Самурай Ярослава Мудрого

Удар пришелся между лопаток, и я тяжело упал лицом в траву, перекатился на спину, но молокосос, которого я, наконец, смог рассмотреть, поставил мне на грудь ногу и встать не дал.

— Ты очень дерзок. Возможно, ты и не помнишь, кто ты, но я помню, кто я. Я князь здешних земель и тебе придется это усвоить, иначе отведаешь плетей для науки. Понял ли ты меня?

— Понять нетрудно, — просипел я.

— Тогда встань и скажи все, что ты помнишь еще раз. Иначе, боюсь, придется мне приказать накалить в костре какую железку и пропежить тебе спину, — спокойно, без малейшей издевки в такой провоцирующей говорящего, фразе, сказал тот, кто назвал себя князем. А мне же, как я потом вспомнил, в голову не пришло усомниться в его словах. Ну, филин (или сова?)!

— Я помню, что я хотел умереть в лесу. Помню, что был когда-то поединщиком, получал за это золото. Не воином, поединщиком. Помню, что было темно и холодно, а потом меня захватили твои люди, князь.

— Кто ты? — спросил князь еще раз.

— Человек, князь.

— Откуда ты? — строго глядя, продолжал князь расспросы, на которые я при всем желании не дал бы ясных ему ответов.

— Не помню, князь.

— Как же тебя называть? — поинтересовался князь.

— Там, откуда я пришел, я помню, что носил имя 'Ферзь' — спокойно, как только мог, ответил я. Я еще не знал, какой это век и потому не был уверен, пришли ли уже на Русь шахматы. Оказалось, что пришли. Зарубка на память, если придется потом перебирать мысли, чтобы сделать выводы. А оказалось потому, что князь соизволил рассмеяться, а его люди вторили ему. Что поделать. Слишком громко называл себя тот, кто, по сути, никто, а звать его 'никак'.

— Ферзь? Богато. А если проверить? — спросил, отсмеявшись, князь.

— Вели развязать мне руки, вернуть мой меч, а там проверяйте, сколько душе угодно, — спокойствие далось мне с трудом. В конце концов, сокровенная мечта умереть в бою — не за деньги, а просто так! — делалась очень близкой. Что бы там не хотела эта сова (или филин?), мне уже нравилась ее задумка.

— Меч? У него был меч? — удивился князь, повернув голову в сторону стоявших справа от него. Один, постарше, мягко шагнул вперед.

— Нет, княже. Только вот мешок этот и доска эта за спиной! — сказавши это, человек поклонился князю и вернулся на свое место.

— Что скажешь, Ферзь? Врет мой человек? — с интересом спросил князь. Он уже отлично понял, что выказывая моему мечу максимум презрения, сумеет меня разозлить, а там, глядишь, я и разболтаюсь. А что? По-моему, добрый человек. Мог уже мигнуть своим и убили бы, как собаку, чтобы головы не ломать. А мог и 'какую железку' на костре накалить. Думаю, с ней я бы стал куда как общительнее. Но теперь, поняв, что мое убийство откладывается, а пытка задерживается, я старался не подыгрывать ему сверх меры.

— У меня нет иного меча, кроме этого, — я указал подбородком на свой меч и продолжил: 'Ты же хотел проверить меня, князь. Вели развязать мне руки и попробуйте потом убить меня'.

— Развяжи ему руки — милостиво кивнул князь кому-то у меня за спиной. Этим кем-то и оказался мой молокосос, который быстро разрезал веревку на моих руках, а потом, когда я поводив плечами и помахав руками, заставляя кусачую кровь вновь пробежаться по венам, шагнул к своим вещам (мой меч не просто звал меня, он молил, он приказывал мне взять его с травы, и я не мог ослушаться!), юноша заскочил вперед и перекрыл мне дорогу, а для верности уперся ладонью мне в грудь. Мне прискучил этот недалекий ребенок, которому, судя по его интеллекту, все равно было долго не прожить. Я правой рукой мертво впился ему в запястье, одновременно прижимая его ладонь к своей груди как можно сильнее, а левой рукой несильно стукнул его по груди чуть ниже шейной ямки, а потом кинул сомкнутые, выпрямленные пальцы ему под кадык. Со стороны такое движение выглядело вряд ли сильно угрожающим или даже просто способным навредить.

Но движение должно родиться в земле, а выплеснуться уже через руку или оружие, которое держит эта рука, неважно. Все красные слова о мощном движении, зарождающемся в пояснице или в бедрах героя, говорятся теми, кому наплевать на тех, кто его слушает. А если за каждое движение, которое родилось не в земле, вы будете получать бамбуковой палкой то по икрам, то по голеням, то очень скоро поймете, как творится сие таинство. Конечно, можно рассуждать, что знание собирают по крупицам и негоже, дескать, так, но если крупиц очень много, а человеческий век так краток, то где же набраться времени на то, чтобы в голове осело побольше этих самых крупиц? Нет, вы уж там как хотите, а палка — спутник педагога.

Мой бедный мальчик чуть не выплюнул кадык, глаза его закатились, громкий, гулкий горловой вскрик сотряс поляну и он упал на колени. Упасть я ему не дал, по-прежнему не отпуская его руки. Быстро развернул его к себе спиной, заворачивая и заламывая руку, а левой я снова вцепился в его многострадальный кадычок.

— Ты, князь, велел меня развязать, а не лапать! — негромко сказал я и, отпустив юнца, пихнул его коленом в спину. Тот упал почти к самым ногам князя. Князь с некоторым интересом покосился на юношу, все еще горько булькающего горлом и приказал тому человеку, который стоял от него справа:

— Отдай ему его полено. Начнем. — И очень спокойный человек, о котором я уже упоминал, мягко и почтительно подхватил с земли мое субурито и рукояткой, как и положено (правда, не с субурито), протянул ко мне, даже не постаравшись выразить своего презрения к этой негодной тяжеленной лесине. Этим он сразу привлек к себе мое внимание, так как остальные вокруг смешливо галдели.

Первым, кто вызвался меня проверять, оказался тот самый молокосос, чья фортуна нынче была весьма прихотлива. Мне он надоел уже преизрядно и в следующий миг он был быстро и скучно убит.

Дальнейшее вы знаете. Теперь я стал обладателем целой кучи разнообразных предметов, оружия, денег, одежды, коней и прочего добра.

...На миг я почувствовал себя героем дешевенького фентези: 'пошел по большой на двор и в деревянном нужнике случайно обнаружил Крайне Тайную Книгу С Сакральными Знаниями, овладел ими часа за полтора, да и перенесся на подмогу Конану-варвару'. Я помотал головой. Бред? Куча добра, которую оставшиеся уные споро снесли ко мне под ноги, говорила иное. То, что все вещи они снесли ко мне, видимо, означало, что в своем шатре они меня не ждут. Убитые уные были им, как-никак, своими, скорее всего, друзьями, а кое-кому, как потом оказалось, кровной родней.

Что ж. Начал я тут быстро, резво и начал, надо думать, неплохо. На первый взгляд. Если только князю не надоест ждать, пока ко мне вернется память. Или пока он не решит, что мои угрозы не стоят моего умения сражаться, и меня попросту не проткнут копьем, пока я сплю. В общем, несмотря ни на что, меня окружало неисчислимое количество разномастных и разновесных 'но'.

Но я все еще чувствовал себя благодарным той заботливой сове (или филину, все-таки?!).

Как бы мне еще так поизящнее узнать, к какому князю я столь романтично устроился на службу?

Глава IV

Костер я развел себе сам. Никто не подумал позвать меня к своему. Немудрено — что в мое время, что в это, люди, я думаю, не менялись. А потому не рисковали простирать свое человеколюбие невесть, на кого. Не то княжий новый любимец, не то княжья прихоть и не снимет ли с него князь завтра голову, подумав ночью? А как он посмотрит на того, кто это чудовище разрисованное привечал у костра и хлеб ломал с ним? То-то и оно-то.

Только потом я понял, как сильно я ошибался. Да, это были люди. Да, они походили и на моих современников, но это еще были настоящие люди, которые не по пустому капризу или бесшабашности могли еще совершать благородные поступки. А просто потому, что так было правильно по их кодексу. И все. Этого было достаточно. Только потом я понял, как же удачно я попал сюда, и снова мысленно поблагодарил сову (или филина?).

А покамест я натаскал веток, спокойно собрал свои вещи (не пропало там, к слову, ничего) и украдкой, спичками, разжег себе небольшую теплинку, а потом на куче лапника, укрытого плащом одного из уных, которого я отправил на небеса, собрался скоротать ночь.

Сортировкой добычи я планировал заняться с утра, но потом подумал, что неизвестно, что тут задумано на утро, и будет ли время. И уже начал было развязывать ближайшую ко мне суму, но подумал, как это будет смотреться, и сумку эту примостил под голову как подушку. Хорош бы я был — дорвался, света дождаться не может, в мешках роется. Хорошо, хоть на это ума хватило. Лошадей я тоже хотел посмотреть утром. Я, конечно, не ровня моим возможным новым соратникам, но немного разбираюсь в лошадях, во всяком случае, понять, что за зверь, в состоянии, равно как и ездить верхом. Мне всегда хотелось этому научиться, и когда субурито стало приносить деньги, я тут же подался в какую-то секцию конного спорта. Чемпионов там, конечно, не делали, но и не обещали, чем и вызвали мое доверие. В общем, спина и поясница отныли свое, а я понемногу научился и ездить верхом, и седлать, и расседлывать коней. Тренер, который, как мне казалось, на какую-то часть был цыганом (лошади слушались его, как дети строгого отца), научил меня и как приманить лошадь (как кобылу, так и жеребца), а заодно как напугать, как понять при беглом осмотре, на что гож конь. И еще кое-чему. Например, тому, как 'выводить' полузагнанную лошадь, что при этом петь (не шучу), как травами лечить некоторые распространенные лошадиные хвори, даже как самому подковать коня.

Судя по всему, уных я положил отнюдь не бедных. Лошадей к моему костру привели не шесть, как я ожидал по числу убитых юношей, а целых десять. То есть, кто-то из них ездил о двуконь. Когда я остался у костра один, расседлал лошадей и спутал им ноги, к костру вышел тот уный, которому я за разумное поведение только сломал руку. Он вел за повод коня, а на спине того лежала сумка уного, его меч был приторочен поперек седла, а сам он смотрел мимо меня.

— Это ты зачем приволок? — сухо спросил я. — Да еще и коня пригнал?

— Князь велел, чтобы тебе все с уных досталось, что упало, — грустно, но твердо сказал уный. Нравился он мне все больше.

— Князя ты недопонял, уный. Он имел в виду тех, кого я насмерть положил. А тебя я не убил. Или ты со стыда умереть успел, вот ко мне и явился? — поинтересовался я.

— Ты что, не возьмешь ничего? — не веря своему счастью, спросил уный и я подумал, что он-то точно о двуконь не ездил. И с такой идиотской честностью, никогда, наверное, и не сможет.

— Ничего не возьму, — ответил я, с интересом наблюдая за парнем. Тот так густо покраснел, что это было видно даже в свете костерка глухой ночью.

— Меня Ратмиром звать, — сказал он наконец. — Спасибо тебе, Ферзь, — парень поклонился, а я рассмеялся.

— Нет, Ратмир, не быть тебе богатым, пока ты тех, кто тебе твое же дарит, благодарить не отучишься. — Уный смущенно улыбнулся.

— Если что надо будет, Ферзь, ты меня зови. Я постараюсь помочь, чем смогу, — выговорил Ратмир.

— Добро, Ратмир. А пока мне от тебя ничего не надо, — не мудрствуя, закончил я аудиенцию, и парень увел коня со скарбом к кострам стана.

Я задумчиво выкурил сигарету, а за ней и еще пару, наплевав на чье бы то ни было удивление. Но костер мой был даже не в лагере, а так, где-то поблизости, так что ничьих удивленных взглядов я не ощущал. За мной, конечно, присматривали, это ощущалось просто-таки шкурой, но делали это люди умелые, спокойные, поэтому слежка почти не раздражала. Да и опасности в ней я пока не чувствовал.

Я же поднялся и решил прогуляться перед сном. Никаких нервов, сообщаю для истории, я успокаивать не собирался, ибо не нервничал.

Немного ощущалось сожаление — я уже было надеялся, что умру, как и положено таким, как я, в сегодняшнем бою, но всего-навсего убил несколько человек и улучшил свое материальное положение. Также и приобрел какое-то положение, но пока понятия не имею, какое именно. То ли княжий каприз, то ли еще что. А может быть, и жертвы вечерней.

И еще немного для истории. Тот, кто берет в руки меч для того, чтобы с него есть, по убитым душой не скорбит, иначе скоро эта душевная боль и сделает его, простите за неважный каламбур, душевнобольным. Очищаешь сознание, как чистишь сковороду после готовки до зеркального блеска, хотя поначалу казалось, что пригоревший жир и прочее оттереть не удастся. Еще и как удастся, было бы желание.

Я спокойно вошел в лес, неся свой меч на плече и по лесному краю стал обходить лагерь, не стараясь спрятаться, чтобы тем самым не насторожить соглядатаев. Вскоре до меня от ближайшего к лесу костра донесся и разговор, и я встал, чтобы послушать, скромно затаившись за огромным деревом. Я не видел тех, кто говорит, да и было это мне неинтересно и неважно — все одно сейчас возле каждого костра идет речь обо мне и только. Да, нескромно. Но не о сегодняшнем же лове им судачить, когда завтра придется хоронить шестерых товарищей?

— Левша он, помнишь? Приметил? Левша! — многозначительно, так как говоривший хотел выглядеть человеком умным и понимающим, говорил кто-то молодой, судя по голосу, — а левша от веку кто? То-то и оно-то! Нежитью и то оказывается!

— Двурукий он, — резонно отвечал кто-то постарше, голосом низким и глубоким. — Степана он правой убил.

— Голой рукой! — не выдержал роли молодой. — С одного удара! Насмерть!

— С двух, — снова восстановил справедливость человек с низким голосом и продолжил: 'А я с одного насмерть положу, веришь?'

— Верю, как тебе не верить, — в молодом голосе чувствовалось немалое уважение к человеку с низким голосом и стремлением к справедливости. Но тема была слишком интересная, а говоривший был слишком молод, чтобы на этом и закончить степенно разговор.

— А знаки на нем? Видал ли ты такие, хоть где?

— Не довелось. Но мало ли знаков невиданных? — Опять успокаивал низкий, тяжелый бас.

— Сам суди — победоносно подвел итог молодой: 'Левша, весь в знаках, в котомке не пойми, что и было, меч деревянный — а такого дерева я вот сроду не видал! Но все бы еще полбеды. Крест-то его где? Не нанял ли князь нехристя, а то и нечистого какого?!' — Голос уного дрожал от возбуждения.

— А вот тут ты прав. Не было креста. Обронил, может, когда вязали? Не знаем ни ты, ни я. Но и княжьи дела не нам с тобой судить.

— То правда, — неохотно успокоился обладатель молодого голоса со скрытым недовольством. Я же усмехнулся и хотел пойти себе обратно, так как уже слышал все, что хотел услышать. Уверен, что по людской сути, у каждого костра идет тот же разговор, находятся юные обличители и резонеры постарше. Но тут я увидел, что возле моих ног низко течет по траве какой-то странный, пронзительно-синий туман. Цвет его был различим даже в темноте. Он шел откуда-то из леса, позади меня. Я было обернулся, но понял, что куда интереснее то, что творится в лагере. Туман, обходя мои ноги, обогнул дерево и потек, как я понял, к костру молодого человека и справедливого обладателя низкого голоса. Я, стараясь шуметь как можно меньше, шагнул вслед за туманом и увидел, как он, стелясь по траве, наплыл на уного и его товарища, сидевших у костерка неподалеку от дерева, за которым стоял я, когда слушал их разговор.