Прода от 20 июня

Князь, возле ног которого со звоном упал предмет, удивленно обернулся на нас. Потом опустил глаза на пол, увидел вилку и, наклонившись с грацией дикого, но обленившегося барса, поднял. Официант, что уже бежал исправлять оплошность клиента, получил от князя останавливающий жест. А затем Микеладзе поднялся со своего места и в вразвалочку, гордо расправляя плечи в подполковничьем мундире, подошел к нашему столу.

— Полагаю, это было всего лишь нелепое недоразумение, не правда ли? — то ли с угрозой, то ли с любопытством произнес он, показывая вилку, и при этом глядя на меня.

— Да, господин подполковник, это была случайность, — ответил Верещагин, — прошу нас простить.

— Что ж, тогда возвращаю вам ваш предмет, — князь положил вилку на стол. — А вы, насколько я знаю, и есть тот самый знаменитый художник? Верещагин, Василий Васильевич?

— Да, это я.

— О-о, тогда приятно с вами познакомится. А я вот подполковник охранной службы, князь Микеладзе. Присматриваю здесь в городе за всяким сбродом, чтобы они не дай бог ничего не сотворили по своей наивной глупости. Наслышан, что вы в Артуре уже как несколько дней, так ли это?

— Да, именно так.

— Удивительно, вы являетесь другом нашего славного адмирала. А еще, хочу заметить, вы здесь, в Артуре, заводите не совсем хорошие знакомства, — с усмешкой произнес Микеладзе, кивая в мою сторону. — А вы знаете, что вот этот вот субчик является агентом охранного отделения? Нет? Ну что же вы так опрометчиво? А знаете, как он стал нашим агентом? Нет? Ну, так вы у него поинтересуйтесь и, если он вам расскажет, то уверяю вас, более вы с ним знакомств водить не станете. Господин Рыбалко у нас личность известная, помогает тут нашим военным, да морякам, это правда. Но вы мало знает об истинных его делах и об его прошлом. Вы, уважаемый Василий Васильевич, прежде чем беседовать вот с этим господином, выспросите у него обо всем, а уже далее решайте стоит это того или нет. Это мой вам совет.

И, высказавшись, князь оставил Верещагина в смешанных чувствах. Заканчивать обед он не стал, а сразу же вышел из ресторана. А мы остались, молча глядя друг на друга. Я ждал реакции своего собеседника.

Наконец, когда первое ошеломление было пройдено, Верещагин как бы между прочим сказал:

— Не люблю я эту филерскую публику.

Я кивнул:

— Я тоже, если говорить честно. А уж с князем у нас очень сильные неприязненные отношения.

— Вы и вправду его агент? Он не врал?

— Я, если можно так сказать, агент поневоле и исключительно по своей глупости. Но он ввел вас в заблуждение — я с ним не работаю. Он пытался меня здесь прижучить, да только у него ничего не получилось.

— Постойте, Василий Иванович, я не понимаю, как так можно?

— Что именно?

— Если вы являетесь агентом охранки, то, как вы можете противостоять князю?

Я вздохнул, не зная, рассказывать ли ему всю подноготную?

— Знаете, князь об меня обломал зубы — я нахожусь в Артуре с воли Марии Федоровны.

— Матери Императора?

— Да.

— Но как же? Неужели от самой...? А почему тогда...?

В ресторане, не смотря на самую середину дня, было пусто. Помимо нас с Верещагиным было занято еще три столика и все они находились на достаточном отдалении от нас. То есть подслушать нас не могли. Подошедший человек, забрал оброненную вилку и, положив замену, отошел в сторону.

— Ладно, я вам расскажу, как я стал агентом охранки.

И я ему вкратце пересказал нашу с Мишкой авантюру, на которой нас так умело подцепили. Верещагин слушал внимательно, сдвигал кустистые брови и задумчиво теребил бороду. Когда мой рассказ закончился, он спросил:

— Но почему именно Куропаткин? Почему, например, не Стессель? Ведь Стессель-то явно манкировал своими обязанностями в крепости, не укреплял ее должным образом, а Куропаткин что? Как он может дурно повлиять на ход войны? Ведь он командуют Маньчжурской армией, а ранее был военным министром!

— А этого мало? Василий Васильевич, Куропаткин сейчас, конечно, еще не проявил себя в полную свою бездарную силу, но поверьте мне на слово — он проиграет все свои битвы, все до единой. Потому-то мы и захотели преподать ему урок, с той целью, чтобы он обозлился на японцев и вступил в командование армией с полной решимостью отомстить. Ведь смешно сказать, он, ведя на них наступления, будет придерживаться оборонительной тактики. Это ли не военный нонсенс?

— Но откуда вы это знаете?

— Оттуда же откуда и про вашу и адмирала смерти. Если, конечно, я не изменю историю. Но надо заметить, что одну человеческую жизнь я, похоже, уже спас.

— Это вы обо мне? — опять вспомнил Верещагин и нахмурился.

— Да, о вас. Но мне бы Макарова спасти, да только я не знаю как. Вот скажите, в качестве допущения, если ему, например, прострелить ногу, да так, что он не сможет на нее ступить продолжительное время, это заставит адмирала остаться на суше?

Я увидел в его глазах сначала ужас, затем омерзение. Конечно же, я так делать не собирался, но как вариант рассматривал. А рассмотрев, отказался.

— Не пугайтесь, я так делать не буду. Помрет еще от заражения крови, а мне он нужен живой и при своих талантах руководителя. Но если серьезно, то я думаю о любых возможностях, позволяющих спасти Макарова от неминуемой гибели. Кстати, а может быть ВЫ его сможете убедить более серьезно отнестись к угрозе? Ну, например, сможете убедить его пускать впереди своего корабля тральщиков, чтобы они выскребали японские мины? А то насколько я могу судить, у наших флотских это дело поставлено не очень хорошо. Что вы на это скажите?

— Я не понимаю, как об этом можно вообще разговаривать?

— Да не волнуйтесь, я про ногу адмирала сказал вроде как шуткой, без серьезных намерений. Но эта шутка показывает мою озабоченность. Василий Васильевич, я не пророк и не гадалка, но то, что я говорю про будущее — сбудется. Сбудется в том случае, если я не смогу его изменить. Я вижу, что вы до сих пор мне не верите, но я и не прошу верить, я прошу лишь воспользоваться здравым смыслом. Уговорите Макарова тралить перед выходом эскадры, пускай он не ленится. Очень горячо вас прошу. Вы его друг, он к вам должен прислушаться.

Он посидел некоторое время молча, явно что-то обдумывая. Потом сказал:

— Вы страшный человек, Василий Иванович. Вы готовы пойти на все ради своей цели.

Я вздохнул. Верещагина я все-таки не убедил.

— А вы разве не такой? Да и цель у меня одна — разбить японцев и спасти русские жизни. Разве это плохо?

— Но какой ценой?

— Самой что ни на есть малой. Куропаткину морду подправить, чтобы лучше воевал — это не очень большой грех. Ладно, Василий Васильевич, я вижу, что мои слова не задевают вас, поэтому..., — я настороженно оглянулся, не подслушивает ли кто? Но все было спокойно, мы разговаривали в полном одиночестве. Но все равно на всякий случай я сбавил громкость голоса: — Хотите знать по какой причине я разгневал мать Императора и фактически отправился в добровольную ссылку? Только предупреждаю вас, это великая тайна, которую вы не должны будете разглашать несколько лет. Я обещал ей никому не говорить, но раз такое дело....

— Боже мой, конечно же нет! Как можно нарушать свои обещания, тем более данные таким особам?!

— И все-таки я не вижу выбора. Вы мне либо поверите, либо Макаров скоро погибнет. Другого "либо" здесь не дано. Поэтому, хотите вы это или нет, но слушайте, — я чуть перевесился через стол и негромко сказал: — Вскоре у императора родится наследник, но он будет неизлечимо болен. Болен настолько, что будущие противники Императора будут все время ставить эту трагедию ему в вину. И скажу еще больше, то чего не знает сама Мария Федоровна — в следующем году случиться первая революция, которая унесет множество жизней простых работяг. А случиться она из-за бездарной военной компании Куропаткина и бездарного руководства Тихоокеанской эскадры, которое будет после гибели адмирала. Вот так-то!

Я откинулся назад, оставив Верещагина сидеть с распахнутыми от ужаса глазами. Вряд ли он мне поверил на сто процентов, но того зерна, что попало в его душу, хватило чтобы взошли первые ростки страха о будущем.

— Как вы..., — только и смог он просипеть, — ... откуда вы? Боже, неужели это правда?

— Правда, — безжалостно стал добивать я художника, — вы можете мне не верить, но у вас будет прекрасная возможность убедиться в моих словах. Вам надо всего лишь ничего не делать и все случиться самой собой. Вы, к сожалению, в моей истории погибли и более ничего сделать не смогли. А от Макарова осталось только пальто.

Я оговорился! Боже, эти слова вырвались у меня сами собой. И поняв, что я сделал, я тут же захлопнул рот и зло сверкнул глазами. Но, слава богу, Верещагин на мою оговорку не обратил внимания, а может быть, просто не высказал свое удивление. Но все-таки мои слова запали ему в душу, это уж точно!

Вот так, с тех пор Верещагин ходил задумчивый и нахмуренный, переваривая страшную информацию. Не знаю, к какому решению он пришел, но с того момента он на корабли он прорываться не пытался и, даже более того, второе испытание буксируемой чайки он наблюдал с горы Ляотешаня. Имел ли он разговор в Макаровым по поводу гибели я тоже не знал, но судя по тому с какой частотой стали шнырять тральщики — кое чего он от него все-таки добился. А это было уже хорошо, глядишь, и выволокут эти суденышки ту самую мину, что должна была встретиться с нашим адмиралом.

Что же до испытания чайки, то оно прошло вполне успешно. Система, устраняющие рывки, неплохо себя показала на небольшой волне, так что в тихую погоду воздушная морская разведка у нас оказалась налажена. Но все равно Макарову это оказалось мало и он потребовал усовершенствовать механизм, чем и занялся Шельтинг уже без моей помощи. Но все работы по модернизации на корабле происходили в погоду ненастную, так что наш адмирал, приставив к "Бобру" скоростного "Лейтенанта Буракова", отправлял эту парочку патрулировать морские просторы. Расчет именно на пару был прост. Наша чайка с высоты пары-тройки сотен метров могла усмотреть скопление кораблей на довольно приличном расстоянии, а вот они нас не могли. Потому-то довольно тихоходная канонерка практически не подвергалась никакому риску — она даже на своем малом ходу могла спокойно уйти под прикрытие батарей. А вот "Лейтенант Бураков" в этой паре играл роль связного. Едва только с "Бобра" приходило сообщение, что в такой-то точке, на таком-то расстоянии от места наблюдения, находятся корабли, идущие по такому-то курсу, как он срывался с места и летел на срочный доклад в Артур. А там уж Макаров принимал решение, исходя из полученных данных. Так и случилось в один из дней. Пара "Бобр-Бураков", уйдя резать морскую гладь, через три часа вернулась с докладом, что ими было замечено четыре корабля, идущие в кильватере предположительно Талиенваньскому заливу. Принадлежность и класс кораблей с большого расстояния установить не удалось, и потому Макаров, рассчитав курс и предположительное время, отправил семь кораблей на перехват, разделив при этом их надвое. Первая часть пошла прямиком к заливу Талиенваня, а вторая, состоящая из быстроходных миноносцев, пошла брать корабли предполагаемого противника в клещи, заходя им с тыла.

Под утро следующего дня наши корабли вернулись, и по городу моментально пронеслась радостная весть — они нашли-таки эти корабли противника, определили в них один минный транспорт под усилением двух миноносцев и одного крейсера и, навязали им бой. Было понятно, что силы неравны и потому японцы сразу дали деру. И ушли бы, да только клещи сомкнулись, и после продолжительных маневров им пришлось вступить в навязанный бой. И вот в этом бою японцы потеряли свой минный транспорт, получили небольшие повреждения крейсера и ушли, спасаясь в темноте опускавшейся ночи. Наши их более преследовать не стали, а поспешили вернуться в порт. Таким образом, мое изобретение, мое внедрение уже принесло свою первую пользу, и кто знает, на какой градус я повернул колесо истории?

В тот же день пришла еще одна новость — в Корее Мищенко вполне успешно столкнулся с противником, атаковав корейский город, занятый японской кавалерией, пехотой и артиллерией и как следует им там наподдал. А наподдав, без особых проблем отошел и потерь в личном составе. И эта новость приободрила наших вояк, доказав, что японцев можно и нужно бить и бояться их не нужно.

Сегодня двадцать седьмое марта, завтра Светлый Праздник Пасхи. И не смотря на войну, люди живут в ожидании торжества, делают закупки в немногих магазинах, пользуются случаем. Японцы нас не беспокоят уже несколько дней, батареи молчат и лишь корабли разведки, да постановщики мин бродят вдоль полуострова, а по ночам Электрический утес беспрестанно чистил море прожекторами. Не далее как неделю назад они заметили японцев, что пытались провести торговые суда к фарватеру порта и затопить их там. Но наши, надо отдать им должное, вовремя сориентировались и успешно уничтожили брандеры. И это было уже второй раз, когда они помешали запереть внутренний рейд. Потом, когда рассвело, моряки осмотрели притопленное торговое судно и на борту под свежей краской с намалеванными иероглифами они смогли разобрать что судно прежде носило английское имя, а на борту нашли британские флаги. И тут все было понятно — британцы не очень-то скрывали свои симпатии к японцам и опять после этого случая по городу понеслись слухи, что они могут вступить в войну. Но слух этот быстро угас.

Сегодня погода с самого утра задалась на редкость солнечная и безветренная. Как нельзя кстати для наших очередных испытаний моточайки. Мы ее еще раз усовершенствовали, укрепили раму, поиграли с геометрией крыла, добавили третий движок и через ременной редуктор вывели на один единственный винт. Конструкция, конечно, откровенно дурацкая и неудачная и имела множество недостатков, но для наших нужд более или менее подходила. Позже мы, возможно, что-то и придумаем, а пока пусть полетает и так. Стартовая площадка у нас была давно готова — на западной стороне Золотой горы, на более или менее пологом ее месте, мои парни соорудили там взлетную полосу, идущую под небольшим уклоном. Летательный аппарат мы доставили туда ближе к обеду, потом час заняли приготовления и вот перед самым стартом я, напутствуя нервничающего Агафонова, поглядывал на лежащий под нами Старый город. Он отсюда выглядел неказисто — низенькие здания, ветхие китайские фанзы, серые и грязные улочки. Поселение наводило тоску.

На гору свою кинокамеру я брать не стал — она тяжела и возиться с ней у меня не было никакой охоты, тем более что мои архары были заняты на постройке нашего нового жилища. Вместо нее, для того чтобы запечатлеть очередное достижение, я вызвал Пудовкина и тот, не смотря на занятость, примчался, принеся с собой свою новомодную пленочную камеру. Вот на нее-то я и попросил его снять наш полет.

— Ну что, Володя, у тебя все готово? — спросил я Агафонова, ковыряющегося в движках. Он там все время что-то проверял, протягивал, подстраивал.

— Давно готово, Василь Иваныч.