Охранном тумане. Но Неодим стоял намного ближе к колонне рыцарей-магов. Поравнявшись с десятником, колдовство Неодима вдруг растеклось-развернулось в тонкую сеть с крупными, неровными ячейками. Через мгновение в паутину темных нитей ударилось Нечто. Концы магического плетения схлестнулись, две почти неотличимые субстанции бесшумно свернулись в клубок более густого сизого цвета. Сеть с силой сжимала рвущееся прочь Нечто, сливалась с ней, уплотняла. Сгусток беспокойно метался, быстро уменьшаясь в размерах и наливаясь чернотой. И настал момент, когда крошечная точка чернильно-черного мрака взлетела ввысь и исчезла, потерявшись из виду.

Десятник шумно, прерывисто вздохнул. Князь и Мелания отерли пот со лба.

— Неодим! — губы Прохора гневно искривились, но он быстро взял себя в руки. — Я сам виноват, слишком многому научил тебя. Но в некоторые мои заклятья ты, кажется, проник без спроса. Я не объяснял тебе, как пользоваться Абсолютной Пустотой, не так ли? Но ты оказался более смышленым, чем я предполагал. Как печально, что жалкие, болезненные чувства в тебе оказались сильнее истинного разума. Жаль, что такой талант пропадет зря...

Неодим промолчал. Он не сомневался, что Прохор не остановится, и напряженно ждал.

— Может, достаточно уроков, или продолжим? — почти благодушно поинтересовался старик. — Вы обезвредили мое заклинание втроем — вчетвером, если считать Средоточие — ценой предельного напряжения сил. Вы выжаты досуха, я же потратил лишь сотую долю своей энергии. У меня в запасе множество самых разнообразных заклятий, о которых даже Неодим ничего не знает. Вот, например, — вдруг усмехнулся он, словно в голову пришла удачная мысль.

Громогласное свирепое ржание оглушило людей, когда внезапно лошади рыцарей-магов поднялись на дыбы. Заплясали, запрыгали, превратив ровный строй дружины в беспорядочный хаос. Несколько человек с лязгом вылетели из седел, более опытные во главе с князем еще несколько минут держались. Внезапно обезумевшие кони бешено вращали глазами и роняли хлопья пены.

— Всем спешиться! — крикнул Всеслав, когда понял, что усмирить коней не удастся. Верные животные начисто лишились разума.

Оглашая воздух неистовым ржанием, лошади вырвали поводья из рук своих хозяев. Неровным галопом, словно их хватала за ноги невидимая стая волков, унеслись в джунгли.

— Чего ты хочешь? — тяжело дыша, выдавил князь, когда убедился, что никто серьезно не пострадал под копытами обезумевших животных.

— О, вот это уже ближе к делу, — рассмеялся Прохор. — Высокомерный князь изволил заговорить, я рад. Но неужели ты, Всеслав, такой умный, не догадываешься, что мне надо? Конечно, Средоточие, и только оно! — глаза старика вновь ало блеснули, едва его взгляд задержался на кулаке князя, сжимающем амулет.

— Ты ведь и без него так силен! — не сдержавшись, закричала Мелания. — Зачем тебе то, что все равно не удержишь? Средоточие всегда возвращается к Владиславичам.

Старец улыбнулся, а потом, словно не сдержав торжества, громко расхохотался.

— Я знаю! А вот знаешь ли ты, прекрасная племянница, о чем держишь речь?

— Ни у моего отца, ни у матери не было такого омерзительного брата! — содрогнулась княжна.

Прохор не обиделся.

— А ты подумай, — все еще улыбаясь, медленно проговорил он, — почему твой брат со Средоточием в руке не может справиться со мной? Почему оно не делает его полубогом, не позволяет предугадывать мои действия и предвосхищать их? Да потому, что Всеслав имеет на него право лишь как наследник, как второй в очереди! Он может хранить Центр магии, но лишь пока настоящий, истинный владелец не заявит свои права. А вся без остатка мощь принадлежит законному наследнику Владислава. Она принадлежит мне!

Голос старика, сначала вкрадчивый, взвился к концу этой речи оглушительным крещендо, прокатился над оцепеневшими людьми.

— Вы думаете, я сумасшедший? — грохотал он. — По какому такому праву, скажете вы, Средоточие будет моим? Да по тому самому древнему, исконному праву, которое придумали даже не боги, а те, кто много старше их. По праву первородства!

Глаза Прохора уже непрерывно горели алым, кровавым цветом, спина выпрямилась, и, казалось, ростом он стал выше. Вцепившиеся в посох высохшие руки стали как будто крупнее, мускулистее, желтые ногти утолщились и вытянулись, превратившись в темные загнутые когти, а между узловатыми пальцами наметились перепонки. Лицо по-прежнему оставалось стариковским, но нос вдруг стал короче, расплюснулся, почти слившись с лицом, на котором убавилось морщин. Губы вовсе исчезли, превратив рот в неровный разрез, глаза выкатились, лишенные ресниц веки растянулись, став полупрозрачными, пронизанными красноватыми ветвящимися сосудами. Длинные, еще более поредевшие белые волосы, бешено развевались на ветру.

Наташа недавно пришла в себя, о чем в этот миг невольно пожалела. В ужасе вцепилась в руку Цинтии.

— Какой кошмар, — простонала она. — Кто это, кто? Неужели он не лжет?

Прохор — будем называть его так, ибо он не потрудился представиться своим настоящим именем — уже мало походил на человека. Он обратил свою морду — нельзя сказать лицо — к сжавшейся под жутким взглядом девушке.

— Я вижу, ты не знаешь истории рода Владиславичей, о представительница иного мира? Я готов удовлетворить твое любопытство. Ибо, судя по всему, ее не знают и сами Владиславичи, а это стыдно. Итак, начнем, — он вдохновенно прошелся туда-сюда, словно находился на кафедре аудитории в окружении почтительно внимающих студиозусов. Без сомнения, старик искренне наслаждался происходящим, и потому не спешил закрепить свою окончательную победу. — Все началось около трех тысяч лет назад, когда юный бог-творец, оставив свои бесконечные сражения с вершняитами, исконными врагами богов, спустился в один из миров смертных. Как, вы не ведаете, кто такие вершняиты? Кто может ответить?

— Да в общем то же самое, что и боги, — сказала Цинтия, обращаясь не к страшному старику, а к людям. Девочка казалась спокойной, только Наташа, крепко держа тонкую руку, чувствовала ее невольную дрожь. — Но их полная противоположность, понимаете? Ну как свет и тьма, вода и огонь, добро и зло. Только не спешите ставить на вершняитах несмываемое клеймо "зло"! Хотя для нас это почти верно. Дело в том, что для миров, созданных богами, все, происходящее от вершняитов — действительно зло. Но есть миры, и их не меньше, которые созданы вершняитами, и для них источник зла — боги. Это великая суть бытия: вечная борьба, в которой рождается Жизнь. Битвы есть битвы, в них бывают и победы, и поражения. Проигравший бог или вершняит теряет значительную часть своей силы и более не может ни вернуться в сражение, ни покровительствовать созданным мирам. Он спускается к смертным и живет среди них, пока не подойдет к концу отпущенный ему срок. Живет могущественным колдуном, но уже далеко не всесильным.

— Все так, — подтвердил Прохор. — Молодец, девочка, что ж я тебя не знаю? Ты кто такая? Впрочем, неважно. Так на чем я остановился? Ах, да. Бог-творец спустился к смертным, но не будучи побежден, а победив. Он решил повременить с новым сражением для восстановления сил. И в результате появился его смертный сын, названный Владиславом. Бог-творец создал для отпрыска новый мир и, населив людьми, оставил там княжить. А побежденная вершняитка, вынужденная уйти, отправилась следом. Почему? Ей показалось, что еще можно отомстить.

Прохор с удовольствием наблюдал за людьми. Округлившиеся глаза, затаенное дыхание. Сколько лет он ждал этого?

— Она вознамерилась стать женой князя Владислава, — продолжал старик. — Однако тот не понял, какую честь ему оказали. Смертные не ценят такого — даже опоенный, Владислав продолжал любить жену. Когда вершняитка поняла, что и тут проиграла, она вышвырнула счастливую соперницу прочь, туда, где Владислав не мог ее отыскать. Сам же князь едва не погиб в битве с вершняиткой. Но вовремя вмешался бог-творец: спас сынка и бросил разгневанную противницу, которую все еще не мог убить, в пустой, ненаселенный мир. Именно там я и родился — старший сын Владислава от поверженной вершняитки! Во мне лишь четверть крови смертных, а на три четверти я соединяю в себе силу богов и силу вершняитов, чего никогда еще не было в истории мирозданья! И потому нет на свете колдуна сильнее. Только бессмертные существа способны справиться со мной. Или, — он улыбнулся, растянув рот-щель в змеиной ухмылке, — волшебник — потомок богов, которому Творец неосторожно отдал в руки божественную силу — Средоточие. Теперь ты понял, князь Всеслав? Ты был бы сильнее, много сильнее меня. Если бы власть твоего далекого предка, Владигора, старшего сына Владислава от второй жены, не была узурпирована вместе с правами на Центр магии. Раньше него родился я. И родился, к сожалению, смертным, хотя и сумел прожить три тысячи лет. Срок жизни моей матери давно истек, но я жив. И я в большей степени — наполовину — потомок вершняитов, а не богов. Получив Центр магии, я смогу, наконец, обрести бессмертие! Потому что Средоточие — это не просто власть над единственным миром. Это часть божественной сути, которую сам того не желая вложил в него бог-творец чтобы отдать любимому сыну.

— Две тысячи девятьсот семнадцать лет, — тихо поправила Цинтия, но Прохор услышал.

— Верно, — изумился он. — Откуда ты знаешь?

— Я помню этот момент, — невозмутимо пояснила девочка. — Я чувствовала, что отец совершает ошибку, поддаваясь чарам вершняитки, но не могла его предупредить. Мне был всего двадцать один год — младенец, не умеющий владеть собой.

— Что ты несешь? У Владислава не могло быть такого взрослого ребенка, или он должен был зачать тебя в двенадцать лет! — Прохор говорил презрительно, но и настороженно. В конце концов, могло оказаться так, что и он знает не все.

— Но ведь это значит, — подскочила Наташа, — что право первородства принадлежит тебе!

— Нет, — Цинтия грустно погладила девушку по руке. — Ну какое я могу иметь право сама на себя? Владислав, которого я зову отцом, не зачал меня — я создана из его крови. Создана, чтобы служить Владиславичам, его истинным детям. Никто, даже бог-Отец, сотворивший Средоточие, не думал, что я окажусь живым существом. Все пользовались амулетом, подозревая, что он не совсем вещь, но никто не мог предположить, что я — живая. И я не могла дать знать о себе. Как и любой младенец, я ничего не умела. Только подчиняться, как вещь. Но как существо не чувствовала себя. Мне потребовалось много времени, чтобы научиться. Лишь сейчас я смогла по-настоящему встретиться со своими далекими родственниками. Жаль, что в такой тяжелый момент. Может быть, как раз напряжение Эфира, готовящаяся встреча двух ветвей Владиславичей, помогли...

Охнув, Мелания опустилась на землю рядом с девочкой. Сплетение невероятных событий, невнятные догадки и смутные подозрения обрели четкое и ясное, простое объяснение. Княжна не понимала, как могла так долго не замечать очевидного.

— Не знаю, что и сказать. Так значит, твое настоящее имя — Средоточие. Прости, прости, что не видели тебя...

— Ничего, — Цинтия улыбнулась. — Как вы могли?

Прохор, пораженно наблюдавший эту сцену, захохотал:

— Вот оно как! У меня будет настоящий, разумный, деятельный слуга. Как это мило. Иди, иди сюда, девочка!

Цинтия пожала плечами.

— Я создана для того, чтобы служить людям. А не вершняитам. Вы чужды нам, и я не желаю тебе подчиняться. Я буду вынуждена, если ты сумеешь отобрать Средоточие, но не рассчитывай на легкую жизнь — я буду сопротивляться.

— Сопротивляйся, — снисходительно разрешил Прохор. — Ты просто будешь сама убивать себя. Вернее, уничтожать твою живую, сопротивляющуюся сущность, и постепенно превращаться в вещь.

Лицо Цинтии исказилось горем. Старик не лгал.

— Тебе придется смириться, чтобы сохранить себя? — жарко зашептала Наташа, но та покачала головой.

— Это невозможно, я создана богами, чтобы во всем противостоять вершняитам. Но отказаться служить я тоже не смогу. Значит, мне придется уйти.

От этих слов повеяло пронизывающим холодом, словно над землей уже пронеслось ледяное дыхание смерти и властно поманило трепещущую жизнь в свои гнилые, промозглые чертоги.

Рома содрогнулся. Он был далек от осознания сверхъестественного. И не особенно стремился вникать в запутанную историю рода Владиславичей, каких-то согрешивших богов, неведомых вершняиток. Единственное из того, чего он не понимал, а понять очень даже хотел — это почему благородные воины бездействуют и позволяют какому-то монстру, более страшному даже, чем давешние сломанные куклы, безнаказанно оскорблять себя? "А эта-то, как ее, Наташа, хороша, — думал парень. — Рядом валяется "калаш", а она трясется как осиновый лист. Дала бы очередь — и все могут отправляться по домам".

— Да что мы слушаем эту обезьяну! — возмутился он. Спустил обе тетивы арбалета и тут же схватился за стрелы, спеша перезарядить самострел.

Рома не надеялся поразить нечеловеческую образину с первого выстрела, но с чего-то надо начинать. Однако сделать следующий выстрел он не успел. При виде эффекта, который произвел первый, руки опустились.

Оба дротика не долетели до старика метров трех. Даже не глядя ни на стрелка, ни на выпущенные снаряды, Прохор небрежно поднял ладонь, словно преграждая им путь. Болты бесшумно и почти бесследно сгорели в тусклой вспышке. Легкий щелчок пальцами — и Рома полетел вверх тормашками, выронив арбалет.

— Я прощаю этот неразумный порыв. — негромко пророкотал старик, наблюдая, как Рома неуклюже пытается встать. Морщится от звенящей головной боли и потирает ушибленный локоть. — Но только потому, что сей отрок пришел из "погасшего" мира, самого бездумного и бесшабашного из тех, что когда-либо создавали боги. И только на первый раз. Более поблажек не будет.

Князь Всеслав стиснул камешек Средоточия.

— Центр магии не достанется тебе, пока я жив, — отрывисто сказал он, поднимая меч.

Вслед за этим ввысь взлетели обнаженные клинки рыцарей-магов во главе с магистром Аверьяном. Княжна Мелания и Неодим, мятежный колдун, не глядя друг на друга, одновременно выбросили вверх вооруженную сталью руку. Наташа подхватила с земли свой "Калашников". Рома, то ли поддавшись всеобщему настроению, то ли действительно понимая, в чем дело, взмахнул арбалетом. Его немного гротескная фигура впервые выглядела внушительно: он без малейшего страха, даже с каким-то любопытством разглядывал монстра-нечеловека. Только у Павла не оказалось оружия, и он просто поднял вверх сжатый кулак.

— Герои! — Прохор изогнул седые кустистые брови. — Как глупо. Никто из вас не поспорит с правом первородства. И мне даже не нужны ваши красивые и бесполезные жертвы — вы ничем не сможете мне помешать. Живи, как знаешь, бывший князь Всеслав, или покончи с собой от злости, но Княжеством должен править законный наследник — так завещал Владиславу бог-творец, — он ухмыльнулся. Похожий на бескровную рану рот растянулся до ушей прямой линией, усиливая противное впечатление перерубленной пополам головы. Если, конечно, что-то еще могло усилить отвращение к жуткому старику. — Впервые тщательные предосторожности, с которыми боги распоряжаются своими подарками, сыграли против них.

Всеслав сдержался, справился с собой. Только лицо его потемнело, зубы сжались, в глазах застыло жесткое, упрямое выражение.

А вот княжна, как не крепилась, не выдержала. По скулам пролегли блестящие дорожки слез. Она до крови закусила губы, чтобы не дать воли рыданиям.

Глава XV

Заклятие Торжества Справедливости

Над почерневшей землей свистели жестокие порывы ветра. Вздымали остывший уже пепел и пригоршнями бросали их в искаженные мукой лица людей. Позы и взгляды по-разному выражали отчаяние и решимость, сочувствие, ненависть и боль.

Почему-то после недавнего взрыва наступило затишье. Словно Прохор упивался победой, строил планы своего будущего царствования. А может быть, обдумывал и готовил колдовство. И тем дал время своим врагам в полной мере почувствовать свое бессилие перед одним из древнейших законов мироздания.

Смятение, что владело душами людей, отважилась выразить лишь Наташа:

— Но это не должно быть так, не может! — задыхаясь, проговорила девушка. — Обязан найтись выход! Неужели всесильные и всевидящие боги не ничего предусмотрели для защиты своих миров? Тайного, неприкосновенного, на самый крайний случай? Что же нам делать, Цинтия?

Все взгляды обратились к хрупкой фигурке с надеждой. И страхом что ответ Цинтии им уже известен.

Девочка-Средоточие подняла глаза, в которых блеснула усталость. От долгих прожитых лет, от безрадостного опыта, от тоскливого убеждения в тщете любых усилий.

— Не знаю. Как же вы, люди, любите, чтобы кто-нибудь принял решение за вас. И поэтому благодарно принимаете пророчества, предсказания, предзнаменования. Чтобы заранее знать, как поступать, а заодно и что из этого выйдет. Но на самом деле так не бывает.

Больше задавать вопросов никто не рискнул.

Пустота... Время остановилось, пространство застыло в безмолвном ужасе. Мысли спутались, чувства смешались. Все, что тревожило ранее, казалось ничтожным, мелким, ненужным. Было отброшено, оттеснено жестокой реальностью. Оголенные нервы сжались в ожидании неминуемого удара. В последнем затишье милосердного бесчувствия перед вспышкой боли, которая поглотит измученное сознание.

Неодим, впервые позволив себе отбросить притворство, смотрел на Меланию. Ее черты застыли, казались высеченными из холодного мрамора, ничего не видящие глаза были устремлены в пустоту. Колдун знал, что в постигшем Княжество несчастье есть немалая доля его вины. Слишком возгордился, заигрался в свои обиды, и не заметил действительной угрозы.

Ведь он видел, понимал, что Прохор совсем не так прост, как выглядит. Но полагал, что древнему старику нет смысла развязывать смертельные баталии на склоне жизни. Стоять за спиной молодого, горячего колдуна, который ринется в драку — да. А потом спокойно сидеть у камина, пользуясь заслуженным уважением и почестями в случае победы. Или беспрепятственно исчезнуть в случае поражения.

И он, Неодим, видя странную силу старца, был ослеплен собственной значимостью. Быть может тогда, восемь лет назад, когда Прохор только ступил на благодатную землю Княжества, еще был шанс справиться с ним. Если бы главарь бунта, к которому примкнул новичок, вовремя разглядел угрозу.

Да, новоиспеченный магистр Неодим был тогда очень молод, очень одинок, очень растерян и радовался любому стороннику. Да, ни князь, ни Орден не стали бы слушать проклятого тысячу раз мятежника, но...

Неодим не мог знать, что произойдет после воцарения на Червонгородском престоле бессмертного Владиславича-вершняита. Но он обладал немалыми познаниями в Теории Магической Силы и без труда мог догадаться.

Мир богов, принадлежащий вершняитам. Медленно или быстро, он будет непреднамеренно, невольно и неуклонно подавляться. Разрушаться, как любое "зло", противное новым хозяевам. Как люди уничтожали бы абсолютно чуждый им мир вершняитов — порождений тьмы, одно существование которого несет в себе угрозу. Вечная борьба двух противоположностей на этот раз закончится победой вершняитов.

Колдун не мог вообразить, что сможет противопоставить в этой борьбе. Но точно знал другое: если его одинокая жизнь поможет хоть на час, хоть миг оттянуть неизбежный конец, он отдаст ее не задумываясь.

Дрожа на сыром пронизывающем ветру, Наташа одной рукой стискивала холодную сталь автомата, а другой бережно держала смуглую детскую ручку. Цинтия, которая была бесконечно старше и мудрее ее, в этот момент казалась именно такой: десятилетней девочкой, потерявшейся в жестоком мире взрослых.

Теперь Наташа понимала, почему, создавая себе образ, человеческое воплощение, Цинтия выбрала детское тело. Невольно пришло на ум сравнение с ребенком, которого при разводе родителей забирают у любящего, заботливого отца, и "по праву" отдают жестокой алкоголичке-матери. Конечно, это глупое, бледное сравнение. Здесь решается судьба не одного несчастного дитя — судьба целого мира. И девочка — лишь неотделимая его часть.

Цинтию ожидает гибель, а за ней — и Княжество. Наташа принадлежала совсем другому миру, но сейчас понимала, что, пока жива, не оставит ее.

Колдун, вырвавший Рому из его тесного, теплого, защищенного мирка, мало рассказывал о себе и о цели своего путешествия. Но парень не был глуп. По отрывочным репликам, скупым обрывкам фактов сумел если не восстановить для себя полную картину, то, уловить суть происходящих событий.

Рома понимал, что судьба Средоточия — не его дело. Чтобы выйти из игры, достаточно повернуться и покинуть луг — никто не станет чинить препятствий, никто не задержит, не осудит и даже не позовет обратно. Все находящиеся здесь чем-то связаны между собой, и лишь он один попал сюда случайно. Но сейчас обязан сделать выбор: вернуться домой или идти вслед за колдуном и его друзьями, которые совсем недавно считались врагами... Перемена представляла собой загадку. Но поразмыслив, Рома догадался о ее причинах.

Парню было, в общем, все равно, на чьей стороне драться — лишь бы на стороне людей. Кошмарный старик вызывал брезгливость и негодование на тех, кто породил на свет Божий такую тварь. Рома только боялся, что приближение к врагу вызовет обморок от непреодолимой гадливости.

И тут он поймал себя на мысли, что выбирает не дорогу — вперед или назад. А подыскивает способ сражения с отвратительным порождением зла.

"Пропади все пропадом, — с ликованием подумал Рома. — Не будет больше в жизни такого шанса!"

Павел разглядывал своих недавних знакомых так, словно только что их увидел. Вернее, словно впервые с его глаз спала темная пелена, мешавшая видеть глубину вещей и... душ.

Вот князь Всеслав. Его разум сгинул во мраке отчаяния. Он знает, что битва закончится поражением, но будет сражаться до конца. Он не отступит, чтобы вернуться в свой мир и, сплотив вокруг себя верных людей, продолжить безнадежный бой, способный оттянуть гибель человеческого рода. Он положит своих рыцарей сейчас и погибнет сам, потому что не мыслит пути служить Княжеству, не будучи князем.

Всеслав должен был родиться в мирное, спокойное время, развивать культуру, торговлю, ремесла, разбирать тяжбы бояр и купцов, отсылать дружину на поимку разбойников. Но забиться в нору, скрываясь от нового властелина, поднимать восстания и мятежи, наносить удары в спину — не для него.

Скорее уж на это способен колдун Неодим. А почему бы нет? Дураку понятно, что он безумно любит Меланию, и что та отвечает взаимностью. Княжна где-то даже сильнее брата, крепче духом, и хотя сейчас выглядит разбитой и растерянной, скоро справится с бедой. Твердость и стойкость Мелании вместе с изобретательностью и энергией Неодима — вот та сила, которая вступит в затяжную, неравную борьбу, и кто знает, как долго будет длиться эта борьба — возможно, не одно поколение.

Вот магистр Аверьян. Не только преданный, но любящий, способный на любые безрассудства ради Владиславичей. Он будет драться вместе с князем. Но у старого мага хватит выдержки понять, что живым он нужнее. А значит — отступить вместе с княжной и теми, кто еще уцелеет. Чтобы в будущем изгнании служить младшей, человеческой ветви рода Владиславичей.

А вот Рома — удивительно лихой и верткий парень. Этот проскользнет в любую щель, и не будет ничего невероятного, если через несколько лет станет ближайшим соратником Мелании и Неодима. Причем отсутствие магических способностей с лихвой восполнится изворотливостью и храбростью — студент явно родился не в том мире.

Наташа. Такая тоненькая, побледневшая от холода в своей короткой юбке и слишком просторной черной рубашке. Хрупкая девушка, втянутая в эту историю по его, Павла, вине. Он обязан был прогнать ее еще тогда, когда впервые увидел. Ведь догадывался, что с каждой минутой промедления грозящая ей опасность увеличивается. Но не смог заставить себя навсегда лишиться взгляда этих серьезных серых глаз.

Она должна уйти прямо сейчас, но не уйдет. И это приводило в отчаяние, он готов был бы связать ее и на руках отнести на станцию, но понимал, что это невозможно. Поздно. Она не уйдет. Остается только держаться рядом и защищать — но что он может без Средоточия? Без этой силы, сделавшей из обыкновенного, ничем не примечательного человека — воина?

Хотя... почему же ничего? Средоточия больше нет в его руках, но оно было — работало, жило, подсказывало, чувствовало, звало. И как будто — ушло не полностью. Какая-то важная часть, след, отражение осталось неотделимой, осталось навсегда.

Средоточие разбудило в душе нечто древнее, забытое, доставшееся от далеких неизвестных предков. Это оказалось заметным не сразу, не вдруг. Однако сейчас память веков неотвратимо поднималась из самой глубины существа, наполняя уверенностью и силой. Быть может, среди пращуров были могучие колдуны давно сгинувшего прошлого?

В недрах разума зарождалась убежденность в том, что и без Центра магии он останется собой. Останется воином. Жаль, нет времени прочувствовать свои ощущения, понять, где заканчивается безумная надежда и начинаются реальные возможности.

Ну что ж, пусть так.

Павел смотрел перед собой, но видел совсем иное, нежели все предыдущие двадцать пять лет жизни.

Воздух. Стоит сделать небольшое усилие — и он может разглядеть потоки частиц, составляющих его, влекомых в пространстве неистовой силой, которую создал возмущенный Эфир. Он отразил внутри себя жесткую неправильность, негармоничность смешения сил, страстей и энергии, что было делом рук смертных.

Дерево. Сгусток уплотненного пространства, состоящий из филигранно точного, тонкого переплетения материи и чистой жизненной силы. Неудивительно, что самые сильные волшебники пользуются в своих заклинаниях мертвыми стихиями или призывом существ. А творить живые организмы под силу лишь богам.

И Цинтии-Средоточию. Но ведь она — часть истинной божественной сути, соединенной с человеческой кровью. Рискованный эксперимент, ибо, очевидно, сам бог-творец не ведал, что из этого получится.

И совершил ошибку поистине божественной чудовищности.

Нельзя давать в руки смертных силу богов.

За спиной старика-полукровки заколебался воздух, и пространство расступилось, открывая врата. Из темного провала в этот мир молча вступили около пятидесяти мрачных высоких фигур. С первого взгляда было видно, что это — творения не богов, а вершняитов. Они были еще отвратительнее и еще меньше походили на людей, чем Прохор. Покатые лбы, выпученные красные глаза, прикрывающиеся вместо век прозрачной пленкой, словно у рептилий. Клочковатые волосы, более похожие на шерсть и только на макушке. Иссиня-бледная, как снег, кожа, перепончатые руки с крепкими когтями. Носа нет, вместо него — узкая дыра над впалым ртом, похожим на бескровный разрез, наполненный тягучей слюной. Подбородка нет, от рта морда плавно переходила в бледную морщинистую шею.

Твари были одеты в длинные полотняные балахоны. Доспехи походили на плетеную из цепочек паутину с круглыми пластинами из белоснежного металла. Диски густо покрывала причудливая алая вязь то ли странных узоров, то ли надписей. Вооружены существа были по-разному: стандартными для боевой дружины длинными обоюдоострыми мечами обладали всего пятеро-шестеро. Около десятка держали за поясом по два коротких клинка наподобие ятаганов. Было несколько тяжелых палиц, три или четыре топора, с полдюжины копий с трехгранным наконечником длиной едва ли не в фут, пара здоровенных двуручных мечей. А дальше виднелось и вовсе невообразимое оружие: крюки с зазубринами, заостренные с двух сторон металлические стержни, шипастые кистени, даже вроде, окованная металлом дубина. В середине строя наиболее уверенным в себе казался монстр с недлинным, странной конструкции мечом, снабженным торчащими во все стороны загнутыми зубцами возле самой рукояти. Все это вооружение было выковано исключительно из белоснежного металла и украшено алой гравировкой. Ни щитов, ни луков или арбалетов.

Пока рыцари-маги перешептывались, прикидывая свои шансы в сражении, старик Прохор поднял голову и обвел людей выпуклыми красными глазами.

— А не приходилось ли вам когда-либо, — размеренно и торжественно заговорил он, — слышать о Торжестве Справедливости? Хотя конечно нет — откуда? Это магия вершняитов, в мирах богов нет такого обостренного восприятия справедливости. У вас обычно кто сильнее, тот и прав. Поэтому люди так уязвимы — вы подчиняетесь только силе и возводите на пьедестал только силу. Вы поклоняетесь своим богам не потому, что своим жалким существованием обязаны им, не потому, что они — законные хозяева всего, что у вас есть. А потому, что они много, много сильнее и в любой момент из какой-нибудь прихоти могут отобрать то, что вы полагаете своим. Не стоит возражать — я в своей жизни немало постранствовал и по мирам вершняитов, и по мирам богов. И скажу по секрету, созданию богов или человеку с половиной крови созданий богов никогда не удалось бы занять почетное место в мире вершняитов. Да-да, я никогда не прижился бы там. Торжество Справедливости.

Прохор примолк на миг. Наверное, не легкими и не приятными оказались эти воспоминания.

— Другое дело — ваши миры, — продолжал он. — Люди благодарно принимают любую силу, неважно, откуда и с чем пришедшую. Готов биться об заклад — когда я воцарюсь на червонгородском престоле, очень мало кто из бывших приближенных князя Всеслава рискнет даже словом воспротивиться моей силе. Не праву — силе! Найдутся и те, кто организует противостояние, и наверняка, это будут бывший князь и бывшая княжна. Но сопротивление мне совсем не опасно, и поэтому я оставляю родственничков в живых. Все равно появится твердолобый упрямец, который отважится возражать — пусть уж лучше это будут те, кого я знаю.

Он громко, заливисто рассмеялся. Нелюди стояли как истуканы. Люди молчали. Одинокое веселье Прохора выглядело безумием, но его это не смущало.

— Что, князь? — крикнул он Всеславу. — По глазам твоим вижу, ты понимаешь: все будет именно так. Княжество перейдет в мои руки без единого выстрела и взмаха меча, без ропота и возмущения. Простым людям, по большей части, все равно, кто станет взимать с них налоги, а дружинникам безразлично, кто отдаст приказ идти в бой. Однако я отвлекся, — Прохор внезапно оборвал свои пространные рассуждения. — О приятном у нас еще будет время поговорить. Я хотел поведать тебе, князь, о Торжестве Справедливости. Это древнее, очень древнее и очень простое заклинание. В мирах богов легко могли создать его, но не создали. Не от недостатка ума или пытливости. Просто за ненадобностью. Как я уже говорил, справедливость — не самое ценное в ваших мирах, вы предпочитаете иной путь, хоть и твердите о ней смехотворно часто. Соединив слова заклинания Торжества Справедливости со словами Закона, которым желаешь воспользоваться, можно получить безотказно сильное, непреодолимое и необратимое колдовство. Смотри внимательно, князь Всеслав! Кто знает — может, когда-нибудь пригодится.

Молочно-белая пелена облаков давно затянула тусклое небо, погрузив землю в густой, плотный, едва ли не ощутимый физически сумрак. Люди и твари казались своими собственными бледными тенями. Но каждое движение старца-полукровки в сгустившейся мгле было видно четко и ясно, словно его одного освещал некий невидимый никому луч света.

Прохор поднял руки. В левой подрагивал над самой головой его белый посох, правая, вытянутая вперед ладонью вверх, жадно ждала. Желтые перепончатые пальцы с когтями чуть изогнулись, будто готовились вцепиться в вожделенный амулет. Из уродливого рта размеренно и стройно, словно ритмичные стихи, полились звуки непонятной речи. Иногда звучали отчетливые "право первородства", "закон", "справедливость", "Центр магии". Верно, на языке колдовства произносить их полукровка не хотел. Боялся, что услышит тот, кому не положено?

Навершие посоха описало полукруг, и указало прямо на сжатый кулак Всеслава. Заклинание ускорило темп, голос стал как будто громче, хотя старец вовсе не пытался кричать. Слова отражались от каждой травинки, от воды в реке, от неба, от ветра, и, усиливаясь, возвращались к пораженным слушателям, звуча снова и снова, повторяясь на разные лады, навязчиво впечатываясь в мозг.

Средоточие в руке князя засветилось. Сначала чуть тлеющим белым светом, потом ослепительно ярким, с голубым отливом — и вдруг вырвалось из его пальцев. Всеслав невольно застонал. В столбе бело-голубого света камешек поднялся высоко над лугом. Лица запрокинулись, глаза неотрывно смотрели на слепящую точку в небе, не обращая внимания на текущие слезы.

И тут белый свет словно взорвался. Сияющий ободок разлетелся-разлился кольцом по плоскости неба, стремительно исчез за горизонтом, с отдаленным гулом волоча за собой угасающий шлейф. В центре остался крошечный светящийся островок, на котором, как на подушке, покоилось Средоточие. Пылая и рассыпая потоки искр, оно опускалось вниз, к своему истинному владельцу.

Пролетев десятки саженей, Центр магии упал прямо в протянутые навстречу с готовностью и ожиданием руки.

Но не когтистые перепончатые лапы. А обыкновенные, человеческие.

Эти руки привычно приняли маленький амулет, бережно обняли. Средоточие светилось даже сквозь сомкнутую ладонь, радуясь и торжествуя, что обрело наконец настоящего хозяина. И заливая все вокруг таким ярким светом, что ничего невозможно было разглядеть в море белоснежного огня. Горячий, он не обжигал, не выедал глаза, а нежно обволакивал теплом озябшие тела.

Сквозь затихающий гул послышались изумленные прерывистые вздохи, перешептывания, гортанные звуки чужой речи, счастливый девичий смех. И недоуменный возглас Прохора:

— Что происходит? Я не мог, никак не мог ошибиться в произнесении заклинания!

— А ты и не ошибся! — это Цинтия, ее голосок звенит от волнения. — Сработало заклинание Торжества Справедливости, и Средоточие находится в руках того, кому принадлежит по праву первородства!

Ослепительный свет понемногу рассеивался, мерк, открывая нетерпеливым глазам правду о неожиданном результате колдовства.

Только двое не оцепенели от того, что открылось их взгляду, только двое уже знали ответ. Одна из них — Цинтия. Второй — Павел.

Пошевелив пальцами, он осторожно устроил Средоточие поудобнее, и плотно сжал кулак.

Круг странных стечений обстоятельств и протянувшихся сквозь тысячелетия связей между событиями замкнулся. В его руке — законное наследство далекого предка, князя Владислава, принадлежащее по праву первородства. И он уже знал все, что должно было произойти для того чтобы это право осуществилось.

— Нет! — завопил, заревел старик-полукровка. — Этого не может быть! Кто ты такой?

Павел молчал. Ему слишком трудно было произнести вслух те сумасшедшие догадки, которые уже сложились в истинную картину, неотвязно преследовали, пока он не понял всего, понял еще раньше, чем под влиянием колдовства Средоточие вернулось к нему.

— Люди так бесконечно самонадеянны, — ответила за него улыбающаяся Цинтия. — Судя по всему, потомки вершняитов — не знаю, как их называют — тоже. Ты силен, Прохор, ты мог завладеть Средоточием силой, но ты решил покрасоваться, и проиграл. Неужели тебе не пришло в голову, что справедливость — не выдумка вершняитов, а нечто гораздо более древнее и мощное, чем то, что в повседневной жизни могли натворить люди — или боги и вершняиты? Ведь они тоже живые, хоть и могущественнейшие существа, а значит, могут ошибаться. Неужели не догадался, что недоразумение, из-за которого ты родился, никогда не преодолеет величайших Вселенских законов? Ведь прорвавшемуся сквозь заслоны Злу всегда есть равновесное Добро. Уверенный в своей правоте, ты не удосужился оглянуться назад, ты довольствовался тем, что рассказала тебе мать. А вот я однажды затеяла ту работу, от которой когда-то опрометчиво отказался Творец. Отец Владислава был по-своему прав: я очень долго и кропотливо собирала разрозненные частицы Эфира, выспрашивала, высчитывала. И когда узнала, куда вершняитка забросила первую жену Владислава Мелиору, на престол взошел его далекий потомок Всеслав. Я не ведала, будет ли польза от моих изысканий, но когда я сотни раз намеревалась бросить нудное и сложное дело, что-то подсказывало: надо продолжать. И я оказалась права! Отнятая у мужа Мелиора ждала ребенка, о котором еще даже не успела ему сообщить. Она оказалась в "погасшем" мире, где произвела на свет старшего сына Владислава. Вырастила и воспитала ребенка в неведении о своем происхождении, боясь возвращения вершняитки. Чуждая "погасшему" миру ветвь могла угаснуть, но сохранилась. И уже не стоило труда отыскать единственного оставшегося в живых прямого потомка Владислава — его кровь мгновенно откликнулась на мой зов. Я не могла рассказать князю о своей находке, человеческий облик еще был мне не под силу. Но повлиять на любознательный и мятежный разум княжны Мелании удалось. Она проникла на Землю и благодаря мне встретилась именно с Павлом. Княжна очень чувствительна к излучению внутренней энергии и мне пришлось потратить немало усилий, обманывая ее. Прости, Мелания, но что-то заподозрив, ты не доверила бы ему Средоточие. И это — то единственное, что мне удалось сделать для тебя, Павел, чтобы ты почувствовал, понял свое наследство, сроднился с ним. К сожалению, больше времени дать не могла: Земля оставалась "погасшей" на Карте миров только пока ты находился в Княжестве. Именно тогда ее проверяла княжна. Стоило тебе вернуться — и пошел отсчет времени: кто из претендентов первым доберется до Средоточия.

Потрясение было велико. И для старца Прохора вместе с его чудищами, и для князя Всеслава, и для остальных людей, включая самого наследника. Как и несколько минут назад, глубокая, звенящая тишь овладела миром. Полная растерянность, мятущиеся обрывки мыслей. Ощущение неминуемого и окончательного краха, в который еще слишком трудно поверить.

Князь более не князь, но и претендент на трон, три тысячи лет мечтавший о нем — все тот же никто, каким был долгие триста веков. А человек, никогда не желавший ни славы, ни власти, ни возвышения — законный властитель.

Что за безумные шалости судьбы? Что за горькая ирония провидения?

Но собраться с мыслями никому так и не удалось.

На глазах старика Прохора рушился смысл его существования, цель долгой, полной трудностей, унижений и лишений жизни оборачивалась пустой тратой времени. А верные последователи и соратники, которые стояли сейчас за спиной, обращали на него полный ненависти взгляд. Обман. Невольный, но из-за пустых заверений они покинули свои миры, пошли за всеми гонимым полукровкой. Навсегда стали изгоями среди своих и не обрели взамен ни крупицы из тех посулов, на которые прельстились.

Не думая более ни о чем, ничего не сознавая и ни на что не надеясь, старец нанес отчаянный по своей мощи удар.

Всепожирающее и негасимое Извечное Пламя он извлек прямо из Геенны, созданной в незапамятные времена для ссылки мятежных богов и вершняитов. Колдовство низверглось с небес на того, чье неожиданное и нежеланное им самим счастье составило жестокое разочарование других. Сплошной поток огня, состоящий не из отдельных языков, как костер, а словно бы из цельной стены плазмы обрушился на то место, где только что стоял Павел. Столп обрушился из глубины Мироздания, и его основание плавило, прожигало саму мировую ткань, вгрызаясь глубоко в недра земли.

— Нет! — закричала Наташа, но голос, беспомощно задохнувшись, сорвался.

Невыносимый жар исходил от укрощенного, запертого в оковы колдовства пламени. Оно яростно сражалось с решетками своей клетки, пытаясь вырваться на свободу, охватить, поглотить еще один мир, наполнить ненасытную утробу. От горячего ветра заслезились глаза, затлели волосы. Раскаленный воздух опалял горло и легкие. Стальное оружие нагрелось так, что потребовалось отрывать от одежды тряпицы и несколько раз обертывать рукоять. Другой лоскут пришлось омочить в окутанной белым саваном пара реке и прижать к носу и рту, чтобы не умереть от ожога легких.

Неверный, хищный багровый свет исходил от адской колонны, слепя и в то же время приковывая взгляд. Казалось, настал густой, плотный и непроглядный мрак, лишь рдеющая колонна Извечного Пламени медленно и бесшумно вращалась.

Вокруг огнедышащего столпа свирепо выл ветер. Воздух не выдерживал соседства с палящим огнем, бешено устремлялся прочь, к серо-стальным небесам, заглушал звуки. Острый горячий песок и сизые хлопья пепла засыпали и без того почти не видящие, измученные глаза, облепляли кожу там, где ее не защищала одежда.

И все же, несмотря на воцарившийся хаос, князь Всеслав точно знал, что нужно делать. Вернее, он знал, где находится тот, кто непременно должен умереть. Любой ценой.

Вороненые доспехи раскалились, и он, как другие рыцари, вынужден был бросить кольчугу, широкие пластины накладок, латные перчатки, шлем, щит. Сжимая зубы от боли в обожженных местах, он поспешно освободился от металлических частей амуниции, амулетов и оберегов, драгоценных символов княжеской власти.

Две дюжины полураздетых людей, сжимая обмотанные тряпками рукояти мечей и прикрывая лица быстро сохнущими бинтами, бросились в атаку. Пять десятков чужаков тоже успели разоблачиться и соорудить маски на своих жутких мордах. "А ведь в чем-то мы похожи", — мимолетно пронеслось в голове Всеслава, и тут же исчезло, затерялось за азартом и яростью схватки.

Применять магию в этом бою не успевал никто. С оглушительным лязгом сшибалась сталь, посверкивала алым и багряным, жадно впивалась в человеческие и нечеловеческие тела.

Сразу стало понятно, что рыцари-маги много сильнее и опытнее в бою, чем пришельцы. Наступающая дружина быстро смяла первые вражеские ряды, но чужаков было вдвое больше, место павшего или раненого тут же занимал следующий.

Вскоре выяснилось, что и среди детей вершняитов есть серьезные бойцы.

Высокий худой монстр казался обманчиво неуклюжим, словно огородное пугало в драном балахоне, оказался то ли слишком удачлив, то ли достаточно опытен. Его противник, молодой воин, замешкался всего на долю секунды — и длинное зазубренное лезвие белоснежного металла рассекло незащищенный бок. Человек упал, обливаясь кровью, а нелюдь перескочил через холодеющее тело и не медля бросился на другого. Однако тут ему не повезло: напротив оказался сам десятник. Взревев раненым зверем при виде гибели молодого рыцаря, он осыпал убийцу градом мощнейших ударов. Как тот не был быстр, не устоял; неудержимый и словно бы живой меч десятника, скользяще отбив выпад белого клинка, с бешеной силой разрубил открывшееся тело надвое.

Люди задыхались, обливались потом, изнемогали от борьбы с жаром, но не сдавались. Четверых монстров за несколько секунд зарубил магистр Аверьян, двоих, мимоходом — Всеслав.

Князя видел свою главную цель. Сквозь ряды нелюдей он рвался туда, развевались седые космы Прохора, который лихорадочно плел новое заклинание.

Опомнился Рома. Его арбалет сухо защелкал, смертоносные дротики полетели в дальние ряды тварей. Невозмутимая и неуязвимая Цинтия вновь взялась за свой акинак. Но "Калашников" молчал.

Наташа и Мелания со смешанными чувствами смотрели на колонну Извечного Пламени. Девушка из "погасшего" мира ощущала, как разум медленно заволакивает милосердная пелена беспамятства. Окончательно потерять сознание не давало лишь неверие в то, что непоправимое свершилось.

"Не может быть", — билась мучительная, болезненная мысль, но здравый смысл твердил, что в этом огне выжить нельзя.

Княжна понимала, что Средоточие не погибло. Но знала, что смерть Павла вновь передает право на владение им полукровке. "Величайшая Справедливость Мироздания не допустит такого", — повторяла она, но опровержение было у нее перед глазами.

Глава XVI

Договор с Эфиром

Битва длилась всего несколько минут. Так мало, и так бесконечно, немыслимо много. Мертвые тела уже усеяли пропитавшуюся кровью землю, стоны раненых заглушал глухой вой ветра. Открытые раны опалял жестокий жар, заставлял кровь спекаться в твердую корку.

Колдун Неодим обмотал левую руку плащом и пользовался им как щитом. Его серебристый клинок мелькал в самой гуще тварей, без разбору рубя головы, руки, ноги, когда наткнулся на действительно сильного противника.

Коренастый, широкоплечий рыцарь Ордена бился плечом к плечу со вчерашним врагом. Внезапно напротив дружинника возникло странное чужое орудие — с зубцами-когтями вокруг рукояти. Длинный меч из добротной заговоренной стали мощно ударил — но впустую скользнул по гладкому лезвию и угодил в захват зубцов. Рыцарь рванул меч назад, но с тем же успехом мог пытаться выдернуть нижнюю ветвь трехсотлетнего дуба — клинок застрял намертво.

Краем глаза Неодим заметил, как ухмыльнулся нелюдь, слегка поворачивая свое оружие.

Обоюдоострое, трижды закаленное и защищенное боевой магией стальное лезвие сломалось, словно было вырезано из хрусталя.

Дружинник изумленно посмотрел на оставшийся в руке жалкий обломок. А в следующий миг удивление стало посмертной маской: странное оружие чужака насквозь пронзило его грудь.

И тут Неодим понял, что медлить нельзя. Его противник беспорядочно и не очень опасно размахивал кистенем. Колдун привел нелюдя в замешательство быстрым обманным выпадом. И бросился к монстру, который, поставив ногу на грудь убитого рыцаря, вытягивал меч из тела.

Нелюдь заметил отчаянный рывок Неодима, но освободить свое страшное оружие не успел. Молниеносный взмах серебристого клинка — и когтистая перепончатая лапа валится на землю, все еще судорожно сжимая рукоять. Из рассеченных артерий хлещет темная кровь, а только что ухмылявшийся рот с жутким воплем перекашивается в гримасе боли. Еще один торопливый удар прекращает муки и крики твари. Но Неодим вынужден обернуться в другую сторону: враг с кистенем опомнился и бросился мстить.

Подобрать зубчатый меч удалось не сразу. Белая рукоять оказалась не металлической, а чем-то вроде кости, и не очень нагрелась. Но как повторить страшный захват, который на его глазах продемонстрировал враг?

За несколько неудачных попыток Неодим едва не поплатился жизнью. Каким-то чудом в последний момент отводил удар перекинутым в левую руку серебристым клинком. Он отделался лишь царапинами на предплечье и щеке.

Но однажды прием удался: в захват попал здоровенный двуручный меч. Руку с чужим оружием даже не пришлось поворачивать: клинок раскололся под действием собственной тяжести и мощной силы удара. Неодим взвыл: непривычная к такой нагрузке кисть едва не вывернулась из сустава. Запястье онемело, он с трудом удержал меч, одновременно отбиваясь левой рукой.

Всеславу удалось пробиться к старику Прохору в самый последний момент. Заклинание полукровки уже готово было вырваться на свободу и обрушиться на князя. Не теряя времени на замах и раздумья, он весьма непочтительно двинул старцу в зубы рукоятью меча.

Прохор поперхнулся кровью из разбитых губ, выплюнул осколки зубов, но выставил вперед посох. Точность колдовского обряда сбилась, ход заклятья нарушился, но рычащий от ярости полукровка был готов драться.

Он потратил множество сил на столп Извечного Пламени. Еще больше потерял от провала Торжества Справедливости, которым жил долгие годы. Но надежда начала возвращаться к старику: пышущая жаром колонна не может не уничтожить нелепого новоиспеченного наследника. А с надеждой возвращались и силы.

Княжеский меч, над которым читались сотни заклинаний, закаленный в крови магических существ и отварах колдовских трав, был не в силах перерубить белый посох. Столкновения стали и неизвестного вещества вызывали фонтаны искр, отдавались леденящим душу скрежетом.

Всеслав наносил бешеные по своей силе и быстроте удары, но каким-то чудом старик всегда успевал не только парировать их, но и отвечать. Заостренный конец посоха задел бедро князя, оставив глубокую рану не хуже остро отточенного лезвия. Он не вскрикнул, даже как будто не заметил, скорость движений не замедлилась, но с каждым усилием алые струйки по каплям уносили жизнь князя. Всеслав стискивал челюсти: он упадет лишь тогда, когда из раны вытечет вся кровь без остатка.

Он люто ненавидел, но не терял разума в этой ненависти. Он знал, что победить монстра самой лучшей сталью невозможно. А значит, выход один: ему должна помочь магия.

На самый крайний случай в роду Владиславичей хранилось бережно передаваемое из поколения в поколение заклинание. Это было то самое тайное и самое мощное, что не открывалось даже ближайшим друзьям и соратникам. Десять лет назад последнему средству научил его не магистр Аверьян, а отец, сам старый князь. Надеясь при этом, что сыну никогда не придется вступить в "сделку с Эфиром".

Старик улыбался и шутил, чтобы не пугать юного Всеслава. И тот отвечал столь же беззаботно. Но теснящее сердце напряжение не отпускало обоих до самого конца урока. То, что не сказал отец вслух, наследник увидел в глубине тревожных глаз.

И вот настала пора вспоминать. Слово за словом. Мысль за мыслью.

"Этому заклинанию потребуется все, — говорил старый князь. — Все, что у тебя есть. И дай Творец, чтобы этого хватило..."

Всеслав заставил себя отвлечься. Отрешиться от механических движений своего тела.

И тут же стал чаще пропускать удары Прохора. Кровь текла уже из десятка ран и царапин. Он сумел заставить себя забыть и о боли, и о стремительно уходящих силах.

Всеслав сконцентрировался на бесплотной трепещущей точке внутри своего существа, что звалась духом — и застонал от собственной слабости. Для этого колдовства необходимо Средоточие, а оно погребено под раскаленной колонной плазмы, недоступно. И все же иного выхода нет.

Всеслав заставил себя превозмочь отчаяние, потянуться туда, сквозь призрачную дверцу души. Ввысь, в те грозные чертоги, преддверием которых является каждое разумное создание, но куда проникнуть способен далеко не каждый.

Ощущение было такое, словно он пытается плыть, не умея плавать, пытается лететь, не имея крыльев, а опыт и навыки ему заменяет одно лишь каменное упорство, да страстная жажда жить.

Дух Всеслава слепо рвался вперед. Одним только упрямством разрывая прочнейшие путы Земного притяжения, раздвигая туго сжатые складки пространства.

Он пытался обратиться к всемогущему Эфиру и получить его помощь.

Не ответ на вопрос о будущем. Его мимолетом дают хрупкие и пугливые бестелесные существа — Дети Эфира — беззаботно обитающие в его слоях. И только чтобы избавиться от назойливости.

Но князю требовалось союзничество самого Хозяина воздушной стихии, тех тонких материй, что наполняют небеса. Хозяин редко, крайне редко вступал в беседу с плотскими созданиями, и никогда без собственной выгоды. Если Эфир ответит, когда-нибудь Всеславу придется заплатить большую цену за его благосклонность. Быть может, по окончании своего земного существования, а быть может, немедленно. И что это будет за цена, решать Хозяину — не смертному.

И князь был готов услышать свой приговор.

В этом колдовстве руки могли не участвовать: сила самого человека бессмысленна, как капля дождя над безбрежным океаном. Суть заклинания состояла только в мощном зове, что должен пройти сквозь песчинку разума слабого существа. Дотянуться, долететь. Незваным и нежеланным гостем проникнуть к подножию трона одного из величайших властителей мира.

Будь у Всеслава в руке Средоточие — зов достиг бы цели быстрее, и плата за то, что потревожил Хозяина, была бы легче.

Дух Владиславича корчился от нечеловеческого усилия. Он проник дальше, много дальше, чем полагается смертным — и не выдерживал давления. Перед глазами плыли обрывки страшных видений.

Пенные морские валы ревели князю о своей ненависти. Острых клинки тьмы хищно тянули напоенные кровью предыдущих жертв острия. Исполинские костры, разложенные из сгорающих в муках тел разумных созданий, чадили обещанием невыносимых мук.

Он видел молящие о смерти глаза еще живых пленников, цепями прикованных к ледяным горам Севера, и несчастных, босиком бредущих по обжигающей, растрескавшейся, мертвой земле Юга. Он видел чудовищных, неописуемых тварей, с утробным рыком обнажавших длинные белые клыки. Он видел оживших мертвецов, терзающих теплую плоть своих недавних соплеменников.

Он видел преисподнюю на небесах, и его изнемогающий от ужаса и боли дух рвался обратно, на землю, туда, где есть еще короткое спасение от кошмара наяву, который неминуемо ожидает грешные души за Гранью...

Что удержало дух Всеслава там, в вышине, какое чудо или напротив, беда, спасла от позорного бегства, он так и не понял. Только внезапно наваждение исчезло.

Князь Всеслав по-прежнему стоял на залитом кровью лугу против своего врага, отбиваясь из последних сил. Воспользовавшись помрачением рассудка противника, Прохор перешел в наступление.

Меч опомнившегося князя коротко блеснул в свете огненного столпа, обрушился на полукровку — и тот едва успел подставить посох. Вновь продолжился обмен мощными ударами. Тяжело дыша, противники кружили друг вокруг друга.

Но теперь в глазах князя Всеслава появился стальной, жесткий блеск, какого не бывает у смертных.

Он слышал голос того, к кому обращал зов. Вернее, это был не голос, а череда образов, ибо всемогущая субстанция не имеет глотки. Она могла бы ее получить, но не посчитала нужным ради такой мелочи, как человек.

Эфир ответил.

Князь видел ту помощь, которую предлагал Хозяин, и ту плату, что требует за нее. И безоглядно согласился на все.

Назначенная Эфиром цена оказалась неожиданно низка: он был согласен оставить Всеславу жизнь. Возможно, непреклонное упорство и выдержка смертного среди страшнейших кошмаров, которые только мог воспринять его слабый мозг, пришлись по нраву Хозяину. Но жизнь оказалась единственной милостью.

Внимание бессмертного властителя небес уже привлекли небывалые всплески магических энергий. И он пришел в раздражение от того, что в его владениях бесцеремонно хозяйничает некое удивительное существо — полукровка Прохор. Если только нематериальная субстанция могла испытывать раздражение.

Интерес Хозяина был задет. Он желал бы получить жизненную силу этого существа, чтобы познать его и пополнить себя его мощной энергией. Никогда Эфир по собственной воле не вмешался бы в дела смертных, он удовлетворял любопытство постепенно, годами, десятилетиями, веками — ему торопиться некуда. Однако князь сам воззвал к нему, и Всемогущий не устоял перед искушением.

Всеславу отводилась роль проводника энергии, которая потечет из материальной оболочки удивительного создания внутрь Эфира, облегчив таким образом это нелегкое истечение.

Жизненная сила смертного до конца цепляется за свою оболочку. Даже тогда, когда пришел ее срок. И борется за продление существование материального тела, порой очень долго поддерживая искру жизни, когда сама оболочка изношена и не способна удерживать дух.

Князю предстояло обмануть жизненную силу Прохора. Он должен был оттягивать дух на себя, предлагая взамен старческого, изношенного тела свое — молодое и полное сил. А потом отдавать искру жизни холодно ждущему ее Эфиру, который протянул свои цепкие энергетические щупальца сквозь Всеслава.

Значительная часть собственной энергии князя отойдет Хозяину, который будет без разбору тянуть всю Жизнь, что окажется в пределах досягаемости. Лишь от способностей Всеслава будет зависеть, куда направить этот жадный сосущий рот. Точность действий определит, останется ли князь в живых. Достаточно лишь раз промахнуться — и слепой рот высосет его самого.

Иного выхода нет. Всеслав готов рисковать — и пусть судьба даст победу или поражение.

Князь все еще продолжал орудовать мечом, наступая и обороняясь, но уже стал медленно и ощутимо меняться. Ему казалось, что время вокруг начало замедляться. Тучи над головой бесконечно долго наливаются свинцовой серостью, противник движется тяжело, словно под водой. Образы расплываются перед глазами, теряют свои очертания, становятся непроглядным мраком. Внутри тьмы неподвижно замерли тускло рдеющие растения. В пространстве медленно перемещаются яркие бесформенные пятна — люди и нелюди.

Всеслав понял, что теперь его глаза видят только одно: жизненную силу, заключенную внутри материальных тел.

И не удержался, обратил взор на огненную колонну. Ослепительный для обычного зрения столп теперь казался огромным куском застывшего, обгорелого угля и почти сливался с темнотой. В Извечном Пламени не было жизни, оно мертво испокон веков.

Но что это? У самого основания, где-то в глубине, полускрытые потоками тьмы поблескивали неверные всполохи света.

"Он жив! — пронеслось в голове. — Жив внутри этого ада!"

Всеславу пришлось тут же забыть о Павле.

Где-то в груди он почувствовал холодное, омерзительное проникновение. Тело сжалось, протестуя, но князь заставил себя впустить жадные щупальца Эфира. Позволить прочно обосноваться, а потом указать дальнейший путь: к сердцу старца Прохора.

Фигура князя в этот момент странно изменилась. Утратив четкость очертаний, стала как будто полупрозрачной, движения потеряли плавность и точность. Ускользая от выпадов старика, он словно бы не отпрыгивал, не отклонялся, а мгновенно перемещался из одного места в другое. Не как живое существо — как часть Эфира.

Полукровка насторожился. Понимал, что неожиданная перемена — не примитивное боевое заклятие. Но сделать ничего не успел.

И вот настал момент, когда Всеслав бросил меч — он был больше не нужен.

Щупальца нашли свою цель. Тело Прохора вдруг конвульсивно изогнулось, глаза еще больше вылезли из орбит, рот перекосился в безмолвном крике. Ненасытная бесчувственная утроба жадно пила жизненную силу из необычного бурного источника. Мощная энергия полукровки томилась в ослабленной тысячами прожитых лет оболочке — и легко поддалась обману. В мгновенном мучительном прозрении старик понял: Эфир не остановится, пока не высосет все до последней капли.

Князь болезненно чувствовал, как сквозь него проносится губительный ураган. Смертоносный вихрь тащит обрывки и осколки упорно сопротивляющейся могучей сущности, постепенно разрушает, растворяет ее, проносит через душу князя. Вот острый край обломка оцарапал нутро добровольного проводника — Всеслав застонал от острой боли. Вот своенравный виток потока ухватил то, что не должен был.

Князь постепенно слабел. Он уже не воспринимал ничего вокруг, ощущал себя как сплошной, наполненный мучительными спазмами ком сплетенной плоти и жизни. Остатками сил он направлял ставшие вдруг непослушными щупальца. Они извивались, бестолково суетились, капризно хватали что попало — Всеслав уже едва справлялся.

Прохор упал на четвереньки, нечленораздельно хрипя и брызжа слюной. Тело дергалось, руки и ноги беспорядочно скребли землю. Но своего единственного оружия — посоха — он не выпустил.

На подгибающихся ногах, чуть дыша Всеслав двинулся к старику. Сократив расстояние, он сможет вернее управлять ртами Эфира. Еще шаг, и еще... Вот уже распростертая жертва почти рядом, щупальца перестали метаться, почувствовав близость добычи. Кажется можно вздохнуть с облегчением: осталось всего несколько мгновений, и жизнь уйдет из тела врага. Уйдет навсегда, рассеявшись в пространстве.

С нарастающей тревогой с другого конца луга за магическим действом наблюдал Неодим. Расшвыряв своих противников, он получил возможность оглядеться.

Колдун не знал, что за силы, и каким образом привел в действие Всеслав. Но догадывался, что князь воспользовался помощью некоего высшего существа, более могущественного, чем князь и его враг. Нетрудно понять: создание использует тело Всеслава для достижения своих собственных целей.

Ему никогда не нравилась идея самопожертвования, которая вместе с самоубийственными заклятиями передавалась из поколения в поколение в роду Владиславичей. Но он признавал право князей на суровое отрицание самого себя в минуты опасности для подданных. Самому же Неодиму в крайних мерах виделась слабость: погибнув, ты никогда уже не сможешь послужить своему народу. Уничтожишь одного — но тебе нечего будет противопоставить другим врагам. А если единственный враг еще и слишком силен или хитер...

Не додумав до конца этой мысли, Неодим вскинул когтистый меч и бросился к Всеславу.

— Стой, князь, не приближайся! — закричал он, но буйствующий ветер отнес голос в сторону.

Дорогу преградил рослый нелюдь со здоровенным топором наперевес. Пришлось отбиваться, а топор — не меч, его лезвие так просто не переломить, поймав в захват. Колдун спешил, боясь не успеть, и в результате его удары не были достаточно точны — он никак не мог справиться с топороносцем. Наконец удалось удержать сверкающее острие топора скрещенными клинками, а потом дать скользнуть к страшным зубцам. Поворот — но от широкого клинка отлетел лишь верхний край, и топор ничуть не утратил способности убивать.

Ожидая победы, Неодим слишком быстро подался вперед — и едва успел подставить под мощный удар серебристый меч. Лезвие с обломанным краем не добралось до него, но колдун не удержал равновесия и навзничь упал на землю. С жуткой ухмылкой враг вновь взмахнул топором, метя в шею, которую не прикрыть тонкими клинками.

И вдруг нелюдь захрипел, изо рта-разреза хлынул поток темной крови, занесенный для удара топор вывалился из рук. Безжизненное тело рухнуло прямо на Неодима, заливая его своей кровью. Тот с содроганием рванулся прочь, отталкивая от себя отвратительную морду. Только вскочив на ноги, колдун увидел причину своего чудесного спасения: между лопаток нелюдя торчал тонкий изогнутый клинок. В пятидесяти шагах от него, у колонны Извечного Пламени стояла княжна Мелания.

Неодим мельком улыбнулся ей и помчался дальше. Слишком быстрая победа Всеслава над только что непобедимо могущественным Прохором не давала ему покоя. Колдуну удалось на бегу отмахнуться от еще одного нелюдя, ранив в бок. Сумел избежать схватки с еще одним, швырнув в глаза горсть песка.

Но уже приблизившись, он понял, что не успевает.

В этот момент полукровка неожиданно рванулся вперед.

"Он все еще в сознании, — мелькнула у Всеслава запоздалая мысль, — притворялся..." Но было поздно. Последним осмысленным усилием, собрав остатки ускользающих сил, старик нанес отчаянный удар посохом — и заостренный конец его насквозь пронзил грудь князя.

— Всеслав! Нет! — прокатился над лугом звенящий голос Мелании. Все — и люди, и нелюди — на мгновение обернулись, прекратив свои поединки. Словно ощутив, что произошло нечто важное, решающее.

Потомок богов и вершняитов не зря хвастался своим опытом и умением. Он быстро сумел распознать, какие силы привел в действие князь. И в первый момент похолодел от страха, ибо остановить сосущие щупальца Эфира невозможно. Они уберутся прочь лишь тогда, когда его жизнь будет выпита до конца.

Но старик справился с собой, и сообразил, что лазейка есть.

Слабое место в колдовстве могучей воздушной стихии — смертное тело князя, которое служит проводником ее силы. Притвориться умирающим раньше времени не составляло труда: ослепший и оглохший от боли Всеслав почти ничего не замечал.

И ударить единственный раз.

Князь был еще жив, но без сознания, когда Неодим отшвырнул от него остервенело нажимающего на посох полукровку. Щупальца Эфира отцепились от Всеслава, когда угасшая жизненная искра не смогла их удержать.

Прохор уже так ослабел, что умертвить его можно было одним хорошим пинком. Однако колдун решил, что право на казнь принадлежит не ему.

Неодим одним быстрым движением вырвал из раны посох, вызвав хриплый стон князя. Зажал хлынувшую кровь.

Подбежала Мелания. Прекрасное лицо невероятно побледнело, но действовала она четко и уверенно. Кровь мгновенно запеклась и остановилась, когда девушка прижала к ране нагретый нож. Разорванный плащ перетянул грудь Всеслава, но больше ничего сделать было невозможно, Неодим это видел. Однако Мелания не останавливалась. Быстро шепча заклинание, она вливала в безжизненное тело брата свои собственные силы. И не обращала внимания на уговоры Неодима, пока подоспевшая Цинтия не прервала колдовство.

— Что ты делаешь? — в ярости крикнула Мелания. Ее глаза пылали от непролитых слез, лицо искажало страдание. — Он же умирает!

— Ты не сможешь помочь, — мягко сказала девочка. — Тех сил, что ты способна отдать без ущерба для себя, не хватит. Рана смертельна.

Но княжна не слышала, не желала видеть правды.

— Да что понимаешь, ты, Средоточие! Ты бессмертна, жизнь каждого из нас — скоротечный пустяк. На наше место придут следующие, которых ты столь же легко отпустишь. Один уйдет раньше, другой позже — какая разница! А вот у нас другой жизни нет! И ты, — бросила она Неодиму, — всегда ненавидел Всеслава, потому что завидовал. А теперь хочешь, чтобы он скорее умер!

Неодим справился с собой. Только черты стали чуть более жесткими — но он промолчал.

А Цинтия отпрянула так, словно получила пощечину, глядя на Меланию огромными, полными обиды глазами. Княжна смотрела с вызовом, кусая губы, и была готова вновь взяться за бесполезное и губительное для себя колдовство. Но в этот момент Всеслав застонал и открыл глаза.

— Мелания! — строго прервал он почти прежним своим, сильным и властным голосом. Но закашлялся, на губах показалась кровавая пена. Всего за несколько минут кожа приобрела восковой оттенок, скулы заострились, а глаза безжизненно потускнели.

Рыдая, княжна приподняла его голову и поднесла ко рту поданную Цинтией берестяную кружку с холодной водой. Всеслав жадно глотнул несколько раз, и обессиленно откинулся на спину. Оставшаяся вода пролилась на шею.

— Не глупи, сестра, — проговорил он, отдышавшись. — В тебе говорит боль утраты, но нужно взять себя в руки. Помни, ты — Владиславна. Есть более важная задача, чем погубить себя, тщетно пытаясь спасти мне жизнь.

— Какая задача может быть важнее? — не сказала — простонала Мелания.

— Ты должна возвести на престол законного князя, — твердо сказал Всеслав. Он поднял руку и указал ослабевшими пальцами. — Ему не справиться без твоей помощи.

Проследив за его жестом, Мелания увидела на месте недавней огненной колонны вихрь крупного серого пепла, быстро уносящийся ввысь, к налившимся серостью тучам. Только сейчас заметила, что невыносимая жара спала.

В центре черного, оплавленного до зеркального блеска круге стоял Павел, сжимая в поднятом над головой кулаке Средоточие. От Центра магии расходились волны торжествующе яркого света.

На осунувшемся, покрытом гарью лице отражалось такое истощение сил, что Павел почти повис на подбежавшей к нему Наташе.

Глава XVII

Дым над водой

Как-то само собой замерло сражение. На ногах оставались около двух десятков пришельцев и одиннадцать рыцарей-магов. Еще шестеро нелюдей и четыре человека подавали признаки жизни — их тут же взялись перевязывать собратья.

Все понимали, что исход битвы решен, и нет смысла проливать кровь дальше.

Ветер стихал, унося прочь остатки пепла. Налитые свинцовой тяжестью грозовые тучи постепенно рассеивались, так и не пролившись дождем. После недавнего рева и грохота стихий наступившая тишина казалась звенящей, как натянутая тетива. Каждый звук далеко разносился над пепелищем.

Воины подбирали брошенное оружие и доспехи. На пригорке начали мечами и щитами рыть две большие могилы. Кто-то привел из зарослей понуро ступающих лошадей — те виновато косились на хозяев из-под всклокоченных грив.

Перемазанный сажей и покрытый потом, но довольный Рома с наслаждением вытянулся на земле, глядя в проясняющееся небо.

Тяжело опираясь на Наташу, к Всеславу подошел Павел, рухнул рядом. Оценивая справедливо, он выглядел не менее изможденным и не более живым, чем умирающий князь. В запавших глазах с обгорелыми ресницами отражалась только усталость и безразличие. Средоточие спасло ему жизнь, но оно было всего лишь линзой. Защищаться от чужого колдовства пришлось ему самому.

— Держи, — прохрипел Павел, протягивая Средоточие Всеславу. Звук царапнул обожженные связки, и он мучительно закашлялся.

— Нет.... оно принадлежит тебе... — слова давались князю с трудом. Почти после каждого он вынужден был отдыхать.

— Да зачем мне Центр магии? — Павел так удивился, что забыл о боли в горле. — Я не князь и не желаю им становиться. Я принадлежу другому миру, какой из меня властитель?

— Защитить... Княжество сможет лишь... законный наследник Владислава... И более никто.

— Какая чушь! Посадить на престол последнего крестьянина Княжества будет разумнее, чем меня. Он хотя бы будет знать, чем управляет, а кто я такой? — возмущение перевесило усталость. — Я не подозреваю, на каких принципах строится ваш мир, я не имею никакого понятия о магии, я не знаю ни истории, ни географии планеты. А известные мне законы физики в нем не действуют, или действуют иначе. В конце концов, я не хочу никем повелевать! Во мне нет ничего от правителя, кроме капли крови Владислава, о котором до сегодняшнего дня я даже ничего не слышал.

Лежащий в полубеспамятстве старик Прохор дернулся, но Неодим крепко держал Охранным заклятием. Больше он не намерен был совершать ошибок.

Мелания в упор посмотрела на встревоженного, растерянного двадцатипятилетнего парня, который после спокойной, ничем не примечательной жизни узнает, что является законным властителем далекого государства, и слегка улыбнулась. Ее глаза прояснились, и хотя где-то на дне их плескалась неизбывная грусть, княжна уже взяла себя в руки.

— Я могу ответить тебе одно: ты всему научишься. Я понимаю, — предвосхитила она новые возражения, — что ты не хочешь перемен, но никто из нас не выбирает свою судьбу. Она предопределена при рождении, и ни ты, ни я не в силах ничего изменить. Думаешь, будь у меня выбор, я согласилась бы родиться княжной Владиславной? И я не знаю, кому из нас повезло в жизни больше: мне ли, которая с самого начала знала об уготованной участи — или тебе, который двадцать пять лет наслаждался беззаботным существованием, прежде чем услышать правду. Тебе предстоит взвалить на плечи тяжкое бремя власти.

— Но что, если я откажусь? — запальчиво выкрикнул Павел. — Вы закуете меня в цепи и насильно усадите на трон?

Мелания молчала. В самом деле, новоявленный Владиславич не был связан чувством долга по отношению к Княжеству — что ему за дело до чужого мира, до незнакомого города, до неизвестного народа?

И тут неожиданно заговорила Цинтия:

— А ты не спеши возмущаться, — шепнула она. — Никто и никогда не принудит тебя вступить на туманную дорогу среди зыбких топей — никто, кроме тебя самого. Прежде чем кричать, упираться и возражать, просто прислушайся к себе. Попытайся проникнуть в глубину души и представить тот единственный путь, что она уже давно видит для себя.

Павел осекся. Молча глядел на Цинтию расширившимися глазами, и постепенно его лицо искажалось все большим ужасом.

Перед внутренним взором одна за одной развертывались картины грядущих событий. Он не мог предположить, когда и как они произойдут, чем завершатся, и произойдут ли вообще — образы были слишком мимолетны, чтобы в полной мере оценить и понять. Но точно знал, что все видения — его вероятное будущее, та борьба, те труды, что ему предстоят. Картины проносились мимо, сменяли одна другую: высокие башни Червонгорода, яшмовый княжеский кабинет, деревянные причалы с парусными, похожими на ладьи кораблями. Узкие, кривые улицы с невысокими каменными домами, мощенные брусчаткой площади с лавками и трактирами. Сложенные из толстенных бревен ворота, окованные железными пластинами, у которых несут караул стражники в стальных панцирях, с луками и алебардами. Вьется пыль над несущейся во весь опор конницей, раздается подобный грозовым отголоскам грохот копыт и лязг металла. Трещат поленья в бивачном костре и хлопают на ветру шелковой палатки. Пляшет и чадит пламя факелов, бросая неверные отблески на сырые камни подземелий, доносится отдаленный мерный звук падающих капель. Чудные руны густо покрывают пергамент пыльных свитков, сердится на непонятливость ученика магистр Аверьян — его глаза покраснели от бессонницы.

Как не искал Павел в этой сумбурной, бессвязной череде, ни разу не увидел привычных образов мира, где родился и прожил всю жизнь.

— Это ты забралась мне в мозги, да?

— Нет, что ты. Я могу влиять на Владиславича, и то незначительно, лишь пока он об этом влиянии не догадывается. Все, что ты чувствуешь — твое и только твое решение. Такова воля сил, что много выше и богов, и вершняитов — тех самых, что в незапамятные времена придумали истинную и безусловную Справедливость. Ни смертный, ни бессмертный не сможет жить дальше, не выполнив своего главного предназначения, ради которого и появился на свет. Твоя судьба тебе известна.

— О, Боже, — сдавленно прошептал Павел, глядя на мягко светящийся камешек в руке. Потрясение было слишком сильно. — У меня и в самом деле нет выбора. Мне больше нет места в моем мире. Но это чушь, бред! — вдруг снова вскинулся он. — Вы все просто белены объелись. Пусть, переданные от предка силы, пусть это дикое право первородства, но ведь этого мало! Способность править и повелевать определяется не рождением, а воспитанием! Иное — невозможно.

Мелания мягко улыбнулась каким-то своим мыслям, но не спешила высказать их вслух.

— Ты пытаешься мерить мир магии по меркам "погасшей" Земли, — ласково возразила Цинтия, — а это неправильно.

Павел подозрительно зыркнул на нее: не насмехается ли.

— Вот именно, — буркнул он, но уже не столь уверенно. — Я понятия не имею о том, как мерить мир магии.

— Для мира магии есть только одно твердое правило, — неожиданно вмешался колдун Неодим, с улыбкой глядя на княжну. — Это правило звучит так: ничего невозможного нет.

Сказать, что Павел был растерян, значит ничего не сказать. Однако решение и твердая убежденность в правильности единственного выбора уже настойчиво заявляли о себе.

На протяжении этого разговора Наташа с замиранием сердца прислушивалась к каждому слову, надеясь, что свалившаяся на голову сила и власть не привлечет его, не затуманит разум. Так же, как и Павел сам, девушка полагала неестественным и глупым возводить на престол человека лишь потому, что в нем есть немного княжеской крови. Однако теперь сомнений не оставалось: невероятное все же произошло.

И что с того, что этот человек ничего не смыслит в чужом укладе жизни или правилах игры, в которую втянут? Ответ на возражения — два слова: магия и Средоточие. Ведь стал же Павел колдуном без каких-либо знаний, всего лишь держа в руке амулет. Да таким, что могущественный враг оказался не в силах его погубить. Ничего подобного не могло произойти в "погасшем" мире, где принц или княжич остается столь же уязвимым и смертным, как простой землепашец или скотовод. Но у Княжества иные законы...

Наташа опустила голову, ничего не видя перед собой и мечтая уже лишь об одном: чтобы ее отчаяния не заметили.

Через несколько часов молчаливые нелюди не простившись и ничем не проявив свое разочарование от поражения, покинули выжженный луг. Оставив только утоптанную площадку на том месте, где были похоронены павшие, с начертанным знаком — то ли надписью, то ли схемой. Да странный боевой трофей Неодима, на который никто не предъявил прав или требований.

Ни один нелюдь не пожелал даже взглянуть на недавнего предводителя — побежденного и жалкого.

Рядом с могилой чужаков насыпали небольшой холмик. Над ним возвышался спешно вырезанный из дерева крест — там покоились тела девятерых дружинников князя.

Уцелевшие воины собрали вооружение, приторочили к седлам одумавшихся лошадей. Соорудили носилки, уложили раненых рыцарей князя Всеслава, который вновь потерял сознание. Магистр Аверьян с Неодимом держали безвольно повисшего на их руках старика-полукровку.

Наконец, Мелания открыла врата. Рыцари-маги по очереди отвесили земной поклон обитателям "погасшего" мира и двинулись в портал, ведя в поводу нагруженных коней. Вот уже скрылись в темном портале вьючные лошади, вот медленно, осторожно отправились в путь носилки.

На востоке, за клочьями туч начинал робко алеть край неба.

Павел медленно прошелся по опустевшему берегу реки, впитывая в себя мельчайшие детали, словно впервые его увидел. У кромки воды сохранились кустики посеревшей от дыма, но живой травы. Река успокоилась после недавнего буйства, течение словно бы замерло, остановилось на время, чтобы проститься навсегда. Ее гладкая, неподвижная поверхность отражала просветлевший горизонт и устало поникшие деревья. Последние завитки дыма, волоча за собой шлейф из крупных хлопьев пепла и обгоревшей листвы, еще лениво танцевали на зеркальной поверхности воды, словно разряженные придворные дамы и кавалеры на старательно натертом воском паркете бальной залы.

Павел не боялся будущего. Возможно, пока. Пока не очень четко представляет, чего потребует от него Княжество. Но ловил себя на том, что с каждым мгновением его мысли все больше и больше отдаляются от мира, в котором родился и вырос. Обращаются к новому, малознакомому, в котором побывал всего лишь раз в странном качестве приглашенного и одновременно незваного гостя. И куда поневоле предстоит вернуться правителем.

Он понимал уже тщету сопротивления неизбежному. Но какая-то часть души все так же не принимала, не желала осознавать этого неестественного перевоплощения. Земная кровь оказалась слабее крови полубога, но она отчетливо звала его обратно.

Павел знал, что должен преодолеть себя — и, безусловно, справится. Непонятными и болезненными были эти ощущения: он чувствовал, как одна за другой рвутся прочнейшие нити, связывающие с миром, который должен оставить за спиной. С друзьями, знакомыми он давно порвал, мать... лучше ей ничего не знать, ибо объяснить так, чтобы она поняла, он не в силах.

Но была еще одна связь, которая упорно не хотела отпускать.

Павел обернулся. Чуть в стороне от дружинников, от хлопочущих над князем Мелании и Цинтии, от скрутивших полукровку Неодима и магистра Аверьяна, стояли двое тех, кто вернется в "погасший" мир.

Тоненькая, как тростинка, девушка напряженно выпрямилась, гордо подняв голову. Ее лицо выражало лишь твердость, и только покрасневшие веки опускались устало и тяжело. Наташа не станет просить его остаться, не станет умолять и беспомощно заглядывать в глаза, понял Павел. Она молча и с достоинством приняла его выбор, поняла всю нелегкость этого решения и не усложнит ему задачу.

Возле Наташи топтался Рома, ожесточенно сжимая свой арбалет и что-то бубня себе под нос. Очевидно, парень мечтает об иных мирах, но стесняется просить. Вот колдун Неодим, кажется, обратил внимание на своего верного спутника, шепнул магистру Аверьяну несколько слов. Дождавшись согласного кивка, подошел к студенту, отвел в сторону.

Наташа осталась одна, но даже не заметила. Она смотрела мимо людей, на показавшийся над горизонтом краешек солнца, и всеми силами запрещала себе оглядываться. Понимая, что это испытание окажется слишком жестоким. Не позволяла себе думать ни о прошлом, ни о будущем. Только о том, что суровая битва окончилась победой, никакие колдуны более не угрожают ее родному миру. Начинается новое утро, за которым последует обычный день, а жизнь Земли потечет по прежнему руслу. И величественный Эфир все так же будет молчаливо и холодно взирать со своего высокого трона на суетливых людей, из которых более ни один не осмелится потревожить его покой.

Она не смотрела в сторону Павла, как же удалось заметить, что он направляется к ней? Ну конечно, он не может уйти, не простившись. Но почему же не видит, что это прощание совсем не нужно? Наташа все понимает, не требуются ни оправдания, ни объяснения. Неужели он все же собирается подвергнуть ее еще одному испытанию? Уж лучше бы просто махнул рукой, шагнув сквозь врата...

И тут что-то произошло. Сначала никто не понял, откуда идет этот странный гул, находящийся где-то на нижнем пороге слышимости. Даже не звук — дрожь, колебания всего окружающего пространства.

Магистр Аверьян получил сильный толчок и отлетел на несколько шагов от пленника. Прохор молниеносно вскочил на ноги.

Несколько человек с изумлением ахнули. С омерзительным, но, без сомнения, вовсе не дряхлым, полным энергии стариком произошла страшная метаморфоза. Похоже, он тоже пустил в ход свое последнее средство. Возвратив часть своей прежней силы и способность сражаться, полукровка выглядел как полуразложившийся труп. Белесая кожа покрылась землистыми, влажно блестящими пятнами, короткий нос вовсе исчез, оставив после себя неровный провал. Выпуклые глаза, казалось, еще больше вывалились из глазниц, ежеминутно рискуя вытечь совсем, седые волосы клочьями облезали с черепа. Мышцы обвисли, натягивая гниющую заживо кожу, и дряблая, испускающая невыносимое трупное зловоние плоть повисла на резко обозначившихся костях.

Но долго любоваться тошнотворным зрелищем не пришлось. Рокочущий гул приближался, переходя в грохот, отдаленная дрожь превращалась в настоящее землетрясение. По земле побежала извилистая трещина, края которой тут же раздались в стороны. Через несколько секунд трещина стала узкой глубокой щелью, и продолжала расходиться, разделяя людей. Из разлома со свистом поднимались серые непрозрачные клубы то ли дыма, то ли тумана. Сразу повеяло холодом, плотная завеса отделила один край пропасти от другого.

На одном берегу оказались четверо не успевших пройти врата дружинников с лошадьми, пришедший в себя князь Всеслав и Мелания с Цинтией. На другом — магистр Аверьян, Неодим с Ромой и Павел.

Наташа стояла на самом краю пропасти, но она успела бы отпрыгнуть — если бы не Прохор.

Трудно сказать, что он сумел увидеть за время, пока его считали окончательно побежденным, и какие выводы сделал. Но первый удар был направлен именно на нее — девушку из "погасшего" мира. Даже не удар — всего лишь легкий толчок в спину — и неверная, содрогающаяся почва уходит из-под ног.

Она не успела даже вскрикнуть. Судорожно вдохнув полной грудью серого холодного тумана почувствовала слабость, безразличие ко всему — и молча исчезла среди густых, плотных клубов. Края пропасти и друзья тут же пропали из виду, мир поглотил холодный туман. Но происходящее почему-то больше ее не тревожило. Раскинув руки, словно в полете, Наташа падала, ничего не боясь и ни на что не надеясь, равнодушная к тому, чем окончится падение: бесконечной пустотой, или острыми гребнями скал.

Прохор не просчитался: удар попал в цель. Ничего не видя перед собой кроме огромных серых глаз, скрывшихся за глухой пеленой, не слыша предостерегающего крика Цинтии, Павел бросился к обрыву.

Быстрее оказался Неодим: прыгнув к парню, сшиб на землю в тот момент, когда ледяные лапы Тумана Бесчувствия почти дотянулись до него.

— Пусти! — зло выкрикнул Павел, вырываясь. — Она разобьется!

— Дурак, это ловушка, — пыхтел колдун, пытаясь одновременно не дать Павлу подняться и оттащить подальше от края пропасти. — Как только вдохнешь этой жижи, тебе станет наплевать и на нее, и на себя. Просто камнем рухнешь туда, куда ведет этот провал! Действовать надо по-другому.

Голос рассудка все же пробился сквозь завесу отчаяния. Перестав дергаться, Павел послушно перебрался в безопасное место.

— Говори, как?

Но Неодим не спешил отвечать, озабоченно вертя головой:

— Где же эта тварь, Прохор, Творец его разорви? Надо найти, пока он не передушил нас в этом тумане как котят.

Скрепя сердце Павел взялся за Средоточие — и вздрогнул, недоуменно уставившись на исходящую холодным Туманом Бесчувствия пропасть:

— Он там! Бросился следом за Наташей и падает вниз!

Неодим пристально посмотрел Павлу в глаза.

— Он ждет тебя. Знает, что рано или поздно ты придешь за девушкой — а значит, она жива. Скорее всего, там, внизу — межпространственные врата в другой мир, где полукровка будет зализывать раны, копить силы и ждать, пока ты сам найдешь его.

— Но где я найду Прохора, если не пройду за ним теми же вратами? — вне себя заорал Павел. — Он повторяет действия своей матери. Ведь Владислав не нашел свою Мелиору, затерянную в иных мирах!

Неодим покачал головой:

— Я так не думаю. У старика осталось не так много времени, срок его жизни подходит к концу. Он не может слишком долго ждать. У полукровки нет сил, чтобы начать полномасштабную войну против Червонгорода, но их хватит, чтобы подготовить ловушку для законного наследника Средоточия. Наверняка он оставил какие-то указания, зная, что ты не успокоишься, пока не найдешь девушку. Подсказки будут достаточно туманными, чтобы мир, в котором он скрывается, ты не нашел сразу, но и достаточно ясными, чтобы не искать всю оставшуюся жизнь.

— Что же, по-твоему, нужно делать?

— Ждать, пока рассеется Туман Бесчувствия. Как только Прохор переместится в другой мир, заклинание никто не будет поддерживать, и оно исчезнет. Тогда мы сможем спуститься вниз и попытаться что-то выяснить.

Грохот затих, земля перестала содрогаться спустя несколько томительных часов. Солнце уже сияло над тропическими зарослями, пробуждая уцелевшую после ночного побоища жизнь.

Длинная, извилистая трещина протянулась по поверхности земли с запада на восток, ее края терялись на горизонте, лишая надежды обойти. Слышался отдаленный шум падающей воды: изумрудное озеро низвергалось вглубь провала через расколотое дно. На месте недавней спокойной глади реки показалась покрытая грязным илом, умирающими рыбами и водяными растениями впадина. Величавый танец дыма на воде прервался. Чудесная бальная зала превратилась в жалкие и страшные руины, усыпанные трупами тех, кто недавно веселился в ней.

Над миром пронесся смертельный вихрь и не пощадил никого.

Вырывающийся из разлома серый туман начал редеть, таять на солнце. Между отдельными клубами уже можно было различить неровный, осыпающийся край противоположного берега — он находился не далее пяти метров. Но что там происходило, разобрать еще не удавалось.

Неодим только надеялся, что у Мелании хватило выдержки не задерживать перемещения сквозь врата, и они уже в безопасности.

Магистр Аверьян, кряхтя и проклиная все на свете, сжимал кулаки. Раздраженно отпихивал Рому, который пытался удержать его на месте, пока колдун Неодим осматривал неестественно вывернутую ногу старого мага. Неловкое падение привело к серьезному перелому — глава Ордена надолго выбывал из строя.

Павел маялся на краю чистого пространства, рискуя угодить под шальной клуб Тумана Бесчувствия. Но тревога и страх за похищенную девушку были сильнее опасений за себя.

Наконец завеса тумана истончилась. Сквозь сизую дымку Павел разглядел замершую в позе отчаяния фигуру княжны. Мелания упала на колени и закрыла лицо руками, ее плечи содрогались от безудержных рыданий. Не пришлось долго гадать о причине горя. Цинтия опустилась на колени рядом с носилками и бережно закрыла глядящие в небо, но уже ничего не видящие глаза князя Всеслава. Чуть позади с мечами наголо застыли двое дружинников, отдавая последнюю дань павшему повелителю.

Прошло еще два долгих, очень долгих часа прежде, чем придирчиво следящий за исчезновением тумана Неодим признал переправу возможной. Вцепившись в руку колдуна с одной стороны и поддерживая под локоть магистра Аверьяна с другой, Рома тщательно зажмурился. Чтобы, пролетая над глубочайшим провалом, ненароком не заглянуть вниз и не узнать, что на самом деле под ногами нет никакой опоры. Он не стал гадать, каким образом Неодим и Павел, таща два тяжелых тела, сделали прыжок в пять с лишним метров длиной и так мягко приземлились по другую сторону жуткого разлома, что даже не вызвали болезненного стона у старого мага.

Усадив поудобнее магистра Аверьяна, Неодим подошел к Мелании. Княжна уже не плакала. Устремив в пространство полный боли взгляд, она держала руку брата и чувствовала, как плоть медленно холодеет.

— Он пытался сражаться, — прошептала княжна. — Всеслав первый заметил, что к Прохору возвращаются силы, и пытался что-то сделать. И потратил на это все, что у него осталось...

— Он был величайшим князем, каких только знал Червонгород, — так же тихо ответил колдун, присев перед ней на корточки и коснувшись сведенного в судороге страдания плеча. — Его душа упокоится в высочайших Небесных Чертогах, но мы должны продолжать жить.

— Я не могу, — вырвалось у Мелании, но так тихо, что даже Неодим не расслышал, а лишь угадал по легкому движению бескровных губ.

Неодим сжал ее руку, пытаясь вложить в этот жест то, что не смел выразить словами.

— Нам необходимо спуститься вниз, в разлом, — мягко, но твердо сказал он. — Цинтия пойдет с нами, а тебе следует позаботиться о магистре и... князе. Ну же, Великая Княжна, соберись. Пока наследник не вступит в свои права, люди будут слушать только тебя, Владиславна. Тебе предстоит трудная задача.

Рома видел, что колдун распоряжается на грани дерзости, но в то же время мучительно сдерживается. Позволяет себе произносить лишь более или менее нейтральные, сухие слова. Однако он с тем же успехом мог полностью принять командование на себя и фамильярно обнять княжну: вокруг не было ни одного человека кроме Ромы, способного заметить нарушение приличий. Магистр Аверьян был занят только тем, чтобы не зареветь от боли, оба дружинника изо всех сил сдерживали слезы. Павлу было вообще все равно. А Великая Княжна, кажется, ничего не желала бы сильнее, чем броситься на шею Неодиму и спрятаться от всего света за его широкой спиной.

Мелания взяла себя в руки, и Рома в полной мере оценил выдержку Владиславичей. Бледная как мел, она заставила себя выпустить ладонь мертвого князя и отдать приказ рыцарям поднимать носилки.

— Там, внизу, может оказаться опасно. Сколько еще вам нужно воинов? — ее голос, хотя и безжизненный, уже не дрожал. Княжна гордо подняла голову, вновь готовая к любым трудностям.

— Пока никого, мы не намереваемся лезть в драку.

Мелания кивнула и отвернулась отдавать распоряжения появившимся из врат дружинникам.

Никто более не мог бы прочесть по надменному лицу, чего ей стоит каждый хладнокровный жест, каждое твердое слово.

Глава XVIII

Пропасть

Ущелье казалось бездонным, нижний край терялся из виду на глубине ста — ста пятидесяти метров. Там сгущались остатки Тумана Бесчувствия, уже не опасные и более похожие на болотные испарения. В воздухе висела пыль. С отвесных стенок усеянных торчащими корнями растений сыпались комья земли.

Доставленные княжеской дружиной канаты привязали к толстым деревьям подальше от края. Но хватит ли их длины?

Спускаться было тяжело, раскол мягкой земли — не горный склон. Упираться ногами в земляную стену практически бесполезно: сырая почва подается под ногой, осыпается, скользит. Нет возможности передохнуть, закрепившись на более или менее прочном месте: таких мест не существует. Лишь изредка можно перевести дух, стоя на толстом горизонтальном корне дерева.

Но через пятьдесят метров вглубь корни исчезли. Единственной опорой оставалась веревка, за которую приходилось цепляться и руками, и ногами. Страховочные тросы, которые постепенно вытравливали оставшиеся сверху рыцари, только мешали, путались с основным и цеплялись за торчащие корни.

Неодим поминал Творца и громко честил на все лады острые камни, сыпавшуюся в рот, глаза и за ворот землю, рыхлые глинистые склоны, желтую муть внизу и неповоротливых дружинников, которые неловко дергали веревки.

Павел тяжело дышал. С непривычки к альпинистским упражнениям у него едва хватало сил держаться за канат. Но именно он спускался быстрее всех, рывками скользил вдоль троса с риском не суметь остановиться, развив слишком большую скорость.

Только переодевшаяся в кожаные штаны и куртку Цинтия деловито перебирала волокна каната, спускаясь ловко, как маленькая обезьянка.

Маги не видели, куда движутся. Быть может, за этой пыльной завесой — открытый зев услужливо приготовленных Прохором межпространственных врат, и одно неосторожное движение забросит их туда, откуда искать выход придется всю оставшуюся жизнь. А даже если впереди дно, достанут ли до него канаты? Павел, не смея выпустить из рук трос, не мог взяться за Средоточие, а сама Цинтия не справлялась с насыщенным чуждым, вершняитским колдовством пространством. Только соединив усилия с Владиславичем, она обретала могущество богов.

Вскоре все трое нырнули в туманно-пыльную муть, скрывшись из виду тех, кто остался наверху. Край обрыва, небо и солнечный свет потонули во мгле. Резко потемнело. Ориентиры исчезли, стало невозможно оценить ни пройденное расстояние, ни, тем более, оставшееся до цели. Даже время словно бы исказилось в узкой щели без верха и без дна — казалось, они ползут по ненадежным веревкам уже целую вечность.

Вскоре пыльная взвесь сгустилась еще сильнее. Мелкие кристаллы скрипели на зубах, набивались в нос и рот, вызывая мучительные спазмы кашля. Слезящиеся глаза пришлось закрыть: все равно не видно дальше вытянутой руки. Спуск замедлился до предела. Чтобы не потерять друг друга, маги время от времени перекликались, но каждое слово глушилось в густом, словно наваристый суп, тумане.

Внезапно усилился, приблизился шум падающей воды.

— Держитесь крепче, — кашляя, крикнула Цинтия. — Похоже, нас скоро накроет водопадом.

Продвинувшись еще на пару метров, они ощутили холодные брызги воды. Канаты предательски намокли, грубые скользкие волокна с удвоенной безжалостностью врезались в измученные ладони и тут же обагрились свежей кровью.

Еще несколько метров вниз, сжав зубы, сдерживая стоны — и оказалось, что все предыдущие тяготы — ерунда.

На них обрушилась ревущая, не дающая дышать, колотящая стена воды, которая падала с высоты не менее двухсот метров. Это была только небольшая струя, отделенная каким-то выступом от основного потока, но и ее хватило, чтобы обессиленные тела сдались на милость стихии. Если бы не страховочные тросы, все трое рухнули бы вниз, туда, где с грохотом разбивалась о далекое дно вода.

Обвязанные вокруг талии веревки резко натянулись, не дав людям пролететь и пяти метров, но позволили им наглотаться воды. Отданные на волю грохочущему водопаду, безнадежно потеряв основные канаты, они бешено раскачивались на своих тросах, как куклы на ниточках, не поднимаясь и не опускаясь, ударяясь о стены ущелья, ныряя в грязные пенистые струи.

Оказавшись рядом с Павлом, Неодим извернулся и ухватил его за ногу:

— Нет смысла так висеть, раз мы все равно не можем двигаться, — закричал он, стараясь перекрыть рев водопада и отплевываясь от попадающей в рот воды. — Вынимай Средоточие! Надо подниматься и попробовать как-то иначе.

Павел повернулся к Неодиму, и тот прочел в его взгляде непреклонную решимость.

— Стены стали ближе, — крикнул Павел, — значит дно уже недалеко. К тому же — слышишь, какой звук? — вода падает не на голую землю, а в воду.

— Что ты хочешь делать? — в ужасе заорал колдун, но было поздно.

Оттолкнув Неодима, Павел взмахнул над головой коротким клинком. Страховочный трос лопнул — и парень мгновенно скрылся внизу, среди мутных струй.

— Ненормальный, — проворчал Неодим, доставая свой кинжал, — послал же растяпа Творец безрассудного князя. Могу себе представить будущее несчастного Червонгорода. Цинтия, ты видела?

— Видела, — хладнокровно ответила та, усердно пиля свой трос.

Глубоко вздохнув и обреченно закрыв глаза, Неодим быстро рубанул по веревке. Сердце ухнуло куда-то в пятки, крик замер в горле, но падение длилось всего несколько секунд. А на дне и впрямь оказалось уже достаточное количество воды. С силой взмахнув руками, Неодим вырвался из топкой глины и вынырнул на поверхность целым и невредимым.

В паре саженей от него плескалась Цинтия, но за стеной грязных брызг Павла нигде не было видно.

Кричать смысла не имело: здесь, у подножия, грохот водопада перекроет любой звук. Даже с Цинтией пришлось объясняться жестами, но кое-как колдун и девочка поняли друг друга: Неодим поплыл в одну сторону, Цинтия — в другую. Скоро девочка-Средоточие догнала его: с запада дорогу преграждала сплошная, непреодолимая стена воды.

Павел обнаружился всего через пару десятков метров к востоку. Здесь по северной стене ущелья проходил относительно ровный, горизонтальный выступ из залегающего на глубине и расколотого силой колдовства пласта известняка. Будущий князь Червонгорода пытался на него взобраться, вяло карабкаясь по шатким камням.

Вздохнувший с облегчением Неодим и обрадованный друзьям Павел первым делом подсадили на уступ Цинтию, затем колдун помог забраться Павлу, и наконец, с трудом, оскальзываясь и рискуя свалиться обратно, туда втащили его самого.

Обессиленные путники рухнули на жесткий известняк, хватая ртом живительный воздух. Здесь пыль уже была прибита водой, и удалось отдышаться. В первые мгновения казалось, что пошевелиться они смогут не раньше, чем назавтра. Но не прошло и четверти часа, как Павел вскочил.

— Там, за поворотом, порог расширяется, — сказал он, указывая на излом расщелины. Здесь, внизу, ширина ущелья не превышала трех метров. — По нему легко можно пройти. Надо спешить, пока вода не поднялась еще больше и не затопила выступ.

Цинтия тут же поднялась, а колдун застонал, протестуя. Но вдруг подумал: впереди не только ловушка для наследника Средоточия, расставленная монстром-полукровкой. Впереди то, что, возможно, укажет на местонахождение Наташи, сероглазой девушки из "погасшего" мира.

А что, если бы Прохор решил сделать своей заложницей Меланию?

Его словно подбросило неведомой силой. Каменной усталости как не бывало.

Идти оказалось не намного проще, чем спускаться по скользкому канату или плыть в бурном потоке. Насыщенная водоворотами река на дне разлома через некоторое время превратилась в густое, полное раскисшей почвы болото. Неровный известняковый порог то расширялся, бугрясь острыми краями, то сужался, почти исчезал. Пробираться дальше приходилось распластавшись по песчано-глинистой стене и обламывая ногти. Изредка полка коварно обламывалась под ногой, подмытая снизу водой, и лишь чудом шедший рядом ухитрялся подхватить товарища перед самым падением. Даже невесомая Цинтия, легко прыгающая с уступа на уступ, показала себя надежной поддержкой. Ее тонкие детские ручки мертвой хваткой цепляли воротник или руку друга, когда требовалось вновь втащить упавшего на твердое место.

Никто точно не сказал бы, сколько они двигались так, задыхаясь, напрягая все силы, помогая друг другу: счет времени был потерян где-то на третьем или четвертом обрыве, а ущелье все тянулось и тянулось. Казалось, пройдены уже километры и километры, хотя на деле они не преодолели и пятисот метров, когда впереди наметилось нечто вроде развилки. Основное, более низкое ответвление ущелья поворачивало к северо-востоку, уводя с собой топкое глинистое болото. А на противоположном берегу, к юго-востоку, в склон вдавалась темная щель, шириной не более полутора метров. Ее своды полностью сходились где-то высоко над головой.

Шедший впереди Павел вдруг так резко остановился, что Неодим наткнулся на него. Оба едва не свалились в трясину.

— Надо заглянуть туда, — пробормотал Павел, пока колдун с неизменным призывом Творца втаскивал его обратно.

— Вряд ли имеет смысл. То, что падает сверху, не может угодить в запертую щель, — усомнился Неодим.

Он морщился от одной мысли о необходимости лезть в топкую грязь. Повторять так потрясший Рому колдовской прыжок слишком рискованно. В пробитой вершняитским заклинанием пропасти слишком много очагов остаточной напряженности Эфира, способных создать непреодолимые помехи, а то и вовсе разрушить направленность сил. Свалиться в болото с высоты прыжка, да еще после завязанных в путаный узелок чувств и мыслей от сломанного заклинания — нет, уж лучше ползком, на пузе. Но будущий повелитель Княжества явно не намеревался пропускать щель, а упорство в полной мере унаследовал от Владиславичей. Колдун с тяжким вздохом взялся налаживать переправу.

Прогулявшись вперед и назад, они собрали немного нападавших в разлом веток и другого мусора. Слегка подрыли склон, присыпав в грязь песком. Но делать настоящую дамбу не рискнули, опасаясь, что неукрепленная стена обрушится на головы. Связали небольшую веревку из обрывков страховочных тросов.

Переправа длилась почти час. Цинтия, как самая легкая, пошла первой. Ей пришлось несколько раз возвращаться, едва не затянутой топкой трясиной, и выбирать новый путь. Двинувшегося вторым Павла рыдающая от напряжения Цинтия вытянула на кочку уже тогда, когда его голова почти погрузилась в болото, а Неодим прыгнул следом без всякой страховки. Потом Павел, сидя на этой кочке, раз двадцать бросал тонущему колдуну веревку, пока тот не зацепился кончиками пальцев. Оба, усталые до изнеможения, поддерживая друг друга, выбрались на противоположный берег. Цинтия плакала и без разбору целовала обоих. Все трое, покрытые толстым слоем грязи с ног до головы, смеялись и стонали, и хлопали друг друга по плечам, и старались не думать о том, как станут перебираться обратно.

После получасового отдыха, с трудом отчистив корку подсыхающей глины хотя бы с лица, троица двинулась вглубь щели. Как выяснилось, изгибаясь и петляя, коридор тянулся довольно далеко. За первым же поворотом, который отрезал их от открытого разлома, мрак сгустился до кромешной тьмы. Тут уже выручила Цинтия: она захватила с собой сырую ветку и легко превратила в факел.

Неодим неожиданно вспомнил свой бесшабашный восторг, когда удалось зажечь канделябр без Центра магии. Похоже, после всего пережитого, девочке-Средоточию потребовалось не меньше сил, чтобы заставить загореться мокрую палку, и ее радость была никак не меньшей.

Он вдруг подумал, что перегрызет глотку любому, кто скажет, что Цинтия — не человек.

Стенки щели сужались, нависали все ниже над головой, превращались в непрочную земляную пещеру. Еще один поворот, и еще. И вдруг впереди забрезжил неверный свет.

Медленно вращаясь, словно жемчужно-белый зев смерча, поперек коридора висели межпространственные врата. Их противоположный выход находился так далеко, что сквозь светлую изнанку пространства даже не виднелось темного окна в другой мир. Или рукав магического перехода тянулись не к миру? Кто знает цели побежденного полукровки?

На голых камнях, в шаге от широко распахнутой пасти врат, лежала девушка. Глаза Наташи были закрыты, голова беспомощно откинута, руки даже в бессознательном состоянии цеплялись за сыпучий песок, пытаясь удержаться здесь, в этом мире...

Павел бросился к ней, подхватил на руки:

— Она жива, жива!

Заклинание телепортации меча удалось, иначе перед дырой в неизвестность люди остались бы безоружными. Таща тяжелый клинок вручную, его давно пришлось бы бросить.

Выхватив меч, Неодим настороженно замер, вслушиваясь и вглядываясь в темноту: колдун давно не верил в чудеса. Если девушка здесь, значит, здесь и ловушка. Но Цинтия мягко положила ладонь на его локоть:

— Прохор ушел. Он нам не угрожает.

— Ушел, бросив ту, за кем наследник Средоточия пойдет на край света? Не может быть, — возразил Неодим.

— Он ее и не бросал, — взволнованно ответила девочка. — Просто опять слишком понадеялся на свои силы. Прохор рассчитал силу удара, который должен забросить Наташу во врата, и кинулся следом. Но... Я все думала, на что же рассчитывал умирающий князь, противопоставляя возрожденной энергии Прохора скудные остатки своей? Да полукровка смел бы одним дуновением сотню таких как он! Но Всеслав не стал пытаться остановить лавину соломинкой, он... всего лишь толкнул творящего заклинание под локоть. Чуть-чуть, понимаешь? Отдал последние силы на то, чтобы спасти ее. И спас! Этот слабый толчок заставил Прохора промахнуться. Совсем чуть-чуть.

Потрясенный, Неодим опустил меч.

— Ты уверена?.. — и вдруг, без видимой связи. — Творец, как я был глуп, когда решил, что Владиславичи слабы и не заслуживают своего трона...

Прерывисто вздохнув, Наташа открыла глаза — и встретилась с обеспокоенным взглядом черных глаз Павла Владиславича, законного князя Червонгорода.

— Я никуда тебя не отпущу, слышишь? — прошептал он. — Хочешь, я отдам Средоточие Мелании и вернусь вместе с тобой?

— Куда тебе от твоего Княжества, князь, — улыбнулась девушка. — Лучше возьми меня с собой.

Когда из открытых врат возникло это существо, не заметила даже Цинтия. В твари не было магии: наверное, просто дикое животное случайно забрело в оставленную открытой дверь, как медведь забирается в амбар, не запертый нерадивым хозяином.

Но для людей, которые уже решили, что опасность позади, появление существа оказалось неожиданностью.

Путешествие между мирами не доставило зверю удовольствия. Ему не понравились ни запахи, ни звуки, ни свет в том месте, куда попал. Свое раздражение животное выразило низким вибрирующим ревом. И выместить его крошечный мозг решил на созданиях, что первыми попались на глаза.

Неодим едва успел поднять меч — на нем с лязгом сомкнулись громадные зубы. Тварь мотнула головой — и меч отлетел в сторону, воткнувшись в размокшую глину шагах в двадцати от владельца. Следующий бросок пришлось отражать наспех слепленным огненным шаром, наплевав на опасность вляпаться в остаточные эманации колдовства Прохора. Сгусток огня врезался в волосатую морду — и существо, хрипло взревев, отскочило назад, насколько позволяла узкая щель внутри разлома.

Только теперь людям удалось как следует рассмотреть противника — и ужаснуться.

— Господи, — придушенно выдохнула Наташа, пытаясь подняться на нетвердые ноги: бежать, скорее бежать...

Ростом тварь достигала метров двух, а в длину имела все четыре. На шести из восьми конечностей она прочно стояла на вязкой почве, а двумя терла обожженную пасть. И эти передние лапы были в полтора раза длиннее остальных, а заканчивались громадными клешнями. Толстое тело существа покрывал хитиновый панцирь, местами поросший клочковатой шерстью. Круглая голова производила впечатление обтесанного валуна, водруженного на плечи без помощи шеи. Только валун этот был снабжен маленькими глазками под бронированными складками хитина, и мощной, выдвинутой вперед челюстью с крупными желтыми клыками. В целом, создание напоминало помесь скорпиона и волосатого бегемота.

Неодим успел только подобрать оружие и отругать себя за ротозейство: лишь у него, единственного из всех, есть опыт обращения с вратами. Он должен был знать, чем чревато промедление с закрытием. Цинтия — не в счет. Средоточие привыкло повиноваться, и принятие решений для него сейчас более сложная задача, чем создание полноценного фрагмента мира.

Обычный огненный шар причинил твари не больше вреда, чем комариный укус. Разве что привел в ярость. Тряхнув башкой в последний раз, она подняла клешни и со злобным рыком вновь бросилась в атаку.

На подготовку настоящего боевого заклинания времени не оставалось. Огонь больше не смущал животное.

"Вода?" — только и пришло Павлу в голову, пока он старался оттеснить Наташу с Цинтией подальше от бесновавшегося чудовища.

Волшебник из него пока был не очень. Получилось неловко, но основную идею воплотить удалось.

Земля под ногами зверя начала стремительно разбухать от прорвавшихся снизу ключей. И хотя устойчивость у шести опорных конечностей наверняка потрясающая, лапы стали проскальзывать. Густая длинная шерсть наматывала на себя комья глины. Тут уже обилие ног стало не преимуществом, а недостатком: существо вязло с каждым шагом. Конечно, это не могло остановить тварь, но хотя бы замедлить. Отступавшему Неодиму стало легче отбивать тянущиеся клешни — он был значительно легче и не проваливался в раскисшую почву так, как монстр.

Слишком долго пятиться невозможно: расщелина не так и глубока. А сразу за входом — целая река жидкой грязи. Хорошо бы скинуть туда тварь, в вязком болоте она точно потонет. Но как?

В распоряжении колдуна Неодима был опыт — не зря же он несколько лет подряд причинял чувствительные неприятности Владиславичам. Но весь этот опыт по большей части касался сражения с войском, а не дикими зверями, и не в ближнем бою, когда нет времени на размышления и создание заклинаний. Поэтому серебряные молнии, которые он швырял в тварь, навязанные воображению не таким уж давним и довольно близким знакомством с электричеством, лишь злили ее. Неодим никак не мог сообразить, куда лучше направлять удары: где у существа уязвимое место. Тело заковано в роговой панцирь, шеи нет, глаза спрятаны под толстыми наростами, а лап слишком много, чтобы можно пытаться обездвижить, перебив одну или две...

Спустя несколько минут безуспешной борьбы тварь сочла, что слишком долго возится — а может, ее раздражала грязь. Неожиданно она воткнула клешни в землю, и, пользуясь ими как костылями, одним мощным толчком всех шести ног прыгнула прямо на машущего мечом человечка. Неодим попробовал отскочить назад, но теперь скользкая глина подвела: нога поехала, и он грохнулся на спину.

Чудовище падало прямо на него, и колдун встретил зверя всем, что сумел сделать за доли секунды.

Существо подмяло под себя Неодима, издав оглушительный рев боли, но, казалось, ничуть не пострадало.

Как глупо было бы сейчас, победив мага-полукровку, погибнуть от клыков безмозглой твари, пронеслось в голове Павла.

За спиной остались две безоружные девушки. Сейчас он не думал о могуществе Цинтии — понимал, что без его воли Средоточие не сможет сражаться. Она ведь не более чем ребенок и беспомощна без твердой родительской руки.

И Неодим — тот, кого привык бояться и ненавидеть — тот, кто уже несколько раз спасал жизнь... где-то под грудой этой бронированной плоти, если еще жив.

И Наташа. Та, что теперь стала неотъемлемой частью его самого. Любовь? На взгляд Павла это слишком бледное слово, неспособное выразить глубину той внутренней взаимосвязи, которая возникла между ними за несколько коротких дней. Существование по отдельности теперь немыслимо, как странно было бы предполагать, что могут жить две разделенные части одного человека.

Так что же? Держа в руках божественную силу, доставшуюся по невероятному стечению обстоятельств — он не сможет защитить тех, кто ему дорог?

Зверь рычал и выл, продолжая вязнуть в глине, а Павел закрыл глаза, сжимая камешек-Средоточие.

Вот они, эти нити силы. На самом деле он всегда их чувствовал — ведь дело не в Заклятии Торжества Справедливости. Дело в том, что Средоточие само стремилось к законному владельцу, и оказалось у него в руках прежде, чем сработало чужое волшебство. Можно собрать их воедино, связать в узел, затянуть, переместить сплетение в ладонь. И выбросить вперед.

В тесном разломе земли полыхнуло обжигающее солнце. Рев ударил по ушам, словно чугунный молот. Слабые человеческие крики потонули в громоподобном грохоте освобожденной мощи Центра магии. Слабые человеческие глаза ослепли от проникающей под зажмуренные веки вспышки пламени.

Людей расшвыряло, словно тряпичных кукол — при том, что удар был направлен вовсе не на них. Стенки глинистой пещеры запеклись как огромный керамический горшок, а чудовище... просто испарилось, оставив на земле немного обгорелых кусков панциря.

Чей-то кашель разрушил наступившую тишину. Заполнивший расщелину черный дым плавал слоями и, словно в форточку, понемногу втягивался в до сих пор открытые межпространственные врата. Наверное, с той стороны это выглядело довольно странно.

— Вот это да, — раздался голос Неодима после недолгой паузы. — Ты, парень, еще бы против роя мошкары три сотни лучников выставлял...

— А ты там вообще живой?

— Абсолютно, — колдун выдрал из глины сперва одну руку, потом другую, потом по очереди ноги и голову, и только тогда сумел приподняться. На земле остался глубокий отпечаток человеческого тела.

Наташа бросилась к Павлу, повисла, прижалась всем телом.

Цинтия засмеялась, сидя в грязи едва не по пояс.

— Ой, надо тебе еще учиться, Павел Владиславич. С таким низким КПД на моей памяти еще не работал ни один владелец Центра магии.

Павел смутился.

— А я и не возражаю. Но главное-то сделано. Тварь больше не беспокоит. А ты, Неодим, вообще бы помалкивал. Надо было самому разобраться — тоже мне, злой колдун. Со зверем управиться не может.

Но Неодим не обиделся:

— Виноват, — хохотнул он, тщетно пытаясь отскрести глину от кольчуги и одежды. — Учту на будущее.

Они молча смотрели, как медленно, словно бы неохотно сходятся края межпространственных врат, закрывая вход в мир, где спрятался потерпевший поражение полукровка Прохор. Преследовать ни у кого не было ни сил, ни желания. Что он будет делать дальше? Смирившись, одиноко доживать свой век? Или готовить новое вторжение?

Да какая разница? Княжество более не беззащитно. Средоточие в руках того, кому досталось по праву первородства, и Прохору не на что больше рассчитывать.

Наташа подумала, что его судьба достойна жалости: он родился вечным изгнанником, не нужным в мирах вершняитов и незваным в мирах богов. Вершняитка-мать жила лишь прошлым своим могуществом, не обращая особого внимания на сына — очередную свою ошибку — была сломлена поражением и вечной, бессильной ненавистью. И, вероятно, не их право решать, жить или умереть тому, кто возжаждал возвыситься из последних изгоев. Кто из нас никогда не желал недозволенного, кто однажды не бросался в пропасть очертя голову?

Он мог избрать иной путь — ведь Владислав тоже был полукровкой с непростой судьбой. Но употребил доставшиеся от бога-Отца силы не на попытки отнять построенное кем-то царство, а на созидание своего собственного.

Закрывалась дорога через бездонную пропасть, отделяющая один из миров, созданных богами, от миров их противоположностей, вершняитов. И никто более не желал проложить вновь эту дорогу.

 
↓ Содержание ↓
 



Иные расы и виды существ 11 списков
Ангелы (Произведений: 91)
Оборотни (Произведений: 181)
Орки, гоблины, гномы, назгулы, тролли (Произведений: 41)
Эльфы, эльфы-полукровки, дроу (Произведений: 230)
Привидения, призраки, полтергейсты, духи (Произведений: 74)
Боги, полубоги, божественные сущности (Произведений: 165)
Вампиры (Произведений: 241)
Демоны (Произведений: 265)
Драконы (Произведений: 164)
Особенная раса, вид (созданные автором) (Произведений: 122)
Редкие расы (но не авторские) (Произведений: 107)
Профессии, занятия, стили жизни 8 списков
Внутренний мир человека. Мысли и жизнь 4 списка
Миры фэнтези и фантастики: каноны, апокрифы, смешение жанров 7 списков
О взаимоотношениях 7 списков
Герои 13 списков
Земля 6 списков
Альтернативная история (Произведений: 213)
Аномальные зоны (Произведений: 73)
Городские истории (Произведений: 306)
Исторические фантазии (Произведений: 98)
Постапокалиптика (Произведений: 104)
Стилизации и этнические мотивы (Произведений: 130)
Попадалово 5 списков
Противостояние 9 списков
О чувствах 3 списка
Следующее поколение 4 списка
Детское фэнтези (Произведений: 39)
Для самых маленьких (Произведений: 34)
О животных (Произведений: 48)
Поучительные сказки, притчи (Произведений: 82)
Закрыть
Закрыть
Закрыть
↑ Вверх