Хогвартс. Альтернативная история. 6

Мне очень хотелось поразмышлять, что же такого я могу знать, чего не знают другие, но время для этого было неподходящим, и я заставил себя думать о другом. По сути, только что директор сказал, что все эти годы с момента появления Темного Лорда его целью являлась нейтрализация Волдеморта. Неразумно было отрицать, что мне в этой партии тоже отводилась какая-то роль. Однако возникший у меня вопрос оказался не связан с тем, какая это роль. В конце концов, однажды все выяснится само.

— Вы сказали Каркарову, что я наложил на себя проклятье, — произнес я, и на лице у Дамблдора возникла легкая улыбка. Ну конечно, разве можно его хоть чем-то удивить? — Но когда на Гриммо я спросил, знали ли вы, что Волдеморт хочет со мной встретиться, вы ответили, что нет.

— Я и не знал, — Дамблдор откровенно улыбался. — Это так, Линг, я не знал.

— Но вы предполагали, что нечто подобное может произойти.

— Предполагал.

— Поэтому вы сказали Каркарову и поэтому после драки с Краучем не стали наказывать меня за Круциатус. Вы хотели, чтобы Темный Лорд услышал обо мне, но я все равно не понимаю — зачем? Какой в этом смысл?

Дамблдор вздохнул, словно прежде надеялся, что ему не придется объяснять такие элементарные вещи.

— Смысл в том, чтобы ты сделал осознанный выбор, — сказал он.

— Но я его не сделал! — возразил я, имея в виду, что уничтожение крестража лишило меня возможности выбирать. Однако директор снова покачал головой, досадуя на мою несообразительность, и произнес:

— Ты сделал. Ты разрубил кольцо.

Неожиданно я оказался перед фактом, что до сих пор вообще не рассматривал свой поступок с такой точки зрения. Дамблдор прав: тогда, в ту ночь, я действительно имел реальную возможность убить его, и это не составило бы никакого труда. Директор был почти без сознания, его палочка лежала у меня в креплении. Можно только представить всю радость Волдеморта при таком развитии событий — какая ирония! директор-гриффиндорец зарублен реликвией собственного факультета! — и то, как после этого он стал бы относиться ко мне. Вполне возможно, Дамблдор догадывался, перед каким искушением поставил меня крестраж, однако, с моей точки зрения, оно было слабым, и уничтожить кольцо оказалось проще простого. Вероятно, именно из-за этой простоты я и не считал, что в тот момент совершал какой-то выбор.

— Да, — огорченный своим непониманием, сказал я, — это мне в голову не пришло. Но все равно... и вы, и он — вы оба видите во мне что-то, что представляет для вас ценность, но я не понимаю, что именно. Мои способности не так уж и сильны.

Я посмотрел на Дамблдора, ожидая от него хоть каких-нибудь объяснений.

— Твоего потенциала вполне достаточно, чтобы Волдеморт выполнил то, о чем говорил в Министерстве, — ответил директор после недолгого молчания. — Со временем он действительно мог бы сделать из тебя сильного воина, поскольку ты обладаешь всеми необходимыми для этого качествами, о которых я не буду распространяться, зная, как ты не любишь, когда тебя хвалят. Ну а мне, конечно же, хотелось, чтобы такой перспективный боец стоял на моей стороне.

Что ж, эта версия приходила мне в голову.

— Но если вы хотели, чтобы я был на вашей стороне, для чего...

Внезапно я замолчал, поскольку, наконец, осознал сложную схему действий и ожиданий директора на мой счет.

— А вы не думали, что я мог выбрать его? — спросил я через несколько секунд.

— Вероятность этого существовала, но, по моим предположениям, была ничтожно мала, — ответил Дамблдор. — Вижу, ты, наконец, во всем разобрался?

— Более-менее, — вздохнул я, хотя в голове у меня царил полнейший бардак.

— Надеюсь, теперь ты готов дать обещание? — спросил Дамблдор.

Несмотря на все эти откровения и на слова директора о моей информированности, слишком многого я не понимал. Конечно, я обещал молчать, но, возвращаясь в подвалы, испытывал неприятное ощущение недосказанности и тревоги из-за туманных перспектив, нарисованных мне Дамблдором. По этажам разносился шум слагхорновской вечеринки. От этого пира во время чумы мне стало совсем тошно, и я поспешил вниз.

В гостиной перед пылающим камином сидел Малфой, на этот раз без своего обычного сопровождения в лице Крэбба и Гойла. Нотт был прав, что с ним происходит что-то не то. Когда я вошел, он хмуро покосился в мою сторону и снова отвернулся к огню.

50.

Каникулы прошли сумбурно; я совсем не отдохнул, поглощенный мыслями о разговоре с Дамблдором. Даже журналы по чарам и исследование возможностей межпланетной аппарации не отвлекали меня от внутренней тревоги и попыток разобраться, что же директор имел в виду, говоря о высокой степени моей информированности. Единственным, что приходило на ум, были крестражи. Вероятно, столь опасную тему Дамблдор не поднимал на заседаниях Ордена, и, по моей гипотезе, о расщеплении души Темного Лорда могли знать только доверенные люди — Бруствер или Хмури, которым, как мне представлялось, было вполне под силу уничтожить крестраж. Я не знал, сколько еще их осталось и кто занимается их поисками, однако мы с директором не касались этой темы, а значит, вряд ли я столкнусь с ними в дальнейшем — достаточно с меня одной встречи.

Второй вопрос, который не столько беспокоил, сколько удивлял, был связан со словами Дамблдора о невысокой вероятности того, что я мог занять сторону Волдеморта. Директор действительно предоставил мне свободу выбора, но на что он опирался в своей уверенности, я не понимал. Учитывая мое прошлое, было бы логичнее, если бы он делал ставку на Темного Лорда и предпринял бы все, чтобы я не соблазнился его предложением. Однако вряд ли директор рассчитывал, что я не предпочту Волдеморта только из-за уроков Флитвика. Здесь было что-то еще.

Начало зимнего семестра я встретил с радостью — наконец-то начались занятия, которые отвлекут меня от бесплодных размышлений. На второй же день у нас в гостиной вывесили объявление о курсах аппарации. Аппарировав всего раз в жизни, и то в стрессовых, а не в обычных обстоятельствах, я решил записаться на уроки, чтобы получить немного дополнительной практики.

— Лучше камины, — мрачно говорил Нотт, ставя свою подпись в числе прочих собиравшихся пройти двенадцатинедельный курс обучения. — Аппарация эта... я про нее столько ужасов слышал.

— Что за ужасы? — поинтересовался я. Пирс усмехнулся:

— Наверняка про расщепление. Одна нога здесь, другая, как говорится, там.

Расписавшись, мы отправились на урок Макгонагалл. На шестом курсе сдвоенные лекции были посвящены практике лишь наполовину. Первый час мы изучали этику трансфигурации, область противоречивую и изменчивую в своих положениях от века к веку. Для Макгонагалл, продолжавшей относиться ко мне недружелюбно по причинам, о которых я мог только догадываться, преподавать этику магии Слизерину было не только прямой профессиональной обязанностью, но и крестовым походом по изменению свойственных нашему факультету представлений об этике вообще.

Несмотря на то, что я озаботился этическим вопросом на первом же своем уроке трансфигурации, за шесть лет учебы ясного ответа на него я так и не получил. В большинстве книг все трансфигурируемые из неживых предметов объекты рассматривались как полноценные, но бездушные существа, несмотря на свою анатомическую точность. Однако при этом такие големы были индивидуальностями, и если превратить две парты в двух пони, они отличались бы друг от друга по характеру, привычкам и поведению.

— А как же душа? — поинтересовался я у Макгонагалл на одном из уроков. — Если эти животные — индивидуальности, у них должна быть душа, потому что иначе это простые роботы с разными программами, которые задает волшебник.

Судя по всему, я уже достал Макгонагалл своими вопросами, и она решила разобраться с этим раз и навсегда, поскольку этика трансфигурации касалась не только превращений живого в неживое.

— Мистер Ди, — сказала профессор, — вы все время забываете, что оба этих животных трансфигурированы из разных предметов. Нет двух абсолютно идентичных объектов, а потому живые существа, в которых вы их превращаете, также будут отличаться друг от друга. И если даже предположить, что мы нашли два тождественных предмета, то результаты их трансфигурации все равно будут разными, и мне кажется, на шестом курсе вы уже должны понимать, почему это так.

— Фактор времени, — кивнул я.

— Верно, фактор времени и еще множество факторов, о которых вы узнаете в университете или в колледже, если решите туда поступать. Фактор времени влияет и на сами предметы, и на волшебника, о котором также не следует забывать. Меняется его настроение, интенсивность волевого усилия, которое он вкладывает в работу, меняется яркость представлений, его намерения... Все это влияет на структуру заклинания и, соответственно, на живой организм, который получается в результате. Поэтому вы никогда не сможете создать двух одинаковых животных. Что касается души, то в наш курс на данный момент не входят вопросы метафизики — если вас интересует эта проблема, обратитесь к дополнительной литературе.

Представить Макгонагалл рассуждающей на метафизические темы было сложно — она казалась мне прожженной материалисткой, — а потому я, наконец, оставил ее в покое и если о чем-то спрашивал, то лишь по существу урока.

Вторую половину занятий, когда все трудились над трансфигурацией воды, я бился над овладением трансфигурацией металлов. Это оказалось еще сложнее, чем работать с водой, и мои чугунные штыри получались мягкими и податливыми, как алюминий, а то, что должно было превратиться в сталь, каталось по парте ртутными шариками и в конце концов сливалось в одну большую каплю.

После трансфигурации мы спустились в подземелье на урок Слагхорна, и Нотт принялся рассказывать нам страшную байку об аппарации, услышанную им в свое время от отца.

— Как-то раз один колдун, — начал Нотт, — решил аппарировать во Францию, в свой загородный дом. Через камины он добраться не мог, потому что камины подключены только к локальным сетям, так что английский и французский дома не были связаны между собой. В общем, аппарировал он, но немного не рассчитал — то ли место подзабыл, то ли плохо сосредоточился, и вынесло его прямо в дерево, да еще и расщепило так, что один кусок остался в Англии, а то, что добралось до Франции, слилось со стволом. Обнаружили его через месяц какие-то туристы-магглы. Идут себе, гуляют, и вдруг видят — торчит из дерева голова и половина человека. Они, само собой, в маггловскую полицию звонить — тут природный феномен и все такое, — а тамошний резидент сразу сообщил о происшествии местным аврорам, или кто у них там во Франции. Еле отделили тело от ствола, так хорошо он в него вписался.

— А я знаю историю, как двое аппарировали вместе и во время перемещения слились, как сиамские близнецы, — сказала Полина. Толпящиеся у дверей шестикурсники давно уже прекратили свои разговоры и вслушивались в нашу беседу — видно, не нас одних занимали проблемы, связанные с таким опасным делом, как аппарация.

— Они умерли? — спросил я.

— Нет, но разделить обратно их не получилось, — ответила Полина. — Их тела соединились так, что было не разобрать, где начинается одно, а где кончается другое. Говорят, теперь они в какой-то больнице для неизлечимых.

— Я слышал, что такие больницы — настоящая кунсткамера, и пациенты Мунго по сравнению с ними — эталоны здоровья, — добавил Пирс. — Туда отправляют жертв колдовских проклятий, неудачных экспериментов и аппараций, а Министерство проводит над ними опыты.

— Точно-точно, — кивнула Полина. — В Министерстве есть специальный отдел экспериментальной магии, где проводят опыты над волшебниками, которым уже ничем не помочь. Мне даже кто-то говорил, что там и над магглами экспериментируют. Ведь у магглов довольно часто кто-нибудь пропадает — так вот это они, Невыразимые.

— А это случайно не они выдают себя за пришельцев на НЛО, с такими здоровенными черными глазами и лысой башкой? — поинтересовался я. Полина страшно оскорбилась:

— Хочешь сказать, я вру?!

— Просто чувствую духовное родство твоих историй с "Придирой" Лавгуда, — усмехнулся я.

— Нет, про больницы для неизлечимых даже я слышал, — вставил Нотт. — Отец что-то такое говорил, а он реалист, всякий вздор повторять не будет.

Мне было любопытно, сколько человек мы своими разговорами напугали до такой степени, что они решили отказаться от мысли освоить аппарацию, однако на первый урок в начале февраля пришло довольно много народу.

Занятия собрали в Большом зале всех четырех деканов, призванных не только следить за порядком, но и помогать в случае серьезных неудач. На время занятий антиаппарационные барьеры с зала были сняты, так что в его пределах мы получили возможность беспрепятственно работать.

Урок вел инструктор из Министерства по фамилии Двукрест, ознакомивший нас с планом обучения и посуливший провести несколько последних занятий в Хогсмиде, где позже мы будем сдавать на права. Сейчас, однако, от нас требовалось аппарировать всего лишь в деревянные обручи, разбросанные по залу. Задача показалась мне довольно простой — расстояние незначительное, представлять удаленное место необходимости не было, а потому, слегка расслабившись и сосредоточившись на конкретной цели, я дождался команды инструктора и аппарировал в обруч. Вокруг раздались возгласы удивления и даже недовольства. Рядом со мной оказался Двукрест. Он внимательно осмотрел место, с которого я аппарировал, а потом столь же внимательно изучил меня на предмет возможной потери какой-нибудь части тела.

— Раньше аппарировали? — спросил он.

— Нет, — соврал я. Двукрест скептически поднял бровь.

— Просто у меня воображение хорошо развито, — объяснил я. — Визуальная память и все такое.

— А, эйдетик, — пробормотал Двукрест и огляделся по сторонам. — Ну-ка, давайте еще раз, — громко скомандовал он. — И помните о спокойствии и концентрации! — Он снова посмотрел на меня. — Семнадцать есть?

— Уже давно, — ответил я, возвратившись на исходную позицию. Двукрест обежал глазами зал.

— Итак, на счет три! Раз... два... три!

Кто-то, вращаясь вокруг своей оси, поскользнулся и рухнул на пол. Кто-то просто перепрыгнул в обруч. Полина слева от меня даже не пыталась аппарировать, задумчиво изучая огороженное обручем пространство. Двукрест указал на ближайший к нам угол Большого зала.

— Попробуйте-ка туда.

В течение всего часа занятий Двукрест гонял меня по залу, неизменно исследуя точку отправления и целостность моего организма по прибытии. Из всех присутствовавших нечто похожее на аппарацию получилось только у двух человек — у Сьюзен Боунс из Хаффлпаффа и у Полины, которая первые полчаса вообще ничего не делала. Она задумчиво озиралась по сторонам, рассматривала меня, обруч, и чем-то напоминала Луну в периоды ее погруженности во внутренний мир. Потом, словно проснувшись, она начала тренироваться и под конец сумела аппарировать, оставив, однако, на исходной позиции небольшой кусок мантии. Флитвик вернул на место отщепившийся фрагмент и, заметно гордый своей ученицей, прошествовал обратно к деканам.