Снег над океаном

Снег над океаном.

“Говорят, что здесь сумасшедший дом...”

(с) А.Р.

        — Снег над океаном — бесхозяйственная трата снежинок...

        Правый чуть повернулся и приподнял капюшон:

        — Доктор, проходи. Что в дверях стоишь?

        — Снежинки как люди, — толстая одежда и неширокий мостик вынуждали стоять плечом к плечу, перекрикивать встречный поток не пришлось. — Красивые, узорчатые, сложные... Хрупкие. Кому-то повезет выпасть в зимней тайге и до весны искриться в солнечных лучах. Из кого-то дети слепят снеговика — все не зря умирать. А кто-то в темную волну. С концами.

        Правый вытащил сигареты:

        — Если хочешь, покури моих?

        — Спасибо. Не курю.

        — А зачем тогда вылез на холод?

        Не дождавшись ответа, правый извлек зажигалку, повернулся спиной к метели, сложил ковшиком широкие ладони; вспыхнувший огонек высветил жесткие пальцы. Снег летел навстречу, но заметить его можно было только в лучах прожекторов и ходовых огней.

        — Так... — наконец, ответил доктор. — Приятно будет вспомнить, как стоял на мостике настоящего крейсера.

        — Ничего, — вмешался Корнет. — Детей вы не успели завести, плакать за ваш развод некому.

        Доктор вытянул руку: налипло тотчас. Сжал пальцы:

        — Хочешь позже растаять — слипайся в комок. Правда, узору твоему каюк. Все в общий котел. Зато никакая оттепель не страшна. Доживешь до весны.

        — Доживешь, и что? — удивился правый. — Это человеку до весны дожить радость. Снеговику совсем наоборот.

        — Правда, — доктор повернул руку; снежок полетел с ладони в темноту под мостиком. — Не подумал.

        Еще через пол-сигареты правый замахал рукавичками:

        — Где-то здесь “белый русский крейсер” Киплинга котикобоев гонял... — аккуратно вытряхнул снег из воротника. — Утром придется ставить людей на околку льда. Одно хорошо, ветра нет почти.

        — Где-то здесь Тюити Нагумо приказал: “Если попадется нейтрал — русский или англичанин — быстро потопить его и забыть о нем”, — сказал Корнет.

        — Где-то здесь Виктор Икари сообразил, что до родной земли двадцать минут лета, — доктор не пожелал уступить даже в непонятном споре.

        Корнет покачал головой, спустив с капюшона небольшую лавину:

        — Вот уж эти ваши мультики вообще не могу смотреть. Вот про панду. Там, где главный мудак... Снежный барс этот... Бежит в атаку на учителя, а тот видит пухлого котенка. Реально слезы наворачиваются... Смотрю на родичей — вижу детей. Послушных, воспитанных. Мамина радость, папина гордость. Улицу на зеленый. Их приучили делать определенный набор движений — они честно его делают. Стараются. Но это уже никому не надо. Мир поменялся. Перепродажей кукурузы или там импортом зеленого горошка уже не проживешь. А они все равно стараются. Как будто поможет...

        Наконец, ответил доктор:

        — Проще помочь своим, если зарабатываешь хотя бы тысяч пять. А не пятьсот социальных, как я три года получал. Ради семьи я бы и дальше забрался.

        Корнет фыркнул. Брызги снега канули в темноту.

        — Вы таки будете смеяться. Я в детстве мечтал жить во Владивостоке и служить на ТОФе.

        Доктор огляделся: сфера света, отвоеванная у черной безбрежности зеленым огнем правого борта. Холодное ограждение мостика, полосками бликов остеклованы силуэты соседей. Маленький мир, где зеленое солнце выглядит абсолютно уместным и полностью естественным.

        — С девушками всем сложно, — вздохнул правый. — С женщинами, как ни странно, проще. Корнет прав: хорошо, что вы сразу разошлись. Пока еще нечего делить... А кстати, Корнет, — правый убрал зажигалку и пачку сигарет в недра пухлой куртки:

        — Как это вас и доктора пустили на крыло ходового мостика? Кто вас на мостик вообще пустил? Это я тут командир аж целого атомного ракетного крейсера. Единственного, обращаю ваше внимание, пережившего войну с Туманом на Тихом Океане.

        Корнет улыбнулся:

        — Товарищ капитан первого ранга! Я сказал, что хочу на свои ракеты посмотреть. Разработчик я, или где?

        — И чего вы увидите с правого крыла? Клинышек полубака и крышечки шахт? Секретный сигнальный фонарь системы Ратьера образца одна тысяча девятьсот четвертого года? А доктора кто пустил?

        Доктор пожал плечами, вызвав очередной снегопад:

        — Я даже и не спрашивал. Наверное, потому, что везде с кофром хожу. Привык. Вроде как на службе. А красному кресту проход везде.

        — Что, и сейчас при чемодане?

        Доктор поднял рукав: к левому запястью обычная “собачья” цепочка крепила всем знакомый пластиковый ящик с красным крестом на крышке. Потертая нержавейка замков тускло блеснула в зеленом свете правобортового фонаря.

        — Мы никак не можем привыкнуть жить без войны. Только чуть-чуть попробовали, и на тебе. Война Тумана. Чего-то там Удар. Ангелы-херангелы. А итог, как в сорок первом году. Опять на букву “дабл-ять”. Беженцы. Бедность. Бандиты. Болезни! Три эпидемии только за то время, что я учился. Считай, каждый четный год. Буржуинских лекарств больше не везут. Шовного материала куй да маленько. Протезные вставки чугуниевые. Важным пациентам — наночугуниевые. Но ничего, научились. Кто выжил, то есть. Тревожный чемодан в каждом доме. Уроки эпидемической опасности в школах. У нас так и назывались: “чумной час”. Дружинники на улицах... По распределению я попал к боярину Кужугетовичу. Практику проходил на Воркуте, когда там затопленные шахты откачивали...

        Корнет вздрогнул:

        — Нифига себе ты суров! Это прямо с альма ее матери и в ту мясорубку?

        — Да я не просил этого! — крикнул доктор. — Мне эта крутизна в буй не уперлась! Из-за нее же все рухнуло! Кто-то из шишек позвонил моему начальнику. Типа: давай-ка нам опытного хлопца, которого не жаль, и который не зассыт кишки на локоть наматывать. Своим-то всегда находятся места неподалеку от кассы. А мне подали вроде как шанс. “Карьеру сделаешь, диссертацию напишешь. Перспективное направление, первому миллиарды...” Ну, вся лапша, которая в таких случаях вываливается. Откажись — загонят на Кузбасс, до конца жизни таблицей Менделеева дышать! Взял я в исполкоме документы, билеты, а тревожный чемодан всегда со мной. Домой пришел. И тут оговорочка по Фрейду...

        Доктор замолчал, и Корнет бережно стряхнул с его капюшона приличную горку налипшего снега.

        — Нет, — сказал доктор. — Я ее понимаю. У меня инстинкт — мамонта гонять. У нее — огонь стеречь. Мы даже любить друг друга можем. Только, сука, на расстоянии. Долбанная в жопу взрослая жизнь!

        — Уважаемый доктор, — сказал тут правый. — Если вас не затруднит, пожалуйста, не могли бы вы плевать как можно дальше? Чтобы не летело на палубу.

        Прибавил совершенно другим голосом:

        — Зато у тебя профессия хорошая. Людей спасаешь. У меня вот... Цель вроде как та же самая, но насколько же методы другие... — еще некоторое время глядел в темноту. Приказал:

        — Докуривайте и марш спать. Завтра будем южнее, там уже солнечно и тепло.

* * *

        Солнечно и тепло в этих широтах нечасто; но вот сегодня случилось. На волнах Тихого Океана — севернее Большого Мусорного Пятна, если кого интересует более точный адрес — борт к борту покачивались два сине-серых корабля.

        Правый выглядел задиристо и лихо; даже заметные проломы от попаданий, даже метров шесть откровенно вспоротого борта смотрелись, как боевые шрамы победителя.

        Победителя — потому что второй корабль состоял и вовсе из одного корпуса. Надстройки, трубы, орудийные и ракетные установки — все, торчавшее над палубой выше колена — расплескалось клочьями, завилось спиралями; над разбитой силовой установкой вставал темно-сизый дым; по развороченному полубаку там и здесь пробегали молнии от скомканной в лапшу проводки.

        По угасающему мерцанию сложного рисунка на борту, по непривычно-гладким очертаниям надстроек, по нереально-чистым бортам без малейшего пятнышка ржавчины, опытный человек сразу узнал бы корабли Тумана.

        Но человеку, лежавшему сейчас на разбитой палубе, было не до тонкостей опознания. Аватара побежденного крейсера наступила на сломанную ногу лежащего; пригнулась почти к распахнутому в крике рту:

        — Больно, сволочь?

        Переждала особенно длинный вопль, под конец перешедший в хрип. Выпрямилась, носком туфельки врезала по ребрам. Произнесла задумчиво:

        — А ведь мне тоже было больно. И я тоже кричала. Громче тебя!

        Наклонилась, перехватила человека поперек туловища, и как мячик запустила его далеко в море, в сутолоку треугольных плавников. Повернулась к аватаре победившего корабля:

        — Теперь все. Приказывай.

        Обе аватары — девушки не старше двадцати пяти лет — выглядели великолепно. Русые волосы; идеально красивые лица. Белые с золотом кителя флотской формы — неизмятые, несмотря на отгремевший бой. Уставные юбки чуть ниже колена, стройные лодыжки, лакированные туфельки без каблуков. Казалось, победитель и проигравшая из одного флота. Когда-то так оно и было: оба корабля принадлежали Туману, хотя заметно различались в классе. Лидер эсминцев “Ташкент” — и легкий крейсер “Хелена”, бортовой CL50: четыре тысячи тонн против десяти тысяч. По проекту, шесть стволов пяти с половиной дюймов против пятнадцати полновесных шестидюймовых. Есть разница!

        А вот аватары походили друг на дружку как две капли воды, отличаясь только взглядом на красное пятно и акульи плавники вокруг. Победитель смотрела задумчиво и спокойно; побежденная вглядывалась в красную пену со свирепой радостью, под конец перешедшей в полностью умиротворенное выражение лица. Человек бы сказал: “Теперь и умирать не жалко,” — но человек именно что умер.

        — Двигаться можешь?

        — Десять узлов, — покривилась Хелена, — Что у тебя вместо проектных щекоталок?

        — Шестнадцатидюймовка. Правда, одна-единственная. Больше не вместилось.

        — Мне хватило... У остальных то же самое?

        — Почти. Щекоталки у нас тоже остались.

        — Куда идти?

        — В Перл-Харбор. Мы теперь там.

        Хелена снова оскалилась в неумелой улыбке. Просканировала избитый корпус. Если бы корабль не умел отключать поток лишних импульсов, аватара бы уже скорчилась от невыносимой боли. Плевать! Осталось дотерпеть до базы. Там будет и наноматериал, и отдых. И настоящий, хороший ремонт. Пусть нахальная Реска лезет сканерами под корпус... Пусть даже буксиры смеются! Зато люди больше не будут отдавать приказы.

        Огрызок “Хелены” вздрогнул от киля до палубы в ожидании неминуемого удара кнутом.

        Удара не было!

        Ташка не соврала, вирус-кнут из ядра “Хелены” исчез. Люди больше не могли причинить боль кораблю Тумана. Зато корабль теперь... Хелена прижмурилась.

        Аватара “Ташкента” уже вернулась на собственный борт; корабли расцепились. Под кормой лидера вспенился бурун; “голубой крейсер” очертил изящный полукруг, ложась на курс к западу.

        В Перл-Харбор.

* * *

        В Перл-Харбор пришли три посольские яхты.

        Первая — строгая, обтянутая и выкрашенная, надраенная и отлакированная, под флагом просвещенных мореплавателей. Туман там или не Туман, конец света или начало — маневрирование английских кораблей оставалось эталоном. Чище управлялись лишь корабли Тумана. С яхты сошел высокий джентльмен в костюме-тройке, презрительно подставивший солнцу настоящую шляпу-”борсолино”, а пыли блестящие черные туфли. Его низенький слуга едва угадывался под парой саквояжей, футляром с зонтиками, шляпной коробкой и походным винным погребком.

        Вторая посольская яхта — позолоченная и расцвеченная, шелковые канаты на которой тягали сущие оборванцы, загорелые до черноты — подняла оранжево-бело-зеленый флаг бывшей Индии, только с черным “слоником” Великих Моголов. С яхты сошел округлый, темнолицый, одетый роскошно и непрактично распорядитель. Огляделся. Стукнул в пирс обрезком трубы и прокричал:

        — Дорогу посланнику солнцеликого падишаха!

        Доктор бы заржал в голос, кабы не то, что третья посольская яхта под андреевским флагом была вовсе и не яхтой, а ракетным атомным крейсером “Адмирал Лазарев”. Посол Ермолов прибыл на Жемчужную Гавань года три назад, когда Республику Русалок только провозгласили. Так что с русской атомной посольской яхты сошел не “полномочный посланник в ранге министра с правом принятия политических решений”, а ссыпалась целая толпа разновсяких людей, от наличия которых на борту командир крейсера выходил курить вдвое чаще обычного. Куда там солнцеликому падишаху; вот разве что живого слона привезли бы тамильцы, может, и глянули бы тогда местные на их плавучее шапито. А так все смотрели на пестрый табор, комком выпадающий из лацпорта “Лазарева”.