Чудо и Чудище

Красная ШКАПОЧКА и Белая СНЕЖКА

ЧУДО И ЧУДИЩЕ

Глава 1. Последний шанс выйти замуж.

Я — бешеный огурец. Неподвижный. Пупырчатый. Зеленый. Медленно, но верно переспевающий. Вот-вот и...

Ну, очень хочу чихнуть. Эта гадостная жемчужная пудра, при помощи которой моему лицу придавали равномерную пристойность, видимо, забилась в нос. И вот сижу, борюсь. То ли сама с собой, то ли с пристойностью, то ли с пудрой, будь она неладна. Но чихать нельзя.

Корсет затянут туго-натуго (его предназначение — хотя бы зрительно создать видимость бюста, которого нет), поэтому дышать получается только ме-е-едленно и вдумчиво. А в носу щекочет. Но если неосторожно чихнуть, то все крючки, булавки и пуговицы, удерживающие мои ребра в надежных тисках китового уса и "подчеркивающие" несуществующую грудь, разлетятся по залу, словно шрапнель. Столько подданных пострадает! Как будущая государыня не могу допустить. Терплю.

Народу-то собралось! Стоят с важными лицами. Некоторые даже торжественные. А тут прЫнцесса с приступом чиханий, без груди и с пупырчатым лицом, словно окунутым в муку с жемчужными блестками.

Безумно хочется почесаться, но венценосный отец, восседающий по соседству, величественно смотрит в пустоту над головами знати и шевелит бровями. Страшный признак. Это значит, что мой обожаемый родитель недоволен.

Собственно, мной он редко бывает доволен. Уродится же чудовище. Мало того, что прЫнцесса, прямо скажем совсем не прЫнцесса, так она же еще и старшая. Сбыть с рук чудовище! Полцарства за коня! Точнее за кобылу. Две телеги пудры, пять горшков румян и отдаленное поместье (чтобы спрятать там безгрудую оглоблю) — в приданое. И то верно. Такие прыщавые и долговязые должны рождаться в семьях мускулистых кузнецов или на худой конец, жилистых пахарей, но никак не в королевском роду.

А потому вполне закономерно, что... женихи закончились, а прЫнцесса, как известно, нет. Сидит, где сидела — на шее у папеньки с маменькой, мешает составить счастье младших дочерей.

И вот на днях нашелся один отчаявшийся. Из отдаленного королевства, откуда-то из-за тридевяти земель. А, может, просто извращенец какой. Или не шибко богатый. Бедняки, как известно, не сильно привередливы.

Меня нарядили. Завили букли, художественно укрепили пирамиду кренделей сотней шпилек, и теперь казалось, будто на голове не волосы, а кираса. Лицо обсыпали пудрой. Прыщи, конечно, никуда не спрячешь, но кого бы это остановило? Маменька даже настояла на помаде и румянах.

Под грудь запихали скрученный из войлока жгут, чтобы сделать ее повыше. А корсет затянули так, что мне показалось — ребра прижало к позвоночнику. На одну из внезапно появившихся лже-округлостей прилепили мушку. Словом, прелесть что такое.

Я стояла, смотрела на себя и понимала — жизнь прожита зря. Все двадцать два года. Потому что, ежели вот это чудище, отражающееся в зеркале — это я, тогда... решительно непонятно, где господня справедливость. Почему кому-то — высокая грудь, фарфоровая кожа, летящая хрупкость, а кому-то два прыща (это не считая тех, что на физиономии), острые ключицы и рост, как у гренадера?

Кстати, если гренадера нарядить в дамское платье и обсыпать пудрой, он от этого не станет похож на прекрасную деву. Просто будет гренадер со специфическими пристрастиями. О, ужас.

Но маменька придирчиво меня оглядела и не сказала ни слова. Это означало, что она довольна. А младшие сестры и вовсе исторгли слаженный вздох восторга. Даже сказали, нечто вроде: "Лейда, ты стала почти хорошенькой", плюшечки мои... Как поглядишь со стороны, так и залюбуешься: розовенькие, пухленькие, звонкие! Что-то среднее между амурчиками и поросятками. Люблю их. Хотя, бестолковые-е-е... Кроме нарядов и балов в кучерявых головках ничего нет. Хотя, что там еще надо? Это у меня все, не как у людей.

И вот, значит, иду я в сопровождении свиты в зал приемов. Первая встреча с будущим мужем. Сколько их уже было... ну, встреч этих. Все будущие мужья блистали пышными нарядами, горделивыми взорами и чистотой намерений, однако дальше трех мазурок и двух кадрилей дело у нас почему-то не шло. Свадебное посольство раскланивалось, но, как ни тащили его за волосы в сокровищницу, подгоняя попутно пинками, уговорами, проклятьями и обещаниями златых гор, вырывалось из цепких рук папенькиных стражников (частенько оставляя в них обрывки фижм) и с воем убегало к горизонту.

Ну не нравилась я женихам. Хоть ты плачь. Да и какому рыцарю — статному красавцу с тщательно завитыми кудрями понравится худая щепка, ростом на полголовы выше будущего супруга?

И вот, пока в сопровождении фрейлин мы с матушкой и сестрами шли широкими коридорами дворца, родительница громким шепотом, разносившимся шагов на пятьдесят вокруг, наставляла:

— Ты лицо-то веером прикрывай, веером. А спрашивать чего будут, так побольше молчи. И кивай. Или улыбнись... — тут она посмотрела на меня с сомнением и сама себя поправила. — Хотя нет, лучше не улыбайся. Главное помалкивай и смотри ласково, а то насупишься вечно, как сыч или ляпнешь чего невпопад.

Я смотрела на нее сверху вниз и жалела. Матушка искренне желала мне счастья. И отец тоже желал. Но кто же виноват в том, что эти принцы стали такими разборчивыми?

И вот мы сидим на приеме и ожидаем, когда, наконец, в зал войдет под звуки литавр и всяческих дудок свадебное посольство. Меня уже просветили, что принц Олиген возраст имеет самый почтенный. Прошлой зимой ему исполнилось сорок.

Собственно, именно по этому обстоятельству он и решил жениться. Тут ведь как получается? Папенька-король Олигена жив-здоров, ему еще и шестидесяти не стукнуло. Ну и, стало быть, наследник вместо того, чтобы править страной, вынужден прозябать в развлечениях. И так-то он самозабвенно этому делу предавался, что государь-отец, поняв, какую брешь пробил в бюджетах ненаглядный отпрыск, решил сына все-таки женить. А поскольку репутацию венценосный наследник имел самую пакостную, то кому он сдался?

Однако же хочется, хочется и приданое хорошее, и чтобы женины родственники покладистые. А то, ну как, узнав про похождения принцевы, заберут кровиночку обратно? И, хотя кровиночку не жалко, приданое-то, как ни крути, последует за ней, по обратному адресу.

В общем, по всему выходило — в жены Олигену подхожу только я. Приданое дают хорошее, сетовать на беспутную жизнь зятя не станут, да и в соседи за чрезмерное сластолюбие осуждать не станут. При такой-то жене.

С осторожностью дыша, я ждала, когда на пороге огромного просторного зала явится моя судьба. Мой, так сказать, будущий повелитель, покровитель и прочая, прочая, прочая.

Думая эту мысль я с тоской чувствовала, как к потной спине прилипает жесткий корсет, как ручейки пота щекотно ползут по ногам под пышными парчовыми юбками. Хотелось вытереть лоб, но... пудра же. Над губой пот уже собрался в мелкие бисеренки. К счастью, одна из фрейлин заметила и протянула мне кружевной платок. Я поборола искушение, размашисто утереться им, размазывая по щекам и подбородку помаду вперемешку с румянами.

Матушка рядом деликатно кашлянула и мягко качнула пушистым веером из перьев какой-то несчастной птахи. И правда, веер! Я обрадовано сняла с пояса опахало и широко им взмахнула. Уф... Жара-то какая нынче. А тут это посольство свадебное. И мы с папенькой и маменькой, как кабачки на грядке, сидим, истекая потом на золоченых креслах. Ожидаем.

Взревели фанфары, их вой поддержали какие-то визгливые свистелки, которым тут же зычно вторил герольд.

Я вздрогнула от неожиданности.

Бешеный огурец лопнул.

Точнее не совсем весь огурец... Как бы сказать деликатнее, в общем, от моего неосторожного движения один из крючков корсета оторвался. Вся работа моей старательной камеристки медленно поползла в разные стороны. Блаженство... Дышать полной грудью!

Тут с запозданием пришло воспоминание о войлочном жгуте, фальшивом бюсте и скользком от пота теле. Я затаилась. Главное — не шевелиться. Сейчас они помашут шляпами с перьями, погарцуют, позвенят шпорами, засвидетельствуют почтение и сгинут до вечернего бала.

Пришлось замереть. Пусть любуются королевской осанкой. Все равно кроме этого мне им предложить нечего.

Посольство втекло в зал, пышные камзолы, кружева, ботфорты, драгоценное оружие и... мой благоверный. Он выступал так горделиво, словно каждый его шаг высекал из паркета россыпь самоцветов.

Не знаю, как кому, а мне сразу не понравился. Впрочем, мне ни один не нравился. А этот и подавно — напудрен еще сильнее, чем я, темные локоны разложены по пышному воротнику, усишки и бородка блестят от помады, руки в перстнях, в глазах вызов, мол, хорош? Каков я, а?! В общем, сам от себя в восторге.

Я вспомнила, как в самом начале всех этих засватных историй матушка меня наставляла, что для старшей дочери государя главное — не любовь, а верность долгу. Мол, все принцы одинаково хороши и твой долг полюбить того, на кого папенька укажет. Точнее не полюбить, а принять. Я дивилась. Ну в сказках же сказано — сначала подвиги, драконы, чудовища и великаны, погони и приключения и только потом уже свадьба...

Но в реальной жизни все жили по какой-то сокращенной версии, больше похожей на пересказ. Так вот в этой версии сказок исключалось все интересное. Жизнь принцессы представлялась так: родилась, расцвела — замуж. А моя жизнь стала и вовсе короткой, как арбалетный выстрел. Я просто родилась и замуж. Не выпало на мою долю расцвета.

Впрочем, отвлекаюсь, так вот, матушка наставляла, мол, ежели не нравится жених, не показывай этого, а чтобы возникла приязнь во взоре, представь его в каком-нибудь героическом виде. Ну там — верхом на лихом коне, бросающим войска в атаку или переводящим старушку через улицу. В общем, что-то эпохальное.

И вот я смотрела на приближающегося ко мне Олигена, чувствовала как расползается шнуровка корсажа, как щекотно ногам от ползущих по ним капель пота, как противно колется войлочный жгут под тем, что камеристка из деликатности называла бюстом и изо всех сил старалась отразить во взгляде любовь и восхищение. Последний шанс все-таки.

Ну, подумаешь, брюшко! А ежели со спины глядеть, так и незаметно. Опять же, сразу видно — солидный мужчина, а не какой-то там юнец зеленый. Зато ширина плеч какая, если еще двоих таких же приставить, получится форменный богатырь. Хотя нет, не получится, тогда еще двоих надо будет нарастить! Ну да, ноги кривые, но это, наверное, потому, что принц — отличный наездник. Памятуя матушкин совет, представила его на коне, ведущим войска в атаку, простершего вперед сверкающий меч. Гроза разбойников и бандитов! Правда, даже если он привстанет в стременах, то между ушей лошади видна будет только макушка... Так и что с того? Не ростом же меряют воина, право слово. Ну, а то, что он щурится близоруко, так кто не без изъяна?

В общем, утешала я себя всеми способами. Но, надо сказать, жениху моему приходилось тоже несладко. По мере приближения венценосного гостя к моей персоне сияющая улыбка его блекла, а лицо вытягивалось.

Матушка деликатно кашлянула и прикрыла лицо веером. Ах да! Это же она мне сигнализирует. Я последовала примеру родительницы — заслонилась по самые глаза кружевами и перьями. Мой будущий супруг несколько приободрился. Видимо понял, что и в его жизни будут мгновения радости.

И вот прекрасный принц Олиген подплыл к нам. Я его уже почти любила. Во всяком случае, он не кривился надменно и не пытался смотреть мимо меня. Да и героические образы кружившиеся в голове, сделали свое дело.

— Сударыня! — провозгласил гость, обращаясь ко мне после церемониальных приветствий тестя и тещи (будущих, разумеется), — вы...

Тут он запнулся. Ну да... назвать меня прекрасной было бы верхом лицемерия. А иных слов у наследника заготовлено, по всей вероятности, не было.

Я решила придти на помощь (муж все-таки, хоть и будущий), отвела от лица веер и улыбнулась.

Зря.

Матушка всегда говорила, что неподготовленного человека моя улыбка может довести до греха — правда не уточняла, до какого. Но факт остается фактом. Когда у меня — очаровательного дитя с пепельными косами и серыми глазами — выпали молочные зубы, случилось страшное... То, что выросло на месте утраченного, по всем законам природы должно было вырасти либо в пасти у дракона, либо во рту у лошади. А желательно у двух лошадей — зубы были крупные, белые и заходили один на другой. Ужас, что такое.

И вот я улыбнулась.

Ободряюще.

Видимо мой жених в этом оскале увидел всю свою дальнейшую судьбу. Просыпается он утром, а рядом на подушке моя улыбка, еще вялая от недавнего пробуждения. Или сидит он такой в кресле у камина, пьет чай с круассаном и тут в комнату вбегают его счастливые наследники — два мальчика и чудесная белокурая девчушка. И ВСЕ улыбаются...

Я почти воочию видела, как угасала в его глазах надежда.

Может, и к лучшему. Все же мне было его жаль. А себя еще жальче. Просыпаюсь я такая сонная, улыбаюсь любимому супругу, а он отпрыгивает с визгом, забивается в угол и там плачет, тихонько подвывая...

Придворные затаили дыхание. Я прикрыла лицо веером. Шнуровка продолжила распускаться. Еще чуть-чуть и платье начнет сползать. Я прижала его локтями.

Тем временем принц отмер и с опозданием выкрутился:

— Сударыня, вы так добры, что согласились нас принять!

Я милостиво кивнула, надеясь, что теперь до бала он не захочет больше проявлять энтузиазм, но... просчиталась. Он решил идти в своей любезности до конца — своего ли, моего ли, не важно, и протянул мне руку, призывая сойти к нему, так сказать спуститься с небес и пасть в объятия.

Боязливо прижимая одним локтем платье к потному телу, протянула другую руку, к которой мой будущий супруг припал с такой страстью, словно собирался откусить вместе с перчаткой. Я даже испугалась, хотела отдернуть, но сдержалась. И снова улыбнулась. На этот раз из-за веера. И поднялась на ноги.

Мой пылкий жених мгновенно прокис. Даже кружева воротника как-то трагически обвисли, когда я встала в полный рост. Запрокинув голову Олиген смотрел на свое будущее сокровище, деликатно прячущее прыщавое лицо и лошадиный оскал за кружевами веера.

В полных тоски глазах супруга я видела бесконечно печальное прощание с пятью пастбищами, двумя виноградниками, одним рудником, сорока повозками тканей и пятью подводами чеканной серебряной посуды. Одним словом — со всем моим приданым.

Задумчивый взгляд венценосного жениха скользнул по кренделям мышиного цвета, украшавшим мою голову, по прыщавому лбу, тонкой шее, костлявым плечам, осевшей вглубь корсажа "груди" и скособоченному лифу, который я со стойкостью парализованного, продолжала прижимать к телу.

Никогда прежде я не видела такой печали в мужском взоре. Собственно, даже выполнение супружеского долга в нашей паре обретало какую-то комическую окраску, если учесть, что принц едва-едва доставал до плеча невесты.

И вдруг мне стало обидно. Ну, я-то его пожалела. Его — жившего всю жизнь в свое удовольствие и сейчас решившего связать судьбу с вышеозначенными пастбищами, виноградниками и рудником! Хорошо же... Он получит все эти радости, а что достанется мне? И тут, говоря языком моей матушки, я ляпнула. Не со зла. Так получилось.