|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Глава 1
Маленький белый фургон выехал из бледной ночи спокойно, будто тут ему и надлежало быть. Вовсе не так появляются в фильмах преследователи на мрачных темных машинах. Девочка, тем не менее, испугалась. Молодец. Вырастешь в этом районе — всегда будешь знать, чего бояться, не ошибешься. Она ускорила шаг, но из фургона уже выскочил человек, догнал, ухватил за рукав:
— Что это ты бродишь здесь одна? Тебе некуда пойти? Ты бездомная?
Я ступила вперед, выходя из тени под единственный в квартале целый фонарь.
— Сэр , оставьте мою дочь в покое.
Он вздрогнул от неожиданности, но ребенка не отпустил — наученный. Разглядел меня, заулыбался:
— Если она тебе дочь, то я — вечноживущий Папа Римский.
— Рада познакомиться, Ваше святейшество. Ребенка отпусти, руку сломаешь.
— Иди-ка ты... — Вторая дверь фургона открылась, выскочил еще один 'охотник'. Сунул руку в кобуру за парализатором.
— Во имя Господа нашего, — мягко сказал отец Патрик, появляясь из-за моей спины с Узи в руках, — прекратите это черное дело и ступайте домой. Во имя Господа и святого Михаила.
За ним вырисовывались еще два силуэта: Тощий, почти бесплотный — Винсента и высокий, длинными руками и горбящейся спиной напоминающий Кинг-Конга — Майк.
— Михайловцы! — плюнул парень и добавил непечатное.
'Охотники' стояли и не знали, что делать. У обоих в руках были взведенные парализаторы, вполне современные и недешевые. Однако они оставались лишь парализаторами. А 'Узи', которые наставили на них Майк с отцом Патриком, оставались 'Узи', пусть и смотрелись анахронизмом.
Расклад был довольно простой: их двое, а нас четверо, и с нами — Святой Михаил.
— Простите, святой отец, — сказал тот, что представился Папой Римским.
— Мы тут это, — сказал второй, — случайно.
Они забрались в грузовик. Синхронно хлопнули дверьми. Умчались.
Ребенок, задрав недоверчивую черную мордочку, смотрел им вслед.
— Знаешь, кто они? — спросил отец Патрик.
— Живодеры, — сказала девочка. — Они детей воруют.
— Поедешь с нами? — спросил Майк. — Нечего тут одной слоняться.
Ребенок, чуть подумав, кивнул.
Мы вернулись в приют под утро. Малышка стала единственным нашим уловом. Когда нам открыли калитку, она давно уже спала на руках у Майка, вцепившись в его куртку. Зевающий страж-михайловец с узкими от сна глазами поздоровался и отошел прочь.
Внизу все было тихо, стояла приятная сонная темнота, скрывая поставленные в ряд кровати. Мы поднялись. В длинном каменном коридоре горел свет, в кабинете отца Патрика — тоже, но старшей сестры нигде не было.
Давным-давно большеглазая чернявая сестричка приехала по обмену из Чили, да так и не вернулась обратно. Хоть ее и уговаривали — у иммигрантов квота всегда меньше. Когда отец Патрик звал ее по имени, выходило целое предложение:
— Сестра Хуанита-Мария де ля Инкарнасьон!
Она вошла с чайным подносом, опустила его на исцарапанное бюро и повернулась к нам со скандализованным видом:
— Опять вы шляетесь посреди ночи, будто всякие? Madre de los santos ! Вот помяните мое слово, однажды вас всех перестреляют, как каких нибудь huevoncitos.
— Сестра моя, — солидно сказал отец Патрик, — этой ночью вера снова одержала победу.
— Эти ребята просто испугались святого отца, — объяснил Майк, опуская девочку на диван. Та успела проснуться; села, подобрав под себя ноги и глядела на поднос с чаем. — Немудрено.
— Не говори о том, чего не знаешь, сын мой, — буркнул священник.
— Надо жаловаться, — проговорил Винсент. Голос у него был тихий, проникновенный — 'богословский', как называл его Майк. — Не знаю, куда и как, отец, но мы должны пожаловаться. Это уже переходит всякие границы, да и какие тут могут быть границы — сражаться с детьми из-за 'бегунка'...
— Сдается мне, жаловаться будут на нас, — сказал отец Патрик. — 'Витал' — это же лавочка Уинстона. А Уинстон — шурин лорда Кэррингтона.
'Витал' был банком жизненных ресурсов. Банк оказывал самые разные услуги. Например, продавал богатым клиентам 'бегунки' — специальные бланки, которые выпускал ОУЖР, чтобы производить передачу лет с одного счета на другой. Нанятые им 'охотники' вылавливали на улицах бездомных, чаще всего детей. Отвозили в тепло, кормили, развлекали. А потом всовывали в пальцы ручку и заставляли подписывать 'бегунок', отдающий все оставшиеся годы одному из клиентов 'Витал'.
— Черт бы драл Парламент, — поморщился Майк. — Простите, отец.
Винсент все тем же богословским голосом сказал то, чего от него не ожидали:
— Отчего бы вам не обратиться к старым знакомым? Та же бригада Келли, если согласится помочь, выметет этих ... грешников из нашего квартала в мгновение ока.
Предложи это я или Майк, нам бы не поздоровилось. Но с Винсентом не разговаривали жестко; оттого священник лишь отвел взгляд, а ответила за него сестра Хуанита:
— Висенте, mi nino, отнеси чашечку чая к воротам, а то бедный Уилл там совсем замерз. Иди, иди.
— В любом случае, — сказал священник, когда он ушел, — они теперь думают только о том, чтобы выторговать себе побольше лет. Тьфу. При моем деде все было по-другому. Зачем Господу нашему было угодно, чтоб я его послушал...
Отец Патрик задумчиво вытащил из ящика бюро бутылку 'Телламора'. Подлил в чай.
В этот момент вернулся Винсент. Он осторожно вел за локоть мужчину в деловом костюме, странно взъерошенного, с блуждающим, изумленным взглядом. Мужчине на вид было слегка за сорок.
Отец Патрик торопливо убрал виски в стол и воззрился на вошедших.
— Кажется, у нас небольшая проблема, отец мой, — спокойно сказал Винсент. — Я думаю, вы дадите Джорджу выпить? Джордж, это друзья. Садитесь и расскажите, что с вами произошло.
Мужчина нерешительно опустился в кресло. Казалось, он не хочет, чтобы Винсент его отпускал. Смотрел на него доверчиво. На Винсента всегда так смотрят, и общаются с ним легче, чем с отцом Патриком. К тому люди испытывают надлежащее почтение, а к Винсенту — резкую, необъяснимую любовь.
— Я нашел его у ворот, — объяснил он. — Ну же, Джордж.
— Я вернулся, — сказал мужчина треснувшим голосом. У него были глубокие морщины на лбу и воспаленные глаза бизнесмена, работающего ночью и по выходным.
— Я вернулся, — повторил он. — Оттуда. Свет в конце туннеля, голоса предков и все остальное... И я шел туда. А потом меня пинком отправили назад. На грешную Землю. Понимаете?
Он обвел нас взглядом. И сказал:
— Мне вчера исполнилось сорок пять.
Конечно, сначала никто ему не поверил.
— Хороший же у вас был приход, сын мой, — покачал головой отец Патрик.
Винсент открыл рот. Но Джордж, уже пришедший в себя, сказал:
— Поглядите на меня, отец. Похож я на наркомана? Похож на алкоголика?
Священник заморгал.
— Мне сорок пять, и вчера я должен был умереть, а ваш святой Петр, или кто у них там, просто вышвырнул меня обратно!
— Иисус Мария Иосиф, — вырвалось у меня.
— Точно, — прошептал Майк, — все трое.
— Я все приготовил, — рассказывал Джордж, глядя почему-то на девочку. Она обхватила руками коленки и вслушивалась, будто в сказку. — Написал завещание, все дела передал... Лансу... Конечно, я мог найти кого-то получше, но он хоть что-то понимает... Я должен ему позвонить. В церковь вот только не успел, вы уж извините, работал в последний день до полуночи, пока все бумаги разгребли... Ну вот, пришел домой, лег, думаю, хоть теперь отосплюсь. Ну и... наверное, я умер.
Он замолчал, погрузившись в себя. Винсент осторожно тронул его за плечо.
— В смысле — я думаю, что умер, потому что помню, как шел по туннелю — будете смеяться, да? Там на самом деле есть коридор, и свет в конце, да, сэр, вы получите все за ваши деньги. Я думал, с отцом встречусь. Давно уже хочу ему сказать пару ласковых. Вот только... не дошел я до отца. Меня там встретили на входе...
— Кто? — жадно спросил отец Патрик.
— Никто, — ответил Джордж. — У него не было лица. То есть было, наверное, но описать я бы его не смог. Он мог быть кем угодно — вы понимаете, о чем я? Светлый, страшно светлый — и без лица. И он загородил мне дорогу. Говорит, еще не время. Я сказал — как не время, мне сорок пять исполнилось, у меня справка есть...
Он засмеялся — хрипло, неверяще.
— Хотел ему бумажку показать, а она ведь дома осталась... А потом я проснулся. У себя. На кровати. С остановленными часами — так ведь полагается. Кто-нибудь знает, сколько времени?
Над городом жидкая розовая акварель зари смешалась с густым серым смогом. Часы на бюро показывали полседьмого утра — самое одинокое время. Мы так и не разошлись спать; Джорджа сморило, и он дремал, уткнувшись головой в валик дивана. Винсент по десятому разу перепроверял его отпечатки через взломанную правительственную программу идентификации, и у него в десятый раз выходило — мертв. Майк отнес малышку в дортуар. Сестра Хуанита, вернувшись с заутрени, принесла поднос с яичницей и овсянкой, и они теперь распространяли сиротливый утренний запах.
Джордж зашевелился, застонал и опять спросил, можно ли позвонить.
— Все офисы еще закрыты. Или у вас там до утра сидят?
Он вздохнул:
— От Ланса дождешься... По-моему, он не обрадуется, когда я вернусь.
— Офисы закрыты, а вы юридически мертвы, — сказал Винсент.
Никому из нас это в голову не пришло. Джордж воззрился на Винсента и смотрел долго — пока не понял, что тот прав.
— Это что же получается? Это получается, я... — как это — нелицо?
В этот момент появился Майк. Черный его лоб озабоченно морщился, кожа складывалась в густые складки. Впереди него семенила худенькая женщина со взглядом, несфокусированным, как недавно — у Джорджа. Тот узнал ее, вернее, узнал то, что с ней произошло. Вскочил, схватил ее за руки:
— И вы тоже? Вы — тоже?
— Что это, что это, — бормотала женщина, глядя мимо. — Такого ведь не может быть. Такого просто не может быть.
На стареньком 'мини-офисе' отца Патрика ярко-оранжевым замигал вызов. Что-то важное. Важнее только красный код, но там уж вовсе — гаси свет, выноси святых. Отец Патрик переключил на приватную связь, послушал 'мушку' в ухе и сказал озабоченно:
— Это Марек Войта. Из польских михайловцев.. Просит встретиться. Не по сети, говорит.
Он вздохнул:
— Как подумаю, что у них там может быть — не по сети... Сэм, пойдем, поможешь открыть портал.
Телепортация — штука недешевая, но отец Патрик говорит, орден еще нескоро обеднеет. Конечно, нас уже пытались и ловить, и блокировать, приходили пару раз большие люди — хорошо, мы подсуетились с бумажками, священник даже вынул откуда-то справку, что портал освящен Вечноживущим Папой. Но каждый день через 'дверь' не помотаешься: дикий расход энергии, а в последнее время еще и помехи, после одного визита в Рим наш отец полчаса не мог выбраться из перехода, потому что на линии кто-то 'брился'.
Если подумать — кому мы так мешаем?
Мы спустились в подвал, каменные стены, не раз видевшие, как человек доживает до старости, дохнули на нас холодом, земляным запахом могилы и метрополитена. Пульт опять делся черт-те куда; пришлось мне лезть на прикрепленную к стене железную лестницу и активировать 'дверь' вручную. Над полом замелькали огоньки, очерчивая квадрат. Отец Патрик встал в середину этого квадрата, подобрав сутану.
— Сколько тебе осталось? — спросил он.
Вот, значит, зачем он позвал меня.
— Сколько ни есть — все мои.
— Сэм. Я не шучу. Давай я перепишу на тебя хоть год.
— Я у Дэвида попрошу. Он не откажет. У него рыло в пуху.
— Не попросишь, — сказал отец Патрик.
Я нажала на 'пуск'. Священник превратился в мигающее изображение на рождественской открытке, потом картинка дрогнула — и исчезла.
Когда я вышла на свет Божий, 'мини-офис' в кабинете снова мигал.
Над бюро святого отца висела взятая в рамку газетная вырезка: 'Священник-михайловец получает двадцать лет за благотворительную деятельность'. Портрет отца Патрика рядом с Папой. Ее повесила на стену сестра Хуанита. Отец Патрик тут же снял. Она снова повесила. Он опять снял и спрятал. Сестра Хуанита нашла.
Вряд ли от тех двадцати лет еще что-то оставалось. Ему было неловко перед прихожанами. 'Мне бы еще полгодика — хоть взглянуть на внучка...'. 'Эх, еще бы три месяца, посмотреть, как дочка университет закончит, тогда хоть успокоюсь...', 'Еще бы месяц... хоть две недели...'. У них такие отчаянные глаза, у прихожан. И отец Патрик сдается и подписывает очередной 'бегунок'. Тайком — чтобы не увидела сестра Хуанита.
Эти двое напоминали мне Счастливого Принца и Ласточку. Священник, раздающий премиальные годы бедным, как золотые листья. И сестра, которая никогда не улетит на юг, как бы ни урезали квоту для иммигрантов.
Глава 2
На самом деле все было довольно просто.
Как-то незаметно человечество наигралось в войну. Наигралось и решило — больше не надо.Может, если бы не дешевое синтетическое топливо, этого никогда бы не вышло. Так или иначе, вирус мира, распространившийся по Европе, оказался заразен. Приходившие к власти повсюду демократы подписывали указы, сокращали вооружение, выводили и распускали войска. Даже традиционные чудовища — Россия и то, что осталось от исламских стран — присмирели и успокоились, так что теперь и не распознать в них было чудовищ.
Отчего всегда, когда человечество старается поступить по-доброму, выходит зло еще хуже, чем можно было причинить намеренно?
Крякнула Земля, не привыкшая к миру. Не привыкшая иметь столько детей в добром здравии. Деньги, которые раньше сжирал военный бюджет, пошли на медицину. Научились прививать от СПИДа. Лечить от рака.
Людям понадобилось какое-то время, чтобы понять, что они обречены.
За сокращение долготы жизни был проведен референдум, и восемьдесят процентов проголосовали 'за'. Слава Богу, меня тогда еще не было, и на моей совести нет ни одного голоса. Впрочем, как раз совесть тогда в людях и заговорила. Неожиданно. Потому что были другие варианты — перебить, например, всех арабов. Или китайцев. А лучше — и тех, и других. То есть — вернуть Земле то, от чего она так долго бежала.
Ввели квоту. Сперва хотели вживлять новорожденным микрочип, который по прошествию сорока пяти лет посылал бы организму сигнал — остановиться. Однако операции выходили слишком дорогими. Тогда придумали прививку. Ученому, который ее изобрел, дали нобелевскую. Человеку вводили в кровь вещество, дававшее излучение — недостаточно сильное, чтобы создавать помехи возле электронных приборов, но достаточное, чтобы каждая жизнь тонким лучиком отражалась на экранах специальных машин. Когда приходило время, машина выхватывала нужное излучение, отправляла сигнал — и лучик на мониторе гас. Просто, без боли и умеренно дорого.
Сперва было сложно с незарегистрированными рождениями. Одно время люди вовсе повадились рожать дома. Потом ввели меры — любого, у кого не было чипа, имели право убивать на месте, не задавая вопросов. Детей вылавливали и делали прививки — никогда еще, кажется, страна не тратила столько денег на медицину. К цыганам и прочим бродячим людям приставляли спецдокторов. Проще было бы, конечно, вовсе их стерилизовать, но это снова пробудило бы только-только успокоившихся призраков.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
