| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
У Жохаря было две взрослых сестры. Старшей, кстати, и выпало стать матерью одного из уличных болгарчат, косоглазого Витьки, смышленого и шустрого пацана. Сашкину мать он называл бабушкой, а отца почему-то папой.
Средняя Танька училась в десятом классе, но у неё уже был конкретный, самостоятельный ухажер, тракторист из соседней станицы по имени Гай. Он приезжал к ней по субботам, чтобы вместе сходить в кино, а потом сидеть до полуночи в тесной времянке, целоваться и строить планы на будущую совместную жизнь. Как он потом добрался домой, этого я не знаю, но рисковал. Чужаков, охочих до местных баб, в нашем городе отлавливали и били.
В этом плане, Гаю вдвойне повезло. Мы с Сашкой входили в силу, обрастали авторитетом. Во всяком случае, на нашем краю Пяту и Жоха знали. Поэтому в знак благодарности, а может и в счет будущих услуг, Танькин ухажер подсуетил нам гитару, дамскую, обшарпанную, без третьей струны, но с довольно приличным звуком. Это было поистине царским подарком. Гитара в то время была в большом дефиците. Проще было найти "Жигули" в свободной продаже.
К Петькиному дембелю мы умудрились освоить целых четыре песни и теперь подбирали пятую, хит сезона "Червону руту". Слов, понятное дело, на пластинке не смогли разобрать, поэтому просто "лялякали". Гитара была у Сашки в руках. Он подбирал аккорд под фразу "я без тэбэ вси дни" и в это самое время на улице появился Петро. Был он в солдатской форме нового образца, но каким-то маленьким и невзрачным, по сравнению с тем верзилой, каким уходил в армию. Я его и угадал только по голосу.
— Здоров, пацаны! — произнес он своим Шаляпинским басом, вот, дембельнулся!
Был разгар бабьего лета. Жаркий день постепенно клонился к вечеру. В тени белолистого тополя, под которым стояла наша скамейка, солнце не слепило глаза. Петька нашел свободные уши и начал рассказывать о "тяготах и лишениях", обдавая нас сложным запахом самогона, потного тела и одеколона "Шипр".
В его изложении служба в ГСВГ, дело веселое и вовсе не обременительное. Самое сложное, это прорваться в Союз и купить на продажу часы "ракушка". Они в ГДР всегда нарасхват. На вырученные деньги Петька целыми днями сидел в "гаштэте" и пил заграничный шнапс. Иногда возвращался в казарму, чтобы как следует выспаться, но чаще нырял в альков какой-нибудь Эльзы и трахался с ней до утра.
— У них там это мероприятие, как нашей Маруське губы накрасить, — рассказывал дембель. — Есть даже такой праздник, когда молодая немка, если ей больше шестнадцати лет, обязана дать первому встречному. Если целка, то вроде как порченая. Поэтому я ни на одной из них не женился...
Про "трахался до утра" мы попросили рассказать поподробнее.
Дело темное, непонятное, пугающее.
Трындеть, не мешки ворочать. И Петро с новыми силами взялся было за повествование, но у него не хватало фантазии. Дальше "тряпочки под подушкой" дело почему-то не шло. Почувствовав, что плывет, он все-таки изловчился и вышел из неловкого положения:
— В общем так пацаны, чего уж там мелочиться! Вечером, как стемнеет, приходите ко мне домой и вместе рванем на блятки!
Не знаю как Сашка, а я Петьку Григорьева сразу зауважал.
К таинственному походу "на блятки" мы собирались, как на Северный Полюс. Долго думали и решали, брать нам с собой гитару или не брать? С одной стороны лишней не будет, а с другой... люди же как-то обходятся без песен и серенад? Особенно убивало отсутствие плавок. Нам почему-то казалось, что в семейных трусах много не наблядуешь.
Время шло. Солнце садилось. В душе моей нарастало смятение.
— Может, ну его нафиг, как-нибудь в другой раз? — я схватился за эту фразу, как за спасательный круг.
Сашка сплюнул, посмотрел на меня с презрением и вынес свой приговор:
— Опозоримся, так опозоримся! Надо же когда-нибудь начинать? В следующий раз будем умнее.
Петька нас почему-то не ждал. Семья Григорьевых ужинала во дворе. Бутылочка шла по кругу. После долгого собачьего лая, из калитки выглянула раскрасневшаяся Танька. На просьбу позвать старшего брата, попросила полчасика подождать. Он, мол, еще "не поел".
Чтоб не смущать хозяйского пса, мы отступили к дому напротив, присели на бревнышко.
— Не будет тут ничего, — мрачно сказал Сашка. — Только мы все равно не уйдем. Посмотрим, как он будет выкручиваться.
Стрелки часов приближались к восьми. Это был крайний срок, до которого меня отпускали гулять. Опять попадет! А что делать? Не бросать же товарища одного?
Наконец, лязгнул засов. На фоне открывшегося проема, проявилась Петькина тень.
— Ну, кто там еще? — мрачно спросил он, всматриваясь в темноту, — а ну, выходи на свет!
Я думал, он нас не узнает, ан нет! Не только узнал, но и вспомнил, зачем мы сюда пришли.
— Сейчас, пацаны, айн момент.
Он вышел в спортивных штанах, белой гражданской майке и вьетнамках на босу ногу. В опущенной левой руке, на излете, как противотанковую гранату, держал бутылку, закрытую кукурузным початком.
Мы смотрели и мотали на ус.
— К Балерыне пойдем, — пояснил старший товарищ.
— Она нас уже ждет? — робко спросил я.
Петро посмотрел на меня, как на существо неразумное, но все-таки пояснил:
— Это такая шаболда, что всем дает.
Блятки были недалеко. Через пару кварталов наставник остановился и приступил к дальнейшему инструктажу:
— Подождите меня здесь, чуть что, позову.
Это "чуть что" мне сразу же не понравилось.
Мы послушно присели на траву у кювета, а дембель свернул направо и скрылся в ночи. Где-то недалеко затрещали кусты, загомонили окрестные псы.
Дабы не пропустить что-нибудь важное, мы подобрались ближе. Ломая ветки сирени, Петро топтался под окнами невзрачной хатенки и бросал комочки земли в закрытые ставни.
Никто почему-то не выходил. Внутри было темно. Сквозь щели не пробивалось ни единой полоски света.
— Мне почему-то кажется, что там никого нет, — с ехидцей шепнул Жохарь, подтверждая мои подозрения.
Время шло, а Петька все блядовал. Наконец, это дело и ему надоело. Он разломал скамейку, стоявшую у калитки, матюкнулся и зашагал прочь, не забыв прихватить бутылку. Проходя мимо места, на котором, согласно инструкции, должны были сидеть мы, нарочито громко заговорил:
— Вот сучка! Все бы она выделывалась, все бы хвостом крутила! Некогда ей, нет настроения. Да пошла ты! Ага, размечталась, женился бы я на тебе!
* * *
В сторожку я даже не заходил. И так было видно, что людям не до меня. Смоловозки сновали туда, сюда. Город ширился, обрастал новостройками, и всем нужен был наш гудрон. Дядя Вася отпускал длиннющую очередь, а Петро сегодня отвечал за разгрузку. К открытым резервуарам подогнали целых четыре вагонных секции. Наверное, они были с подогревом: смола из них шла самотеком и дымящимися языками разливалась по гладкой поверхности, хороня под собой трупы домашних и диких птиц. Это было пожалуй, единственное неудобство от такого соседства. На солнце, во время летней жары, поверхность резервуаров очень напоминала пруды с чистой прозрачной водой. Гуси и голуби залетали сюда стаями. Поэтому поговорка "увяз коготок — всей птичке пропасть", здесь, на смоле, обретала конкретный, безжалостный смысл. Зато зимой в этих коробках мы играли в хоккей, гоняли плоский булыжник самодельными клюшками, вырезанными из вербы. Коньков, на нашей улице ни у кого, кроме меня, не было. Но они почему-то не ездили по смоле. Да и кататься я не умел. Меня увезли с Камчатки, когда я только-только научился на них стоять.
Запарка была конкретной. Никто из мужиков со мной даже не поздоровался. Да я был на них за это и не в обиде. Наоборот. Уходя в школу, я даже в мечтах не надеялся еще раз взглянуть на свой дом, на весь этот мир, наивный, родной и уютный. Даже солнце сегодня светило под стать моему настроению и ничто не могло его омрачить.
— Ну, вот он, герой! — торжественно вымолвил дед, когда я открыл калитку.
Я насторожился. Неужто где-то нашкодил? Но продолжения не последовало, от души отлегло. Обернувшись, я прежде всего заметил незнакомого моложавого мужика. Вставая со стула, он затушил сигарету с фильтром и сделал шаг мне навстречу.
— Спасибо тебе, парень, — вымолвил гость дрогнувшим голосом, — ты мне дочку вернул.
Фигасе, сюрпризы! В ожидании разъяснений, я завертел головой. Дед сидел на низкой скамейке и невозмутимо курил.
— Это Валерий Иванович, отец Вали Филоновой, — пояснила мне бабушка. Она стояла в дверях, в белом нарядном платочке и без своего вечного фартука. — Ну, накурились? Милости просим в хату.
Не находя других слов, Валькин отец продолжал трясти меня за руку. Заклинило мужика. Наверно поддал, расчувствовался. Чтобы разрядить обстановку, я прикинулся вещмешком и произнес, глядя на него снизу вверх:
— Я не причем. Это она сама меня в щеку поцеловала.
— Ну, милый мой Гандрюшка, — заполнил паузу дед, — тогда засылай сватов!
Так вышло, что первым не выдержал я. Потом засмеялись все остальные. А громче всех хохотал Валькин отец. Он даже стонал и всхлипывал.
Как я и предполагал, без застолья не обошлось. Дожидаясь меня, взрослые порешили, принесенную гостем бутылку "Шампанского" и теперь скоротали дедов графин. На столе меня дожидалась коробка с тортом и полная ваза конфет "Мишка косолапый". Наблядовал. Эти конфеты я очень любил. Верней не сами конфеты, а фантик с картиной "Утро в сосновом лесу". Ковер с такой репродукцией висел над моей детской кроватью, когда я еще был маленьким и жил на Камчатке.
К праздничному столу меня естественно, не позвали. Нечего детям смотреть, как взрослые выпивают. Поэтому я обедал на кухне. Бабушка суетилась между двумя столами, а дед терпеливо выслушивал, скольких седых волос стоили матери и отцу Валькины закидоны.
— Месяц назад веревку у нее отобрал, — рассказывал Валерий Иванович. — Вернулась из школы, плачет: "Он меня Бастиндой назвал!"
Ага, — думал я, поглощая бабушкин борщ, — значит, дело тут не в одном артистизме. Походу бабка Филониха крепко в кого-то врюхалась. Слабовато я поднажал. Надо будет еще.
— Теперь же, — продолжил Валькин отец, — совершенно другое дело! Ты не поверишь, Степан Александрович, но я ошалел, когда моя Люха стала выворачивать гардероб и подбирать себе нарядное платье. Терпеть этого раньше не мог, а пятницу аж прослезился. Повеселела, поёт, матери помогает, разве это не чудо?
Сложив лодочками ладошки, и бессильно уронив их на колени, бабушка чинно сидит за гостевым столом. Она обладает каким-то внутренним тактом. Когда человек изливает душу, рассказывает что-то важное для себя, она никогда его не прервет, ни словом, ни жестом.
Никем не замеченный, я вылез из-за стола и слинял в огород. Гость в доме это конечно, к добру, но как-то не во время. Конфеты тоже не будут лишними, но разве для этого я приглашал Вальку в кино? Теперь получается, типа того, что обязан. Сочинить ей, что ли, стишок?
К счастью, Валерий Иванович оказался человеком тактичным, не стал допоздна мурыжить радушных хозяев. А может быть, знал, что деду сегодня опять после ночи в ночь. Бабушка отыскала меня у колодца, когда он уже уходил. Нехорошо, мол, надо проститься. Пришлось еще раз сунуть в его ладонь свою тощую руку и выслушать слова благодарности. По моему, я Валькиному отцу не очень-то и показался. Так... мелочь пузатая. Филониха, кстати, совсем на него не похожа. Разве что разрез глаз...
— Ты уроки на завтра выучил? — строго спросил дед, помогая бабушке убирать со стола.
— Какие уроки? — обиделся я. — Последний день!
— А я и забыл! — образовался он. — Тогда так: завтра вечером на улицу ни ногой! Валерий Иванович обещал дровами помочь. А в среду с утра, все вместе поедем в поле, на огород.
Я не расстроился, хоть фраза "последний день" для меня прозвучала как-то двусмысленно. Насчет дров, это хорошо. Не все же нам с дедом шоркать двуручной пилой неподъемные бревна. Как я позже узнал, Валькин отец был заведующим угольными складами — человеком, знакомство с которым, в то время считалось блатом. Так что, если в семье Филоновых и была Золушка, то это точно не Валька.
После застолья дед завалился спать. Наверное, между двумя графинами успел заодно и поужинать. Срочных дел по дому не намечалось, поэтому я смылся на речку. Хотел искупаться, да только не довелось. Пляж оккупировали взрослые пацаны, ровесники Петьки Григорьева. По кругу гулял граненый стакан, на отмели охлаждалась трехлитровая банка вина. Витька Девятка, старший из братьев Федоровых, бренчал на семиструнной гитаре. Это он покажет нам с Жохом основные аккорды: маленькую звездочку, большую звездочку, лестницу и барэ. От него мы впервые услышим песни Высоцкого. А пока от этой компании нужно держаться подальше. Зашлют в ларёк за вином или за сигаретами. А оно мне сейчас надо?
Я развернулся и зашагал вниз по течению. Мимо меня с гомоном просквозила босоногая стайка маленьких дошколят. Они толкали перед собой две надутые автомобильные камеры. Когда-то и мы с пацанами забегали к верховьям, чуть ли ни до элеватора и спускались вниз по реке, обливая друг друга водой из велосипедных насосов. Ну, типа морской бой.
На перекатах резвилась рыбёшка. В нишах у среза воды, из берега били ключи. Через четверть века они заилятся. Я приеду в последний отпуск, и впервые в своей жизни пройдусь по
сухому руслу реки моего детства. Где-то в верховьях его будут перегораживать, чтобы воду пускать на фермерские поля. Еще через десять лет река отомстит. Начнет приходить в дома, затапливая прибрежные улицы.
Напротив хаты бабушки Лушки, берег был обрывистым и крутым. Она умерла лет десять назад, еще до того, как я впервые приехал сюда. Родных у нее не было, и жили сейчас здесь чужие для нее люди. Уже, наверное, и холмик могильный зарос на старом городском кладбище, а название кочует из памяти в память, передается из уст в уста, от пацана к пацану.
Купаться я здесь не любил, хоть это и было самое глубокое место на нашей реке. Сюда почему-то никогда не проникало солнце. Его заслоняли заросли ивняка. К тому же ходили слухи, что в этой спокойной заводи живет громаднейший сом, который может схватить за ногу и утащить на дно. Я обошел Лушкину глубинку далеко стороной, разулся и зашагал вниз по течению, в сторону своего огорода.
На смоле под погрузкой, стояли еще четыре машины. Бабушка на островке копала молодую картошку.
Жизнь продолжалась, текла спокойной рекой, без стремнин и обрывов. Человечество потихоньку глупело, наивно предполагая, что счастье в деньгах.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
