Неоконченное продолжение

Хуже было другое: для исполнения предложенной Джордано идеи Хан должен был использовать не каких-то абстрактных людей, а тех, с кем вместе строил свою Сеть. Это были те, которым он доверял свою жизнь, и которые, как он надеялся, доверяли ему. И еще это были их жены и мужья, приемные дети и дети этих детей — все те, кто знал в той или иной мере о существовании бессмертных.

Без малого триста лет прошло, как в старообрядческом скиту Хан нашел первый список с двенадцатью именами бессмертных. В живых из того списка к середине XX века остался только один. Его христианское имя было — Глеб, имя же данное мальчишке при инициации скифскими воинами не называлось никому. "Стражам" Глеба сдала любовница, сдала по глупости, на исповеди. К тому моменту, когда Хан нашел Глеба, тот уже разобрался с ребятами, организовавшими слежку, и с предавшей его женщиной. Был он бесстрашен, нагл, умен и на редкость удачлив. Он был одним из двух напарников Хана по окучиванию ведомств-наследников Московского Приказа Тайных дел, и сейчас была его очередь обретаться в КГБ и контролировать Сеть.

Потом были другие списки, и другие люди... Их отношения складывались по-разному. Кто-то, получив информацию, просто исчезал, точнее, считал, что исчез, кто-то присоединялся к Сети, кого-то о слежке просто не информировали и оставляли в качестве приманки в поле зрения "Стражей", а кто-то и умирал.

К началу XX-го века Сеть практически полностью контролировала руководящие органы "Стражей", не давала им разрастаться, ликвидируя руками либо государственных структур, либо каких-нибудь революционных террористических групп наиболее одиозных представителей. Когда началась революция, и руководители Сети поняли, что процессы приобретают неуправляемый характер, руководство "Стражей" в обеих столицах было уничтожено. На развод оставили одного, даже помогли смотаться за границу, приставив для верности приемную дочку одного из членов сети. Риск, что девчонка предаст, конечно, был, но контролировать всех в условиях гражданской войны не представлялось возможным, а измена женщины, знавшей, в сущности, только то, что ее приемная мать была бессмертной, не играла большой роли. Под шумок рядовые члены Сети уже по личной инициативе ликвидировали и многих из руководителей губернских отделений "Стражей", жизни же рядовых членов братства не стоили и ломаного гроша. Хан был против такого разгула, справедливо полагая, что выявленный соглядатай безопаснее угрозы, исходящей неизвестно откуда. Но Сеть и сама разваливалась на глазах. Народ с упоением разбирался: кто за красных, а кто за белых, вспоминали прежние обиды: кто барские батоги, а кто пожженные усадьбы, и головы отлетали со свистом. После гражданской войны почти десять лет собирали ошметки Сети, уже осторожно без хватания за клинок выясняли политические пристрастия, выслушивали обиды и претензии. Учитывая прошлые заслуги, предлагали тем, кто так и не смирился с крахом самодержавия, просто уехать. Не все соглашались. А тут еще разборки в партии: правые и левые уклоны; шпиономания; конфликты на границах: Халхин-Гол и Финляндия; а еще Испания... Так что, тридцатые для членов Сети оказались не самым тихим и безопасным временем.

Труднее всего, оказалось, восстановить информацию о "Стражах". В центре страны их организация оказалась подчищенной почти под ноль, а закрытие границ большевиками не позволяло быстро восстановить организацию извне. Правда, потихоньку прирастали "Стражи" за счет просачивающихся из-за границ Средней Азии, Сибири и Приморья разведчиков. Но занимались эти пришлые в основном попытками восстановить контакты с уцелевшими членами организации. Дело шло туго и только немного оживилось, когда СССР присоединил Прибалтику и Западную Украину.

А потом была война...

Их руководящая тройка оказалась живучей. Дошли до Берлина, но там так и не встретились. Послевоенная депрессия Хана отчасти объяснялась тем, что он окончательно удостоверился в гибели двоих из непосредственно подчиненной ему пятерки бессмертных, что сведения о Глебе и Мале, их третьем компаньоне, были противоречивы. Так что, пришлось поволноваться. Хан врал Джордано, когда говорил, что поддерживал прошлую реализацию из-за их нового проекта. Главной причиной была необходимость реанимации Сети. Правда, все обошлось благополучно. Оказалось, что Глеб удачно натурализовался в Приморье, и в начале 48-го его перевели в Москву. Пару месяцев они с Ханом даже проработали в соседних отделах...

Нет, Хан был не волен в своих решениях. Он ничего не мог решать один.

Мир изменился. Полчаса назад он стоял на пусть и осевшей от времени вершине защитного вала, стоял и смотрел на бескрайний простор раскинувшихся у его ног лесов, речушек, полей. Ему казалось, что он свободен как птица, как те степные кони, что несли его прежде по бескрайним просторам Евразии. Но степной волк должно быть давно умер.

Кто же это сказал, что свобода — осознанная необходимость. Семь веков назад он перегрыз бы ему глотку, а теперь... Хан поднял глаза и ответил на выжидательный взгляд Джордано:

— Ладно, я подумаю. Только спешить не надо.

— А кто спешит?

— Ты вечно дергаешь цветок, чтобы он быстрее рос.

— Я?.. — Джордано искренне изумился.

— Да, ты! Учти наша, как это ты выразился — популяция? Так вот ни популяцией, ни тем более обществом мы не были никогда. Так волки одиночки. И изменить что-то не возможно. — Почти невозможно, — добавил он про себя.

Часть 4

— Я всегда тебе говорил, что твой итальяшка просто ненормальный!

— О тебе он говорит то же самое.

— Я не понимаю, отчего ты ему доверяешь. Его здравый смысл выгорел вместе с мозгами. — Глеб был на пределе закипания.

Хан усмехнулся.

— А я точно знаю, в чем причина твоей реакции.

— Ну и?

— Этот щенок, каковым ты его считаешь, тебя сделал под орех, а потом подарил тебе голову, просто так, без условий.

Глеб вскочил.

— Это он тебе наболтал?

— О таком не болтают. Это он проделал со мной.

На лице Глеба отразилось изумление, и он вернулся за стол. Хан налил ему и себе по пол стакана. Они молча выпили.

— Когда это было?

— Для его жизни достаточно давно. Под Нотебургом. — Хан замолчал, отвлекшись на выуживание огурца из банки.

— И ты воспринял это как должное?

Хан с хрустом разгрыз огурец. Разлил остатки водки. Поднял стакан и с минуту разглядывал прозрачное содержимое на просвет. Так и не выпив, поставил стакан на место и взглянул на Глеба.

— А в кампанию 12-го года он, между прочим, спас мне жизнь.

— Не понимаю! Головы на его счету можно пересчитать по пальцам. Как он поддерживает форму? Откуда у бывшего монаха такое виртуозное владение оружием?

— Ну, это уж точно не твои проблемы.

Хан опять помолчал, задумавшись.

— Костер — не самое страшное, что было в его жизни.

— С чего ты взял? Он тебе, что-то рассказывал?

— В том то и дело, что никогда. Об инквизиции и католицизме, о богословии вообще он способен рассуждать вполне спокойно, хотя и ненавидит их смертно. А вот последующих лет тридцати-сорока в его жизни как будто бы не было.

* * *

* * *

* * *

Хан вспомнил теплый весенний вечер в роялистском салоне Сен-Жермена. Дворянское семейство, вернувшееся из эмиграции, принимало русских офицеров. Хозяйка дома благосклонно слушала рассуждения русского полковника о святой миссии союзных монархий в деле возрождения монархии французской, молодежь, разбредясь по углам, обхаживала барышень, старшие офицеры, не принимавшие участия в общем кружке пристойно играли в карты с дамами. Хан развлекал изящную как статуэтка хозяйскую дочку и ее братьев рассказом об особенностях охоты на русских медведей. Когда в гостиную вошел молодой католический прелат, Хан даже не обратил на него особого внимания. Что было причиной этого: расширенные от восхищения глаза красотки, винные пары, фон присутствия Джордано, или безответственное чувство полной безопасности?

К реальности его вернул звон разбитого стекла. Шпага бледного как мел Джордано со всей силы опустилась на фарфоровую чашку в руках священника.

Все вскочили, в ужасе глядя на, казалось, сошедшего с ума русского. Хан кинулся к Джордано, пытаясь отобрать шпагу.

— Ты с ума сошел, устраиваешь скандал, — шипел Хан по-русски.

Священник проявил завидную выдержку, вытирая, заливший физиономию и рясу чай:

— Господа, господа! Успокойтесь. Господин офицер, должно быть, выпил лишнего.

— Извинись, не лезь на рожон. — Хан чувствовал, как Джордано бьет крупная дрожь.

Он оттолкнул Хана, развернулся и выбежал вон из дома. Хан поклонился собравшимся:

— Извините, господа! Он видно действительно перебрал, — и Хан бросился догонять Джордано. Пришедший в себя полковник, кричал ему вдогонку, чтоб он отвез сумасшедшего майора в полк, где с ним завтра разберутся.

У порога к Хану кинулся сопровождавший его денщик — Прошка:

— Барин, что это с нашим то, — он кивнул в сторону удалявшегося галопом Джордано.

— Давай коня скорее, поехали!

Уже поднявшись в седло, Хан на мгновение остановился: в памяти четко всплыл полный ненависти взгляд прелата, брошенный вслед Джордано.

— Прошка! — Хан обернулся к тоже уже сидящему в седле денщику, — Останься, последи-ка тут за священником.

— Слушаюсь!

— Ты видел, как он заходил в дом?

Прошка кивнул:

— Вон его карета, кажись. Не простая видно штучка, управляющий у самой дверцы с поклоном встречал.

— Вот и последи куда поедет. Только осторожно, чтоб он тебя не видел. Человек он опасный. Узнай кто таков, да смотри, он черным ходом улизнуть может.

— Сделаю, барин!

Хан догнал Джордано у поворота на парижскую дорогу. Тот сидел у обочины, сжимая в руках шпагу, и вскочил, едва почувствовав зов. Узнав вороного Хана, вновь опустился на траву.

Хан спешился рядом.

— Что тебе нужно? Уходи! — внешне Джордано уже был спокоен, только в свете луны было видно, как лихорадочно блестят его глаза.

— Поехали домой!

— Я его убью. Уходи!

— В Сибирь захотел, или в бега подашься?

— Уходи, или я начну с тебя!

— Джордано! Он не поедет тут, он же не дурак! Он тебя узнал.

Джордано опустил голову на руки. По позвоночнику пробежала судорога.

— Поехали! Я отправил Прошку последить.

— Ты сошел с ума. — Джордано поднял голову и бесцветным голосом произнес, — Он его убьет.

— Если заметит. У парня голова на месте.

— Надо вернуться, забрать Прошку! — Джордано поднялся, свистнул пасшемуся в низине коню. Хан понял, что спорить бесполезно.

Когда они вернулись к дому, ни кареты, ни Прохора уже не было. Джордано сник.

— Ушел, сволочь!

— Поехали домой.

Вернувшись в Париж, Джордано сразу отпустил своего денщика, дожидавшегося возвращения офицеров. Джордано так и не прилег, нервно ходил по комнате, курил и молчал. Хан никогда прежде и никогда потом не видел в его глазах такой холодной решимости. Когда далеко за полночь вернулся Прохор, он кинулся навстречу денщику, захлопнув дверь в коридор перед носом Хана. Вернувшись через полчаса, налил стакан рому, выпил и отправился спать. Хан, вышедший в коридор, обнаружил Прохора сладко посапывающим на топчане. Все поняв, он вернулся и встряхнул за плечи почти уснувшего Джордано:

— Ты зачем, гад, это сделал?

— Отстань! Так безопаснее для Прошки.

— Кто этот человек?

— Отстань! Мне нужно выспаться. Завтра много дел.

Проснувшись утром, Хан обнаружил Джордано уже одетым, безукоризненно выбритым с лихо закрученными усами. От вчерашнего шока, похоже, не осталось и следа

— Хан! Я немного перестарался. Твой Прохор еще спит, так что располагай моим Лаврентием.

— Когда он проснется?

— Думаю к обеду. Ты его не дергай, он будет немного вялым.

— Благодарю, покорно! — Хан сел на постели. — Ты куда в такую рань?

— Вначале к деду, — дедом они называли командира полка, — потом к нашей вчерашней хозяйке, надо ж извиниться!

— И это все?

— Это только начало, — Джордано хищно усмехнулся. — Не вздумай за мной следить!

— Учти, среди подозреваемых в убийстве ты будешь первым!

— Вначале нужно убить, — Джордано тряхнул головой и ушел, прихватив запасную шпагу.

Все утро Хан чувствовал себя не в своей тарелке. Когда в обед проснулся Прохор, он попытался снять, поставленный Джордано блок. Ничего не вышло. И Хан отправился на обед к деду выяснять, что тот знает о давешнем священнике. В общем, к пяти часам Хан знал монастырь, где обретался молодой католический проповедник, сводивший с ума парижских роялисток. В шесть, переодевшись в цивильное платье небогатого горожанина, он был у ворот монастыря. Здесь было тихо.

Хан подкараулил служку, отправившегося в город по каким-то делам и, прикинувшись простаком, стал выспрашивать о знаменитом проповеднике. Тот с охотой поведал о возрождении церкви, но с сожалением заметил, что проповедей больше пока не будет, так как вчера поздно вечером проповедник отправился на юг Франции возрождать слово божье.

Это было полное поражение. Хан чуть не взвыл от досады. Он вернулся домой, по дороге отказавшись от ложи в опере и посиделок в очередном салоне.

Джордано вернулся только к утру, когда надежды Хана почти рассыпались. Бросил Хану, взятую запасную шпагу, и, не раздеваясь, упал на свою кровать. Через минуту он беспробудно спал.

* * *

* * *

* * *

— Ладно, черт с ним, с твоим Джордано. Будем считать, что я забыл свои претензии. Объясни, зачем нам нужно во все это ввязываться, и так проблем выше крыши.

— А какие у нас реальные проблемы? Чем таким важным мы сейчас занимаемся?

— То есть как, чем?

— Глеб! По-моему кругом наметилась рутина. На фестивале "Молодежи и студентов" мы сработали удачно и теперь у нас есть глава Ордена. Мал вышел на международные каналы "Стражей". Мы получаем добротную, достоверную информацию. С тех пор, как ориентируемся на двойных агентов, часть людей освободилась. Все стабилизировалось. Народу скоро станет скучно, молодняк, да и кое-кто постарше примутся за старое.

— Должен же быть естественный отбор! — Глеб хохотнул.

— Лучше, когда естественный отбор происходит не из-за пустой бравады участников.

— Ну, ты сгущаешь краски! Еще не забыли Отечественную, так что фронтовики не будут кидаться друг на друга.

— Глеб, а чем они занимаются после войны? Сколько приткнулось в тривиальные бандитские шайки, сколько просто пьют? Людям нечем заняться. Работа в народном хозяйстве прельщает не многих.

— Да после двадцатого съезда чувство опасности совсем поослабло. Я тут по официальной линии валютчиками занимался, так там двое наших оказалось.

— Кто?

— Не волнуйся, в организацию они не входили.

— С каких пор для разборок ты используешь служебные каналы?

— Ты еще будешь указывать, что мне делать?

Мгновение они бешено смотрели друг на друга. Потом Глеб отвел глаза и примирительно сказал: