Зеркало миров

— Две бутылки!

От неожиданности трактирщик несколько мгновений думал, что ослышался: две бутылки кумейрского коньяка! Это даже по нынешнему хлебному времени почти половина дневной выручки! Какое-то время Джорса хлопотал на кухне, подгонял повара с закусками для столь важных клиентов, раза три или четыре приказал самой симпатичной служанке приготовить стол... и вообще обслуживать исключительно этих двоих по первому же требованию. Закончив суету, он опять вернулся за стойку и вслушался в разговор.

— ...легионеры ушли, граф у себя остаться звал. Доход с трёх дворов, место десятников в своей страже. А капитан замковый намекнул, что года через два-три на покой собирается и потому не прочь подобрать себе замену. Чтобы, мол, человек надёжный и жизнью тёртый. Ну, Хендри, понятно, сразу согласился. Ему теперь как раз ко времени. Тедгар с ним остался, сам знаешь — не разлей вода. Да и возраст, обоим сорок уже. Пора и место искать, давно не сопляки по свету перекати-полем мотаться.

— А сам то? Ты-то как?

— Не могу я на месте сидеть.

— Неужто отказался? — изумился Перет. Потому что шанс стать десятником, да ещё, возможно, и капитаном графской дружины — это то, от чего презрительно морщатся только едва ушедшие на дорогу наёмника юнцы. — Тоже давно не мальчик, на год или два всего младше Тедгара.

— Отказался. Говорю же — не могу сидеть на месте. Ну да не сразу уехал, меня тоже зацепило. Месяца три провалялся. А как оклемался, нашёл меня легат, который тогда помощью командовал. Ну и говорит. Мол, годовой ценз мастер-сержантом в учебных ротах отходишь, как положено, сразу центурионом возьму. Поскольку опытные люди всегда на вес серебра, а уж с опытом как у тебя — вдвойне. Ну, я и согласился.

Перет присвистнул:

— Ну, Бэйрд, всегда считал, что ты — голова. Ради такого я бы тоже послал графа не задумываясь.

Какое-то время мужчины почти молчали, пили коньяк и короткими тостами поминали погибшего друга. Наконец Перет спросил:

— А какой легион? Я всё смотрю, но знаки мне чего-то незнакомы.

— Пока да, — как-то странно усмехнулся Бэйрд. — Тринадцатый.

— Тринадцатый, тринадцатый... Это же штрафники! Каторжное отребье!

— Ты не прав, — попытался урезонить друга Бэйрд. — Да, это бывшие заключённые. Те, кому император недавно решил дать шанс. Вместо того чтобы сгнить в тюрьме, пусть, кто хочет, отслужит — и выйдет чистым. Да и нет у нас варнаков, душегубам ходу нет. А остальные... пусть они оступились когда-то, но всё же это люди. И не стоит сразу вешать им клеймо...

— Это не люди, — отрезал Перет, задумчиво посмотрев на товарища. Ведь с одной стороны впереди должность центуриона, а, может, и старшего центуриона. С другой — до этого год общаться со всяким помоями. — Может, когда-то они и были людьми. Только вот они давно продали себя ночным демонам. А насчёт "душегубам ходу нет". Вспомни банду Когтя, и что мы выволокли после облавы из логова. Вспомни ту деревушку. А ведь в Лох-Монаре, откуда сбежала эта падаль, по первому сроку ворьё сидело. И если бы такую дрянь вешали сразу — сколько народу в том, как его, Контине, осталось в живых. Ты меня не убедишь, насмотрелся. Нелюди они, едва тюремной баланды раз хлебнут и никак натуру не поправишь. Вот увидишь, император ещё поймёт, что ошибся. И загонит эти помои гнить обратно.

Разговор Бэйрд вспомнил через несколько месяцев, в конце марта. Снег уже успел сойти, но заледеневшая земля не прогрелась, а убегающая зима ещё покрывала по ночам лужи корочками льда. И стоять на продуваемом ветром плацу, особенно в одних рубахах, было не сладко. В другой день сержант, может, и пожалел бы новобранцев — но только не сегодня. Особенно двоих, стоявших отдельно перед строем. Справа высокий крупный парень. Матти. Пудовые кулаки и полная бесхребетность, покорность даже не тому, кто сильнее — а любому, кто попытается им верховодить, кто хоть слегка припугнёт. И в тюрьму-то, балбес, угодил так же. Землёй долги платить сложно, для этого надо одобрение имперского судьи. Вот и нашли односельчане способ, как закон обойти, расплатиться за неудачную ссуду общинным лугом. Парня обвинили в краже занятых денег и отправили в тюрьму. А на его место приняли в общину баронского слугу и отдали тому луг в вечное владение. Что новый человек со своей собственностью сделает потом, когда из села уедет — никого уже не волнует. Главное — долга ни по каким книгам нет. Дело было шито такими белыми нитками, что скажи парень на суде хоть слово — и староста сам бы пошёл на каторгу, вместе с бароном. Слишком сурово следили за земельными делами. Но этот баран покорно со всем согласился! Хорошо, хоть ума хватило в легион записаться... Рядом второй. Невысокий, смуглый, подвижный как ртуть. Дайви. Когда-то мелкий вор, дважды сидевший по полгода за ерунду. И в третий раз схлопотавший лет десять каторги как неисправимый. В тюрьме на побегушках у старших урок, здесь возомнил себя "бывалым варнаком", который быстро наведёт "подходящий порядок". И начал с самого безответного, с Матти — заставляя себе прислуживать, издеваясь и избивая.

Остальные в роте знали о происходящем с самого начала, мастер-сержант услышал только через неделю. И первое время не мог поверить. В обычных учебных центуриях мерзавца остановили бы свои — и традиции, и отношение к службе. В отрядах наёмников подобного быть не могло тем более: и народ туда шёл бойкий и жёсткий, из тех, кому по домам не место... и дураков напороться спиной на меч было мало. А если и попадались, то при первом же доказанном случае помирали от отравления. Десятком ножей соседей по отряду. Здесь же на помощь парню не пришёл никто! Видели, но отворачивались. Некоторые даже начали заключать пари, как скоро Матти станет целовать сапоги "хозяину". А ведь Бэйрд читал личное дело каждого, знал, сколько из этих полутора сотен попали в тюрьму по случайности, по глупости или связавшись с дурной компанией. "И едва тюремной баланды раз хлебнут, никак ты натуру не поправишь..." Глубоко вздохнув, Бэйрд осмотрел шеренгу дрожащих от холода людей и зычно начал:

­— Один из вас совершил самое страшное преступление из тех, какое может сделать взявший в руки оружие — он предал воинское братство. Предал тем, что попытался сделать себя хозяином своего товарища, попытался сделать из него раба. Но и вы виноваты! Виноваты тем, что не остановили его! Каждый забыл — держит меч рука, но направляет милосердие. Каждый забыл — защищает его доспех, но крепче железного панциря плечо товарища. Вы забыли, что сила — в единстве, в готовности отдать свою жизнь ради того, кто в строю вам больше чем брат! Вы забыли...

Несколько минут стояла мёртвая тишина, после чего Бэйрд продолжил.

— Ради милосердия я не буду подавать рапорт о отчислении, — несмотря на команду "смирно", по строю прошло шевеление, а Дайви судорожно сглотнул. Если в обычных учебных ротах изгнанный мог сменить имя, попытаться затеряться от позора... то для штрафников подобная отставка означала казнь. — Для первого раза ограничусь двадцатью розгами.

Окончания наказания Бэйрд дождался с трудом. Еле сдерживаясь, чтобы не взорваться бешенством снова. И дело было не в порке, ерундовое зрелище. Но одним из трёх стегавших был Матти... злорадно нанося удары со всей силы. Мстя за неделю унижения и страха. Так зачем были слова о прощении, о воинской дружбе! Может, Перет всё-таки прав? А ещё на память пришла услышанная месяц назад новость: ещё один легион расформировывают, превращая в резервный. И кто тогда будет хранить Империю? Вот это каторжное отребье? Может, зря он согласился, зря он здесь? Может... Стоило пойти по велению судьбы и доживать свой век в тепле и довольстве поместья графа Ланкарти?

Больше подобных случаев в роте не повторилось, а пара повешенных в соседних отбила желание строить воровские порядки у всего учебного полка. К тому же и отношения между будущими легионерами постепенно менялись. Ведь любая учебная часть — это не только искусство держать строй, владеть мечом и копьём: это обязательно ещё и Память. История легионов с самой первой центурии и до нынешнего дня, рассказы о тех, кто не жалея себя с давних пор стоит нерушимой стеной между простыми людьми и набегами северных драккаров и южных дикарей. К тому же немало старался и полковой священник, отец Шохан. Он не читал проповедей, к которым многие относились с усмешкой — но каждый вечер заходил в какую-то из казарм и заводил рассказ о прошлой жизни новобранцев, о том, что видел или слышал сам... До пострига оттоптавший немало дорог в гребенчатом шлеме центуриона, старик всегда мог понять любого и найти нужное слово каждому.

Люди менялись... Червячок сомнений у Бэйрда так и не захотел исчезать. Хотя и притих, почти замолк. Потому даже сейчас, когда уже месяц вместе с таким же полком их часть стояла в летнем лагере, отрабатывая занятия и перестроения "в поле", каждый раз он задавал себе вопрос: почему? Новобранец защитил в учебном бою соседа по строю. Почувствовал то самое боевое братство, загорелся общим делом? Или потому что победившей роте полагается полдня отдыха? А, может, просто боится окрика, а то и наказания от сержанта за нерадивость?

Вот и сегодня, как и в прочие дни: новобранцы отрабатывают поединки на открытом месте, в доспехе. Кто-то равнодушно, кто-то раздражённо поглядывая на разлёгшегося в тени берёзы сержанта. Солнце, небо и река...Неширокую в верховьях Клифти с учебного поля не видно, но её властный голос твёрдо звенит из-за полосы леса, а влажное дыхание спасает от жара нагретой летней земли. Если же посмотреть на запад, можно увидеть, как над кромкой леса гордо возвышается Антрин. Словно могучий богатырь, простёрший руки к небесам. Густой ельник тёмной шапкой накрыл старого красавца, от которого бегут в разные стороны зелёные холмы, покатые и острые. Точно волны реки, украшенные розовыми, лилово-алыми, белыми, жёлтыми и синими красками отцветающих кустарников, молодых ягодников и свежих лугов. Бегут, пока не сгладятся в равнину, оставив путника гадать, откуда взялся в этих краях каменный великан — ведь до предгорий Рудного хребта ещё не меньше недели пути.

Если спуститься по Клифти вниз до устья, то окажешься на многолюдном тракте, твоя дорога дальше пойдёт среди деревень, хуторов, больших и малых городов Южного торгового пути... Но возле учебного лагеря царит лесное безмолвие — наполненное шумом леса, но не знающее человеческой речи. И если чуть расслабиться, то кажется, что нет ничего — ни Империи, ни мириадов людей... ничего, кроме этих вот парней, обливающихся сейчас потом под жгучим летним солнцем.

Внезапно загрохотало било, гулко созывая общий сбор. От резкого звука занятия мгновенно прекратились: словно все новобранцы были не живыми существами, а творением хитрого механикуса, и у них сломалась пружина. Удивлён был и Бэйрд, ведь до ежедневного обеденного построения ещё два часа. Но команда есть команда, это уже знали все — и потому без вопросов и понуканий, как было бы ещё пару месяцев назад, аккуратно сложили снаряжение и поспешили на плац. Когда подошли роты с дальних стрельбищ, вышел легат. Следом за которым семенил незнакомый толстяк в малиновом камзоле чиновника.

— Сегодня утром было обнаружено, что плотина, которая регулирует спуск воды из озера Лох-Стак, пошла трещинами. Она простоит до ночи, может быть, до утра...

Дальше в слова легата Бэйрд не вслушивался. В своё время он немало походил по Большому тракту, знал здешние места назубок. И потому сразу понял, про что именно пойдёт разговор: Каменные ворота. Самые дальние холмы из россыпи, которую щедро раскинул вокруг себя Антрин. Два поколения назад чуть ниже слияния с Клифти поставили плотину, разделяя стекающую с юго-западного склона А"Шейну на два русла: новое обегало теперь холмы с запада, а вдоль старого пошла дорога. Торговые караваны давно предпочитают день извилистого и каменистого, но безопасного спуска вдоль потока, оставшегося от прежнего полноводья реки, трём-четырём часам пути по лесному безлюдью. Где даже егеря появляются от силы раз в месяц. К тому же у выхода из ущелья на равнину всех ждёт городок, живущий за счёт постоя утомлённых путников. Теперь все обречены: едва рухнет верхняя плотина, огромная масса озера сначала сомнёт перемычку, а затем устремится по старому руслу, сметая всё на своём пути. Людей почти наверняка успеют вывести... вот только для купцов и долинников потеря всего имущества — та же смерть. Только растянутая на несколько лет. О том же говорил и легат.

— ... помощь из города подойти не успеет, — закончил он. — Это не дело армии, и потому, несмотря на особый статус нашей части, никому приказывать я не могу и не буду. На укрепление нижней плотины отправятся только добровольцы. Пять минут на размышления, кто готов — семь шагов вперёд.

Строй заволновался. Чиновник рядом с командующим ничего не заметил — нервно, не скрывая переживаний, он переминался с ноги на ногу, протирал платком лысину и мял в руках какой-то листок бумаги. Ожидая решения каменных лиц и неподвижных шеренг перед собой. Но офицерам всё было видно как на ладони: солдаты обдумывали слова легата. Своё начальство знали, и то, что отношение ни в случае отказа, ни в случае согласия не изменится знали тоже. Как понимали все, что даже если марш-бросок (к тому же по жаре, таща на себе инструменты) начинать немедленно — всё равно подойдут к нужному месту они только к вечеру. А дальше, не дав себе отдохнуть, придётся валить лес, таскать и крепить камни, усиливая плотину. Рискуя второпях попасть под упавшую лесину, ошибиться от усталости... и каждое мгновение ожидая, что не успеют, что ревущий поток снесёт вместе с незаконченной постройкой. И всё ради чужих людей, которых они никогда не увидят и которые про их труд наверняка никогда не узнают... Едва истекло время, большая часть сделала заветные семь шагов. Бэйрд ощутил гордость за свою роту — его парни вызвались все.

Остаток дня и ночь остались в памяти каким-то бесконечным хаосом. Сначала наполненным жарой и пылью дороги. Затем визгом пил, стуком топоров, криками, руганью и спешкой. Вот Бэйрд вместе с десятком мужиков одно за другим тащит огромные брёвна, а через непонятное время он при свете факелов подаёт эти брёвна наверх для крепежа. А ещё через несколько мгновений одна за другой лопаются верёвки, и бревно летит прямо на стоящих внизу, грозя раздавить самого ближнего к постройке человека в кровавую кашу... Но пролетает мимо, потому что Дайви прыгает вперёд и своим весом успевает сбить и оттолкнуть с пути страшного снаряда стоящего спиной к плотине Матти...

Они успели. И когда чудовищный поток воды под утро дошёл до перемычки — оказался бессилен. Он лишь грозно гудел, шипел и рычал, хватал мусор, проносил мимо вырванные с корнем деревья, но сломать плотину не смог. А вскоре, словно испугавшись радостных криков победителей, река сначала притихла, а потом и вовсе вода пошла на убыль. Бэйрд, глядя на своих ребят, подумал: "Получу ценз — не буду я проситься в другое место. Наберу центурию здесь, из наших. Ты не прав, Перет. Они — люди. Да, когда-то оступившиеся, да, им нужно протянуть руку и помочь вспомнить себя. Но всё-таки — люди! И значит, Империя сможет выстоять против любого врага, а моё место — здесь!"