Херакала

Вместо аннотации. Это не вполне удачный — не мой взгляд — опыт соавторства. Задумывалась серия рассказов про колдуна-волота Никитича и его служку Николая Мальцева. Увы, мы с моим соавтором, Владимиром "Откиным" Егоровым, придумавший начало рассказа, давно прекратили общаться — по причинам, не связанным с литературой. Рассказик пылился в тёмной, пыльной директории, пока я на него не наткнулся и не решился его оттуда извлечь. "Пусть будет".

Огород у Никитича был в низине. Поэтому каждую весну его заливало.

В этом были свои преимущества — земля с ранней весны набиралась влаги и, как только пригревало солнце, высаженная зелень поднималась от грунта ударными темпами, обещая богатый урожай. К осени обещание обычно выполнялось, так что Никитич был доволен.

Однако в этом году преимущество обернулось проблемой. Малоснежная зима перед уходом "хлопнула дверью" — разразилась невиданными снегопадами, навалившими по всей округе огромные сугробы. Затем пошли тёплые дожди, растопившие снег и началось наводнение, превратившее огород Никитича в настоящий пруд. Нужно было срочно прокапывать дренажную канаву.

Задача была непростой и уж тем более нелёгкой. Единственным местом, куда имело смысл пробивать дренаж, являлся берег ближайшей речушки, превратившейся в широкий мутный поток. Огород и берег разделяло меньше сотни шагов. Но даже по самым оптимистичным моим прикидкам выходило, что нам вдвоём придётся перекидать вручную не меньше сорока кубометров пропитанного водой суглинка. А это свыше шестидесяти тонн. Та ещё работёнка.

Никитича, впрочем, объём работы не смущал. Пригласив меня в свой необъятный — как и он сам — сарай, он покопался в груде сваленного за дверью садового инвентаря и отобрал две лопаты — штыковую и совковую. Затем критически глянул на меня, буркнул что-то нелицеприятное в адрес моего телосложения, крякнул и скрылся в лабиринте самодельных стеллажей.

Я же принялся изучать отобранный Никитичем инструмент.

Лопаты оказались правильные: титановые, крепко насаженные на ровные, отшлифованные и опалённые горелкой черенки с гладкими поперечными рукоятями, прикреплёнными к черенкам надёжным металлическим крепежом. Работать такими лопатами — одно удовольствие, особенно если к физическому труду привычен и умеешь получать от него удовольствие. А я считай что из таких. И бурчал на меня Никитич совершенно напрасно. Ну, допустим, с ним, заматеревшим волотом, мне не сравниться. Но спортзал я посещаю регулярно и телосложение у меня вполне атлетическое, девушки заглядываются. Причём мускулы настоящие, рабочие, никаких "дутых" мышц как у подсевших на анаболики культуристов...

Никитич вынырнул из недр своего сараища с какой-то штукой в руках. При первом взгляде на неё в голове немедленно всплыло загадочное слово "херакала". Это была она самая — херакала. То есть странный кривой предмет непонятного назначения.

Второе, что мне бросалось в глаза — так это то, КАК Никитич её нёс. Старый колдун отличался хомячьей хозяйственностью и к вещам относился бережно. Но тут было что-то другое. Он держал херакалу так, как держат старое заслуженное оружие — хорошо продуманное, надёжное, проверенное в сотнях кровавых стычек. Ну, представьте, что вы взяли в руки настоящую боевую катану с кровавой историей в четыреста с лишним лет. Если вы занимались кендзютцу или айкидо, или хотя бы увлекаетесь аниме, вы меня поймёте.

Подойдя ко мне, Никитич молча сунул мне в руки кривулину и вышел на улицу, прихватив отложенные ранее титановые лопаты. Я двинулся за ним, на ходу рассматривая выданный мне непонятный артефакт.

Артефакт при ближайшем рассмотрении оказался ни чем иным, как лопатой. Но какой!.. Во-первых, весила она в три-четыре раза меньше обычной титановой, типа тех, что взял Никитич — при почти таких же размерах. Во-вторых, она была кривой. Нет, даже не так. Она была КРИВОЙ. Кривыми, изогнутыми, были и сама лопата, и её черенок. Но если лопата как таковая — штык, то есть — выглядела просто немного несимметрична и несколько выгибалась наподобие лопасти пропеллера, то черенок словно вынырнул из кошмара безумного сюрреалиста. Упрощённо говоря, он представлял собой две дуги, смотрящие в разные стороны да ещё и лежащие в различных плоскостях. Плюс к этому он имел вторую поперечную рукоять почти точно на месте соединения этих дуг, что придавало херакале отдалённое сходство с косой. Но именно что отдалённое — эта вторая поперечная рукоятка, как и привычная верхняя (которая у сюрреалистичной лопаты тоже присутствовала), представляла собой единое целое с черенком и плавно соединялась с ним отнюдь не под прямым углом. Плюс ко всему черенок имел не круглое, а овальное сечение. И его поперечные рукояти тоже.

И ещё одно. Херакала была старой. Очень старой. То есть с виду-то она была как новенькая, но именно что "как". Я чувствовал её возраст руками. Не знаю, как это описать, но однажды мне приходилось держать в руках древнегреческую керамику, и меня аж затрясло. Так вот, взяв в руки лопату, я почувствовал что-то похожее, только отчётливее. Ощущения были такие, будто эту штуку добыли в каком-нибудь древнем захоронении, причём извлекли её оттуда буквально вчера.

Я догнал Никитича у самого огорода. Он уже успел бросить лопаты на землю и сейчас, похоже, прикидывал, по какому именно маршруту лучше всего пробивать дренаж.

— Никитич, будь ласка, — обратился я к колдуну максимально вежливо, — скажи, ты уверен, что я достоин трудиться этим, ээ-э... раритетом?.. А если я его сломаю?.. Может, я лучше это, ну, с обычной титановой покорячусь?..

Колдун посмотрел на меня как солдат на вошь. Это он умеет.

— Копать, Мыкола, будешь, — сухо сказал он, выдержав подобающую паузу. — Отсюдь до унизу. Глыбь повынна быть табе по яйки, ширь — кабы ты... кабы я поперёк улез. Опосля косогора убачим. Тваржем до огороду устань, отваливай землю налево и задом иде не спешаючи. Глыбже двых трацын штыка за проход не закопывайся, лепше — меньше. Наступный проход в отворотный бок, землю вальцуй за ыньший край.

На каком наречии изъясняется Никитич, я так и не понял. Луська Атлипецкая, которой я о Никитиче много рассказывал и пытался его цитировать, говорила, что это похоже на сильно изуродованный белорусский. Некоторые словечки вроде бы польские. Иногда Никитич переходит на влаття кальба, то есть на родной волотский. И это если он просто говорит, а не творит заговоры, что тоже случается. А я, разумеется, должен всё это разбирать и как-то понимать. Так что приходится переспрашивать и терпеть неудовольствие Никитича. Но на сей раз я вроде всё разобрал, непонятным осталось только слово "тварж".

Я набрался наглости и спросил, что это.

— То рожа твоя дурняя, — буркнул Никитич. — У кырзачи переобуйся... турыст.

"Турыстами" Никитич называл всех горожан. В его устах это слово звучало чрезвычайно презрительно. Меня он так называл тогда, когда считал, что я недопустимо туплю.

Колдун кивком указал мне на огромные кирзовые сапоги, которые, по-видимому, тоже принёс из сарая. Сгрёб свои лопаты и пошёл к речке — откуда, как я понял, собрался копать канаву мне навстречу.

— Поперёк улезть — это лёжа, что ли?.. — совсем глупо сказал я Никитичу в спину, но колдун не удостоил меня ответом. То ли не услышал (что вряд ли — слух у старика был отменный), то ли решил, что вопрос внимания не заслуживает.

На самом деле Никитич не бука и не прочь поговорить. Но не любит, когда его перебивают или когда не понимают. Поскольку же говорит он довольно часто такое, чего сразу и не поймёшь, приходится или переспрашивать, или молча мотать на ус, чтобы разобраться как-нибудь впоследствии. Первого Никитич не любит, а второе просекает на раз и моментально замолкает. Хорошо, если просто замолкал, а не с каверзой. Однажды в подобной ситуации он мне пожелал, чтобы мне не икалось. На обратном пути в Москву на меня напала злая икота, которая не проходила, пока я не вошёл в квартиру и не снял куртку.

И это была ещё безобидная каверза. Обидную он мне показал, когда я — тогда ещё совсем зелёный и не знавший его правил — задумал приехать к нему с друзьями. Я надеялся, что посторонние люди смогут запомнить дорогу и я не буду зависеть от настроения Никитича. Ага, как же. Я ничего не помню о той поездке. Совсем ничего, как отрезало. Потом я месяц маялся, прокручивая в голове ролик: вот мы с ребятами — я, Самохин, Стэц, Луся — утрамбовываемся в раздолбанную "Мазду", вот мы едем по Рязанскому, Стэц рулит левой рукой, а правой приобнимает Лусю, которая курит в окно и с чувством кроет Лужкова... Потом обрыв плёнки, и сразу — розовеющий край горизонта, мы едем по грунтовке, вокруг поля, я за рулём, справа свесил подбородок на грудь Самохин. Стэц, как выяснилось, лежал бревном на заднем сиденье. Лусю мы нашли в багажнике, аккуратно свернувшуюся клубочком между ведром и мотком шланга. Она проснулась только через час, когда я уже совсем перестал понимать, что делать и кто виноват... Самое интересное, что все остались довольны — всем запомнилось, что с ними случилось что-то хорошее и они поняли что-то важное. Судя по всему, так оно и было, потому что через пару дней Луська бросила Стэца и курить, потом Стэц уехал в Воронеж, а Самохин уволился из ЧОПа и пошёл работать осветителем на экспериментальную киностудию, где и посейчас пропадает. Мне же просто приснился Никитич. И сказал, чтобы я больше никогда и ни при каких обстоятельствах не возил к нему туристов. Хотя вообще-то он выразился грубее. Надо сказать, наяву от него я таких слов не слышал никогда, и до сих пор не уверен, сказал ли это мне сам Никитич или моё подсознание так перевело. Да и вообще — в конце концов, это мог быть просто сон, а не колдовское послание. Расспросить Никитича я так и не решился.

Я тяжело вздохнул, с силой воткнул злополучную лопату в землю, взял кирзачи и уселся на удачно оказавшийся поблизости сосновый кругляк. В одном Никитич был заведомо прав — обувь надо было сменить. Куртка со штанами, конечно, тоже испачкаются, но их и не жалко, они для подобных работ и предназначены. Закончу возиться в грязи — почищу, а дома постираю. Ноги же, стопы — другое дело. При такой работе да по такой погоде застудиться очень легко. А со здоровьем не шутят.

Поэтому я быстро скинул ботинки, снял носки, которые показались мне уже несколько подмокшими, и принялся наматывать на ноги толстые фланелевые портянки, что предсказуемо обнаружились в кирзачах. Сухая мягкая ткань приятно облегла стопу, и я подумал, что, может быть, сюрреалистичный инструмент, выданный мне Никитичем, не так уж и плох. По крайней мере, лопата лёгкая, да и черенок у неё заполирован. Как-нибудь приспособлюсь ей орудовать. В конце концов, колдун ничего не делает случайно или чтобы просто помучить. Если уж навязал мне такую кривулину — значит, в этом есть какой-то высший смысл, мне пока что недоступный.

Утешив себя такими рассуждениями, я натянул кирзачи, подхватил херакалу и отправился размечать фронт работ. Лаконичное задание Никитича не запомнить было невозможно, но мне нравилось делать всё обстоятельно, по плану — так, чтобы перед взором (по возможности, не только мысленным) находились все нужные вехи и ориентиры. Поэтому для начала я решил провести в дёрне две борозды, между которыми и проляжет моя часть канавы.

К моему удивлению — и немалому облегчению — херакала оказалась гораздо практичнее, чем это можно было предположить по его виду. Кривая лопата резала дёрн, как хорошо заточенный нож. Но что поразило меня гораздо больше — она и втыкалась в землю, и вытаскивалась оттуда с необычной, почти невозможной лёгкостью. Мокрый суглинок совершенно не прилипал к штыку!

Заинтересовавшись, я подверг лопату пристальному осмотру. Выяснилось, что штык обработан особым образом — так, как иногда обрабатывают клинки элитных кухонных ножей. Поверхность металла была покрыта частой насечкой из тонких бороздок, перпендикулярных основной режущей кромке. Благодаря такой обработке фактическая площадь контакта инструмента и разрезаемого материала уменьшается, да к тому же ещё и разбивается на отдельные мелкие фрагменты. В результате материал липнет к инструменту существенно меньше.

Однако, на мой взгляд, хитрость с бороздками всё же не объясняла эффекта даже наполовину. Одно дело ломтики огурца или помидора с ножа стряхнуть и совсем другое — сбросить с лопаты широкий пласт плотной влажной землицы. Сейчас, на этапе разметки, особой нужды в подобных действиях не было, но я специально копнул несколько раз на всю длину штыка, чтобы, как говорится, оценить масштабы явления. Масштабы впечатляли — пласты суглинка сбрасывались с лопасти как мокрый песок. То есть, пласт любого размера держался на лопате ровно столько, сколько нужно — спокойно позволял себя подрезать, оторвать и поднять, но при этом без проблем отлетал в сторону, как только в этом возникала необходимость. Контраст между тем, что видели глаза и ощущали руки сразу вызвал у меня психологический дискомфорт. Ну, не может тяжёлая липкая земля так легко отцепляться от штыка! Это ж как сесть за обеденный стол и вдруг обнаружить, что привычные с виду посуда и приборы стали на ощупь пластилиновыми.

Потом, опять же, вес. Почему загадочная лопата такая лёгкая? Потому, что штык изготовлен из необычайно тонкого проката, не толще стенки пивной банки? Но ведь кроме штыка у лопаты есть ещё и черенок. Деревянный черенок, между прочим, не пустотелый пластмассовый и не пробковый какой-нибудь. С двумя поперечными рукоятями к тому же. Кстати говоря, это ж из какого металла нужно было сделать штык, чтобы оный при столь ничтожной толщине не ломался, не гнулся и даже не пружинил — при таких-то нагрузках? А ведь на штык ещё и эти противолипучие бороздки нанесены, которые тоже ни прочности, ни жёсткости ему, мягко говоря, не добавляют.

— Чё лупала розынув?

Я аж подпрыгнул:

— Н-никитич! Ты меня заикой когда-нибудь сделаешь!..

О привычке Никитича появляться за спиной в самый неподходящий момент я помню всегда. То есть почти всегда. Кроме тех случаев, когда Никитичу приходит на ум меня пугнуть. Все попытки сохранить самоконтроль до сих пор кончались тем, что Никитич ловил меня в какой-нибудь глупейшей ситуации. Вот как сейчас — забылся на пару минут. В результате Никитич тут же непостижимым образом материализовался у меня за плечом и напугал до коликов в животе. Это он любит.

Ответом колдун меня не удостоил. Вместо этого он критически осмотрел мою разметку, прошёлся к огороду-пруду и обратно, недовольно хмыкнул и в нескольких местах с силой вбил в землю каблук своего сапога.

— Правый край добре згадан, — сказал он мне, закончив осмотр, — с моим сувпадает. А вось левый треба прыкладно на повметра отсунуть. Забыв, что до дна краи повинны сходиться?.. Забыв, бачу! А перед водой дамбочку треба ширей. Я сам её у конца приберу, ты не зможешь, звозюкаешься только. Я табе знаки пробыв, на них и равняйся. И наогул, левый край у тебя кривый.

— Не кривее твоей лопаты, — решился я на дерзость.

Никитич прищурился и каким-то подозрительно участливым голосом поинтересовался: