Страница произведения
Войти
Зарегистрироваться
Страница произведения

Северный ветер


Опубликован:
07.01.2015 — 07.01.2015
Аннотация:
Нежная, безумно притягательная история любви двух людей, боящихся этого чувства как огня. Для них это смертельный яд, медленно разъедающий плоть. Ведь для тех, кто привык жить в одиночестве нет ничего хуже чем понять то, что не сможет прожить без кого-то. Влюбившись, они не верят. Осознав, хотят избавиться от подобного чувства. И только приняв, начинают ценить. Но что скажет Госпожа Судьба на желания этих упрямцев? Ибо отрекая любовь они сами обрекли себя на ледяной ад, именуемый одиночеством.
 
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
 
 
 

Северный ветер

.

Зимний холод не умеет согревать. Он лишь закаляет, приучая к жизни без тепла. Так было всегда. И так будет. И лишь любовь, единственное из чувств, сможет растопить сердце, обращенное холодом во тьму.

Из записок вечноодинокого.

Снег бил по стеклам, стараясь проникнуть в теплую комнату квартиры одного из многоэтажных домов недавней постройки. Снаружи — персиковый каркас стен, изнутри — огромные миры никем непонятых людей, оградившихся от серого кошмара дня. Стены-перегородки скрывают все. И ссоры молодоженов, которые никак не могут решить проблему с цветом обоев на маленькой, потрепанной вечным ремонтом, кухоньке; и надоедливый гул никогда не устающей дрели; и безответный грустный вой собаки, которая просто не понимает, почему ее хозяин столь грустным взглядом смотрит в окно; и жалобное мяуканье кошки, оставшейся без должного внимания; и бурно яростный поток фраз художника, прерывающийся матом из-за очередного "погибшего" полотна; и тягучие звуки, слетающие со струн старой гитары; и даже, застывший во льду, голос-крик одиноких сердец.

В одной из комнат дома уже третий вечер подряд темно и пусто. Нет, не исчезли ее тени-обитатели, но сама квартира погрузилась в полумрак и хаос темноты. Никто не включает светильников, никто не кричит от радости и счастья, взрываясь снопами искр, никто не горит сердцем, забившимся в глухие холодные оковы. Все здесь замерло, закутавшись в холодный и осточертевший плед зимнего отчаянья, взявшегося из пустоты, одолевший здешних обитателей.

Девушка сидела на подоконнике спокойно и неподвижно. Хрупкое тело, с легкостью умещающееся на широкой перекладине, покрытой мягким покрывалом, столь же холодно, как и глаза темно-медового цвета с зелеными прожилками, поглощающие заснеженный пейзаж за окном. Даже пышные короткие русые волосы, мягко обрамляющие лицо, в этом темном мрачном помещении больше похожи на локоны скульптуры из гипса, чем на причину частых восторженных вздохов подруг и знакомых. Она просто сидела, в то время как мысли носились во всем теле подобно рою нещадно жалящих ос. Раз — иголка касается нерва, посылая импульс всему организму. Два — вонзается в сердце, разрывая его в клочья. Три — отключает любые светлые эмоции и мечты.

В глухой полутьме комнаты кто-то жалобно заскулил, следом послышался мягкий звук лап, скребущих деревянное покрытие двери. Как ни странно, именно эти, вроде бы, непримечательные звуки, заставили девушку рывком соскочить с подоконника и, неуловимым движением включив настольную лампу, опуститься на колени перед большим псом-лабрадором.

При тепло-желтом освещении глаза собаки были похожи на две темных бездны, в которых легко было сгинуть раз и навсегда. Даже не верилось, что взгляд животного может быть столь невообразимо человеческим: умным и безгранично понимающим. Глаза завораживали. Будто бы рыбы-светлячки на дне океана. Звали за собой, уводя в самые недра вселенной. Вот только девушка, легко обойдя все волшебные нити-силки, тянущиеся из древней глубины вселенной, улыбнулась псу. Она, словно прорываясь из тусклой пелены отчужденности, медленно гладила пса по загривку, то и дело беря его мордочку в свои ладони, шепча что-то неразборчивое, но настолько ласковое, что даже шепот мог показаться речью о бесконечном счастье.

Не прошло и минуты как собака, словно увидев в девушке потаенный свет, ранее скрытый за чехлом изо льда, ткнулась теплым влажным носом в ее шею, убеждая хозяйку в крайней степени любви и доверия, возможного лишь между самыми близкими существами.

Лед в глазах медового цвета медленно сходил на "нет", а зеленый узор на радужке будто расцветал, образуя притягивающее взгляд переплетение из мятных листьев и топленого солнечного света.

— Что такое? — в голосе девушки чувствуется нескрываемая улыбка — Тебя забыли, да? Простишь?

В ответ на вопросы, тихие и мягкие, слышится громкий лай и пес, стараясь показать свои чувства, припадает на передние лапы и, радостно потявкивая, виляет золотистым хвостом. По комнате, наполняющейся теплом, разносится звонкий смех. И слова становятся лишними, ненужными...

— Хах! Знаешь, я тебя не достойна. С твоими талантами тебе надо в цирке выступать. Эй, чего ты ко мне спиной поворачиваешься?! Обиделся? На свою Нину обиделся? Дурак же! Никуда я тебя не отдам. Не дождешься! — недовольно дернув хвостом, пес вновь повернулся к девушке, которая с улыбкой встала с пола, открыла дверь, ведущую из комнаты в коридор, и склонилась в игривом поклоне, пропуская друга вперед — Как насчет того, Марк, чтобы прогуляться?

Пес отвечает громким лаем и пулей выскакивает из комнаты, подбегая к железной двери и чуть ли не прыгая на нее.

— Сейчас, сейчас. И в кого ты такой нетерпеливый? — добро бурчит Нина, натягивая куртку и выпуская пса в тускло освещенный коридор подъезда.

Покинув квартиру, хоть и не особо теплую, сразу становится зябко. Зима в самом разгаре, и ждать от морозов каких-либо послаблений не имеет смысла: холодный ветер, желая доказать свою силу и власть всему дому, ловко пробирается в щели окон, форточки, унося с собой столь важное тепло.

Быстрыми шагами, добравшись до лифта, девушка с собакой остановились, ожидая появление онного. Он, нарочито медленно, словно старая, повидавшая жизнь гусеница, ползет к ним, явно готовясь вытряхнуть из своих недр какого-то жильца, который посмел потревожить его праведное одиночество в темной шахте.

Железные створки открываются, являя взору ожидающих пожилую соседку и молодого юношу. Соседка эта, насколько знает девушка, милая женщина, но настолько приставучая, что ей не остается ничего, кроме как, поздоровавшись, и, выдавив из себя самую добрую улыбку на которую только способна сейчас, скользнуть в лифт, избегая долгих разговоров и жалоб на других соседей.

Лифт продолжает двигаться вверх, явно пытаясь, избавиться ещё и от юноши, соизволившего обосноваться так высоко. Оба молчат, почти не двигаются и чуть дышат, стараясь сделать вид, что кого-то еще здесь просто нет. И лишь Марк, явно не понимающий возникшей тишины, крутится у ног хозяйки, которая незаметно пытается рассмотреть своего попутчика, коли так можно назвать человека, волей случая оказавшегося с тобой в одном лифте.

Молодой человек лет двадцати высок и красив. С черными, почти смоляными волосами, он сам больше походил на человекоподобную копию античного Бога, чем на сотни снующих по улицам других мужчин. Черты лица резкие и притягательные, от чего яркие зеленые глаза под хищным разлетом бровей кажутся еще более выразительными. Проходит несколько секунд и он выходит на одиннадцатом этаже, успев прочно и надолго врезаться в память девушке.

Недолго думая обладательница глаз медового цвета нажимает на одну из кнопочек лифта, который тут же начинает опускаться вниз. Наверное, эта железная коробка, по недоразумению названная лифтом, вновь мечтает оказаться наедине с пустынной шахтой и двигается навстречу первому этажу лишь потому, что хочет поскорее избавиться от надоедливых людишек.

А вот и первый этаж: небольшой пустой холл, несколько зеленых цветков в кадках, да старушка-консьержка за письменным столом.

Быстрым шагом, пересекая помещение, Нина кивает консьержке. У самого выхода застегивает на шее Марка ошейник с поводком и выходит на улицу. В лицо ударяют белые колючие крупинки, закутывая и девушку, и собаку, и город в кокон из жгучих белых крупинок, танцующих безумный хоровод.


* * *

— Черт! Почему?! Почему у меня ничего не получается? Черт! Черт! — злой яростный поток фраз, прерывающийся почти животным рычанием, разносится громом по всей квартире, накаляя воздух и сея кругом гневные, невидимые человеческому глазу искры. И искры эти странные. Завлекающие. Непонятно почему и как, но стойко притягивающие взгляд хвостатой половины обитателей дома.

— Сень! Ты мне совершенно не хочешь помогать. Даже не слушаешь! — очередной окрик разносится по помещению, от чего кошка, до того флегматично лежавшая на диване, пытается прикрыть своей меленькой лапкой глаза, беззвучно признавая правоту "соседа" по жилплощади. Ей действительно куда приятнее лежать и смотреть со стороны на то, как он творит. Как полностью уходит в работу, забывая обо всем на свете. Как длинные пальцы — явно созданные для музыки, а не для карандашей и кисти — медленно скользят по холсту, почти пробуя, исследуя его на ощупь. Как срывается дыхание этого забавного интересного человека в моменты творческого забытья. Кошке нравятся и неуверенные первые мазки краски по полотну, словно художник сам еще не определился с собственными мыслями о будущей картине; и то, как с каждым движением его руки, с каждым ударом сердца рисунок становится все четче, обретая цвета, форму и жизнь. Будем честны, желтоокой красавице безумно льстит то, что она единственная, кто может видеть художника в эти минуты.

Но иногда ей, как и сегодня, предоставляется шанс увидеть и другое, не менее завораживающее, чем его возня с красками, полное эмоций и почти жалящих искр, зрелище. Эти самые искры обжигают, протискиваясь сквозь призму девяти кошачьих жизней, и даже пугают, резонируя со скрытым во всех живых существах безумием. И все же в эти моменты она не решается отвести от юноши своих прекрасных глаз, боясь упустить то, что не предназначено ни для одной души на свете. Кажется, даже для нее.

Кошка встает и медленно направляется к все еще возбужденному мужчине, пораженному очередной "неудачей" с плотном. Оно само кажется ей интересным и туманным, таким, каким и должны быть картины этого человека. Хотя в скучном черно-белом свете все выглядит более мрачным, чем есть на самом деле. Но что поделать, если даже весь остальной живой и бушующий мир для нее таков?

— Сейчас его нужно успокоить, — думает она. Незачем сводить с ума и без того импульсивного человека.

Словно послушная меленькая девочка, совсем растерявшая всю свою гордость, кошка трется о его ногу. Ощущает, как мягкий электрический ток его настроения переходит на ее мех, намагнитившийся от слишком яркий эмоций. Это безумно приятно, но все же видеть его часто в таком состоянии — не великая радость. Кто знает, до чего это может дойти?

Постепенно, будто совсем не следя за временем, юноша немного успокаивается, приходя в себя. Он все еще нервный, дерганый и злой на себя, на свои руки, на пальцы, разучившиеся держать кисть, на собственное жалкое бессилие перед видением и результатом, отразившимся на холсте.

Художник берет любимое существо на руки и заглядывает к ней в глаза. Зеленые в жёлтые. Взор во взор. Без каких-либо попыток отвести взгляд на нечто иное и менее прекрасное. Неожиданно в голову забирается глупый, почти не сформировавшийся в сознании вопрос:

— Если глаза — зеркало души, то насколько глубока и огромна душа этого маленького создания в моих руках? Дна я не вижу. Но зато наблюдаю море того, чего вообще не должно существовать в реальности. В отражении этих маленьких лун я точно вижу и существующее, и все нереальное, то, к чему не прикоснешься никогда в жизни.

Садится в кресло. На несколько минут его силы просто иссякают, уступая место апатии. Кошка сама слезает с его рук, хвостом задевая лежащий на подлокотнике конверт с тонкой рукописной пометкой: "Максиму Орлову. Ассоциация художников Санкт-Петербурга". Он не вскрыт. Хозяин квартиры сам не позволяет себе этого. Не сейчас. Не во время провалов. До тех пор, пока картины не начнут соответствовать всем его внутренним мирам и установкам, письмо так и будет лежать запечатанным, покрываясь пылью. Эта клятва самому себе дана почти два месяца назад, чтобы не нарушить, опустив себя в еще больший мрак. Ибо часто хорошие вести завлекают нас на самое дно бездны, ломая кости и стойкость, в то время, как плохие наоборот возносят над землей, пусть лишь на десяток сантиметров, но позволяя что-то изменить.

Максим так и оставил письмо лежать на полу, даже не думая о том, чтобы его поднять. Он слишком хорошо знает свои порывы, свою душу, будучи уверенным, что может не утерпеть, заглянув в белое нутро конверта. Раз так, то лучше и вовсе не искушать себя лишний раз. Момент, когда придет время узнать все секреты, что он сам создал, еще не пришел. А значит нужно терпеть и ждать дальше. Ждать и работать.

По комнате бродит тишина. Она скребется в окна и двери, крутится у порога и портит краски своим присутствием. Лишь тихое тиканье часов развеивает гнетущую атмосферу, созданную беззвучием и безжизненными минутами. Все это раздражает художника еще больше. Хочется кричать и рвать раскиданные по всему полу и мебели ни в чем невиновные наброски, которые уже давно нет сил и желания убрать. Небывалое стремление все изменить, сдвинуть с привычной точки самые лучшие вещи в жизни поднимается у него в душе. И Максим безропотно поддается этому сжигающему чувству.

Вскакивает с кресла, будто кипятком ошпаренный. Кидается к окну, распахивая его настежь, от чего в комнате тут же становится прохладно. Вместе с морозным ветром, поднимающим над полом несколько тонких листов с рисунками, в помещение врываются сотни снежинок. Но безумец этого не замечает, охваченный лишь одной яркой и заглушающей весь остальной мир и эмоции идеей: "Изменить! Перевернуть все с ног на голову! Опрокинуть, если нужно, в хаос все то, что окружает... Только бы изменить жизнь".

И вот уже окна раскрыты по всей квартире. Нет ни одной комнаты, где не нашел бы свой дом холод и снег. Опрокинуты на пол несколько чашек. Случайно разлита на столе синяя краска — отголосок последней сгинувшей в никуда картины.

Искоса поглядывая на все это сумасшествие, кошка даже ухом не ведет. Ее не волнуют ни распахнутые окна, ни само поведение юноши. Если он придет в себя, если вновь начнет улыбаться и смеяться, если Максим вновь станет собой, она будет только счастлива. И уж тем более потерпит эти эксцентричные и яркие попытки скинуть с плеч бремя из воспоминаний, радостей, боли и собственных тяжелых мыслей.

Художник накидывает куртку и надевает ботинки. Нет ничего, что держало бы его здесь. Только не сейчас. Ему нужны отдых и свобода. Все то, чего давно не найти в этих стенах. Осталось только понять: есть ли в этом городе еще место, где легко можно будет почувствовать себя целым зеркалом, отражающим мир, а не тем миллиардом осколков, в которое превратила художника жизнь?

На пороге квартиры он треплет за ушком ни капли не озябшую кошку и выходит за дверь, направляясь к лифту. Весь путь до первого этажа проходит буквально за минуту и вот он уже на улице.

Здесь все белым бело. Как в старых сказках Гоголя. Только черти разве по небу не летают, выбивая все новые и новые снопы снежинок из облаков, ковром расстелившихся по всему перевернутому над головой небесному городу-отражению. Эта ловушка из белизны снега и хрупких колющих хлопьев немного отрезвляет его. Глаза начинает неприятно пощипывать из-за смены темных цветов на столь безупречно светлую гамму. Но сейчас ему это только на руку меньше чувствуется давление дома, пустота в груди, приглушенная легкой физической болью. Даже выкурить сигарету-другую хочется не так сильно. Кстати о сигаретах...

Максим роется в карманах куртки, заранее зная, что спасительно-успокоительной пачки он там не найдет. Все: и пачка сигарет, и зажигалка, и жвачка, способная перебить уже самому ему неприятный запах табака — остались в доме. На полке. У самого порога.

— Черт, — выдыхает он еще раз, отдавая тепло через слова морозному воздуху, и поворачивает обратно к входной двери. Денег на покупку новой пачки все равно нет, а спрашивать у прохожих, даже в таком подавленном состоянии, кажется ему унизительным. Нужно возвращаться.

Пока художник преодолевает оставшиеся метры до парадной, в его голове крутится довольно правильная и нужная сейчас мысль: не подниматься за сигаретами. Что в них толку? Ни настоящего спокойствия, ни здоровья. А привычка никуда не девается. Будто что-то держит их в жизни, то помогая, то усугубляя и без того сложные положения.

Парень и сам понимает, что лучше было бы бросить. Эта дрянная привязанность к табаку не приносит пользы, даже удовольствие от курения давно утратило свою былую мощную силу. Но все равно изо дня в день он оттягивает свое прощание с глупой вредной привычкой.

У лифта, словно специально поджидая его, крутится бабушка-соседка. Даже подъем на одиннадцатый этаж по лестнице видится теперь мелочью, по сравнению с ее, пусть и недолгими и пустыми, расспросами и разговорами. Но обходится без этого. Кажется, ему повезло и она сама не в настроении для болтовни. Все ограничивается рядовым приветствием и совершенно нетягостным молчанием, в то время как лифт держит свой путь наверх.

Вскоре на смену старушке в лифт входит молодая девушка с собакой. Красивая, отмечает про себя художник. Он много раз видел ее рядом с домом и до того редко вблизи, что только сейчас может ее рассмотреть. Хрупкая. Милое живое личико испещрено веснушками, чуть побледневшими от зимы и холодов. Из под шапки, слегка сдвинутой на бок, выбиваются кудрявые, видно, не послушные волосы. Глаза чаруют, но до того грустны, что Максиму кажется, будто они этим самым чувством немного похожи на его собственные, пусть и не такие запоминающиеся.

С интересом косящий на него пес куда более любопытен, чем его хозяйка, которая лишь раз подняла на него глаза. Но чтобы рассмотреть ли? Этого он не знает. Как и любой прохожий не знает, что таится в сердце и мыслях идущего ему навстречу. Как в каждой семье, родители чего-то не знают о своих детях. И как самый искусный циркач ни за что не догадается, сколько всего он затрагивает струн и переворачивает миров в человеческих сердцах во время очередного опасного трюка.

Максим выходит на своем этаже. Из головы еще несколько минут не улетучивается слишком врезавшийся в память, пусть простой, но выразительный, образ девушки. Парень просто стоит возле лифта и смотрит на свою руку, пытаясь раз за разом воссоздать внутри себя это лицо, тонкие пальцы, сжимающие поводок, все ее фигуру, начиная с забавной шапки и кудрей и заканчивая сапожками, в которых нет даже намека на каблук.

На миг ему вновь хочется взяться за карандаши и кисти, отдать холсту все то, что так безвозмездно и легко подарила эта незнакомка. Но приближающийся звук шагов сбивает только-только зародившийся настрой. И Максим просто доходит до квартиры, в которой сейчас гуляют шальные ветры, и закрывает в ней все окна. К его возвращению снег уже растает, превратившись в мутноватую воду, воздух напитается влагой, а помещение станет по-настоящему уютным, как прежде: милым и теплым. Сейчас же художник разворачивается и вновь уходит. Пачка сигарет так и остается одиноко лежать в полумраке комнаты.

На улице метель опять охватывает его и бросает в какой-то отмерено-питерский поток людей. Спешка здесь не заметна и все движется будто в призме растянувшегося на века времени. Даже снежинки, кажется, замедляют свой танец, понимая, в каком странном и магическом месте оказались.

Максим бродит без дела. Наконец-то ему свободно и хорошо. Ни одна цепь и привязь не тянется за ним из дома. Сам он не знает, что на него так повлияло: коснувшийся кожи снегопад или встреча с девушкой — но готов отдать все, что угодно, даже сердце, чтобы в сложные моменты это происходило вновь и вновь.

Так он плутает около часа. Просто блуждает в путаных переулках и скверах, почти не приглядываясь к величественным строениям, людям и даже самому городу. Когда небо начинает темнеть, а пальцы замерзать, решает вернуться домой, вспоминая подзабытый маршрут из окраины исторического центра. А ведь он и не замечал, куда сворачивает и что встречает на своем пути. И сейчас художник почти не догадывается, где находится, а, все же разобравшись, идет пешком, боясь растерять свое настроение.

В нескольких улицах от дома Максим понимает, что что-то идет не так, слишком уж мало людей на обычно оживленных проспектах. Или же они все испугались пришедших в город холодов и снега? Вместо толп народа он видит лишь снежные хлопья и несколько теней метрах в тридцати от него. Одна из них — маленькая и хрупкая. Совсем не похожая на отблеск человека. И вправду тень. Три другие, крупнее и мощнее первой, явно мужские. Последней в этом молочно-белом колючем тумане художник замечает собаку, которая носится перед девушкой, отделяя ту от мужчин.

Парень не слишком любопытен, но подходит ближе, все четче осознавая, кто может оказаться среди этой жалкой оборванной стаи гиен. Они действительно очень похожи на жуткую свору вечно скалящихся ублюдков. Кричат, ругаются, выставляя напоказ кулаки, а ведь кинь камень и они от испуга загрызут друг друга. Соседка рядом с ними ещё больше напоминает белый очаг света и спокойствия, будто связанный невидимыми венами с самим городом, стенами его домов и мощеными улицами. Только не понятно, кто из них кого защищает: пес ее или она его. Воистину забавная парочка.

Свора что-то резко втолковывает ей, голося в три голоса на перебой и мешая речь с чистейшим матом. Суть слов непонятна и мутна. Единственное, что удается разобрать, так это претензии к собаке. В ответ девушка морщиться, как будто видит что-то противное. Так и есть. Но в какой-то момент один из парней пытается схватить девчонку за рукав, от чего та, не устояв, падает в снег. Сверху слышатся смешки и неприятный хохот, слова о том, что таких собак нужно отстреливать, а лучше всего закончить всю игру здесь.

И в следующий момент все и вправду заканчивается. В частности этот надоевший художнику цирковой фарс. Один из нападающих теперь сам летит в снег, получив сильный удар в спину. Мужчины оборачиваются и, не успев оценить ситуацию, бросаются на Максима. А тот и не думает отступать, превосходя их если не в комплекции, так в силе и ловкости. Он сильнее и знает это. И все же несколько раз ему в скулу и подбородок ударяется тяжелый кулак. Но разве может подобное остановить человека, в чьих венах плещется азарт и свобода? Нет, только не сейчас.

Потасовка не продолжается и трех минут. Мужчины, оказавшись лишь сильно обнаглевшими мальчишками лет восемнадцати, отплевывая изо рта кровь, чуть ли не спасаются бегством наигравшись в негодяев.

— Ты в порядке? — когда испуганная девушка слышит этот немного хриплый и глубокий голос то вздрагивает, поднимая глаза на соседа. Он похож и не похож на себя: волосы растрепанны, дыхание сорвано, а из порванной губы сочится кровь. Пораженная произошедшим, Нина молчит и Максиму приходится повторить вопрос. Только тогда она кивает и, с трудом не трясясь, принимает его руку. Вокруг крутится любимый Марк, с беспокойством поглядывая на молодого человека и хозяйку.

— Да... Спасибо, — девушка смотрит на мужчину и понимает, что слишком часто за этот день были сведены их пути, которые обычно и пройти рядом не могли. И пусть сейчас он мало напоминает себя прежнего: губа разбита, в волосах запутался юркий снег (все же втроем парни сумели повалять его по земле), дыхание подорвано на корню, от чего с губ слетают теплые облачка пара — чувствуется, что ничего и не изменилось. Просто из под маски холодности и какой-то странной грусти, сросшейся с кожей, проступил настоящий вспыльчивый и совсем не страшный человек.

Влажный нос Марка касается Нининой руки, и она даже находит в себе силы улыбнуться ему, хотя на самом деле предательски хочется плакать. От минувшего страха, от врезавшихся в ладони снежинок и неподдельной радости одновременно. Не окажись его сейчас рядом девушка уже сошла бы с ума от подкатившей к горлу истерики. Даже мысль о том, что она могла лишиться пса, отдавалась болью и паникой в сердце. Но не рыдать же от счастья на плече того, кто тебя спас? Нет, нельзя. Даже если очень хочется.

Вместе они идут к дому, который видно уже отсюда. Марк трется о руку хозяйки, толи успокаивая, толи пытаясь понять. На провожатого он реагирует спокойно, хотя до сих пор насторожен: если уж в первый раз ему не удалось защитить свою драгоценную Нину, то в этот раз он точно справится!

Идут молча, совсем не зная о чем говорить. Каждый думает о своем и все же не выпускает ладонь другого. Это залог вечности и покоя, который никому не хочется нарушать. Хотя бы до прощания. Кожа к коже. Линии жизни соприкасаются друг с другом и расходятся вновь. Кто бы заметил свою реакцию на это прикосновение! Кто бы понял! Но что с них взять? Они всего лишь два потерянных в себе человека на этом колесе жизни.

Когда Нина выходит на своем этаже ее начинает бить мелкая дрожь. Будто что-то упущено и потерянно. Не спасают ни мысль о том, что все уже хорошо, все закончилось, ни приятная тяжесть от поводка Марка. Она оборачивается, успевая на самое закрытие дверей лифта.

— Подожди!

Замершие створки расходятся. Максим вовремя успевает нажать на кнопку ожидания. Он и сам не хочет ехать дальше, пока не убедится, что она дошла до квартиры. Но в этом мало что можно изменить. Не пугать же ее присутствием за спиной, пока она будет отпирать дверь?

— Как тебя зовут? — девушка хватается за свою единственную соломинку, которая может связать ее с ним, как утопающий хватается за спасательный круг, забыв, что нужно выплывать самому.

— Максим. Орлов, — художник совсем не может привыкнуть к ее мелодичному, какому-то правильному голосу, от которого по телу бежит электрический ток вперемешку с мурашками.

— А я Нина! Сельева...

— Будь осторожней, Нина, — юноша отпускает лифт дальше и створки окончательно закрываются. Уже за закрытыми дверьми он слышит ее выкрикнутое "спасибо" и улыбается. Этим вечером улыбка так и не сходит с его губ.

Сама не своя девушка доходит до квартиры. Пропускает вперед Марка и просто падает на колени около входной двери, подперев ее изнутри своей спиной. Спрятавшаяся за теплом руки Максина истерика наконец добирается до нее, унося все боли, печали и страхи вместе со слезами. Она еще долго не может успокоиться, обнимая Марка, который просто не в состоянии сейчас ее успокоить.

Нина всхлипывает почти до полуночи, лишь потом забываясь тревожным забытьем, согреваемая несколькими одеялами и любимым псом, всегда понимающим любые ее состояния. Лишь под утро жуткая дремота сменяется сном, в котором зеленые глаза становятся символом тепла и уюта.

Несколькими этажами выше так же до поздней ночи не спит художник. Он с самого своего прихода лишь задумчиво разглядывает потолок, улегшись на полу в ворохе своих же рисунков. Максим и сам не понимает, что пытается найти там, но образ девушки раз за разом всплывает перед глазами, не желая покидать его. Греющаяся на его груди кошка совсем ничего не знает о мыслях юноши, но всеми своими силами не может догадаться, как так легко у кого-то удалось приоткрыть дверь в его сердце. Сенька засыпает с этой маленькой тайной в жёлтых глазах уже после того, как начинает дремать художник.

За окном немой свидетель-снег продолжает падать и кружиться до самого утра.


* * *

Нина проснулась на самом пике рассвета, окунувшись в новый день с первыми лучами солнца. Ни что вчерашнее не было забыто, все стало еще отчетливее, будто события, оставшиеся позади, сложились из раздробленных кусочков в общую картину. Имя "Максим" еще чувствовалось терпкой мятой на языке, а глаза жгло от пролитых вечером слез. Ее хрупкое сердце стучало ровно и громко, оставаясь почти единственным источником звуков в квартире. Жизнь начиналась заново.

На часах было около восьми: самое время для зимнего рассвета. Девушка, встав и растревожив при этом Марка, подошла к окну, за которым дневное светило в очередной раз пыталось обогреть северный город почти на самом краю земли. Его лучи, мягко вливаясь в окно, выглядывали из-за не сбежавших еще облаков, похожих на разлитое по голубой скатерти молоко; отскакивали солнечными зайчиками от стекол соседних домов, отражаясь на стенах и дорожках всего города. Именно сейчас Нина поняла, что от былых переживаний не осталось и следа. Всех их заменили тепло солнца, свет и неугасимое желание жить. Она чувствовала себя неоправданно здоровой. Как будто ее живое горячее тело совсем не принадлежало ей — маленькой юной бабочке, неведомо как оказавшейся в удивительно жарком и прекрасном круговороте зимы. Такое же чувство бывает лишь когда с тебя снимают надоевший до колик гипс. Чешется все, что угодно. Даже волосы, кажется, приходят в неуловимое тонкое движение, пробуждая к жизни весь организм. А ты боишься пошевелить не только "отремонтированной" частью себя, но и всем остальным своим естеством, готовым выплеснуть энергию в бурлящее варево дня.

Погрузившись в это великолепно-радостное состояние, девушка громко рассмеялась, открывая шире шторы, перекрывающие часть проникающего в комнату солнечного света. С дивана на ее голос отозвался Марк, не меньше радовавшийся тому, что хозяйка наконец-то стала самой собой. Он более всех в этом мире был уверен в том, что она достойна счастья. А значит тучи, разойдясь однажды, уже не вернуться для того, чтобы накрыть своим тяжким покрывалом эту квартиру, распугивая громом и молниями устоявшееся счастье и грозы.

— Ну, что, Марк? Начнем возвращать жизнь в прежнее русло, да? — громко спросила Нина, понимая, что останавливаться сейчас на том, что имеешь, вновь вернув себя в колею темноты и грусти, равноценно смерти. Жестокой, страшной и самой нежеланной. На вопрос ей ответили громким лаем. Пес тоже надеялся на лучшее.

Оказавшись в маленькой кухоньке, словно светившейся изнутри от солнечных лучей и ярко-желтых стен, она первым делом накормила собаку. Не хватало еще заморить голодом единственного друга! Затем приготовила себе кофе, по счастливому недоразумению умудрившись его не сжечь, и сама села завтракать, утягивая из небольшой миски одну за другой маленькие, чуть зачерствевшие печенки. Помнится, она сама готовила их еще неделю назад, убив на это немало времени и сил. Только теперь, по прошествии времени, она осталась довольна результатом, который раньше не приносил ей ни грамма радости.

Глядя на выпечку: их кривоватые рассыпающиеся края и темные капли — вкрапления изюма — Нина поняла, что за спасение нужно благодарить. И она даже знает как!

Горячий напиток тут же был допит, а сладости временно позабыты. Девушка почти бегом кинулась в комнату, на ходу придумывая слишком легкий, непредсказуемый и, возможно, совершенно провальный план. Последнее волновало ее в последнюю очередь: мысли в голове носились слишком быстро, чтобы успеть испугать Нину своим напором и неожиданностью.

Переодев вчерашний свитер, который так и не подумала снять вечером, на свободную кофту, она привела в порядок изрядно измявшиеся за ночь джинсы. Растрепанные волосы, больше сейчас походившие на гнездо не слишком аккуратной птицы, пришлось долго расчесывать, придавая им хоть какое-то подобие прически. С такими непослушными локонами и длинных волос не было нужно, чтобы находить себе ежедневные проблемы. Странная, полная слез, ночь, как ни странно, почти не была заметна на лице девушки. К тому же Нина была более чем уверенна, что выспалась. И только легкая краснота в уголках глаз напоминала о шквале тяжелых горьких эмоций, покинувших ее тело.

Вновь вместе с Марком вернувшись на кухню, девушка прихватила с полки подаренную кем-то плитку шоколада и поспешила на выход. Пес, не раздумывая, покинул квартиру вместе с наспех накинувшей плащ хозяйкой. Они спустились на первый этаж и направились к небольшой комнатке консьержки, которая, почему-то задержавшись, только-только собиралась выйти на свой пост.

Нина тихонько постучала в дверь и, услышав едва слышный отклик, вошла внутрь. Она впервые была в этом маленьком, ничем не примечательном помещении с кушеткой и столом, за которым сидела пышная дама лет пятидесяти. Ее темные глаза смотрели с какой-то странной хитрецой, будто женщина заранее знала зачем к ней пришла девушка и какой вопрос та хочет задать.

— Здравствуйте, — Нина мягко прижала голову собаки к ноге, чтобы он не слишком крутился.

— Доброе утро. Ты что-то хотела? — смерив Марка не слишком добродушным взглядом, произнесла она.

Собравшись с мыслями, Нина кивнула, стараясь сложить вместе все слова, блуждающие в голове:

— Да, мне жаль беспокоить вас так рано, но это очень важно. Вчера... Вчера один молодой человек из нашего дома очень помог мне. И я хотела бы спросить у вас...

— Советов не даю!

— Нет-нет, — девушка совсем сжалась под грозным взглядом этой женщины, но вовремя взяла себя в руки. Незачем показывать людям свои страхи и стеснение! — Но мне очень хотелось бы узнать где он живет! Максим Орлов! Пожалуйста, скажите номер его квартиры. Я должна передать ему кое-что.

— Вы с ума сошли?! Разве я могу давать такие данные! Уходите, девушка! Уходите! И не подходите больше с такими глупостями ко мне!

Неожиданно для себя Нина оказалась в коридоре. О ее руку ласково терся Марк, а из-за двери слышалась тихая возня консьержки, которая сокрушалась над невоспитанностью и неразумностью молодежи. Зажатая в руках шоколадка так и осталась в ладонях девушки, своей прохладой ударяя по нервам девушки.

Позади послышался кашель. Нина обернулась и увидела выходящую из лифта соседку. Она опиралась на трость, но совсем не думала опускать вниз гордо поднятой головы. Будто так и должно быть. Эта женщина жила несколькими этажами выше, но, вопреки всему, знала добрую половину всего жилого комплекса. Вот уж — кладезь знаний о жильцах.

— Ой, Ниночка! Здравствуй, — мигом растеряв львиную долю своей чопорности, проговорила она, расплываясь в улыбке. — Что это ты тут стоишь? Замерзнешь же!

Девушка покачала головой. Замерзнуть ей не грозило. А вот потерять возможность еще раз сказать "спасибо" Максиму — запросто. Но не ловить же его, в самом деле, по коридорам и на улице! Легче просто отмести эту идею, как совершенно непригодную.

— Здравствуйте, Зинаида Михайловна, — Нина неожиданно для самой себя улыбнулась. Наверное, ее смутило это всеобщее знакомство соседей с ней. А ведь поселилась она здесь совсем недавно. Всего-то полгода назад. Краткий срок для соседства! Но между тем все жители парадной от чего-то знали и ее имя, и то, что она учится на филологическом. Оставалось только гадать, откуда у людей берутся познания о таких вещах! — Не замерзну. Я хотела кое-что узнать здесь, но, видимо, ничего из этого у меня не выйдет.

— И что же? — как и все, что городские, что сельские бабушки, собеседница проявила не дюжий интерес. Конечно, кого не заинтересует причина стояния в плаще и тапочках посреди парадной? А, может быть, это был особый ритуал проведения дня? Помочь человеку — порадоваться самой?

— Мне вчера очень помог наш сосед — Максим Орлов. Я хотела его поблагодарить. Но... Квартиры не знаю. И, скорее всего, не узнаю уже. Чтож, скажу "спасибо" как-нибудь в другой раз, — призналась девушка, не боясь, что ее не так поймут. Да и что плохого в простом желании ответить добром на добро?

— Максим? — понятливо улыбнулась старушка — Знаю-знаю. Весьма интересный молодой юноша: и сумки поможет донести, и лифт придержит.

В душе девушки шевельнулась забытая надежда. Какой ни какой шанс узнать номер квартиры этого человека появился! Значит, все еще не совсем потерянно.

— А... Вы не знаете в какой он живет? — Нина почти умоляюще посмотрела на женщину.

— Ох, почему не знаю? В двести седьмой. Прямо напротив меня, Ниночка.

Девушка радостно улыбнулась. Вот ведь правда: помощь — откуда не ждали. Она крепко, от переизбытка чувств, обняла бабушку, да так, что та взвизгнула от неожиданности.

— Вот! Это вам, — Нина вручила соседке плитку шоколада и вместе с Марком побежала к лифту — Спасибо вам! Спасибо большое!

Оказавшись дома за считанные минуты и лишь переступив порог квартиры, она заставила себя остановиться и отдышаться. Слишком уж расслабилась от так внезапно проснувшихся эмоций. Нельзя! Нельзя сходить с ума от чувств только потому, что тебя не далее, как вчера вернули жизни. Да еще и так неосознанно.

— А, может быть, хорошо, что так? — подумала Нина. Это лишает его "власти" спасителя над спасенной, а значит и долг вернуть будет легче. Максим просто примет сам факт благодарности. И, должно быть, забудет обо всем случившемся. Забудет просто потому, что ему, в конечном счете, не слишком-то важна вся эта ситуация и тем более ее значение для конкретной взятой девушки. Помог и помог.

Не сказать, что последнее ее расстроило, скорее задел сам факт возможности происходящего. Все люди в душе эгоисты. И Нина не была исключением. Да и мало ли людей хоть немного думают о том, что так сильно важно для них? Именно поэтому в душе у девушки заскреблись маленькие, еще не дозревшие до полноценного эгоизма, кошки, напоминавшие о том, что и людям стоит думать о ее чувствах.

Глубоко вздохнув и неосознанно потрепав по загривку Марка, она прошла в комнату. Все здесь осталось таким же светлым и теплым, каким и было всего неделю назад. Лишь пыль скопилась кое-где, подсказывая хозяйке о том, что прибраться было бы совсем не плохо, встретив новую жизнь в чистой квартире.

Но вместо того, чтобы скользить с тряпкой по полу или протирать карнизы, девушка задумалась над тем, как ей поступить дальше. Теперь у нее есть все, что поможет раз и навсегда оттолкнуться от почти не греющего душу прошлого. Только надо ли доводить до конца пришедший ей в голову план? Ну что за нерешительность! Если сердце требует шанса еще раз увидеть этого человека, сказать ему "спасибо", то нужно делать это не раздумывая. Иначе так ни к чему и не придешь!

Переместив взгляд на другой конец комнаты, девушка нашла глазами то, к чему боялась прикасаться уже месяц. Боялась просто потому, что вновь встретилась с датой, которая легко будила ещё более старые, почти не задушенные временим воспоминания о чем-то светлом и волнующем. О радости и скорбной печали одновременно. Этот страх преследовал ее постоянно последние два года. Целых два года она цеплялась к себе, разрушая в душе прежний уклад жизни и силясь забыть то, о чем ещё долго шептались за ее спиной люди в родном маленьком городке.

Гитара... Больше болезненная память, чем тот прекрасный музыкальный инструмент, что согревал ее когда-то. Давний подарок "на прощание" от самого веселого, доброго и замечательного мальчишки на свете. Нине до сих пор было сложно вспоминать о прошлом и кошмары часто не давали покоя, но сердце ничего не желало слушать, унося за грань воспоминаний, смешавшихся в уме в сросшийся клубок из боли и не тускнеющей радости.

Руки сами собой потянулись к инструменту, легким движением снимая с него чехол. Ладонь скользила по графу, тонким, едва ослабшим струнам, колкам, украшенным тонкой резьбой ручной работы. Сложно представить, сколько работал над ними тот, кто подарил эту драгоценную вещь Нине; сколько труда и нежности вложил мастер в свое творение, не потерявшее с годами ни грамма былого великолепия.

Прикосновения к гитаре ощущались почти как физическая боль. Нечто сродни ударам небольших электрических зарядов или порезам, только-только переставшим кровоточить. Нина как могла пыталась отгородиться от своих же воспоминаний, но так и не закрылась от них полностью, не находя, вместе с этим, сил отпустить гитару.

Эта история случилась чуть больше двух лет назад, а небольшой, ставший ненавистным, городок девушка в самых мельчайших подробностях помнила до сих пор. Ох, если бы она только смогла тогда предвидеть будущее. Понять, что в одно мгновение тебе могут даровать крылья и вскоре их отнять, растоптав о бетонные мостовые чужих желаний и слов. Нина бежала бы оттуда так быстро и далеко, как позволила бы ей собственная душа. Но она ни о чем не знала. И, конечно же, уйти от того, что ждало ее впереди, никак не могла.

Было лето. Яркое, искрящееся, похожее на громкий детский смех лето. Тогда Нина — только-только отвязавшаяся от школы десятиклассница — все дни отдавала прогулкам и жизни без хлопот и мыслей о том, что все всегда может идти не так, как хочется тебе.

Того паренька, ее ровесника, она встретила на мостовой. Рядом тянулась мелкая река, по которой неспешно плавали небольшие катера и лодки. Там же играл на своей старенькой гитаре и он. Играл так, что непременно хотелось остановиться и послушать. Не удивительно, что рядом толпился народ: преимущественно девчонки, слишком не случайно оказавшиеся поблизости.

Пройдя чуть дальше, глубоко в тень старых деревьев, девушка и сама слушала эти игривые мелодии, птицами срывающимися с уст гитары. Звуки и перебор струн были по-настоящему красивы, от чего она не заметила, как замечталась, представляя, как бы сама могла играть на гитаре. Когда она очнулась от своей задумчивости, оказалось, что мелодия давно прервана. А ведь девушка и не заметила этого! Как и не заметила сокращения толпы народу, быстрее нее догадавшейся о конце представления. Развлечение кончилось, так что им тут делать?

Нина вышла из под деревьев, но не успела сделать даже десятка шагов. Ее сбил с ног выкативший так неожиданно на тропинку велосипед. Удар о землю и жгучая боль в ногах. Сознание ударило давно забытыми ощущениями детства и очередных разбитых коленок. А затем на голову девушки обрушились извинения, от которых неосознанно хотелось улыбаться. Над ней склонился высокий рыжий парнишка. Карие глаза блестели неоправданной радостью и беспокойством. Так она встретила музыканта. Так завязалась дружба.

Начавшееся так внезапно общение было бы сложно назвать обычным. Эти двое отдавали друг другу все свободное время: мальчишка учил Нину игре на гитаре, даже сам подстроил под нее инструмент — подарок в день рождения, а она занимала его рассказами о звездном небе, картах и атласах с созвездиями, которыми увлекалась чуть ли не с детского сада.

Но в один день счастье кончилось, так и не успев закрепиться в небе. Друг погиб в автомобильной аварии в самом начале декабря. Уже после этого его отец принес Нине то, за чем его сын ездил в соседний город: новые струны для гитары. Еще один подарок. Уже последний и неимоверно болезненный. Вечное напоминание о близкой и часто несправедливой смерти. Но для девушки он был таким дорогим, как и все воспоминания, связанные с самым светлым человеком в ее жизни.

А вскоре началась травля. Друзья, подруги, даже родственники. Все обвиняли ее, его чувства к ней, о которых никто и не думал до той поры. Вокруг выстроилась жестокая стена ненависти и злобы. И ни один, даже самый сильный ветер, сломать эту стену так и не смог. Девушка и сама винила себя. Во всем, что только могло повесить на себя разбитое в дребезги сердце.

Спасением тогда, как это ни странно, оказалась все та же гитара, струны на которой так и не были заменены. Подарок, вместе с крохотной открыткой все еще лежал в одном из карманов чехла для инструмента. Но музыка забрала жизнь, музыка ее и вернула. Вернула вместе с болезненными уколами в душу, слезами и ярким неутомимым желанием чувствовать, жить. За двоих.

Теперь Нина совсем не была уверенна в том, что гитара поможет снова. Слишком уж велико ее давление на сердце, голос и, кажется, каждую клеточку тела. Но... Может быть, у нее хватит сил, чтобы еще раз подтолкнуть девушку к нужному решению?

Сев на подоконник, Нина ласково погладила гриф, будто извиняясь за столь долгую разлуку. Было страшно касаться струн, подкручивать колки для лучшего звучания и слышать ответный отклик истосковавшейся гитары. Но все же она смогла перебороть себя, заиграв какой-то старый мотив, даже удивившись тому, что пальцы ни на миг не забыли то, как нужно девствовать, выпрашивая у инструмента цепляющие сердце звуки.

Одна мелодия сменялась другой около получаса. Девушка просто не могла остановиться, чувствуя, что вскоре и вправду сойдет с ума. Но этого не происходило. Неожиданно Нина прекратила играть, крепко, словно самую дорогую в жизни вещь, прижав гитару к себе. В голове засела мысль о том, что отпускать свои желания чревато. Хочешь что-то сделать — делай, что-то сказать — скажи. Только не упускай жизнь. Второго раза сказать банальные, но важные слова благодарности может и не быть.

Возвращая гитару на место, девушка готова была расплакаться. Сколько всего разбито! Сколько потерянно! И ничего уже не изменишь. Кажется, сама жизнь не предполагает возможности исправить то, чего ты, зная о последствиях заранее, не допустил бы никогда.

Нина коснулась горячими губами грифа и застегнула чехол, прислонив инструмент к стене. Теперь, она была в этом уверена, гитара ни за что не будет стоять без дела. Хотя бы потому, что ОН — начальная грань музыки, не хотел бы этого.

Через несколько минут девушка уже стояла перед квартирой с номером двести семь. Марк, топчущийся рядом, лишь подтолкнул хозяйку под колени, убеждая скорее постучать в дверь. Но никто не откликнулся, будто и не было хозяев никогда в этих комнатах. Хотя сама железная створка открылась от одного нажатия на дверную ручку, приглашая пройти во внутрь.

— Интересно, это шутка или он и вправду забыл закрыть дверь? — подумала Нина и все же переступила порог квартиры.

Коридор встретил девушку и Марка хаосом и красками. Стены были похожи на старое полотно. Таких картин не бывает. Зато таковой случается жизнь. Внутренняя, горячая, глубокая, импульсивная. Больше пепел с крыльев феникса, чем простое существование.

— Максим? — Нина негромко позвала его, боясь повышать голос. А вдруг что-то случилось? Или он занят? Или просто забыл закрыть дверь, отвлекшись на мелькнувшую в окне тень мечты? Говорить громче совсем не получалось. Связки не подчинялись, замерев на одной высоте.

Нина прошла по коридору дальше, заглядывая в комнаты. Ее все больше удивляло то, что почти каждая из них была подобна складу, старой галерее, где все картины покоятся под пыльными белыми отрезками ткани в надежде, что о них когда-нибудь вспомнят. Только никаких покрывал тут не было. Полотна были открыты, исписаны красками и превращены в чистое искусство, которое с трудом поддавалось осмыслению. Тут было все: и алые маки, отражающие все грани солнца каплями росы на тонких лепестках, и звездное небо, по которому плыли причудливые тени-облака, и необычайно красивые девушки, их движения, улыбки, часто кисти рук и ладони. Этот сумасшедший мир красок очаровывал, вытягивал душу, заставляя забыть обо всем на свете.

Неожиданно из соседней комнаты послышался тихий шелестящий звук. Будто кто-то перевернул страницы старой книги. Не думая, Нина направилась туда, медленно ступая по мягкому ковру, устилающему, кажется, полы всех помещений. Марк так же послушно шел за ней, не делая ни шага в сторону от хозяйки. Когда под ногами зашуршала бумага, девушка удивленно остановилась и подняла с пола рисунок — переплетающиеся треугольника и карандашные заметки, разбросанные по краям наброска, о цвете, угле падения, градации. С каждым следующим шагом рисунков становилось все больше. Они покрывали пол подобно снегу, что укутывал сейчас улицы за окном. Нина поднимала их один за другим, боясь лишний раз наступить или помять бумагу. К тому моменту, как девушка перешагнула порог последней комнаты, в руках у нее скопилась небольшая стопка из зарисовок и карандашных пометок.

В этом помещении рисунков было еще больше. Они почти полностью прикрывали пол, лишая ковер даже возможности быть замеченным. Но самым необычным было не это. На полу, среди вороха листов, спал сам парень. Максим, а не кто-то чужой или не знакомый. На его груди, словно королева на троне, сидела черная кошка. Сейчас она спокойно смотрела на пришельцев, так легко оказавшихся в доме, и внешне не показывала ни толики неприязни.

Как это ни странно, но никаких ревностных чувств Нина у кошки и вправду не вызвала. Как и пес, смотревший на нее с легким, чисто собачьим, непониманием. Где это видано, мол, чтобы спать на хозяине! Но желтоглазой красавице его мысли — что песок под лапами: мешается, скрипит, да что поделать! Гораздо больше ее волновала девчонка, которая, она это остро чувствовала, была связанна с художником. И связь эта была странной. Гибкой, тонкой, почти невидимой, как паутина летним днем.

Не боясь ни кошки, ни ее любопытно-красноречивых взглядов Нина подошла к молодому человеку, поднося ладонь к его губам. Он и вправду просто спал, лишь выбрав для себя несколько удивительное место.

— Может быть, его нужно разбудить? — тихо саму себя спросила Нина, почувствовав прикосновение кошачьего хвоста к руке. От двери послышался тихий рык: Марк очень не любил чужих рядом с хозяйкой. Особенно, если от них не чувствовалось большой любви. — По полу ведь сквозняк ходит...

Отбросив эту мысль, девушка стащила с дивана покрывало, накинув его на Максима. Сенька все же подвинулась, позволяя укрыть человека до самой шеи, хотя и сама понимала: это особо от холода не спасет.

Не зная, что дальше делать, но будучи уверенной в том, что просто так оставлять его, даже плотно захлопнув дверь, нельзя, девушка села на пол, прислонившись спиной к дивану. Марк тут же пристроил свою голову на ее коленях, не сводя упрямого настороженного взгляда с художника и его подопечной. И если мужчину он знал, а после вчерашнего был особо ему благодарен, то кошку видел впервые в жизни. Хотя и кидаться на последнюю с лаем не хотелось. Слишком уж привык пес к тому, что этот город просто набит этими магическими вертихвостками. Их много, а тепло хозяйских рук одно. Его беречь нужно.

Так прошло около четверти часа. Нина не торопилась уходить, даже понимая, что это было бы правильнее всего. И вместо того, чтобы покинуть квартиру, она еще раз обошла дом, рассматривая разрисованные стены, чуть шероховатые от краски и сухости, покормила кошку, вместе с ней дошедшую до кухни, заварила в маленьком чайничке чай, неизвестно как разобравшись в банках со специями, и вернулась обратно в комнату.

Лишь сейчас она заметила стоявший рядом с окном мольберт и незаконченную картину на нем. Чашка с чаем приятно жгла ладони, но Нина почти не обращала внимания на эти покалывающие касания жара. Она смотрела на полотно и все не могла отвести от него взгляда. Слишком интересно. Слишком любопытно.

Это был Петербург. Город-мечта, но совсем не такой, каким представляют его большинство жителей страны. Яркий, живой, почти безумный. Играющий на контрастах красок и времен. Линии мягкие, но порывистые, легли на холст росчерками кисти, походившими на крылья птиц. Картина была праздником чувств сквозь цвета и мысли, изложенные на холсте.

— Не люблю, когда смотрят незаконченные работы, — услышала Нина глубокий низкий голос позади себя и обернулась, устремив немного ошеломленный взгляд на проснувшегося молодого человека. По расслабленному лицу Максима нельзя было понять ничего. Кажется, его даже не слишком удивило ее присутствие здесь. Не гнать же на холод "кошку", забравшуюся через окно в дом? — Нина, если не ошибаюсь?

— Нет, именно так. Извини, я не хотела видеть ее раньше времени. Но... Она очень интересная и я не удержалась, — Максим заметил, как сжались ее тонкие пальцы на стенках чашки и тихо хмыкнул. Стоит рядом и боится человека, к которому же и пробралась в дом. Вот уж странная!

— Интересная, говоришь? — он потянулся в каком-то полукошачьем, совершенно незащищенном жесте. Видя его расслабленность, Нина вздохнула, перенимая часть его спокойствия. Если бы к ней в дом кто-то забрался, пусть и без злых намерений, она бы давно вызвала полицию или кинулась бы защищаться от ещё не свалившейся на голову беды. А этот сидит — улыбается. И хоть бы хны ему! — А мне не нравится. И чем дольше на нее смотрю, тем сильнее осознаю, что что-то не так. Но не могу понять что именно. Не заметила ничего?

Девушка покачала головой, еще раз взглянув на картину. Та, даже не законченная, определенно ей нравилась и найти изъян в ней было сложно. Возможно, дело было в том, что сама она не имела способностей и к простому рисованию, а, может быть, в том, что ее слишком покорила атмосфера этой картины. Но факт оставался фактом: менять в ней что-либо не хотелось. Почему-то казалось, что после этого она навсегда потеряет все свои краски и жизнь.

— Нет, так нет. Предлагаю познакомиться еще раз. Максим, — он, не вставая с пола, протянул девушке руку, от чего Нине пришлось слегка наклониться, завершая рукопожатие. На миг она заглянула ему в глаза, но художник так и не понял, что пропал навсегда. Сердце пропустило удар, сбившись с ритма, а парень подумал, что это лишь жажда. Глупый, слепой человек!

— Нина.

— Не поделишься? — он кивнул на чашку в ее руке, проведя языком по пересохшим губам.

— Я еще не пила — держи.

С первым глотком он не почувствовал вкуса, лишь пряный домашний запах: мандариновые корочки и мята. И как она умудрилась найти его любимую смесь среди других?

— Там же не было приворотного зелья, да? — на губах художника появилась улыбка. Было озябшие кончики пальцев вновь чувствовали уходящее тепло чашки.

— Если только в мыслях, — Нина фыркнула в ответ на вопрос.

— Дурочка, они ведь самые важные! Тратить на сумасшедших — пустое. Береги их.

Так, весна в самом сердце зимы началась с чая и невольных улыбок, от самых простых человеческих чувств.


* * *

Девушка приходила к нему уже три недели подряд. Не спрашивая, не сообщая о том, чтобы появиться вместе с Марком на пороге квартиры. Она будто чувствовала моменты, когда он ничем не занят или волнуется о чем-то, и стучала в дверь. Громко, отчетливо, чтобы услышал и понял, кого в очередной раз принесло к его порогу. А возможно ей самой становилось одиноко в чертоге этих стен, и в Максиме она нашла спасение, которое тот сам искал еще два десятка дней назад.

Все встречи были похожи, но странно необычны: горячий чай, долгие разговоры почти до полуночи, казавшиеся очень важными, мировосполняющими. Никто не думал о том, чтобы менять это подобие дружбы на что-то другое, глубокое и неизведанное. Оба умели крепко держать в руках те ценности, которые имели, осознавая, что все в этой жизни куда более хрупко, чем кажется. И даже ощущая сердцем особый трепет от касания пальцев, смеха и взглядов другого старались не предавать этому значения. Жить одной минутой стало важнее, чем попытка создать будущее. Все остальные грани времени Нина и Максим давно оставили позади.

Художник не мог не заметить своей привязанности к девушке. С каждым днем она все больше напоминала ему маленькое солнце, спустившееся с небес на Землю. И солнце это умело греть не обжигая, опутывать своими улыбками и любовью к мелочам, дарить покой, часто теряющийся в пелене случающихся неудач и бурь.

А неудачи действительно появлялись в жизни. Причем наскакивали они всем скопом, обрушиваясь, без предупреждения и возможности отдышаться после очередного удара, волной на голову. Так Максим все ещё не мог принять свои картины, будучи уверенным в том, что им чего-то не хватает. Будто он терял что-то важное и едва ощутимое для его загрубевшей человеческой души.

Он много раз брался за работу, но выходило совсем не то, что представлялось: то цвета поутру оказывались другими, то линии ложились чуть иначе. Тем временем желание вскрыть конверт становилось все сильнее, а сила воли, как назло, не спешила расти. Трудновато было сдерживать себя в этих порывах. Но Максим старался. И в этом сильно помогала Нина. Разговорами и просто присутствием своим она доводила его до состояния одухотворенности, при котором прочие ненужные мысли кажутся совсем незначимыми. Будто в космосе побывал, а к родной планете потом так и не привык.

Сегодня Нина пришла тоже, и не одна. Их было трое. Девушка, Марк и гитара. Каких чудес, однако, не увидишь в этом доме!

Поприветствовав и даже не удивившись приходу, он пропустил их в квартиру. Сенька, вышедшая встречать гостей вместе с хозяином, снисходительно мяукнула. Ну, вот что сделаешь, раз пришли?

Со своим инструментом Нина приходила в третий или четвертый раз, не больше. И иногда Максиму казалось, что она сама немного побаивается гитары, ее звучания и мелодий. Он не знал, откуда это пошло, ведь было слишком хорошо видно, с какой нежностью и любовью девушка смотрит на нее. Конечно, всегда можно было спросить. Но заводить об этом разговор почему-то обычно казалось сложным. Появлялось ощущение, что за вопросами последуют ответы, которые сделают только хуже. А это — последнее дело, особенно если учесть, что из последующих плохих настроений вытаскивать ее придется долго. К тому же, он с легкостью признался себе в этом, ему до чертиков нравилась манера игры Нины; нравились те мелодии, что выходили трепетными и дорогими для давно забытых струн собственной души; нравилось, как она своими тонкими длинными пальчиками водит по струнам и грифу, пробуя на ощупь то, что было частью ее самой — гитару.

Это приводило молодого человека в состояние не меньшего счастья, чем ее присутствие в его жизни. Странно, но над головой, при таком раскладе, не звенел ещё колокольчик, возмещающий о помутнении рассудка. Возможно, для этого было еще рано. А может быть сам вредный человеческий организм решил таким образом разделаться с остатками разума. Кто знает?

— Как твоя работа? — девушка села на подоконник, заняв привычное и, как догадывался Максим, любимое место. Марк, решивший, что хозяйке точно ничего не грозит, устроился рядом с Сенькой, которая, чуть подумав, улеглась у его теплого бока. Да, эти двое более чем приноровились друг к другу, не видя никаких причин для неприязни. Гитара же оказалась лежащей поперек кресла, словно еще один человек, заглянувший к дому "на огонек".

— Честно говоря... Никак, — Максим улыбнулся, выглядывая в окно и расслабленно потягиваясь. Угрызения по этому поводу преследовали его весь день, да только общество Нины позволяло забыть обо всех заботах — Я сделал несколько набросков, но за кисть так и не взялся. Не пошло.

— Покажешь зарисовки? — заинтересованно повернулась к нему девушка. Было трудно понять: правда ли ей интересно или же Нина уводит его от грустных мыслей сегодняшнего дня. В первое хотелось верить больше, хотя и такая особая забота имела свои плюсы.

— Да, пожалуйста, — парень весело фыркнул и указал рукой на большую пепельницу, в которой, все ещё слегка дымясь, лежала большая горка пепла. Автор был беспощаден к собственным творениям.

— Опять? — Нина даже не удивилась, хотя и недовольно нахмурила брови. Вот уже который раз она заставала эту картину с маленьким пепелищем из страданий и стремительного яркого таланта. Единственным фактором, который мешал Нине выкинуть эту, с ее точки зрения, ужасную вещь из квартиры, было то, что бумага умела сгорать не только над псевдо урнами для кремации мелочей, но и над газовой плитой. В крайнем случае, ее можно было запросто порвать, что тоже не радовало. — Мог бы хоть разок показать их мне, знаешь ли!

— Не шипи на меня, Мышка, — Максим рассмеялся, вспоминая о той, кто была нарисована на тех листах, и почему именно эта девушка не должна была их видеть. На недорисованных полотнах раз за разом сгорала былая страсть и, чуть припыленные временем, но до сих пор обжигающие сердце чувства. Художник сомневался, что так просто у него выйдет забыть о той, чей запах до сих пор искал в толпах прохожих, испытывая боль и смутное счастье одновременно. Когда же это кончится...? — Пока я не буду доволен работой хоть на половину, ты ее не увидишь.

— Жадина!— Нина потрепала художника по волосам, стараясь разгадать причину мелькнувшей в его зеленых глазах грусти.

— Какой уж есть. Лучше сыграй мне, Мышка, — молодой человек уселся на пол перед подоконником, подтаскивая к себе большой блокнот и простой карандаш. Может сейчас что выйдет?

Не споря, девушка достала гитару. Погладила ее отчего-то теплый бок и коснулась струн. По комнате разнеслись первые мягкие и теплые мелодии, оплетающие душу покоем и светом.

Слушая эту музыку, Максим уплывал в себя. Он готов был закрыть глаза и замурчать, подобно довольному мартовскому коту. Пальцы сами собой стали отстукивать незатейливый, но запоминающийся ритм по корочке блокнота. Тихий хрипловатый напев девушки заставил улыбаться. Широко и открыто. Так, как казалось, давно разучился.

Рука, совершенно не советуясь с мозгом, начала выводить карандашом линии на абсолютно чистом листе. Так всегда бывало, когда девушка бралась за гитару. Получится что-нибудь или нет сказать было сложно. Только после того, как закончит, художник поймет напрасно ушли старания или нет. А сейчас...

Мягкий, почти неуловимый взмах ладони — несколько линий и идея в голове. Рука движется в такт с музыкой, не замирая в покое ни на миг. Это полное единение. Резонанс души, тела и музыки вокруг. То — без чего не появляется ничего в этом мире. Сейчас художника не волновало все, что имеет значение для обычного человека. Лишь один вопрос тревожил несносную беспокойную душу Максима: эта маленькая мышка на подоконнике тоже чувствует этот трепет? Или только он — сумасшедший, который видит и осознает всю интимность ситуации?

Медленно (как малышка еще не устала касаться струн, зачаровывая слух юноши?) на листе появляются очертания, срывающиеся на какие-то безумные и бездумные линии. Максим с трудом понимает, чего сам хочет добиться этими стараниями, но вскоре узнает в рисунке отголоски того, что казалось утерянным навсегда. Это не то покоящееся в воспоминаниях лицо. Нечто новое, волнующее, прекрасное. Мышка...

Звонок в дверь прерывает все движения руки. Музыка тоже обрывается, оставляя комнату пустой и безжизненной, лишившейся сердца и души. В изнеможении и ярости художник закусывает губу, острым концом клыка разрывая тонкую кожицу, в желании успокоиться. Зачем? Господи, почему именно сейчас?! Объясни. А лучше помилуй того человека, только что разрушившего воссозданный из руин мир.

Почти не контролируя себя, Максим бросается к двери. Руки Нины, что пытаются его успокоить, привести в чувство, мало чем помогают. Маленькая, хрупкая, что она может сделать против этой ярости, от потери вновь обретенного краткого счастья, которое могло растянуться на вечность? Даже звонкий голос ее не в силах сейчас укротить все безумство этого человека.

Входная дверь с шумом распахивается и все падает в бездну. Сумасшествие исчезает так же резко, как и появилось. Встречи с прошлым не способно выдержать даже это огненное, плавящее душу чувство. Всё вновь выжжено и разбито, превращено в прах и оставлено лежать тяжелым грузом на самом дне сердца.

Эта женщина... Она опять вернулась, стирая своей дерзкой немного пошлой улыбкой счастье и покой с лица Максима. Он не понимает, что с ним твориться при виде нее. Но он сам готов спорить на все свои картины, что глаза его не выражают сейчас ничего, кроме страсти, умноженной на былую любовь и ненависть, что решила почему-то отступить, сдав отвоеванные у души позиции.

— Я вернулась, милый! — почти кричит девушка, стоящая на пороге. Ее длинные волосы светлы и послушны, а черты лица кажутся почти ангельскими. Голубые глаза отражают лишь смех и презрение к той, что стоит за спиной Максима. А ведь она могла бы быть идеальной, если бы не эта стервозность и злоба, которой мигом наполняется все пространство — Мы можем поговорить? Наедине.

Долю секунды художник сомневается. Надо ли это ему? Нужны ли новые раны и безбожное вскрытие старых? Он более чем уверен, что нет, что сердце итак уже разбито на мелкие осколки. И все же чувства пересиливают. Глубоко вздохнув, он, не поворачиваясь, произносит:

— Иди, Мышка. На сегодня хватит музыки.

Нина кивает, зная, что Максим этого не увидит, и, не говоря ни слова, возвращается в комнату за гитарой. Марк крутится тут вместе с Сенькой. Псу не нравится та женщина и в этом кошка с ним более чем солидарна. Желание расцарапать ей все лицо, да так, чтобы остались шрамы, буквально сквозит в ее глазах, но мало кто обращает на это внимание.

После того, как за ней закрывается дверь, по коридору квартиры разносится почти победный смех. Слышится звук падающей тяжелой сумки с вещами на пол. Художник не двигается ни чтобы поднять ее, ни чтобы как-то еще поприветствовать незваную гостью.

— Зачем ты здесь? — голос его холоден и тверд, как январский лёд. В нем чувствуется лишь одна, ничем не скрытая, эмоция — неприязнь. — Почему ты всегда заявляешься, когда я вновь начинаю жить, смеяться, любить?! Ответь, сделай милость.

— Хмм... Ты не знал? — она как-то опасно улыбается — Все женщины — хищницы. Интуиция срабатывает, когда кто-то хочет отнять добычу.

— Я не твоя добыча. И вообще не твой.

— Как знаешь, котик, — не дождавшись приглашения, она проходит в комнату, на ходу скидывая с себя плащ. Видно, что в этом доме девушка чувствует себя слишком по-хозяйски. А оказавшись в гостиной и вовсе, с презрением морщась, косится на брошенный рисунок и пинком загоняет блокнот под кресла. С глаз подальше.

— Повторюсь: что тебе нужно? — опершись спиной на дверной косяк, Максим недовольно смотрит на всё это безобразие.

— Тебя, — пожимает плечами гостья — А эта девчонка... Новая игрушка, милый?

— Не твое дело, Ирина.

— Думаешь? — девушка быстро оказывается рядом с парнем, совсем немного уступая ему в росте. Жарко целует его в плотно сомкнутые губы, вызывая лишь одним этим действием волну страсти и желание. Художник же, забыв все мысли, променяв тепло на холод и пустоту, падает в бездну, отвечая на этот рваный поцелуй. Потом он обязательно будет жалеть обо всем случившемся, но повернуть время вспять будет невозможно.

Когда в следующий раз Нина поднимается в квартиру номер двести семь, Максима не оказывается дома и ее просто выставляют за дверь с пожеланием поскорее свернуть шею на ближайшей лестнице и словами о том, что художник больше не хочет видеть ее ни здесь, ни где бы то ни было еще. Никогда.


* * *

Нина уже дюжину дней не находила себе места. Не было ни депрессий, ни нервных срывов с уходом в себя. Только полная опустошенность в груди. Будто вытянули из жизни самое близкое и родное, что было. Кажется, теперь у нее и вправду остался лишь один Марк, который с беспокойством крутился рядом и не отходил от хозяйки ни на шаг. И пусть за это время она, как могла, вернулась к общению с одногруппниками и знакомыми, чего-то не хватало.

Долго девушка не верила, что все кончилось. Что пропала жажда к общению у человека, ставшего какой-то неотъемлемой частью ее жизни. Не хотела верить. Не признавала того, что и вправду не слишком уж нужна Максиму. Ведь он так и не пришел сам, не опроверг сказанное той женщиной. А Нина и не подумала навязаться ему сама. Никуда не исчезнувшая гордость не позволяла вновь явиться на порог той квартиры. Она ведь не привязанная и не воздушный шарик на веревочке, который, самовольно дернув за ниточку, можно притянуть или оттолкнуть от себя.

В душе царил разлад, когда Нина пыталась, зарывшись пальцами в шерсть на загривке Марка, захлопнуть ту страницу жизни, что неразрывно связывала ее с судьбой художника, вернувшего когда-то (кажется, совершенно давно) ее сердце к свету. Получалось это у нее из рук вон плохо. Ни забыть, ни просто выкинуть из головы хоть на один час. Ничего! Не помогали в этом ни заботы о доме, которые сыпались будто из рога изобилия, ни надвигающаяся сессия. За повседневными делами в голове все равно всплывали воспоминания о красивых глазах, смехе, линиях на картинах, редких прикосновениях и собственных чувствах, царивших тогда в душе. Все дни медленно превращались в единый ком из памяти и страшной гнетущей пустоты, от которой нужно было избавляться.

— Надо только подождать, — уговаривала она саму себя — Лишь подождать и всё вновь придет в норму. Не останется ничего, даже глубоко в сердце, что могло напомнить о моей глупой привязанности, желании увидеть и понять. Только бы время не сыграло в этот раз злую шутку, растянувшись на недели. Тогда-то точно сердце перестанет биться, будто птица с поломанными крыльями, и придет в себя.

А сейчас... Сейчас Нина устало откинулась спиной на мягкую поверхность дивана, шумно захлопнув книгу. С сегодняшнего утра она не прочитала и трех глав, хотя и желала отвлечься от реальности более всего на свете. Но не вышло. Не получилось и в этот раз сладить с тем беспокойным неудобством, что зародилось в душе. Что делать с таким непонятным состоянием девушка не знала. От этого становилось только хуже, паршивее.

Спавший у ее ног Марк завозился, дернул задней лапой и тихо заскулил, будто был не взрослым сильным псом, а маленьким щенком, которого пугали громкие звуки, тени и кошачьи когти. Тот, кто когда-то сказал, что животным не снятся сны, очень ошибся. Скорее всего, он был глупцом, неоправданно возложившим на свои плечи миссию мудреца. Нет, кошмары снятся всем. А в особенности тем, кто больше всего в жизни боится потерять что-либо, вспоминая об этом даже за порогом реальности.

— Интересно, что ему снится? — подумала девушка и чуть передвинула собаку, заставляя что-то, жалящее друга страхом, отступить, спрятаться и затаиться. — Что-то плохое, видимо, или пугающее. Или, что не слишком уж лучше всего остального, холодное. До той степени промозглое, что озноб бьет даже от одной мысли об этом.

Такие несложные, даже странно-неприметные, обыденные мысли могли сделать то, на что не была способна и новая книга вместе с экзаменами и зачетами. Нина ощутила дикий, не сдерживаемый ничем, прилив нежности к своему совершенно преданному ей другу. Склонившись к Марку, она щекой потерлась о его морду.

— Мой хороший... Замечательный пес... — Нина тихо шептала, успокаивая собаку. Тот лишь на миг приоткрыл один глаз, не понимая, что нашло на хозяйку, и тут же задремал вновь. Что-то, а такой нежный, ласковый и теплый голос девушки мог достать и навсегда лишить силы любые кошмары. Только сама она об этом не знала. От того и мучилась, отдавая свою доброту и веру другим.

Встав, она прошлась по комнате. Просто сидеть без дела было выше ее сил. И Нина, не зная куда себя деть, лишь двигалась под тихие мелодии джаза, с самого утра льющиеся из динамиков телефона. Хоть как-то ее успокоить сейчас и вправду могло только это. Но стоит ли прекращать пытку, если после недолго счастья вновь наступит мерзкое забытье?

Девушка подошла к столу и взяла лежащий на нем яркий кусочек картона — билет на концерт одной из тех неизвестных групп, что так и желают прославиться, распылив сердца слушателей в пыль лишь одним ударом звука из колонок.

Что и как играют ребята из группы со звучным названием "Ветер" девушка просто не представляла, да и вообще сомневалась в том, что мероприятие стоит посещать. Сам билет достался ей даром от одногруппницы, чей молодой человек играл на клавишных в том самом коллективе. Знакомая, в последний момент разругавшаяся со своей подругой, отчего-то решила пригласить вместо нее Нину, которая хоть и пыталась отказаться, но, в конце концов, согласилась. От чести именно потому, что сама знала насколько обидно выступать для полупустого зала, состоящего лишь из друзей и знакомых.

Выступление начиналось в семь часов вечера, а до выхода из дома осталось целых четыре часа, в которые нужно было себя чем-то занять.

Оглядев помещение, Нина поняла, что очередная уборка ничем не хуже безделья. А потом можно будет и на гитаре поиграть. Это уж точно не будет лишним, практика нужна всегда. Квартира приобрела надлежащий вид уже через час. Работы-то и оказалось, что протереть пыль, да убрать некоторые вещи по своим местам. Зато чисто и свежо. И будто уютнее стало.

Достав гитару, Нина подкрутила колки. Струны постепенно приходили в негодность и с каждым разом провисали все больше, искажая и разрушая звук. Но для того, чтобы поменять их вовсе не хватало моральных сил. Самые лучшие струны в мире, была уверена девушка, лежали в одном из отсеков чехла для инструмента. А притронуться к ним — нет, ни за что! Вдруг порвутся или, что естественно, после долгого использования, начнут умирать так же, как и эти? Лучше уж память останется памятью. Вечной. Долгой. Не тронутой и не померкшей.

Заиграла, тут же вспоминая былые дни. В голову приходили две жизни: школьная, когда ей только-только удалось хоть немного освоить гитару и приноровиться к ней, и та, что цвела жаром еще несколько дней назад, но лишь для одного человека. Не смотря на то, что ни тех, ни других времен было уже не вернуть, мелодия не была грустной и тоскливой. Потери были, но почему-то сейчас они не вертелись в сознании, которое отдавало в музыку только самое яркое, тепло и запоминающиеся.

Девушка играла и не думала ни о чем. Полузабытые мелодии возникали в сознании прежде чем пальцы в очередной раз касались струн. Периодически Нина сбивалась на своих собственных песнях, сочиняемых на протяжении последних полутора лет. Свое она всегда запоминала с трудом, считая, что те чувства, которые она вкладывала в их сочинение, никогда уже не прозвучать повторно. Потому и казалось ей странным учить душу науке о самой себе, давно изменившейся, но так и не заметившей этого.

Когда Нина закончила играть, шестой час уже приближался к своему завершению. Жутко хотелось остаться дома и никуда не ходить, но обещание есть обещание. И его нужно исполнить. И раз пообещала прийти, то нужно это сделать. Ничего с нее не убудет!

Собралась быстро. Всего-то что сменила домашнюю футболку на рубашку насыщенно-синего цвета, да привела в порядок волосы, которые вновь норовили превратиться в подобие разрозненного гнезда. Марка же не пришлось даже будить: пес окончательно проснулся, когда девушка села играть на гитаре. Спать в это время казалось ему кощунственным и неинтересным. Вскоре они вышли на улицу.

До места встречи недалеко: всего-то пара станций на метро. Надевая на Марка намордник и пристегивая к ошейнику поводок для входа в подземку, девушка надеялась, что их пропустят. Мало ли что в этот раз контролеры надумают себе, увидев пса?

Их пропустили. Более того, никто даже не взглянул на девушку с собакой, что Нина растолковала, как хороший знак. Не слишком часто так везет этим двоим.

— Возможно, "Ветер" — не такая уж плохая идея? — подумала она — Иначе бы что-то точно случилось. Не может быть все так просто!

Уже через полчаса она встретилась с одногруппницей — высокой, с темными, в синеву волосами Машей. Та так искренне улыбалась и радовалась ей, что оставшиеся сомнения окончательно сгинули, освободив место какой-то веселой сосредоточенности на кратких счастливых моментах жизни.

Как и обещала Маша в кафе, где сегодня выступала группа, пускали с животными. Сейчас оставлять Марка дома одного не хотелось. Слишком одиноко и холодно там. Нужно что-то менять, но только что?

Заиграла музыка. Сочная, яркая, бурлящая, как необузданный Северный-Ледовитый океан. Совсем не такую Нина, даже в самые погожие дни, играла для себя. Просто не из того теста была сделана. Но музыка ей действительно нравилась. Как и текст, вложенный красивым, глубоким голосом в песню и уши слушателей. Нина уже ни капли не жалела о том, что пришла сюда. В конце концов, возможно, вернувшись домой, она сможет сама написать что-то новое и стоящее под влиянием не схлынувших почти не своих эмоций и чувств.

После того, как отгремела последняя песня, знакомая потащила Нину знакомиться с музыкантами. Девушка ничего не имела против: восхищение от концерта еще долго не отпустит ее, а узнать, насколько парни соответствуют своим песням, хотелось очень сильно.

В группе оказалось пять человек. Барабанщик — сероглазый темноволосый Дмитрий с совершенно непосредственной улыбкой, никак не вязавшейся с его серьезным образом. Вокалист — ехидный, это было заметно с первых минут знакомства, задира — Антон. Клавишник, и, по совместительству, молодой человек Маши — Сергей. И два гитариста: светловолосы шумный Кирилл и огненно-рыжий, с темными веснушками на лице, похожими на гречишные зерна, Александр.

Последний представился сам и отчего-то долго и пристально, с совершенно нескрываемым любопытством, рассматривал Нину. По его губам блуждала почти неосознанная легкая улыбка, а голубые глаза буквально светились чувствами. Глядя на это, друзья посмеивались, не переставая удивляться. Кажется, таким увлеченным кем-то, немного рассеянным и неподдельно счастливым его никогда еще не видели.

Кто-то предложил пойти гулять. И вечер наполнился смехом, шутками, невероятными поступками и небольшим безумством.

Вернувшись домой в двенадцатом часу ночи, Нина, пусть и радостная, поняла лишь одно: за этот вечер она не смогла забыть ни голоса Максима, ни его рук, ни бережного и домашнего отношения к ней. Но, возможно, это получится у нее завтра? Кто знает?


* * *

На холст медленно ложились краски. Слой за слоем, линия за линией. Контуры все больше принимают очертания девушки: красивой, стройной, гибкой. Даже какой-то неживой и ненастоящей от всей своей прекрасности. Художник понимает, что ничего хорошего из этого не выйдет. Пустая трата времени. Недоделка, не более. Но он все равно продолжает рисовать, из упрямства не соглашаясь даже с самим собой.

Максим не утаивал того, что затея с картиной ему не нравится. Прошли уже те времена, когда он сутками напролет мог рисовать Ирину, смотреть на нее, не отрываясь, ловить каждый вздох и стук сердца. Давно скрылось за горизонтом желание быть с ней рядом не только физически, но и душевно. Осталась лишь бездушная, беспокойная страсть, которая привязала его к этой женщине слишком сильно. Но и она постепенно сходила на "нет".

Он и сам не знал, зачем пустил вновь эту девушку в дом. Лично отворил двери в свой персональный Ад той, которая, растоптав всю душу, мысли и эмоции, сама же и создала его, устроив дикий шабаш на останках чувств. Это было слепым помешательством, никак иначе. Да и как ещё можно объяснить ту ужасную тягу, возникшую в нем при виде нее? Ещё это была глупость. Никак более не назовешь этот обмен хрупкого света на гиблую тень. Тень теперь день за днем, час за часом добивавшая его и без того уставшее сердце.

Максим рисовал Ирину долго и безнадежно. На холсте выходила лишь пустая красивая оболочка без единого признака настоящей жизни. Совсем не этого искали его глаза, что, в сговоре с мозгом, воздвигали перед собой иной, застилающий все на свете облик. Нежный, немного странный, тихий и непременно сводящий с ума. Нина...

— Ох, нет! — парень вымотано откинулся спиной на развороченную постель — след минувшей сжигающей ночи. Очередной из тех, что стали забытьем, а не удовольствием. Нахлынувшая душевная усталость тревожила сердце, но на его лице это никак не отразилось. Максим просто прикрыл глаза в изнеможении и желании не думать ни о скомканных простынях, хранивших запах двух тел, ни о том несоответствии, с которым он не мог ничего поделать. В конце концов, все мысли слились в одном странном понимании: на месте Ирины должна быть другая.

Сидящая в кресле девушка, заметив, что парень уже не держит в руках кисть, недовольно поджала губы. На миг ее лицо из кукольного стало неприятным, а потом все вернулось в норму. Ирина мягко потянулась, как-то странно улыбнувшись, и переместилась с кресла на постель. Когда Максим открыл глаза, чтобы попытаться прийти в себя, она уже склонилась над ним, пытаясь поймать на себе взгляд зеленых глаз.

— Почему ты остановился? — голос звучал неприятно, но Максим готов был поклясться, что на многих других мужчин он производил самое что ни на есть неизгладимое впечатление. Именно он и поймал его в капкан при первой встрече несколько месяцев назад. Сейчас же... Голос Ирины казался страшным ядом, полным какой-то скрытой злобы и неприкрытой вовсе горечи.

— И как я мог на такое попасться? — подумал Максим с тоской, желая, чтобы эта чертовка с ангельской внешностью, блудница, дура, вобравшая в свою душу всех адовых бесов, исчезла. Навсегда. И почему чтобы осуществить свои мечты нам так часто не хватает сил?

— Устал, — парень резко сел, вспугнув девушку. От неожиданности та чуть не упала на пол, но смогла удержаться.

— Раньше тебя это не волновало. Стареешь?

— Умнею, — художник холодно посмотрел на нее, смерив ничего не выражающим сейчас взглядом ее фигуру, завернутую в тонкую простыню. — Хватит на сегодня.

Девушка поморщилась, но смолчала. Не смотря на свою наглость и дерзость, она легко поняла, что до края доводить не стоит. Только не в этот раз.

-Как скажешь, Макс.

Теперь же морщиться пришлось художнику, который просто ненавидел это ужасное сокращение его имени. Оно отдавало чем-то гнилым и неприятным. И пусть у Максима крыльев за спиной оказаться никак не могло, слишком грешен был и без мнений ненужных людей, но подобная пошлая грязь его раздражала.

— Нужно успокоиться, — вздохнул он про себя, вставая с после и натягивая свитер на плечи. В доме было прохладно, и он искренне недоумевал, как эта женщина, игриво смотрящая на него, еще не успела подхватить воспаление легких, разгуливая по квартире в тонких платьях и футболках. Где-то в груди горела мысль о том, что когда-нибудь она не выдержит этого холода и сбежит сама. И тогда он уж точно освободится от ее всепоглощающих женских чар.

Подойдя к окну, он погладил по голове Сеньку, примостившуюся на подоконнике, сразу над батареей. Та замурлыкала и продолжила недовольно коситься на Ирину, будто хозяйка развалившуюся на постели. За все эти дни ей так и не удалось кардинально повлиять на художника в отношении нее. Хотя и самому ему уже надоела вся эта мучительная маята, похожая на игру в "кошки-мышки". Кто кого догонял было не понятно, но блондинка, явно по глупости, считала себя ведущей.

За окном было ясно и солнечно: редкий случай, когда Северная столица радует обитателей погожей погодой. Солнце, не скрываемое облаками и тучами, светило сквозь не зашторенные стекла так сильно, будто желало проникнуть в самые дальние и темные углы квартиры. Ему — свободному и гордому небесному светилу, явно было невдомек, как нужно было бы заглянуть не только в дома, но и в души людей.

Снег, льдисто-белый и от того еще более яркий, ловя солнечные блики, резал глаза. На его фоне все казалось ещё более живым и красочным. Создавалось ощущение, что и сам город был выстроен лишь для того, чтобы, сходясь со снегом в одной точке, кружить голову людям.

Взор художника цеплялся за каждую мелочь двора: вот разноцветная детская площадка, полускрытая снегом, вот молодые мамы с колясками укачивают своих чад, вот и хрупкая фигура девушки, играющей со своей собакой.

При виде Нины по сердцу полоснуло кинжалом. Максим захотел отвернуться, забыть о том, что ее видел, но так и не смог отвести взгляд. Так сильно ему сейчас хотелось оказаться там, рядом с ней. Просто смеяться и радоваться жизни, заставляя Марка раз за разом приносить палочку или диск.

Только вот пути к ним уже не было. Или же Максим не догадывался о его существовании, не понимая, почему Нина начала его избегать? А ведь она и вправду обходила его стороной: не подходила на улице, поднималась по лестнице, чтобы не ехать вместе с ним и Ириной в одном лифте, не приходила в дом, когда хозяин сидел, ожидая ее, словно сумасшедший, не выходя из дома.

Художник не знал и даже не догадывался о причинах, что отдалили девушку от него. А ведь сколько раз он пытался подойти к ней и спросить об этом сам, убедить ее отвечать, повернуть время вспять! Да только каждый раз она сама уходила или же его утаскивала в сторону Ирина. Нечего, мол, унижаться перед кем попало. А она и не была чужой. Но в один момент Максим просто понял, что и вправду устал за ней бегать. Гордость взяла верх над сердцем и разумом, которые, чисто из упрямства, еще не хотели сдаваться.

Поэтому, каждый раз завидев ее, он пытался успокоить то странное, неизведанное чувство, что поднималось в груди. Оно не было похоже на тягу к Ирине. И если последнее сжигало все на своем пути, то это наоборот росло, крепло и цвело в сердце, смягчая нрав художника.

Смирять самого себя сложно. Трудно было заставить разум не думать о ней, не прикасаться то и дело к подоконнику, на котором она любила сидеть, не вслушиваться в тишину квартиры, пытаясь услышать хоть намек на ее музыку. Максим признавался себе в том, что все это бессмысленно: невозможно заставить сердце не желать ее присутствия в жизни. И все же он не сдавался, вытесняя из рассудка сбежавшую неведомо почему от него девчонку. Но сердце не поддавалось ни на один из его уговоров, оставаясь верным себе.

Позади послышались шорохи и дверной хлопок — это Ирина скользнула в ванную. На несколько минут максим отрывается от окна, срывая с постели простыни и белье. Смотреть на них неприятно, пусть художник и сам учинил этот беспорядок. Глупость и сумасшествие: сходить с ума по девушке, но в какой-то момент понять, что не любишь ее ни одной клеточкой души.

— Знаешь, Сень, — он скупо улыбнулся кошке — Я все больше чувствую себя полнейшим идиотом.

Желтоокая красавица мяукает в ответ. Она уж точно не считает его дураком, да только наперед знает, насколько опасна такая связь. Не та девушка, не те чувства. Сенька видит художника насквозь и совершенно не понимает, что держит его рядом с этой неприятной женщиной. Даже для нее — обладательницы воистину кошачьих страстей, остается загадкой глупая привязанность парня. Может быть, он и вправду сошел с ума?

Затолкнув белье в стиральную машинку, Максим возвращается в комнату, к окну. Спокойствия в душе чуть прибавилось, да только Нины во дворе и след простыл. Нет ни нее, ни Марка. Лишь пара подростков, блуждающих без дела, да свора карапузов, пытающихся выстроить снежный замок.

— Когда же она меня отпустит?

— Разговоры с самим собой до добра не доведут, знаешь ли.

— Догадываюсь, — художник горько усмехнулся, радуясь, что Ирина сейчас не может видеть его лица.

— Тогда прекращай. Незачем попусту сходить с ума, — руки девушки обвили торс парня, ни капли не смущаясь столь тесного положения. Художник поморщился. Эти прикосновения все больше напоминали пытку. И как ей не надоедает эта беспочвенная близость?

— Отпусти, Ир, — он высвободился из теплых рук и повернулся лицом к блондинке, нисколько не озадаченной его поведением. Как и всякая женщина она знала его отношение к ней и ее телу. Но даже теперь не желала отпускать рыбку, когда-то попавшуюся на крючок.

— Раньше тебе это нравилось.

— А теперь нет. Считай, что я устал.

— Ну-ну, — Ирина хмыкнула, подняв руки в провокационно-беззащитном жесте. — Не будь букой. Лучше сходи в магазин за кофе. Проветрись. Успокойся.

Подумав, Максим кивнул. Не то чтобы ему хотелось угодить этой девушке, но он и сам чувствовал потребность в прогулке. Просто чтобы не сорваться и хоть немного отдохнуть от тесноты помещения.

Оделся и вышел из дома. Морозный воздух обжег легкие и горло при первом вздохе, а потом все изменилось. Легкий холод вбил из головы все ненужные мысли и терзания. Стало неожиданно свободно и спокойно. Так, как должно быть на душе.

— Может быть, остаться на улице и никуда не возвращаться? — по-настоящему улыбнулся Максим и направился в обход дома. Ему и вправду хотелось прогуляться, подольше не отпускать этот миг счастья и радости, подаренный воспаленному сердцу просто так, за одно лишь мысленное "спасибо" и желание жить.

Снег под ногами хрустел и потрескивал, будто и не успели истоптать его вездесущие прохожие. Этот приятный до мурашек звук неведомо откуда взявшимся эхом отдавался в ушах. Редкое для этого города солнце светило, казалось бы, ото всюду. И это приводило парня в такой восторг, что на обратной дороге Максим — обычно на людях замкнутый и несколько серьезный — чуть ли не мурлыкал себе под нос песню, случайно пришедшую в голову.

Радость оборвалась мгновенно. В тот самый момент, когда он, выйдя из-за угла дома, увидел Нину и державшего ее за руку молодого человека. Рядом крутился Марк, почему-то настороженно поглядывая на парня. Парочка смеялась и о чем-то оживленно болтала, не замечая ничего вокруг. Проходящие мимо люди, бросив на них лишь один взгляд, начинали неосознанно улыбаться. А Максим... Художник сделал шаг назад и, зайдя за поворот, прислонился спиной к стене. Отчего-то стало не хватать воздуха, словно резко прекратили такую важную и сейчас необходимую подачу кислорода в легкие, в груди что-то предательски заныло, кольнув раскаленной до бела спицей сердце.

Он стоял там как самый обыкновенный глупый мальчишка. Так прячутся от жестокой реальности бытия люди, впервые познавшие любовь и по-дурацки упустившие ее. Чокнутые, чьи сердца замешаны на грезах и пустоте, от которой может спасти только новое чувство. Такие же несчастные, как и сам художник.

Наконец, будто ударом грома о землю, ему удалось понять то, что он отказывался осознавать вот уже почти два месяца. Он влюбился! Совершенно странно и незаметно. Абсолютно не так, как в прошлые разы. Или в этом была вся суть этого чувства, совсем не похожего на то постоянное ощущение глубокой симпатии к человеку?

Не влюбленность! Не та кратковременная страсть к человеку, что бьет в сердце и рассыпается в прах еще на второй неделе знакомства. Нет! Любовь! Самое сложное и терпкое слово в пелене дней, ошибок и поступков. Самое глубокое, сильное и прекрасное чувство, что есть в мире. Только чтобы принять его нужно не быть глупцом, упустившим удачу, променявшим собственное счастье на кучку ненужных горьких страстей. А ведь, как считал сам художник, Максим был тем самым, кто легко, поддавшись эмоциям и сиюминутным желаниям, променял любовь на пару ночей.

— Кажется, я это заслужил, — тихо вздохнул парень, запуская руку в карман куртки и выуживая оттуда пачку сигарет — спасение от презрения к самому себе. Одна сигарета. За ней следом вторая. Максим все дальше уходил от того всеобъемлющего теплого чувства, что только недавно обдало его жаром, светом и горечью.

Теперь он уже испугался, осознав одну истину, птицею бьющеюся в голове. Он не сможет подойти к ней. И дело тут даже не в том, что кто-то другой так же хотел быть с Ниной рядом. Вся беда была в том, что сказать "я люблю тебя" казалось ему равноценным сдаче в плен. Это была бы добровольная капитуляция перед чувствами, которые так и рвались наружу. И лишь из-за нежелания признавать свое поражение перед нахалкой-жизнью он готов был терпеть боль, прятать невысказанные слова и прилагать безумные старания, силясь забыть эти прекрасные глаза, тонкие длинные пальцы рук, на запястьях которых так отчетливо видны голубые реки-вены, и тихий голос, сводящий с ума.

Вернулся домой Максим лишь через два часа. До этого бродил по улицам города, выветривая из головы непрошенные мысли и желания. Оказалось, без толку. Ничего не вышло. Только сильнее растравил тот орган чувств, что крутит в этом безумном мире абсолютно все колеса. Сердце.

Дверь закрыл тихо. Не хотелось шуметь или отвлекаться на разговоры с Ириной. Но поговорить все же пришлось.

По всей квартире раздавался смех, услышав который Максим замер, не понимая, что происходит. Только лишь через несколько секунд до него дошло, что девушка в соседней комнате слишком громко разговаривает по телефону, совершенно не боясь быть услышанной. А бояться стоило.

— Да-да, ты представляешь? Пришла эта девчонка на следующий день. "Позови Максима", ха-ха-хах. Ну а я ей и дала от ворот поворот. Хорошо хоть его дома не было, иначе и не вышло бы ничего, да. Сказала, что тот ее видеть больше не желает... А что он?! Он и не знает ничего! Она ведь нас обходить начала. Ну, ничего! Не будет мне мешаться. Макс помучается, да перестанет. Не трудно понять, кто лучше: я или эта серая моль с гитарой.

— Да, ты права. Понять действительно не сложно, — голос художника был совершенно отстраненным, почти ледяным. Где-то в его глубине плескалась неприкрытая ирония, и даже радость. Попивающая в кресле вино Ирина поняла, что на этот раз все закончилось навсегда.


* * *

Первой в коридор вылетела большая сумка с вещами. Затем рядом с ним оказался пакет с косметикой, верхняя одежда и обувь. Последней за порог квартиры выставили саму Ирину. Она так и замерла там, не сумев проронить ни слова. До нее не сразу дошло, что сказка кончилась, и барахтаться теперь придется самой. Но Максим и минуты не думал, выгоняя нахлебницу. Если не дура — найдет выход, если нет — не его проблемы. Эта женщина итак попортила ему слишком много крови.

Из-за плотно захлопнутой двери доносились громкие крики и ругань, сводившаяся к тому, что он — Максим — козёл и скотина, который обязательно пожалеет о том, что с ней так поступил.

— Уже жалею, детка! — парень лишь рассмеялся, привалившись к дверному косяку. Радостно. Игриво. Свободно. Во второй раз за день его одолевало такое прекрасное, шипящее искрами счастье, что он не мог думать ни о чем более, кроме своей удачи.

Напряжение, нервозность, глубинные страхи ушли без следа. Его внутренний сосуд был еще пуст и заброшен. Но постепенно в него вновь вливалась жизнь, пришедшая вместе со свободой от всех цепей, замков и угасших связей. Максим наполнял себя радостью, как наполняют бокал молоком дети на ночь, пытаясь избавиться от беспокойства и дурных снов. А ведь он и вправду изгнал их из своей жизни. Все. Почти все. Но ведь это не придел!

Подошедшая Сенька, довольно потерлась о ногу художника, будто упрашивая того окончательно опуститься на пол, побыть рядом с ней. Он так и сделал. Улыбаясь, сел на прохладный паркет у самой двери и прикрыл глаза. Кошка тут же забралась к нему на руки, громко мурча. Слишком давно он был столь весел и чист, слишком дано брал ее на руки, заставляя почувствовать себя не хищницей, а нужным, неотъемлемым от жизни художника существом. И плевать на кошачью гордость, если сейчас так спокойно и уютно в его руках. Всяко лучше, чем оставлять недавний подвиг Максима без внимания.

Не отходя от двери, как два сумасшедших, они просидели больше часа. Время уже перевалило во вторую половину дня, а художник и кошка все не могли насладиться тем покоем, что принес сегодняшний путь солнца по небу. Ни у кого не возникло даже мысли уйти в комнату, где было теплей и уютней. Нет. Они вместе заполняли те прорехи бытия, что во многом разрывали их жизнь, складывали из осколков упущенных возможностей и шансов ту судьбу, которую хотели видеть они.

Максим рассматривал свою кошку как-то по-новому. В голове ненавязчиво крутились идеи и отдельные фрагменты чего-то стоящего и важного. Внутренние всплохи ярких красок яростно контрастировали с угольно-черной шкуркой Сеньки, ее ушки все больше напоминали склоны египетских пирамид, а глаза пески пустыни. Одни цвета в мыслях художника сменялись другими, создавая какой-то магический калейдоскоп.

Но неожиданно эта мешанина в голове прекратилась. Будто кто-то важный с улыбкой нажал неведомый рычаг вдохновения, от чего художник, как кипятком ошпаренный, подскочил со своего места, и не думая отпускать кошку. Наконец-то в черепной коробке сложилась картина, забытая когда-то давно!

Он быстро перешел в рабочую комнату, усадив кошку на одну из широких полок с инструментами. Сменил холст, достал кисти, уже с порядком перепачканными в краске ручками. Медлить было нельзя! Нельзя так просто отпустить мысль, так неожиданно свалившуюся на темную макушку художника.

— Сиди и не шевелись особо, поняла? — зачем-то шикнул на Сеньку, прекрасно осознавая, что та итак поняла всё быстрее него. Уж в кого в кого, а в нее он верил безоговорочно.

Не задумываясь, работает быстро, на износ. Ни одной пустой или дурной мысли в голове — полная сосредоточенность на холсте. Широкие взмахи рукой отдаются линиями на полотне, резкими, непонятными для любого, кроме него, чертами. Работа должна быть кропотливой: в воображении слишком много мелких деталей, которые нельзя упустить или испортить. И все равно Максим не успокаивается ни на минуту, меняя кисть за кистью, краску за краской. Он сам задает себе этот бешеный темп, в отсутствии которого просто не смог бы ничего сделать. Это только в сказках желанные и хорошие полотна выходят путем долгих раздумий о тоне и фактуре. В реальности картины пишутся по-другому: на одном дыхании, растянувшемся на часы, единой мыслью и безумством, вобравшим в себя все грани человеческой сущности.

Сенька и вправду сидит не двигаясь. Даже своевольный хвост старается держать в первоначальном положении. Она впервые видит его именно таким. А может дело в том, что он рисует ее? Может быть от того слаженность и легкое сумасшествие кажутся необычными? Что бы это ни было, кошке нравится видеть это зрелище. Она настолько захвачена эмоциями художника, что почти находится под гипнозом, хотя и не осознает этого.

Не смотря на то, что Максим не останавливается ни на миг, работа затягивается. Время уже давно закатилось за полночь, возвещая о приходе нового дня. Руки и пальцы у него предательски ноют, но он продолжает рисовать, готовый вот-вот завершить картину. Художник уже знает, что сегодня не ляжет спать. Чтобы закончить, но не потерять связь с полотном. Чтобы быть уверенным в том, что привидевшаяся ему желтоокая богиня магии — не сон, а осязаемая реальность, запечатленная не только в его сознании и сердце, но и на холсте.

Когда художник заканчивает и устало опускается на пол, за окном уже начинает зарождаться робкий рассвет. Он и сам не верит в то, что полотно стоящее перед ним — дело его рук. Слишком уж много раз он отчаивался в своих работах, чтобы так легко принять свою небездарность.

Уставшая сидеть неподвижно кошка соскакивает с полки и заглядывает в холст, замирая. Видевшая сотни работ художника, она сама не знает, реально ли то, что находится у нее перед глазами, к сожалению, лишенными возможности различать цвета. Но от этого картина становится лишь глубже и нереальней.

Когда-нибудь поллотно увидят многие другие, и их поразит до самого сердца понимание того, что все в этом мире совершенно иначе, нежели нам кажется. Яркие краски, резкие отточенные линии. Черная кошка на картине будто склеена из разбитых кусочков темного стекла. Но это не отменяет ничего. Ни ее красоты, ни ее узнаваемости. Она все такая же: волшебная, магическая, будто сошедшая со страниц древней неизвестной никому истории, прекрасная и неизменная, пугающая и волнующая. Как сама магия, что приходит к людям нашего мира в обличиях животных под покровом ночных чудес.

Художник еще долго сидит перед картиной. Пальцы правой руки слегка дергаются, выдавая предельную усталость. Но вместо того, чтобы отдохнуть Максим берет с полки перекочевавший сюда почти забытый конверт. Сейчас он приобретает двойственной, сумбурное значение для жизни парня. Тот решил сыграть с Судьбой в последнюю игру, выход из которой находится среди бумаг, подписей и слов от мало знакомых ему лиц. Правила игры просты: если это приглашение вступить в ассоциацию художников, то он ни за что не отпустит Нину, если же нет... То чувства будут сжигать его долго и упорно, вместе с сердцем.

Конверт он вскрывает быстро, словно терпение уже и вправду на исходе, хотя теперь спешить некуда. Несколько минут уходит на то, чтобы вычленить из текста нужные слова. А затем по комнате разносится смех художника.

Он вновь выиграл! Вновь не потерял свое сердце!


* * *

Нина чувствовала себя виноватой. Впервые в жизни по своей воле она оставила Марка одного дома. А все ради чего? Ради того, чтобы в очередной раз забыться, позволив Алексу утащить себя на каток. В крытое помещение пускать с животными наотрез отказывались, а потому псу пришлось остаться дома в одиночестве.

Каток совершенно не спас гиблую уже ситуацию. Как не помогли ей теплые, даже горячие руки Алекса, попытавшегося согреть ее замерзшие пальцы. Девушка скорее хотела оказаться дома, где единственным любящим ее существом был Марк. Родной, милый и любимый пес, оставшийся без ее внимания на целых полтора часа.

Сейчас они шли по одному из проспектов города и молчали. Нина была мыслями слишком далеко, чтобы самой начать разговор, а Алекс оказался сегодня необычайно дерганым и сдержанным. Хотя обычно с легкостью мог завязать беседу, затянув в нее девушку. И не только эту.

Да, Нина более чем интересовала его. Красивая, умная, безмерно талантливая, пусть и не обращающая на это внимания, часто задумчивая она казалась ему самой совершенной загадкой, которую цепкий логический ум парня хотел разгадать. Разгадать, если можно, сломать, подчинив столь желанный объект себе, а потом избавиться, как от совершенно надоевшей игрушки. Так было не раз и не два. Только эта девушка почему-то не спешила влюбляться, сближаясь и припадая к его ногам. Это раздражало и выводило его из себя, уродуя всю картину той очередной легкой победы, которую рисовало его воображение. Но, кажется, он и в этот раз придумал "чем" можно сломать дух этой игрушки, совершенно не желавшей подчиняться чужому влиянию. Пусть грубо и "не по правилам", но он добьется всего, чего хочет.

— Нин, ты меня слушаешь?

— Нет, прости, отвлеклась, — девушка вынырнула из воспоминаний о художнике, которого еще неделю назад видела идущим вместе с Ириной по улице. Тогда она впервые испытала ревность, заметив, как та пытается теснее прижаться к Максиму. А он, казалось, и не был против. Во всяком случае, руку из её пальцев вырывать не пытался и даже ничего ей на это не говорил. Просто продолжал идти дальше, будто ничего и не происходило.

Жгучее тягостное чувство обухом ударило по голове, отразившись звоном в сердце. И лишь после этого Нина поняла, что умудрилась влюбиться в человека, которому, по сути, и не нужна. В гордого, эксцентричного, необыкновенного парня, живущего картинами, красками и карандашными зарисовками, даже не удосужившегося объяснить свое нежелание общаться с ней лично.

— Чтож, не больно и надо, — подумала она тогда, пытаясь убедить саму себя в том, что и он ей не слишком-то сдался.

Только фокус с самоубеждением не прошел. Дни становились все хуже и хуже, от чего прогулки с гитаристом вовсе перестали спасать. Несколько раз девушка порывалась поговорить с Максимом, поставив все точки в их отношениях, но, поднимаясь, так и останавливалась у его двери, боясь постучать и увидеть гневный взгляд зелёных глаз. Нет, совершить это было выше её сил. А потому Нина терпела и старалась больше думать о том, как по весне переберется из самого города в пригород, сменив квартиру на дом с садом и лесом, находившимся всего в нескольких километрах от него.

— Там-то уж точно все наладится, да и Марк будет счастлив, — успокаивала сердце девушка, понимая, что до весны еще нужно дожить.

— Опять? — Алекс поморщился, догадываясь, что ничем из нее это не выбить, и продолжил:

— Я говорил о том, что у нас с ребятами сейчас будет репетиция. И ты могла бы понаблюдать за ней. Развлечешься, развеешься. А то грустная ходишь, будто в жизни ничего хорошего не осталось. Ну же!

Подумав, Нина кивнула. Ей сейчас и вправду хотелось забыть обо всех проблемах и ненужных мыслях. И если что-то и в силах было ей помочь в этом, так это музыка.

Студия, в которой репетировали ребята, находилась в одном из полуподвальных помещений домов. Стены были обиты каким-то звукоизоляционным материалом, на полу покоился старый, оставшийся еще с прошлых хозяев, темный линолеум. Из вещей инструменты, диван со столом, да небольшое возвышение — импровизированная сцена.

Нина уже бывала здесь однажды. Только тогда здесь были и другие музыканты из группы, их девушки. Сейчас же комната казалась пустой и никому ненужной. С Алексом они были здесь одни.

— А где остальные? девушка огляделась, вешая куртку на крючок.

— Придут чуть позже, рано еще, — парень громко включил музыку и сел на стоящий у стены диван — Иди сюда.

Нина примостилась на противоположный край дивана. Нет, ей не было противно или неприятно находится с Алексом рядом, иначе не было бы и встреч. Скорее наоборот. Но девушка чувствовала, что с ним нужно сохранять дистанцию. Именно с этим человеком.

Она не знала интуиция это или нет, но ощущения неправильности от общения, встреч, касаний рук и его попыток обнять не проходило. Висело за спиной подобно топоту над головой невинно осужденного. Это чувство притупляло все остальные, заставляя пугаться, в глубине души, любых желаний парня стать ближе.

— Наверное, все дело в том, что не мой он человек, — подумала Нина, за своими мыслями не заметив насколько близко придвинулся к ней гитарист. Теперь его глаза смотрели к ней в душу и, кажется, видели насквозь. Она не успела выговорить и слово протеста, когда почувствовала руки парня на своих коленях. Их жар и тяжесть чувствовались даже сквозь плотные джинсы, заставляя нервные клетки реагировать на каждое прикосновение. Стало по-настоящему страшно.

— Саш, убери руки. Это не смешно, — она постаралась высвободиться.

— Да и я не клоун. — Он ухмыльнулся, притягивая девушку за сгиб ноги ближе к себе.

— Теперь-то она точно не сбежит, — самонадеянно подумал Алекс. На периферии его сознания громким рокотом звучало: "сломать, подчинить, растоптать". Ни одной другой мысли. Только желание силой взять все, что ему не отдали по доброй воле.

Его руки, задрав джемпер, коснулись узкой талии, с силой сжав ее. Девушка начала вырываться, окончательно поняв, насколько все далеко от шутки. Но ничего не помогало. Он был сильнее, больше, агрессивней. Настолько, что сознание терялось от мыслей о свободе, до которой было совсем близко и одновременно безумно далеко.

Щеку обожгло поцелуем. Неприятным, мерзким, пустым. Будто горячая сталь коснулась кожи, оставляя рубец если не на теле, то на душе. Еще один отпечатался на шее, неприкрытой вязаным джемпером, а в голову Нине ударил адреналин. Сбежавшие с талии руки до боли сжались на тонких хрупких запястьях, оставляя отчетливые красные следы. Она все же нашла силы оттолкнуть от себя парня и вскочить с дивана, чуть не упав на холодный пол.

Гитарист выглядел рассерженным и озадаченным. Видно не часто девушки отказывались у него от таких "прекрасных" подарков. Одно это выводило его из себя, доводя до пятен перед глазами от скрытой ярости.

— О господи, Нина, не корчь из себя недотрогу, — он тоже встал с дивана, кое-как смерив подступившие к горлу страсть и ненависть. Даже если учесть его весьма субтильное для взрослого парня телосложение вырваться второй раз у девушки никак не получилось бы.

— Прекрати, — твердо произнесла Нина, отступая к двери. В душе была сумятица, но она раз за разом пыталась взять себя в руки, разговаривая с парнем, как со свирепым хищником: спокойно и громко. Он им и был: тигром, нет, скорее шакалом, хитрым, злым, подбирающим то, что плохо лежит или не способно защититься от не слишком-то сильных лап.

Она отступала, понимая, что на каждый ее шаг к двери он сделает два своих. А Алекс продолжал наступать делая все нарочно медленно и плавно, будто заигравшись в какую-то свою игру. Это единственное, что дало девушке шанс выбраться наружу.

Когда спина уперлась в холодную железную дверь, она чуть не вскрикнула от испуга. Схватилась за нее и, дернув на себя, отворила. В помещение влетел холодный воздух с улицы, по которой в спешке бродили люди. Бросившийся было к ней Алекс остановился на полпути, вновь замедлившись. Теперь не так страшно, теперь легче...

— Быстро отойди от двери, идиотка. Иначе тебе же будет хуже.

— Врешь, — выдохнула она и, схватив куртку, бросилась наверх, не думая о том, чтобы остановиться или оглянуться. Сердце случало в бешеном ритме, грозя разорваться на части. До самого угла дома она бежала словно ошпаренная, прижимая куртку к груди. Лишь на перекрестке, в потоке удивленных людей она рискнула накинуть ее на плечи.

— Ну и дура! — разгорячено выкрикнул он ей вслед — Будешь и дальше гнаться за своими мечтами: сгинешь!

Парень кричал что-то еще, вымещая давившую на него злость в морозный воздух, все больше наполняющийся белыми слепящими глаза снежинками. Но девушка его уже не слышала. Она вновь бежала вперед, пытаясь оставить позади и свое прошлое, и свою боль, и ощущения прикосновений обжигающе горячих рук к запястьям. Оставить за спиной все, что мешает жить.


* * *

Тем же вечером Максим сидел у дверей ее квартиры с одной ясной мыслью: "сказать ей все". Прошло уже два дня с тех пор, как он закончил картину, но увидеть или поймать девушку в коридорах не получалось. Несколько раз днем он подходил к квартире Нины, стучался, звал, но ни разу не услышал даже шороха или звука. Она определенно угадывала те моменты, когда он решался наведаться к ней, и убегала из дома раньше, не оставив ни намека на свое присутствие.

В этот раз художник решил ждать до последнего. Даже если она — эта взбалмошная, хрупкая, странноватая девчонка — вернется домой лишь под утро, он все равно будет ждать здесь. Хотя в последнее верилось с трудом. Максим и через железную дверь слышал возню Марка у порога. Тот явно ждал хозяйку, а она бы не посмела оставить его одного надолго.

Он сбился со счета времени, когда совсем рядом заскрежетал лифт. Было слышно, как он с трудом передвигается в шахте, мечтая только о том, чтобы вновь замереть, примостившись на каком-нибудь тихом этаже. Повозившись, створки лифта открылись, выпуская в коридор Нину.

Волосы взбиты, будто перья. В них запутался снег и питерский воздух. В глазах недоумение и легкий страх. Но, завидев Максима, эта кутерьма во взгляде почему-то успокаивается, теряя былую рассеянность. С красных от холода губ срываются облачка пара. Нина плотнее кутается в теплую куртку, из-за чего пальцы почти побелели от напряжения.

Заметив ее разбитое состояние Максим поднимается с корточек, но не двигается с места. Он и здесь-то еле смиряет желание кинуться к ней и обнять, вернув глазам уверенность и затаенные смешинки. Вместо этого он ждет у двери, так же как ждет её преданный пес по ту сторону этой глупой перегородки.

— Можно мне войти?

Нина кивает, отпирая дверь. Входит сама, почти сразу натыкаясь на Марка, взволнованно уткнувшегося мордой ей в ладони. Включив свет, она гладит пса по шее и старается не заплакать, выпустив эмоции на волю. Нина уже чувствует подкативший к горлу откат от страха, потому и старается заменить его мелкими ненужными действиями. Последнее чего бы ей хотелось, так это то, чтобы Максим видел ее слабость.

Но он видит. Замечает всё: от слез в глазах до нервных жестов и подрагивающих рук. Смотреть на это больно и страшно, будто сам себе загоняешь иголки под кожу. Хочется утешить, понять, но художник совершенно не знает как. Поэтому, дождавшись, когда она снимет куртку, просто прижимает ее лицом к себе. Крепко, сильно и невообразимо нежно.

Нина вырывается, кричит что-то неразборчивая, но Максим не отпускает. Держит так заботливо, как может, словно боится упустить или потерять вновь. Рядом крутится Марк, понимающий, что от этого человека хозяйку защищать не нужно. У него и взгляд похожий. Такой же любящий и преданный. Вскоре девушка затихает, начиная плакать. Откат все же настиг ее, дав выход слезам и страхам. Пока она не успокоится окончательно, парень гладит ее по плечам и спине, говорит какой-то ласковый бред, выдыхая слова в непослушные волосы.

— Тихо, Мышка, тихо. Я здесь и все будет хорошо. Обязательно.

— Но... — Нина поднимает на него все еще влажные от слез глаза — Разве ты не...

— Я — "не". И в следующий раз, когда тебе что-то говорят незнакомые люди, верь меньше. Иначе с ума сойдешь.

— То есть...?!

— То и есть. Успокаивайся, — художник касается губами виска девушки, замирая на секунду. Глаза слегка расширяются, от охватившего губы чувства жара. А ведь она, кажется, и не заметила, что простыла.

— Так, все. Быстро в комнату и под одеяло. Заболеешь как-нибудь в следующий раз.

Отправив все еще всхлипывающую девушку в комнату под присмотром Марка, сам Максим идет на кухню. Здесь он знает все не хуже, чем она у него. Подогревает воду и возвращается уже с бокалом горячего чая, который вручает Нине.

— Что это? — художник задерживает взгляд на не прошедших за два часа следах от пальцах на ее запястьях. Ревность вновь холодной змеей скользит по сердцу, вынуждая его зажмуриться, чтобы хоть как-то скрыть это.

— Попытка закончить то, чего никогда не было, — девушка не хочет, чтобы он видел эти отметины. Только не он и только не сейчас. Но Максим, после ее слов, лишь мягко обхватывает до сих пор саднящие места соприкосновения с чужими пальцами. Его ладони холодные, успокаивающие. На миг ей вновь хочется заплакать, но она кое-как берет себя в руки.

— Ты цела?

— Если бы не так, то домой я бы вряд ли пришла. Нева в этом случае предпочтительнее, — пытается Нина отшутиться, но все выходит слишком серьезно.

— Ты — дурочка, Мышонок. Нашла тоже мне выход!

Когда девушка допивает чай, он сам сажает ее к себе на колени. Отпускать не хочется, как и не хочется расставаться. Нина и сама не против этих объятий. Так не страшно и не больно. Тепло, как когда-то в детстве, в те моменты, когда солнце заглядывало рано-рано утром в окно, поднимая обитателей старой квартиры.

— Знаешь, мышка, — тихий шепот касается ушка — Я люблю тебя.

— Это плохая шутка.

— Это не шутка.

— Тогда слова.

— Нет, не слова. Это я.

Нина рассмеялась, прижавшись к нему. Если это сон, то ее ответные слова будут услышаны лишь ей. Но она все же их произносит, вкладывая в признание нечто большее, чем любовь и нежность к художнику. Себя. Если бы в этот момент она видела его лицо, то, должно быть, узнала бы, как видит самый счастливый человек на свете.

Максим еще долго укачивает ее, как ребенка, в своих объятьях, заставляя расслабиться и почувствовать себя дома, в полной безопасности и любви. Так проходят несколько десятков минут, а когда девушка засыпает, художник укладывает ее на диван, накрывая одеялом. Марк тут же пристраивается рядом с хозяйкой, оставляя парню место за ее спиной.

Потухает свет. Снаружи дома бушует непогода. Подхватываемый ветром кабель раз за разом ударяется о стекло, от чего Нина испуганно просыпается, тут же оказавшись крепко прижатой к Максиму.

— Что это? — девушка сжимается в кольце его рук, вспоминая, что боится темноты.

— Это Северный ветер, не бойся, — художник совершенно ласково и нежно касается ее виска губами — Это Северный ветер.

 
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
 



Иные расы и виды существ 11 списков
Ангелы (Произведений: 91)
Оборотни (Произведений: 181)
Орки, гоблины, гномы, назгулы, тролли (Произведений: 41)
Эльфы, эльфы-полукровки, дроу (Произведений: 230)
Привидения, призраки, полтергейсты, духи (Произведений: 74)
Боги, полубоги, божественные сущности (Произведений: 165)
Вампиры (Произведений: 241)
Демоны (Произведений: 265)
Драконы (Произведений: 164)
Особенная раса, вид (созданные автором) (Произведений: 122)
Редкие расы (но не авторские) (Произведений: 107)
Профессии, занятия, стили жизни 8 списков
Внутренний мир человека. Мысли и жизнь 4 списка
Миры фэнтези и фантастики: каноны, апокрифы, смешение жанров 7 списков
О взаимоотношениях 7 списков
Герои 13 списков
Земля 6 списков
Альтернативная история (Произведений: 213)
Аномальные зоны (Произведений: 73)
Городские истории (Произведений: 306)
Исторические фантазии (Произведений: 98)
Постапокалиптика (Произведений: 104)
Стилизации и этнические мотивы (Произведений: 130)
Попадалово 5 списков
Противостояние 9 списков
О чувствах 3 списка
Следующее поколение 4 списка
Детское фэнтези (Произведений: 39)
Для самых маленьких (Произведений: 34)
О животных (Произведений: 48)
Поучительные сказки, притчи (Произведений: 82)
Закрыть
Закрыть
Закрыть
↑ Вверх