Графская ведьма

— Правду говорят, что ты ведьма? — спросил граф, смотря в сторону. Анне могло это показаться признаком высокомерия, но мужчина просто не находил в себе сил обратиться к ней прямо. Как стена стояла между ними.

— Может, и правду, — ответствовала женщина, снова скрестив руки. Крайне неприветливо для общения с аристократом, но Сет мог простить такое поведение.

— И что ты умеешь?

— Смотря что требуется.

— Эдмонд, — позвал мужчина друга. Тот спешился и вышел вперед. — Что можешь сказать об этом человеке?

Анна поджала губы, явно недовольная этой проверкой. Требовательно протянула ладонь:

— Руку.

Эд, получив одобрение командира, выполнил указание ведьмы.

— Женат, двое детей, — после минуты раздумий проговорила Анна. — Девочка старшая и мальчик. Упорный человек, умеет ставить перед собой цели. Высоко продвинулся по службе, хоть и простолюдин, — женщина внимательно посмотрела Эду в глаза. — Есть тайны за сердцем, но тебя, граф, они не касаются.

Подопытный слегка изменился в лице, ничего не сказал, но почти сразу выдернул руку из пальцев ведьмы и вернулся на свое место.

— Довольно ли я тебя натешила, граф? — она почему-то говорила его титул, словно оскорбление. Сет передернул плечами.

— Анна? Что происходит?

Во двор вышел еще один мужчина, простолюдин, но держался твердо, как дома, который будет защищать ценой собственной жизни. Почему-то именно поведение незнакомого человека побудило графа оставить свои странные проверки и вернуться на дорогу. Но он успел услышать, как ведьма успокаивающе сказала спутнику, мужу, любовнику — мужчине, которого привечала в своем доме:

— Ничего, Лекс. Просто люди проезжали мимо.

Сет пришпорил коня, задавая жесткий темп. За невиданно короткое время отряд достиг замка.

Усилием воли граф развернул русло памяти в сторону конфликта с соседом и начал прикидывать, где можно пойти на уступки, а на каких условиях стоять крепко. И больше не думал ни о ведьме, ни о ее друге. Сегодня.

* * *

Сегодня я ждала подарка от послов с севера. Супруг мой Император, обещав вернуться к весенним разливам, зимовал у варваров в честь нового союза, и на мои плечи возлегла обязанность правления Империей. Я знала, что справлюсь, поэтому волнением трепетало в душе только ожидание необычного подарка, загодя договоренного с северными соседями.

Отослав рабыню, я сама готовилась к приему, и вечером встречала гостей во всем Императорском благолепии. Корона Южных Властителей гордо возвышалась на челе, отбрасывая радужные блики на белоснежные колонны; богатые одежды, безупречные манеры, деликатная полуулыбка на устах. Я вызывала восхищение, принимала его и величаво несла честь дома, своей семьи и целой страны на протяжении всей жизни.

Моя маленькая царевна уже почивала, ей до поры нет хода на приемы, и я волновалась о ее безопасности, не позволяя сим мыслям проскользнуть на лицо. Пусть охрана надежна, сердце матери в тревоге продолжает сжиматься.

Северяне на сей раз разочаровали меня: они преподнесли раба-воина. Да, он внешностью прекрасен и в совершенстве владеет искусством боя, но это не та диковинка, на которую я рассчитывала. Скрыв досаду, я достойно завершила прием и отправилась проверять на верность подарок, устроенный пока в моих личных покоях.

— Что умеешь ты? — безразлично вопросила я, оглядывая раба, и, не дождавшись ответа, резко потребовала: — Покажи.

— Что изволит увидеть госпожа? — ровным голосом уточнил тот. Его обнаженное сильное тело, перевитое сухими плетями мышц, прикрывали только свободные штаны южного кроя, спускавшиеся чуть ниже колен.

Я прикусила губу. Прохаживаясь вокруг своего подарка, незаметно выхватила кинжал из-за пояса и напала на воина со спины. Тот молниеносно развернулся на пятках, отвел вооруженную руку в сторону...

Мое сердце скакнуло к горлу, сорвавшись с губ беспомощным хрипением. Ребра сдавило. Но что было причиной? Едва не воспоследовавший удар? Страх перед тем, кто сильнее?

Я умела смотреть правде в глаза, та же беспощадно скалилась в ответ: твоя жизнь кончена, и началась снова. Сознание заполонило несдержанное ликование, я смотрела в глаза своей вновь обретенной любви и уже чувствовала мерзлое дыхание смерти, обвевавшее шею.

— Как тебя называть, моя госпожа? — спросил мужчина, мягко оглаживая мое лицо. Рукоять кинжала выскользнула из ослабевших пальцев, оружие звонко ударилось об пол.

— Судьба жестока к нам, — прошептала я, не сдержавшись. К чему вопросы? Зачем нам узнавать друг друга, если уже десятки жизней мы теряемся, расстаемся, умираем, не в силах удержаться рядом? Сейчас я — Императрица, моя любовь — лишенный воли раб, и как бы ни повернулась жизнь, конец один: обличение, смерть, разлука.

— Не смей отворачиваться, госпожа!

Я пыталась увернуться от его рук, но он оказался быстрее. Прижал крепко к себе, жарко дыша в макушку. Мне не доводилось еще испытывать такой слабости, как сейчас — перед лицом полной безысходности. Чтобы сохранить жизнь — нам обоим — придется принести жестокую жертву.

— Не смей сдаваться! У нас получится, я знаю. Пока мы живы, еще можно бороться!

— У меня есть дочь, — тихо, но твердо сказала я и почувствовала, как его хватка стремительно слабеет. — Она дороже мне всего на свете, и я... Если я позволю себе, нам, то когда все узнают...

— Да, — тяжело обронил мужчина и совсем опустил руки. — Знаю.

Пряча под веками слезы, я выскользнула из покоев и переждала ночь у дочери, вместе со своей маленькой царевной.

Мой самый дорогой подарок прожил полную отчаяния жизнь. Он встал стеной между моими детьми и опасностью, спал у их ног как верный пес.

Он провожал холодным взглядом, когда я удалялась в покои моего супруга Императора, лишь однажды за двадцать лет вознагражденный поцелуем.

А на следующий день он погиб, защищая мою младшую дочь, и я втайне распорядилась о достойном погребении. И через день последовала за ним.

Лекс не появлялся уже пятые сутки, подав тем самым Анне законный повод для душевного волнения. Сердце пускалось вскачь ни с того, ни с сего, когда ему заблагорассудится, и достойного объяснения тому не находилось.

Волноваться за Лекса проще.

Перед сном Анна причесывалась у мутного старого зеркала, когда раздался требовательный стук. И следом еще, и еще.

— Иду! — крикнула женщина. Распахнув дверь, она увидела на пороге своего пропавшего ухажера: тот тяжело дышал и был нервно возбужден.

— Анна, — выдохнул он облегченно; как хозяин, ступил в дом, захлопнув за собой дверь — ведьме пришлось отступить. — Я много думал...

— Стой. Разденься сначала, присядь — ты что, убегал от кого-то? — потом уж все расскажешь.

— Нет, я не рассказать, я спросить пришел, — возразил мужчина, стряхнув с себя полушубок. Снег радостно взвился в воздух, осыпал Анну. Та застыла, завороженная моментом, но усилием воли стряхнула с себя оцепенение.

— Спросить, рассказать, там уже говорить будешь, позже, — ворчливо отмахнулась она, смущенная, что кавалер застал ее секундное замешательство.

Но Лекс, скорее всего, ничего и не заметил: он был всецело сосредоточен на том, чтобы не забыть нужные слова.

— Анна, послушай. Я долго думал... о тебе...

Ведьма заставила себя отвечать ровно и без волнения:

— Что именно ты думал?

— Ты же знаешь, что мне нравишься. Я знаю, что ты знаешь. И ты знаешь, что я знаю... Не перебивай меня, — рыкнул он, не сдержавшись; впрочем, тут же повинился: — Прости, я просто волнуюсь. Анна, я в тебя без памяти влюблен. И хотел предложить тебе пожениться.

Слова сказаны и услышаны, прогремев в голове ведьмы гулким колокольным звоном.

— Не говори сразу, Анна! Пожалуйста, подумай! Я понимаю, что не идеален и не могу обеспечить тебя тем, чего ты достойна. И что ты можешь найти себе кого-нибудь куда лучше и богаче, но я буду стараться для тебя, всего, чего пожелаешь, добьюсь!

— Лекс... Лекс! Погоди.

Анна прошла в кухню — Лекс последовал за ней как на ниточке. Ведьме показалось это дурным знаком.

— Анна, что ты думаешь? Скажи мне.

— Сядь, — вместо ответа приказала ведьма, подвинула ему второй табурет. Дождавшись, пока рослый кавалер утрамбуется на жестком сиденье, подошла ближе. Пальцы нетерпеливо дрожали, подергивались на расстоянии в несколько волосков от его лица, все не решаясь прикоснуться.

Анна выругалась про себя — раньше для такого ей не приходилось долго собираться с духом. Кончики пальцев уже ощущали горячее прикосновение к Лексовой щеке, однако медлили с преодолением оставшегося расстояния.

На два волоска ближе; один...

Ладонь Анны бессильно упала.

— Я подумаю, — неверным голосом выговорила женщина, отворачиваясь. — Оставь меня, прошу. Подумаю.

К чести Лекса, он не стал больше ничего говорить, как не стал и требовать объяснений ее странному поведению — сам он был не лучше. Молча поднялся, оделся и вышел, аккуратно притворив дверь.

* * *

Ребенок поселился в моем доме как-то незаметно. Его привезли поздней ночью, но об этом я узнал только спустя неделю, когда крепко заполночь услышал плач где-то вдалеке. На звук пришлось идти долго, в конце же моему взору предстала дивная картина: надрывающийся плачем ребенок в крохотной люльке и спокойно, уютно даже дремлющая нянька рядом в кресле.

Картина настолько ошеломила меня, что я и не подумал поставить на место старуху. Осторожно подкрался к люльке, заглянул внутрь, ожидая увидеть... ну, какого-нибудь демона, наверное, но никак не обычного ребенка! В моем доме — ребенок!

Спустя несколько секунд ступора настигло озарение: видимо, прибыла с сопровождением долгожданная воспитанница, кою я обязался вырастить достойной продолжательницей рода Вистич. Фамилию эту носил мой побратим, погибший недавно на Далеких Землях.

Малышка все еще разрывалась плачем, и я, не зная, что делать, пихнул няньку.

— Ребенок плачет, — доходчиво пояснил я в ответ на сонный нянькин взгляд. Та быстро встряхнулась, подскочила и занялась теми загадочными ритуалами ухода за ребенком, за которые ей и платят. Младенец моего существования и не заметил, как я не замечал его.

Нет, я понимаю, что хорошо направил управляющего на самостоятельное решение текущих проблем, но не до такой же степени! Старику пришлось сделать выговор, а себе — пометку на будущее. Проведывать это создание, хоть иногда, пока оно не дорастет до вменяемого возраста.

Вот так мы и жили около года. Малышка уже подавала признаки разума, активно бегала в пределах одной комнаты и шустро, но неразборчиво лопотала. Няньки и гувернантки девочку любили. И она их тоже. Такая вот взаимоотдача, да... Даже я удостаивался ее улыбки, целых три раза, по разу на каждый мой визит. Не знаю, чего от меня она ждала, но я ее вроде не разочаровал: разговаривал, дарил кучу подарков.

Но... Во время последнего визита ребенок взвизгнул (от радости, испуга или неожиданности — до сих пор не понимаю) и попросту повис у меня на шее.

Разом, как молнией прострелило, мою голову чуть не разорвало чудовищное осознание, потом — какая-то нервная щекотка, рвущаяся с поводка волна желания действовать, не сидеть на месте, а лучше всего — что-нибудь сломать. Но — крепче прижал к себе девчонку, трогательно улыбнувшись — еще лучше так.

Я понял, что до сих пор не поинтересовался ее именем. Держал на руках маленькое сокровище, обзывал плохими словами проклятую судьбу, наши разметавшиеся души и не мог отпустить этот концентрированный лучик собственного счастья.

— Как тебя зовут, радость моя?..

Все изменилось, вот так — в одну секунду.

Мы каждый день проводили вместе, за исключением времени для деловых поездок, и из них я возвращался с предвкушением, со знанием, что меня ждет малышка, что она бросится мне на шею и будет душить: в шутку, от радости.

А однажды, когда деловая поездка обернулась долгой разлукой из-за войны, меня встретил дома не юный сорванец со щербатой улыбкой, но робкая девушка. Взрослая, красивая до дрожи, и такая знакомая, что я ощутил, как маленькие ручки схлестываются на моей шее в крепком объятии.

Молоденькая девушка стояла, потупив взор. И напротив — я, поседевший, израненный вояка, слишком старый, больной, чтобы быть рядом с ней. Я так четко ощутил собственную ущербность, негодность. Свой возраст и все шрамы, от детских до совсем-совсем недавних, боевых, кажется, еще пахнущих порохом. Не того я желаю своей девочке.

Но не успел сделать и шага, сказать что-то, набрать воздуха в легкие, как очаровательная незнакомка лукаво стрельнула глазками и метнулась ко мне, прижалась тесно, обхватив за пояс.

— Ты вернулся!..

У нас было мало времени, чтобы любить друг друга, по-настоящему, полноценно. Всего лишь двадцать лет, из которых десять приходится на войну, и семь — на ее детство и год — на мою болезнь. Моя малышка всегда знала, что рядом буду — только я, и только меня подпускала близко.

А я помимо ее тепла четко ощущал приближение своей смерти.

И все равно, боролся с болезнью, как мог, чтобы дольше быть рядом с ней, чтобы не оставлять одну на долгие годы. Она сильна духом, но глаза выражали бессильную, отчаянную тоску. И последнее, что увидел, почувствовал — ее руку, ладонь, прижатую к моей щеке.

И очнулся.

Сет встряхнулся и заставил себя слушать, внимательно. То, о чем сейчас толкует сосед-виконт, гораздо насущнее каких-то невнятных дежавю.

— Мальчишка, — неприязненно проворчал старик. Человек в сером плаще, застывший за его спиной, совсем тихо кашлянул, и забияка одумался. — Так вот, о чем я. Нам с вами, граф, следует договор найти, чтобы всех устраивал. Таково благопожелание нашего королевского величества, и я не могу ему прекословить. А значит, нужно нам с вами, граф, хорошенько подумать, на чем мы с вами можем договориться.

— У меня к вам никаких претензий нет, — пожал плечами Сет, чувствуя, как тоскливо затянуло под ложечкой.

— Еще бы, — криво ухмыльнулся неприятель. — А вот у меня претензия имеется на пару-тройку деревень...

— И, надо полагать, на лесопилки, которые расположены в них.

— И на лесопилки тоже. И на участок леса. Твой дед, Лоренс, обманом их у нашей семьи увел.

— Все было совершено согласно брачному договору, — занудным голосом в тысячный раз повторил граф, вот только его никто не послушал.

— Так почему бы, — мягко вклинился сторонний наблюдатель, — брачным договором эту проблему не решить?

Секунды недоумения разразились криком:

— Мою дочь?! За этого негодяя?!

— А есть другие варианты? — безнадежно уточнил Сет после минутного раздумья, наполненного ревом оскорбленного виконта. Увидев однозначный ответ королевского посланника, хлопнул себя по коленкам и выбрался из кресла. — Что ж, тогда у нас нет выхода. Я думаю, в течение полугода...