Слепые души

— Утёночек... Что случилось? Я уже неделю не могу до тебя достучаться! — сказала она взволнованно, прижимая меня к себе.

Она засыпала меня вопросами, а я, наверно, минуты две ничего не могла выговорить: от радости и облегчения у меня отнялся язык. Я только стискивала её, уткнувшись ей в плечо, и вдыхала её запах — успокаивающий, родной запах.

— Настя, да скажи ты хоть слово! — воскликнула она.

— Аля, я очень тебя люблю, — смогла я наконец выговорить. — Прости, у меня был отключен телефон... Были причины.

У неё вырвался вздох облегчения.

— Фу, Господи... Я уж думала, с тобой что-то случилось! Каждый раз, когда ты так пропадаешь, я места себе не нахожу. Сама знаешь, после какого случая...

Минут пять в тишине тикали часы и не было слышно ни слова: всё это время мы с Альбиной целовались взасос на кухне у окна. После пережитого мной ужаса и напряжения её поцелуи были спасительным лекарством, и я жадно глотала их один за другим, а она дарила их мне без счёта. По моим щекам катились слёзы — мой страх, растаявший от тепла ладоней Альбины.

— Настенька, я так ничего толком и не поняла. Что у тебя случилось? Почему ты опять прячешься? Господи, тебя всю трясёт! Что такое, маленькая?

— Якушев, — прошептала я. — Он меня преследует!

— Как это?

— Так! Звонит, приходит, подкарауливает меня везде, куда бы я ни пошла. Мне кажется, он за мной следит — как иначе он мог бы знать, когда и где я нахожусь?

Я всё ей рассказала: и о том, как звонили выключенные телефоны, и как летали вещи по комнате, и как Якушев требовал, чтобы я позвала его. Я выпалила всё это, даже не задумываясь о том, как это звучит, и что Альбина может мне не поверить. Уткнувшись в её шарфик, я прошептала:

— Если бы ты знала, как я устала всё время бояться...

Альбина долго молчала, и от её молчания мне стало жутко. Она держала мою руку в своей, поглаживая её, а потом поцеловала меня в висок.

— Девочка моя, тебе надо успокоиться. Отдохнуть.

До меня ещё не дошло, и я воскликнула:

— Какой отдых, Аля, о чём ты? Этот Якушев... Он не человек, понимаешь? Я не знаю, что он за существо, но в нём нет ничего человеческого. Это... лукавый, бес. Демон, если хочешь. Он только прикидывается человеком. Вот откуда все его необычные способности, целительский дар! Никакой он не целитель, а самая настоящая нечистая сила!

Альбина вздохнула.

— Любимая, мне жутко тебя слушать, — сказала она. — Ты сама слышишь, что говоришь? Андрей Фёдорович — бес? Это же... прости, милая, но это бред. Я думала, это у тебя прошло, но оказалось, что нет.

Я никак не думала, что она мне не поверит, и от её слов меня охватила оторопь.

— Аля... Ты что, мне не веришь? — пробормотала я со слезами.

— Настя, у тебя какой-то нервный срыв! — сказала Альбина убеждённо. — Опять, как в прошлый раз, когда ты жутко напугала нас с Мадиной.

— Аля, ты принимаешь меня за сумасшедшую? — всхлипнула я, отступая от неё.

— Настенька... — Удержав меня за руки, Альбина вздохнула, покачала головой. — Я понимаю, ты не совсем обычный человек... Чувствительный. И у тебя очень ранимые, впечатлительные нервы. Диана готова молиться на тебя, она убеждена, что ты исцелила её от опухоли мозга, что у тебя особый дар. Возможно, это и так... Но оборотная сторона этого дара — чувствительность и нервозность. Ты сложный человек, с тобой не всегда легко... Ты необычная, а иногда и странная. Но я люблю тебя, Настенька, и мне тоже больно оттого, что с тобой происходит. Я беспокоюсь и боюсь за тебя — за твои нервы, твоё здоровье, твой рассудок. Пойми меня, я никогда не видела от Андрея Фёдоровича ничего, кроме добра, а ты о нём такое говоришь и хочешь, чтобы я верила! Прости, заинька, но мне просто дико это слышать. И я очень беспокоюсь за тебя.

Нет ничего страшнее, когда любимый человек — единственный, кому вы доверяете и который должен вам доверять — отгораживается от вас стеной неверия. Тоска, отчаяние, одиночество обступили меня со всех сторон, я была один на один с Якушевым, потому что я одна видела его истинную суть, а всем окружающим он заморочил головы.

— Я поняла, — сказала я глухо, сквозь подступивший к горлу горький ком. — Ты мне не веришь, считаешь больной. А я не больна, Аля! Это звучит как бред, но это не бред — это правда. Он заморочил всех, но я его раскусила, и теперь он от меня не отстанет. И тебя он тоже заморочил! Да, да, я осознаю, как это звучит... — Я горько усмехнулась. — Как параноидальный бред. Но учти, Аля, что ни один сумасшедший не считает себя таковым и не отдаёт себе отчёта в том, как и что он говорит и как его бред воспринимают люди. А я отдаю себе отчёт... Слышишь, отдаю! Это звучит дико, и со стороны может показаться, что и я правда тронулась умом. Но я не тронулась! Хоть ты мне поверь, Аля! Иначе... Иначе я останусь совсем одна. Мне очень страшно...

Больше я не могла говорить: я заплакала.

— Маленькая моя! — Альбина крепко прижала меня к себе, поглаживая по волосам. — Бедный мой утёночек... Я рядом, ничего не бойся. Я с тобой, я люблю тебя. Только не отталкивай меня, позволь тебе помочь...

— Ты не сможешь помочь, Аля, — пошептала я. — Где тебе с ним тягаться? Лучше не связывайся... Это может быть опасно, очень опасно. Может быть, мне и не стоило рассказывать тебе, кто он такой... Иногда знание бывает гораздо опаснее незнания.

Она вздохнула и обняла меня крепче.

— Ладно, малыш... Пусть. Пусть Якушев демон. Пусть есть опасность. Но если она есть, то как ты считаешь, могу ли я тебя бросить одну? Сделаем так... Сейчас ты соберёшь минимум необходимых вещей и поедешь ко мне. У меня ты будешь в безопасности.

— Он придёт и туда! — воскликнула я, высвобождаясь из объятий Альбины. — Он найдёт меня везде. И тебе лучше держаться от меня подальше — так будет безопаснее для тебя же самой! Он не оставит меня в покое, со мной рядом лучше не находиться!

Альбина снова привлекла меня к себе и поцеловала меня в макушку.

— Утёнок, я разделю с тобой любую опасность — по-другому и быть не может. Я люблю тебя какую угодно — сумасшедшую или здравомыслящую, здоровую или больную. Просто люблю и всё. Мы должны быть вместе.

— Аля... — Я заплакала, обняв её за шею. — Спасибо тебе. Но это мой крест, и я буду нести его сама. Наверно, мне суждено схлестнуться с Якушевым... Это моя война, и тебе лучше не вмешиваться, ради своего же блага.

— Нет, солнышко, даже не думай, что я тебя оставлю в таком состоянии, — твёрдо сказала Альбина. — Ты сейчас же едешь со мной.

Несомненно, в этом она была похожа на свою сестру Диану. Она была мягче, в её голосе не слышалось льдинок, но она могла быть почти такой же властной, если желала. Я собрала вещи, написала, как обычно, отцу записку и поехала к ней.

Глава 14. Свет против тьмы

Три дня, проведённые мной у Альбины — настоящее отдохновение: Якушев ни разу не потревожил меня, что даже удивительно. Но вместе с тем это настораживает: что-то он задумал? Почему затаился? Что он мне готовит? Без сомнений, это неспроста, но я не стала делиться своей тревогой с Альбиной, потому что она ясно дала мне понять, что не верит в это, а выглядеть в её глазах сумасшедшей мне не хотелось бы.

А вот Диана Несторовна неожиданно встаёт на мою сторону.

— Скажу откровенно: мне тоже не нравится этот Якушев, — заявляет она. — Уж слишком он сладкий да гладкий! Скользкий тип, и больше ничего. Уж не знаю, снюхался ли он с нечистой силой, только недоброе в нём действительно что-то есть, в этом я с Настенькой согласна.

Мы завтракаем втроём: я, Альбина и её старшая сестра. Сделав это признание, Диана Несторовна встаёт из-за стола, открывает окно и закуривает. Альбина, отодвинув тарелку, откидывается на спинку стула и молчит, а я принимаюсь за мытьё посуды: у Мадины сегодня выходной.

— Тебе не стыдно, Аля? — продолжает Диана Несторовна, выпуская дым длинными струями. — Девочка жалуется, что этот тип не даёт ей проходу, преследует и терроризирует её, а ты поднимаешь её на смех! Заявляешь ей, что она психически неуравновешенная! Если тебе этот Якушев сумел запудрить мозги, то я, в отличие от тебя, ему ни на грош не верю.

— Я знаю Андрея Фёдоровича достаточно давно и только с хорошей стороны, — говорит Альбина. — Ничего плохого я о нём сказать не могу.

— Но согласись, не станет же Настенька всё это просто так выдумывать? — возражает Диана Несторовна. — Никакая она не больная, этот паук просто присосался к ней и хочет питаться её светлой силой! Наш с тобой долг, Аля, — защитить её от него!

— Я не нуждаюсь в защите, — подаю я голос от кухонной мойки. — Ваше вмешательство не только ничего не даст, но и может быть опасно для вас же самих. Умоляю вас, держитесь подальше и от Якушева, и от меня. Я не хочу, чтобы вы пострадали.

Альбина вздыхает:

— Ну вот, опять...

Я со стуком бросаю тарелку в пенную воду на дне мойки.

— Всё, мне пора домой. Это затишье сводит меня с ума. Ему пора проявиться снова.

Альбина поворачивает голову в мою сторону.

— Я никуда тебя не отпущу, Настя.

— А я не стану спрашивать у тебя разрешения, — отвечаю я весьма резко. — Я свободный человек, и никто не имеет права ограничивать мою свободу. Мне нужно домой. Диана Несторовна, вы не могли бы меня подбросить?

— Разумеется, родная, — отвечает та, потушив окурок. — Если Якушев опять будет тебе досаждать, сразу звони мне. Я с ним разберусь.

Альбина молчит. Ей придётся звонить Мадине и отменять её выходной.

Домой я захожу не сразу: сначала я наведываюсь к родителям Ники. Я не могу отделаться от чувства вины перед ними, хотя они меня ни в чём не винят.

Мне открывает Надежда Анатольевна.

— Здравствуй, Настя, заходи.

Раньше я часто бывала у Ники дома, и здесь мне всё знакомо. Знакома эта тесная кухонька, этот маленький стол, старый линолеум, газовая плита. Надежда Анатольевна в знакомом мне шёлковом халате хлопочет у плиты: ставит чайник, убирает сковородки. Рассказывает новости:

— Бабушка в больнице с инфарктом... У Виктора опять почки, кучу денег надо на лекарства. Опять его с работы уволили... Кручусь, верчусь, из сил выбиваюсь... — Вздыхает, садится, устало улыбается. — Да нет, я не жалуюсь на судьбу. Угораздило вот только Нику... Тут на днях Ольга... — Поясняю: Ольга — сестра Ники. — Ольга с мужем и его родителями в гостях были. Так мне им в глаза посмотреть стыдно. Они хоть и не говорят ничего, а всё равно...

Мы молчим, слушаем шум чайника на плите. Тикают часы. На правой стороне оконной ниши пляшут солнечные зайчики: весна.

— Скрыть это не скроешь, — продолжает Надежда Анатольевна, зачем-то двигая туда-сюда сахарницу. — Перед людьми неловко... Как пятно какое-то.

— Не всё ли равно, что думают люди? — говорю я. На самом деле я мало чем могу её утешить, но ведь нужно что-то говорить, раз уж пришла! — Пусть думают, что хотят. С каждым может случиться... Как говорится, от сумы да от тюрьмы не зарекайся. Пятно? Нет, это не пятно, а беда.

— Для нас — беда, — вздыхает Надежда Анатольевна. — А для других людей — пятно.

— Она сама отвечает за свои поступки, — говорю я. — Она взрослый человек, а вы ни в чём не виноваты.

Мать Ники горько улыбается. Эта улыбка старит её, сразу добавляет ей морщинок; в ней — усталость, боль и какое-то почти святое смирение.

— Может, и виновата... Недоглядела, недовоспитала. Что-то упустила. Люди ведь об этом в первую очередь думают.

— У вас хорошая семья, — говорю я. — Вам не в чем себя упрекнуть.

Надежда Анатольевна качает головой: видимо, она с этим не согласна. Я молчу, слушаю чайник. Он закипает, и Надежда Анатольевна заваривает чай. Достаёт и ставит на стол всё, чем они богаты, — с улыбкой святого смирения, от которого у меня щиплет глаза и сжимается горло. В воздухе висит несказанное: может, в этом есть и моя вина. Пляшут солнечные зайчики на стене, по улице идёт весна, и ей, нарядной и светлой, нет заботы о том, что у кого-то сейчас горе: солнце ведь светит для всех одинаково.

Я сижу в комнате за столом Ники. Её кровать аккуратно застелена, на покрывале — ни морщинки. Ещё нескоро она снова её займёт, думается мне, и слёзы опять набегают. Сейчас у неё всё казённое: и постель, и пища, и крыша над головой. Надежда Анатольевна раскидывает карты, вздыхает.

— Да, вот оно: казённый дом и дальняя дорога. А это что? Дама червей... Какая-то женщина на сердце.

Я вздрагиваю: женщина на сердце — ведь это я. Бегут машины по улице, сияет солнце, шумят деревья. Всё как всегда, жизнь продолжается, день сменяется ночью, за зимой приходит весна. И так будет всегда.

Домой я иду пешком, внутренне сжимаясь от ожидания: не выпрыгнет ли из-за угла Якушев? В небе плывут лёгкие облачка, мимо снуют машины, куда-то идут люди, а его нет. Мне с трудом верится. Я даже не знала, как прекрасно я жила, пока он не появился в моей жизни.

Открываю своими ключами дверь, вхожу. Дома никого нет. Тапочки отца стоят у двери, тикают часы, в холодильнике пельмени и колбаса. Сажусь на диван, обвожу взглядом комнату. Когда он снова появится? Не может быть, чтобы он от меня отстал.

Однако сиротливый вид полупустого холодильника наводит на меня тоску, и я иду в магазин. Притащив полный пакет продуктов, я принимаюсь готовить, поглядывая на часы: в шесть должен вернуться отец. Без десяти шесть я выключаю плиту: борщ с фрикадельками, котлеты с гарниром из жареных кабачков с луком и блинчики с творогом готовы.

Шесть часов, десять минут седьмого — время ползёт медленно. Отец задерживается, и я начинаю нервничать: у меня нехорошее предчувствие. В полседьмого я выхожу на балкон. Странное, скверное предчувствие становится всё явственнее, я тревожно всматриваюсь вдаль. Может, опять загулял? Если так, то ещё слава Богу, а если...

ЯКУШЕВ?

Нет, нет, только не это. Если он навредит отцу, я точно убью его — насажу на копьё и сделаю из него шашлык!

Сердце в груди висит тяжёлым камнем, по спине бегают тревожные мурашки, кишки превратились в глыбу льда: я жду самого страшного. В полвосьмого в замке поворачивается ключ, и я вздрагиваю: наконец-то! Слава Богу, хотя бы живой... Да, по тому, как он открывает ключом дверь, я сразу определяю, что он выпивший, но это неважно: главное, он жив и здоров, Якушев с ним ничего не сделал...

Но слишком рано я обрадовалась: отец возвращается не один.

— Вот, прошу вас, проходите, — слышу я его пьяненький голос. — Наше скромное жилище... Добро, так сказать, пожаловать...

Ещё не видя, с кем он пришёл, я нутром чую Якушева и не ошибаюсь. Волна аромата дорогой туалетной воды, элегантный костюм и галстук, огромный букет цветов в шуршащей обёртке — всё это могло бы произвести очаровывающее впечатление, но только не на меня. Я знаю, кто он на самом деле, и он знает, что я знаю.

— Настя! — говорит отец, и по его речи я определяю принятую им дозу: не менее полбутылки. — Настя, вот это... Я даже не знаю, как сказать! — Посмеивается, и Якушев вторит ему сладчайшей улыбкой. — Вот этот человек, Андрей... забыл, как вас по отчеству?