эпохи холст 12

— Ты ж вроде в Кубани....

— Это потом.... В казаках....

— И чего ты тогда несёшь? Твои предки шашками да нагайками гоняли за царя-батюшку. А ты так и вовсе... кубаноид.

— Так ты чего, против? — Как и не заметив обидное словцо, — сдашь меня? Не забывай, у меня есть кое-что на тебя.

— Вот потому и не сдам. Не ссы. Но и дёргаться нам пока с ледокола, считаю неумно. Погоди время, освоимся, устаканится и решим.

Последнее произнёс умиротворяющее, что бы успокоить разгорячившегося собеседника. Зрачки у того сузились хищно и зло.... И рука странно замерла в кармане....

И определённо утвердился во мнении:

"Я имею дело с глупцом".

Рекою времени, как щепка плыть....

А они всё более натягивались, где тонко звеня в предвкушении, где лопаясь оборванными жизнями-надеждами... те самые надуманные "незримые нити" причин и следствий, что соединяли людские интересы и чаяния... группировок и отдельностоящих..., в логике необходимости и в глупых предрассудках, в традициях-инструкциях и в риске честолюбия.

Люди всегда умудрялись совмещать трезвый расчёт, с личным упрямством, явным и скрытым... с которым, даже понимая его неправильность не в состоянии совладать, вынашивая свои ошибки-бастарды.

* * *

Забросив беспилотник мыслей на высоту "взгляда со стороны", обозреваешь холст закрутившейся истории, как непростую, но узнаваемую карту, испещрённую линиями и пунктирами на материковых изгибах и оттенках состояния воды. С условными метками кораблей, людей, идей..., дней.

"Ямал" неторопливо возвращался, "пережёвывая" десятку миль, непринуждённо кроша полуметровую толщину покрова. Необходимости спешить не было. А при желании "ледовая ходкость" полагала всего лишь час времени для появления эскадры Рожественского в доступности невооружённого глаза. *

*( Ледовая ходкость — способность судна двигаться во льдах, при имеемой толщине ледового покрова, развивая некоторую "достижимую" скорость.)

Переносимся на этот "час с копейками" в сторону Карских ворот — застывшие во льдах корабли не несут в себе никакого изящества или грозной суровости... если говорить о броненесущих и вооружённых. Скорей унылое стадо, тоже "пережёвывающее", только свою "угольную жвачку". Нет ничего хуже этого беспомощного ожидания непонятно чего.

Роптали на всех кораблях, судах, но злополучно не ладилось всё на том же "Ослябе"....

Впрочем, об этом чуть позже.

Всего в четырёх милях дальше на выход к Баренцеву морю отирался "Бервик". Не у самой кромки льдов... и мог бы сократить дистанцию до русских, но их и так было прекрасно видно. А зайти глубже в пролив, тогда бы борта крейсера действительно бы постоянно отирались о ледяные "клёцки", что дробились от ледяного поля.

И ещё дальше, уже с большим замахом... побежим-полетим мильной зеленью моря Баренца, возвращаясь в Александровск, где:

...ждал ответа из Петербурга вице-адмирал Дубасов....

...вытряхивал крупицы информации из "польского" исполнителя жандармский ротмистр, в то время как координатор иностранной разведки, укрывшись на шхуне, приписанной к порту Тромсё, "сидел на иголках", ожидая когда, наконец, неторопливый норвежский капитан соизволит вывезти его из-под юрисдикции российских властей.

...а в палате местной больницы Константин Иванович Престин, цепляясь за свои уходящие жизненные силы, выцарапывал из беспамятства нестройные жаждущие мысли: "Как! Как же так? Мне потомки говорили (этот капитан... всё ж с немного бесовской фамилией), что я буду командовать "Скуратовым" вплоть до девятьсот девятого года!

А значит...! А значит, со мной всё будет в порядке"!

Наверное, в дурмане обезболивающего морфия, не учитывая, что история пошла по-другому, как и его судьба.

Однако, забегая вперёд, обмолвимся — именно эта уверенность, что "всё будет хорошо", и вытащила его из когтей "костлявой".

Порадуемся за человека.

Тем не менее, последуем далее. И уже от Муромских берегов повернём по компасу практически на "зюйд", опустившись на шестьсот с лишним миль.

Хотя для суши морские единицы немного неуместны..., так что на 1040 километров, а коль уж вовсе придерживаться реалий старинных русских мер — 970 вёрст.

И вот он — Санкт-Петербург.

Кого возьмём для начала? Например, новоприбывшую в столицу империи Богданову Наталью Владимировну.

Там где мужчины брутально напрягаются в незнакомой обстановке, иные девицы умело пользуются своей женской слабостью и непосредственностью. А где и куснуть могут... по обстоятельствам. Им, прекрасным, сие прощают!

Для женского романтизму царская Россия с благородными князьями, графьями наверное имеет свой очаровательный флёр, и уж какая "сопливая с косичками" ещё с детства не мечтала стать прынцессой.

У Богдановой же ко всему были ещё и профессиональные обязанности. Эксклюзивные.

И останавливаться лишь на пригляде за наследником трона она не собиралась.

При её знаниях и хватке эмансипированного поколения она весьма скоро и вполне могла стать мировым светилом в медицине. Если конечно не ударится в основную женскую мечту — выйти замуж ("выйти замуж удачно!!!").

Так что её легализация и карьерные амбиции развивались постепенно и параллельно. Пока, для конспирации прикрываясь именем Пирогова. Не без содействия и одобрения императора. Ну, а как иначе?

А монарх тут являлся центральной фигурой, своеобразным и прямым центром притяжения интересов и сил.

После посещения Севера и не однозначного общения с потомками, а главное ознакомление с информацией, содержащей факты от которой волосы вставали дыбом Романов по иному взглянул на некоторые вещи. И на некоторых личностей. Как из ближнего своего окружения, так и не очень.

Сказать, что императора словно подменили после поездки?

Ответ — нет.

Появилась не свойственная обходительному Николаю резкость, если не сказать ожесточённость.

Спровоцированное потомками (когда в исторических хрониках его правление выставлялось как не совсем удачное, и это ещё мягко сказано) царское раздражение в первую очередь отзеркалило на самих пришельцев. Тут Романов и сам не смог сказать, что на него нашло, собираясь подумать об этом позже. Но потом столько всего навалилось, что стало не до самокопания.

А по приезде в Петербург, скверное настроение самодержца неожиданно трансформировалось и перекинулось на окружающих. В первую очередь с полной критичностью досталось министрам и прочему чиновничьему аппарату. Неудачно подвернулись под руку кое-кто из великих князей.

Сразу были отданы приказы, в том числе о поиске и задержании неких личностей с характеристиками, говорящими об их иудейском происхождении.

На рассмотрении оказались новые законы. Романов помнил... помнил все фамилии..., и кто верховодил в развернувшейся революционной и постреволюционной вакханалии.

И теперь, как бы не клеймили заинтересованные лица российский "ценз осёдлости", по всем выкладкам для евреев в России наступали тяжёлые времена.

Кто-то может предположить, что государь, наконец, обзавёлся неким стержнем?

Но на самом деле человеком двигал страх. За свою жизнь и главное за жизнь своих близких.

Страусиное "лучше бы я об этом не ведал, не знал" осталось там, позади, на следующий похмельный и трезвеющий день в вагоне, в поезде, на перегоне от Вологды.

Как кстати и трусливое "бросить всё..., отречься..., уехать..., тихо и незаметно дожить где-нибудь". Потому что понимал, что не получится "тихо и незаметно", а главное "дожить".

Изменилось ли его отношение к супруге?

С виду можно сказать, что нет.

В первую очередь именно ей, осторожно, поэтапно и с глубокой горечью он поведал о ближайшем (возможном) будущем. Кстати, так полностью и не решившись описать трагедию "дома Ипатьева".

Но выдал полный расклад о её наследственном "подарке", по деликатности своей ни даже намёком не посмев выразить претензии или ещё чем обидеть.

Более того, к Аликс он стал относиться ещё более трепетно, однако и сам не замечая, что полярность его чувств всё больше смещалась к жалости.

Да, он её жалел, справедливо считая, что "она же не виновата".

Но заложенные с воспитанием династические установки, когда супруга является не только любимым человеком, но и несёт своё бремя и ответственность за продолжение рода (царского рода!), тихо подъедали его прежнюю искренность. Наследственная болезнь, которую несла в себе урожденная принцесса Виктория Алиса Елена Луиза Беатриса Гессен-Дармштадская делала ее словно бы... испорченной.

Она и сама это, кстати, понимала, чутко следя, прислушиваясь, всё тем же женским сердцем — не изменилось ли к ней отношение царя и супруга.

Но жалость такое скользкое чувство, эмоция-хамелеон, коварная подмена, которую по-своему несчастная (теперь) императрица отследить не смогла.

И, наверное, это хорошо. А то мало ли, что может натворить обиженная женщина, в осознании, что её разлюбили. Так и "мухой" стать недолго... "гессенской". И "гадить" начать. Поскольку знает она много, можно сказать — всё... по одной "большой, невероятной тайне".

И без того секретность при дворе оставляла желать лучшего, при вхожести туда многих из многочисленной романовской родни. И сования носа в дела государственные, политические..., а уж в денежные, так и того подавно.

* * *

Столица встретила солнечно, ночной дождь умыл улицы, сбил пыль. Принимающий вокзал был торжественен, несмотря на пожелание царя. Всё это так контрастировало с его настроениями. "Шустовский" хоть и качественный, но количество пересилило это самое качество — голова болела. Подали автомобиль — пыхтящая, тарахтящая, воняющая повозка... после опробованной великолепной машины "оттуда".

И после "оттуда" какими-то другими показались лица встречающих.

Запутались приоритеты искренности.

Те "там" — такие независимые и циничные, глядящие с высоты опыта и знаний на сто лет вперёд.

И эти "тут" — привычные и узнаваемые..., на виду улыбки, верноподданничество, благообразие..., а на самом деле?

Вытянулся, болванчиком кивающий начальник вокзала....

Церемонно посторонился городской голова....

Пузатый Алексей Александрович — великий князь пыхтел самомнением и осторожным маслом в глазах: "что же напутешествовал племянник по местам северным?". И что-то там побулькал даже, вопрошая....

Да мимо ушей пропустил, не расслышал за гудком паровозным.

Самодовольством выставился князь Николай Николаевич, тоже "великий", нависший своим высоким ростом, чем всегда раздражал, наклонившийся в доверительном полушёпоте, заговоривший что-то о "пришельцах".

"В Аничков..., в Аничков..., — бормотали мысли в голове расстроенного самодержца.

И уже трясясь по мостовой, подумал... вспомнил, — а чего это вдруг Николай Николаевич заговорил со мной об этом? Откуда ему знать? И Алексей Александрович..., что-то по поводу странно заметил...".

* * *

Ни в одном из новопоявившихся документов пришельцы из будущего не фигурировали как "пришельцы", нигде тем более не упоминалось, откуда (из когда) они прибыли.

Официально они проходили под грифом "американцы", и в главную тайну были посвящены лишь немногие..., почти бы единицы. Однако в самом начале, не осознавая всей важности, о секретности не так радели. Того же Авелана можно было ограничить лишь понятием "выходцы из русской Аляски". Но что сделано, то сделано.

И вот теперь выясняется, что каким-то образом, встречавшие на вокзале самодержца великие князья, неожиданно оказались "в курсе и в теме", говоря языком потомков.

Вопрос: "на сколько в курсе" и "каким образом в теме"?

Уже пришла телеграмма о пожаре на "Скуратове", где снова выявился британский след — слишком уж целенаправленным был интерес английской разведки.

И наконец, сам царь внял, что имеется утечка информации и следует срочно принимать меры.

Примитивно вызывать на откровенную беседу этих двух подозреваемых Николай не стал, скорей всего не желая ложно обвинить, понимая, что в деле могли фигурировать и другие личности.

Озадаченный на разбирательство Ширинкин внутренне напрягался — дело не шуточное, если окажется, что лица́ царской крови, столь близко стоящее к трону, действуют в пользу иностранной державы. (Тут Евгений Никифорович мысленно применил иную формулировку: "работают на иностранную разведку", здраво придерживая язык).

Далее.

Ширинкину не составило труда выяснить, что великий князь Николай Николаевич попросту воспользовался отсутствием государя — "продавил" своим авторитетом (и нахрапом) все (почти все) "кордоны секретности".

Алексей Александрович действовал более мягко и исподволь, опираясь на "важные дела" морского ведомства, где являлся главным начальником.

Теперь следовало выявить — "кто из...", конечно не сбрасывая со счетов и тех предполагаемых... не выявленных.

Ещё в июне британский посол в России Ч. Гардинг с прискорбием сообщил в свой МИД, что начальник его канцелярии продал копию одного из дипломатических шифров. *

*( Реальный факт... продал за огромную на то время сумму — 1000 фунтов.)

Созданный в МВД России специальный секретный отдел "с целью получения доступа к иностранным миссиям в Санкт-Петербурге" продолжал "рыть" и теперь уже секретарь Гардинга обескуражено докладывал:

"Сэр! Из посольства исчезают бумаги! Курьеры и другие лица, задействованные в работе нашего представительства, находятся на содержании российского департамента полиции. А так же получают вознаграждение за доставку бумаг". **

Но бумаги шли..., в том числе и куда им там, британцам, надо.

*( В известной истории "специальный отдел" был создан спустя три месяца. Бумаги из посольства в реале тоже, кстати, "уходили".)

Что ж, проследим за ними, оставив пока Петербург.

Информация таки лилась руслом британской диппочты, шифротелеграфным перестуком, самотёком личной переписки.

Потянемся вместе с шпионско-политическим циклоном в сторону запада, минуя Европу, имперскую разведку Австро-Венгрии, кайзеровский заинтригованный прищур, картавое заигрывание с "русскими" французской секретной полиции....*

В общем, теми ещё жуками....

*( Несмотря на то, что Франция (будучи на тот момент союзницей России) открещивалась от военной помощи на Дальнем востоке, французской секретной полиции Surete generale удалось получить значительное количество документов и шифров японской миссии в Париже, переданной русским. Так же французской стороной оказывались услуги по дешифровке японской переписки.)

Перепрыгнем через Ламанш, ступая на берега Темзы дождливой столицы острова и империи, в слогане которой "не заходящее солнце"....

...к отороченному ползучим зелёным мхом особняку, каменная память которого могла бы рассказать о временах Кромвеля....

...за окна, за шторы, где в полумраке тлеющего камина — лорды... может и пэры....

Короче — сэры....

...и снобы, в витающих "броуном" летучих фракциях бренди и дорогого табака .... *

...где мысли-флегматики, что тот мох, ползущие по глобусу, куда простираются британские интересы....