Я взглянула на него, вспоминая прочитанную биографию. Иван Петрович Кавалеридзе, сын грузина и украинки, родился под Полтавой, в 1887. Учился в Киеве, затем в Петербургской Академии Художеств, и даже в Париже. Скульптор, художник, драматург, кинорежиссер. Известность пришла с памятником Княгине Ольге в 1911, затем он был главным художником популярной в дореволюционной России киностудии "Тимман и Рейнгард", получал щедрые гонорары. Купил под Киевом дачу, на которой не жил, а сдавал — и место то называлось Бабий Яр. Положим, в том он не виноват — но что призванный в армию в 1915, он на фронт так и не попал, считая что жизнь сохранить ценнее, это показатель! В 1917 он прапорщик, в Царском Селе, видел вблизи царскую семью — а пребывая до того в Париже, сумел познакомиться и с Лениным, был другом Шаляпина, и еще кого-то из деятелей "серебряного века". Знакомство с Лениным помогло при Советской Власти — среди работ, памятник Шевченко, памятник большевику Артему. Студия "Украинфильм" — и оккупированный Киев. Поставленный и там "главным над культурой" киевской управы, учил, что "честность, прилежание и покорность немцам, это божьи заповеди". Оправдывался, что надо было хоть как-то выжить. Теперь вот при Кириченко, "придворным искусствоведом" — в той истории умрет в 1978, Народным Артистом УССР.
-А скажите, Иван Петрович — спрашиваю я его — как на ваш взгляд, кем должен быть человек искусства? Творцом исключительно по зову своей души, ну как бы это, "умри но поцелуя не давай без любви" — или просто работником, с талантом, но исключительно "чего изволит заказчик"?
Ну любопытно, что ответит? Если первое — тогда сразу вопрос, так значит под немцами ваше вдохновение это говорило? А открыто признать второе, как-то неприятно!
-Должен стремиться творить по зову Музы своей! — изрекает Кавалеридзе, задумавшись всего на секунду — но поскольку не так часты ее приходы, как хотелось бы, то должен художник, чтобы дождаться, себя в здравии сохранить. И потому, приходится иногда заниматься презренным ремеслом — но кто посмеет за это бросить камень?
-Верно! — говорит Кириченко — ты только сказать забыл, что именно Советская Власть дает художнику возможность творить исключительно по этому, вдохновению! Поскольку то, что при ней — и есть высший прогресс и совершенство, а значит то, что ей надо, это для тебя и есть твоя муза. Так, или я ошибаюсь? Ты не молчи, режиссер, громче скажи, чтоб московский товарищ слышала!
-Всегда рад служить делу Ленина, Сталина — произносит Кавалеридзе — как укажет ЦК и лично товарищ Кириченко!
-То-то же! — покровительственно замечает Первый Секретарь — а то, я у себя никакой оппозиции не потерплю! Как я скажу, так и будет, ясно?
На сцену выходят дети. Мальчики и девочки, лет тринадцати, четырнадцати, все с красными галстуками. Разворачивают желто-синее полотнище! Оркестр — и детский хор:
-Ще не вмерла Украина, ни слава ни воля...
Слышу стук мебели — кто-то поспешил встать, кто-то приготовился, рядом все смотрят на Кириченко, а он на меня, что скажу. Ну нет, еще не хватало — продолжаю сидеть, беру вареник. Первый Секретарь остается сидеть тоже, вскочившие поспешно садятся, делая вид, что ничего не произошло.
-Ще нам братья молодые улыбнется доля.
Слова же, однако! Вслушайтесь только, что хотят сказать те, кто поют! Что страна едва жива ("еще не погибла"), что нам, еще "улыбнется доля" (а сейчас тогда что?), что еще в будущем "сгинут наши враги, как роса на солнце" (значит, сейчас враги сильны) и "воцаримся и мы на своей сторонке", (а сейчас выходит, вы кто и где?). И дальше — "душу, тело мы положим за нашу свободу", то есть сейчас вы еще не свободны? Покажем, что мы казацкого рода — то есть вам еще надо это доказать?
Песня изгнанников, рабов с захваченной врагом родины! Или, что больше похоже, рабами живущих, и мечтающих о свободе! И пока еще даже не восставших — ничего не говорится об уже идущей войне, а тем более, о победах. Гимн ущербных, убогих — с мелодией похоронного марша. А это еще что такое?!
Ой, Богдане — Зиновию, проклятый гетьмане!
За что продал Украину москалям поганым?
Чтоб вернуть ей честь и славу, ляжем головами,
Наречемся Украины верными сынами
Шевеление в зале. А этого, похоже, ждали не все!
-Это что такое? — спрашиваю я у Кириченко, со сталью в голосе, как дома когда-то с мистером Эрлом разговаривала — кто тут "поганые москали"? Может вот они? — и указываю взглядом на портреты Сталина и Ленина.
-Прекратить! — орет Кириченко — ах, бисовы дети! Кто разрешил? — и дальше "непереводимая игра слов".
На сцене и возле нее суматоха, подскакивают милиционеры, служители в вышиванках, и какие-то люди в штатском. Детишки живо убегают за кулисы, но бурное выяснение отношений продолжается, непонятно, кого и с кем. И все это на фоне развернутого желто-синего флага!
-Слава Украине! Героям слава!
В дверях, на противоположной от сцены стороне, стоит девушка в сине-желтом. И немая сцена — а это интересно! Вон те, рядом, точно на Кириченко косятся, что он решит. Значит, такие сцены для них не в диковинку, вот только сейчас неуместны? А хозяин явно растерялся, не ждал? У них тут самодеятельность пошла?
И тут гаснет свет. А в Киеве белых ночей не бывает, даже в июне — за окном стемнело уже. Я мгновенно нагибаюсь, и, соскользнув со стула, оказываюсь за спиной Кириченко. Может и паранойя — но при таких играх, лучше мишенью не быть. Слышу женский визг, ругань, звон посуды. И смачный хлопок совсем рядом. И голос Кавалеридзе — ой!
Свет зажигается. В непосредственной близости, опасности нет. Кириченко так и стоит, беззвучно разевая рот. А вот Кавалеридзе... ой мама!
Знаете, детское развлечение — в бумажный кулек налить воды, и бросить из окна на тротуар, под ноги прохожему? Нечто похожее было и здесь, только вместо воды, краска. Причем двух цветов — в принципе, можно кулек и в два кармана сделать, сама когда-то на Петроградке... ой как давно это было! Вот только синий и желтый в смеси дают зеленый — так что раскрасили бедного Кавалеридзе оригинально, не в два цвета, а в три, весь пиджак с левого плеча залит, и на лицо попало. И что это он, встав, оказался на том месте, где сидела я? Быстро оглядываю свое платье — уф, чисто все, меня Иван Петрович своим телом закрыл, и еще спинка стула.
-Что ж это вы, Алексей Илларионович? — обращаюсь я к Кириченко, вежливо-язвительным тоном — даже на своих званых обедах, порядок обеспечить не можете? А если бы это граната была? Да, Ивана Петровича наверное отпустить надо, умыться и переодеться? И обязательно разыскать преступника. Такое в кармане не пронесешь — значит, прямо перед броском готовили, из газеты и бутылочки с краской. А газета-то, судя по обрывкам, с портретом товарища Сталина, а вон кажется и бутылочки валяются, там отпечатки пальцев должны быть. А если бы промахнулись чуток и в вас бы попали?
-Приношу свои извинения, товарищ инструктор — говорит Кириченко — уверяю, что виновные будут наказаны. Вот только последствия ликвидируем.
В зале какое-то броуновское движение, официанты поспешно убирают разбитую посуду, заменяют опрокинутые блюда, вытирают пол. Кавалеридзе убежал себя в порядок приводить — надеюсь, краска не масляная? — стулья тоже заменили. Продолжать ли банкет — а отчего вы меня спрашиваете, вы же тут хозяин? Лично я — не возражаю. Просто ради наблюдений за событиями. И хоть какое-то объяснение хочется получить.
-Детский дом из Львова — говорит Кириченко — приютили сирот, по просьбе львовских товарищей. Там неспокойно, и польские бандиты шалят. Вы понять должны, в западных областях к вам по-другому относятся, не привыкли еще. Может простим, они же дети совсем? Самодеятельностью вот занимаются. Будущее нашей Украины!
Ага, и эти детки заранее узнали про меня, и все подготовить успели? Теоретически, могли, но гораздо более вероятен "кукловод", кто все это организовал. А сам за кулисами, а деток вперед себя, "они же дети, что с них взять"? Вот только Кириченко похоже, не при деле, или он очень хороший актер? Ну а если не только в меня, а в него целились, фигурально, замарать репутацию перед московской гостьей? Чтобы уже не вилял, не свернул назад — или просто, ему место указать, кто тут хозяин? Ой, и дорого бы я дала, узнать, с кем он после говорить будет, и о чем?
-Музыку разрешите — спрашивает Кириченко — советскую или украинскую?
Интересно, выпили вы так много, товарищ Первый секретарь, или и в самом деле нервничаете? Дозволения спрашиваете, снова на "вы" перешли, хамско-панибратский тон совсем исчез? Ну а музыка под конец, а отчего бы и нет? Вот только — одновременно, и советская, и самая украинская, какую я знаю. Надеюсь, вашему оркестру она знакома?
У прибрежных лоз, у высоких круч
И любили мы и росли.
Ой, Днипро, Днипро, ты широк, могуч,
Над тобой летят журавли
А кухня украинская, на мой взгляд, ну очень сильно, на любителя. Сало в таком количестве хорошо в наш русский мороз идет, а по жаре его есть, неприятно. И печенье из пресного теста нам на вкус непривычно. Про горилку вообще молчу — да и не любитель я алкоголя, пила за столом лишь чай и лимонад.
Так что же за игру вы затеяли товарищ Кириченко? Или уже и не товарищ совсем? Понятно, что вам из Первого Союзной в Первого Автономной (и то не факт, что вас утвердят) очень не хочется. Но чтобы из-за одного этого антисоветский мятеж затевать? И ведь даже если подымете — победить вам точно, не удастся! Чтобы товарищ Сталин с самостийной Украиной смирился — да скорее тут никого не останется, говорящих на мове!
Кровь фашистских псов пусть рекой течёт,
Враг советский край не возьмёт.
Как весенний Днепр, всех врагов сметёт
Наша армия, наш народ.
Киев. Оперный театр. Через два часа.
В девятнадцатом веке Киевская Опера была одной из лучших в Российской Империи, соперничая с театрами Петербурга и Москвы. В 1896 году театр сгорел, через два года был восстановлен, и до самой революции был средоточием культурной жизни Киева. Здесь бывали Чайковский, Рахманинов, Римский-Корсаков. А в марте семнадцатого здесь, сразу после падения самодержавия, провозгласили Раду во главе с Грушевским.
Мира Украине это не принесло — с самого начала новая украинская власть поссорилась с Временным Правительством в Петербурге, не желая отдавать хлеб иначе чем по "справедливой" спекулятивной цене, с казаками, требующими пропустить их с фронта на Дон и не разоружать, с теми из фронтовых частей, кто не захотели подчиниться главе Военного Комитета Рады, бывшему интендантскому чиновнику Симону Петлюре, а также с командующим 1м Украинским Корпусом (бывшим 34м армейским) Павлом Скоропадским, который готов был подчиниться Раде, но Петлюру в упор не видел, справедливо считая, что генерал-лейтенанту Российской Императорской Армии грех исполнять приказы какого-то штафирки. И конечно, с бастующими рабочими, и с крестьянами, не желающим сдавать хлеб за бесценок — именно тогда, а не при большевиках, на Украине появились первые "продотряды". К Октябрю окрепла новая сила, большевики, и в городах началась настоящая война между армией Рады и Красной Гвардией, и был большевистский поход на Киев в январе восемнадцатого, и большевистское восстание в Киеве, жестоко подавленное буквально накануне вступления в город краснознаменных отрядов.
И был договор в Бресте, где украинцы были третьей договаривающейся стороной, впервые заключая международный договор как суверенное государство. Правда, договор этот был о германской оккупации Украины — но Рада по сути уже не была хозяином большей ее части, и не имела сил ее освободить, уступив эту честь германской армии. Немцев же эта территория интересовала, лишь постольку поскольку оттуда можно было вывезти хлеб, так что крайним опять оказался крестьянин (и не только бедняк), грабили всех с истинно немецким орднунгом. Итогом же была вспыхнувшая по всей Украине партизанская война (не одни красные, но скорее "за землеробов" — эти пришли, грабют, те пришли, грабют). Немцам это не понравилось, и они потребовали навести порядок — и Скоропадский вошел в Раду, подобно Наполеону в Национальное Собрание, "я все обдумал и решил, что буду править сам, а вы все пошли вон". Но за Бонапартом были штыки его собственных солдат, а за новоявленным Великим гетманом — в большинстве, немецкие, и потому век Гетманства был короток, несмотря на срочно проводимые военные реформы. Были целых четыре высших штаба — Военное Министерство, Главный Штаб, Генеральный Штаб, Собственный Пана Гетмана Штаб — друг другу не подчиненные, зато отчаянно между собой конфликтующие и интригующие, в которых ошивалось, исправно получая жалованье, огромное количество офицеров — при наличии реально боеспособной единственной Запорожской Дивизии, в которой к Гетману относились "с холодом, переходящим в ненависть", так и не простив ему переворота, и даже не раз угрожали повернуть штыки на Киев — и еще множества мелких частей, под командой "батек атаманов", мало отличимых от банд, которым даже один высший штаб был нужен, как зайцу тормоза.
Так что единственным реальным шагом гетманских реформ было создание, в противовес Запорожцам, Сердюкской дивизии (четыре пехотных полка, один конный, один артиллерийский), куда должны были входить "сыновья зажиточных хлеборобов, православные, обязательно живущие дома, а не в городах". Причем не удержались и от того, чтобы ввести для "сердюков" особую форму, с длинными жупанами и широкими шароварами-галифе — совершенно не похожую на ту, что носила старая русская армия — но по нехватке времени и средств, пошить ее успели весьма малому числу, прежде всего офицеров. Но надежды Гетмана не оправдались — когда немцы уходили с Украины, и он, срочно ища себе новую опору, объявил 14 ноября 1918 года о будущей "федерации" с новой, то есть "единой и неделимой Белой Россией". Ответом был немедленный бунт Петлюры, к которому тут же присоединились не только запорожцы (дождались наконец!), но и часть сердюков.
И были события, описанные Булгаковым в "Белой Гвардии" — осада Киева войсками новосозданной Директории. Когда жизнь Гетмана спасли лишь немцы, категорически потребовавшие от всех "нихт шиссен" пока мы не уйдем, ну а после разбирайтесь меж собой как хотите. Причем последние оставшиеся верными гетману сердюки сначала заключили тайное перемирие с петлюровцами, "стрелять в воздух, а не друг в друга", а после с облегчением наконец перешли на сторону победителя. Но век Директории оказался еще короче, чем у ее предшественницы — сначала была малоизвестная украино-польская война 1918-19 годов, когда Петлюра сцепился с Пилсудским, затем был поход на юг Красной Армии, аж до Одессы, весной девятнадцатого, именно тогда насмешливо пели:
Под вагоном территория
А в вагоне Директория.
И снова фронт катился по Украине — наступление Добровольческой Армии Деникина осенью, контрудар Красной Армии до Перекопа. Польское наступление двадцатого, когда паны взяли Киев. И красный бросок на запад, "даешь Варшаву, даешь Берлин".
