| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
"— Покойный наш государь был человеком превосходного воспитания, очень деликатный, хорошо знавший свое — царское ремесло... Он знал, как и с кем разговаривать, да, да — превосходно это умел! Памяти был необыкновенной и понимания особенностей и деликатности разговора... С гусаром разговаривал иначе, чем с конногвардейцем, с семеновцем по-другому, чем с преображенцем... Мог говорить с любым профессором, и, с мужиком умел запросто разговаривать! А что ещё требуется, в конце концов, от царя? Ну, от русского царя еще, конечно, требуется способность управлять державой. И государь мог бы это делать, если бы не его проклятая деликатность, неуверенный характер да эта огромная, ну огромнейшая же орава бездельников царской фамилии! Мало им всего, что имели, каждый ещё лез в советники, руководители, в управляющие... А государь не имел сил и характера своего отца. И ещё — семья, такое тяжкое горе в семье!..
— Это вы про царицу?
— Ну, сударь мой, — что же вы вслед за этими, за репортерщиками будете гадости про неё говорить? Что она, с Распутиным, что ли, спала? Государыня была глубоко несчастной женщиной... Понимаете, рождаются одни девочки, одни девочки... Престол русский уходит из семьи, впервые прерывается прямое престолонаследование, считает себя в этом виноватой... И истеричка при этом — бегает по монастырям, бьет поклоны, выпрашивает у бога наследника... А когда рождается наследник, выясняется, что он вроде и не жилец! Она не только Распутину, черту с рогами могла душу заложить, чтобы спасти сына!.. Вот так, батенька. А Михаил Александрович был милейший человек, но только в полку. И даже не в гвардейском, а только в армейском полку, где-нибудь в Калуге. И не выше полковника. Для командования полком не годился — был застенчив, жалостлив, терпеть не мог придворных церемоний, адвокатишку какого-нибудь паршивого стеснялся, как барышня провинциальная кавалера... А ведь учили на царя! Учили без всякой такой пользы — бесполезное, батенька, было дело!
Рощаковский примчался в Петроград на другой же день после того, как Михаил — вслед за братом — отрекся от престола. И больше уже никаких иллюзий не строил.
— Развалилась империя. Да-с. Ну, эти субчики — министры, начальники департаментов, сенаторы — все они гроша ломаного не стоили. Без роду, без племени, живут от казны, ни достоинства, ни чести — зависят только от службы, от карьеры. И ради неё — на все готовы. Говорят и делают только то, что может понравиться государю, государыне, великим князьям. Да что там — государевой фамилии! Всякой сволочи хотят нравиться, если только это может помочь им удержаться. Распутину — Распутину! Иллиодору — Ил-лиодору! Иоанну Кронштадтскому — и ему!.. О России — никто не думал! Ну, а коренные русаки, настоящая русская-то аристократия, они плевать хотели! Служить им — без надобностей, денег не нужно, да ещё и унижаться не привыкли. И повыродились, конечно, многие. А эти — засранцы из купцов, так и вовсе ничегошеньки не поняли. Думали, что можно годами играть в парламент. Научился, болван, сухой херес пить за обедом и думает, что уже спикером стать может!
— Да вы — марксист настоящий!
— Монархист я, батенька, а не марксист! Вашего этого Маркса и не читывал никогда и читать не буду. Все ждут умных советов от евреев! Каждый губернатор держал около себя умного еврея, советовался с ним, себе не верил, других русских считал глупее... Конечно, евреи — народ умный, огонь и воду прошел, так ведь если считать, что ум от страданий, то русские не глупее должны быть! А ваш Маркс — он у вас, как умный еврей при губернаторе... Да-с. Разваливается Россия. И каждый от неё урвать хочет, хоть чем-нибудь поживиться... Бардак я застал в Петрограде поистине вавилонский. Служить некому, да и незачем..." (Разгон Л.Э. Плен в своём Отечестве. http://www.erlib.com/Лев_Разгон/Плен_в_своём_Отечестве/9/).
Что можно добавить к вышеизложенному? Коментарии, как говориться излишни!
Единственное, что хочется отметить, так то, что и очевидцы, и пследующие исследователи тех далёких событий, похоже, плохо разбирались в их причинно-следственной связи.
Так Солженицын в своих "Размышлениях..." недоумевает: "Не только голод, а даже подлинный недостаток хлеба в Петрограде в те дни ещё не начинался. По нынешним представлениям — какой же это был голод, если достоялся в очереди и бери этого хлеба, сколько в руки возьмёшь?..
Такие ли перебои в хлебе ещё узнает вся Россия и тот же Петроград — и стерпят? Теперь-то мы знаем, что этот же самый город в войне против этой же самой Германии безропотно согласился жить — не одну неделю, но год — не на два фунта хлеба в день, а на треть фунта — и без всех остальных продуктов, широко доступных в феврале Семнадцатого, и никакая революция не шевельнулась. А в 1931 и города хлебородного Юга жили и жили на полфунта, без всякой войны! — и тоже сошло. Теперь-то мы знаем, что никакой голод не вызывает революции, если поддерживается национальный подъём или чекистский террор, или то и другое вместе. Но в феврале 1917 не было ни того, ни другого — и хлеб подай! Тогда были другие представления о сытости и голоде." (Солженицын А.И. Размышления над Февральской революцией / Солженицын А.И. Ленин в Цюрихе. Рассказы. Крохотки. Публицистика. (Серия "Зеркало — ХХ век"), Екатеринбург. Изд-во "У— Фактория", 1999. 752 с. http://lib.ru/PROZA/SOLZHENICYN/fevral.txt).
Когда я учился в школе, преподаватель нам объяснял, что любое историческое событие имеет причину и повод. Причин может быть несколько и они могут копиться годами, а то и десятилетиями. Повод же может быть самым ничтожным, как упомянутое ограничение норм выдачи хлеба и слухи об их ещё большем урезании.
Система дала трещину, когда все виды разрушающего воздействия сошлись в одной точке. Но это было не всё. Агония продолжалась.
Выше уже приводилось мнение Ленина и Сталина о Временном правительстве и его способности решать стоящие перед Россией злободневные проблемы. Но, может быть они были предвзяты?
Тогда вот мнение того, кого в лояльности к революционерам-большевикам не упрекнёшь:
"Падение царского режима, ставшее итогом пятидневных рабочих волнений и мятежа солдат из Петроградского гарнизона, вскрыло не только ужасающую слабость царизма и дезорганизацию армии, где командиры не решались отдать солдатам приказ силой подавить народный бунт, но и полную политическую неподготовленность всех оппозиционных сил, от либералов-кадетов (Конституционно-демократическая партия) до социал-демократов.
Ни в какой момент этой стихийной революции, начавшейся на улице и закончившейся в уютных кабинетах Таврического дворца (местопребывание Думы), ее не возглавляла какая-либо определенная оппозиционная сила. Либералы испытывали страх перед улицей, социалисты боялись военного вмешательства. Между либералами, обеспокоенными необходимостью справляться со все возрастающими трудностями и социалистами, для которых революция была очевидно "буржуазной" (т.е. первым этапом пути, который со временем приведет к революции социалистической), сложились отношения, приведшие в конце концов к установлению так называемого двоевластия. С одной стороны, было заботившееся о порядке Временное правительство, идущее по пути парламентаризма и преследующее цель создания России капиталистической, современной, либеральной, верной обязательствам перед своими англо-французскими союзниками. С другой стороны — власть Петроградского Совета, детища горстки социалистических активистов; их целью было создание, в духе традиции Санкт-Петербургского Совета 1905 года, самой прямой и самой революционной "власти трудовых масс". Но эта "власть Советов" была сама по себе чрезвычайно подвижной и изменчивой реальностью, зависящей от перемены настроений в ее местных, децентрализованных структурах и от столь же переменчивого и непостоянного общественного мнения.
Три состава Временного правительства, сменявшие друг друга в период между 2 марта и 25 октября 1917 года, показали полную его неспособность решить проблемы, доставшиеся в наследство от старого режима: экономический кризис, продолжение войны, рабочий и земельный вопросы. Либералы из партии конституционных демократов, преобладавшие в первых двух составах кабинета министров, так же, как меньшевики и социалисты-революционеры, составлявшие большинство в третьем, целиком принадлежали к городской культурной элите, к тем кругам интеллигенции, которые соединяли в себе наивную и слепую веру в "народ" и страх перед окружавшей их "темной массой", которую, впрочем, они знали совсем плохо. В большинстве своем они полагали (по крайней мере, в первые месяцы революции, поразившей их своим мирным характером), что необходимо дать полную волю демократическому потоку, освобожденному сначала кризисом, а затем — падением старого режима. Превратить Россию в "самую свободную страну в мире" — такова была мечта прекраснодушных идеалистов вроде князя Львова, председателя двух первых послефевральских правительств.
"Душа русского народа оказалась мировой демократической душой по самой своей природе, — говорил он в одной из своих первых "председательских" речей. — Она готова не только слиться с демократией всего мира, но стать впереди нее и вести ее по пути развития человечества на великих началах французской революции: Свободы, Равенства и Братства".
Верное своим убеждениям, Временное правительство не скупилось на демократические шаги: провозглашались основные свободы, всеобщее избирательное право, запрещение всякой социальной, расовой и религиозной дискриминации, признание за Польшей и Финляндией права на самоопределение, обещание автономии для национальных меньшинств. Предполагалось, что все эти меры вызовут широкий прилив патриотизма, укрепят социальное сотрудничество, убедят в неизбежности военной победы союзников над германским милитаризмом, прочнее соединят новый режим с западными демократиями. Из-за слишком щепетильного отношения к законности правительство отказалось, однако, предпринять в условиях продолжающейся войны ряд шагов, решив сделать их после выборов будущего Учредительного собрания, которые были намечены на осень 1917 года. Оно предпочло добровольно остаться "временным", отложив "на время" решение таких жгучих проблем, как вопрос о мире и вопрос о земле. Что же касается экономического кризиса, вызванного войной, то за все месяцы своего существования Временное правительство, подобно своим предшественникам, не смогло с ним справиться: проблемы снабжения, дефицит, инфляция, крах товарообмена, закрытие промышленных предприятий, взрыв безработицы только способствовали росту социальной напряженности.
В то время как правительство придерживалось выжидательной стратегии, общество продолжало самоорганизовываться. В течение нескольких недель возникли многочисленные советы, фабричные и заводские комитеты, вооруженная рабочая милиция ("Красная гвардия"), крестьянские, солдатские, казачьи комитеты и даже комитеты домработниц. И во всех этих комитетах начались дискуссии, в ходе которых высказывались различные предложения, претензии, выдвигались требования, формировалось общественное мнение,— в общем, это был новый способ заниматься политикой. Истинный праздник освобождения, Февральская революция, высвободила накопленные за долгое время озлобленность и раздражение; новое русское слово митингование (перманентный митинг) стало антиподом парламентской демократии, о которой мечтали политики нового режима. В продолжение всего 1917 года требования, выдвигаемые общественными движениями, становились все более и более радикальными.
Рабочие начинали с экономических требований: восьмичасовой рабочий день, отмена штрафов и других жестких мер, социальное обеспечение, увеличение заработной платы, но вскоре они перешли к требованиям политическим, заключавшимся в коренном изменении отношений между работодателями и наемными работниками. На предприятиях организовывались комитеты, главной целью которых было помешать хозяевам останавливать предприятие под предлогом перебоев со снабжением, установить рабочий контроль над приемом и увольнением рабочих, а затем вообще взять под контроль все производство продукции. Однако для того чтобы рабочий контроль начал действовать, необходима была совершенно новая форма правления — "власть Советов". Только такая власть могла применить решительные меры, наложить секвестр на предпринимателей и даже национализировать их предприятия. Этот лозунг, совершенно неизвестный весной 1917 года, полгода спустя стал звучать все чаще и чаще.
В ходе революции 1917 года роль солдат — десяти миллионов крестьян в серых шинелях — стала решающей. Стремительный развал русской армии, обусловленный дезертирством и требованиями немедленного мира, играл роль привода в механизме общего краха. Солдатские комитеты, разрешенные пресловутым Приказом номер один, этой истинной Декларацией прав солдата, благодаря которой исчезли наиболее унизительные дисциплинарные правила, принятые в старой армии, непрерывно расширяли свои прерогативы. Они могли смещать того или иного командира и выбирать нового, они вмешивались в вопросы военной стратегии, являя собой небывалый образец "солдатской власти". Эта солдатская власть проложила путь своеобразному "окопному большевизму", который Верховный Главнокомандующий русской армии генерал Брусилов охарактеризовал следующим образом: "Солдаты не имели ни малейшего представления о том, что такое коммунизм, пролетариат или конституция. Им хотелось только мира, земли да привольной жизни, чтоб не было ни офицеров, ни помещиков. Большевизм их был на деле всего лишь отчаянным стремлением к свободе без всяких ограничений, к анархии".
После провала последнего наступления русской армии в июне 1917 года сотни офицеров, заподозренных в "контрреволюции", были арестованы солдатами и многие из них убиты. Число дезертиров резко возросло и достигало в августе-сентябре нескольких десятков тысяч в день. Солдаты были воодушевлены лишь одним желанием: поскорее добраться домой, чтобы не пропустить дележа земли и скота, отобранных у помещиков. С июня по октябрь 1917 года более двух миллионов уставших воевать и голодать в окопах и гарнизонах солдат покинули части разлагавшейся армии. Их возвращение в родные деревни подлило масла в огонь усиливающихся беспорядков.
До наступления лета крестьянские волнения еще не достигали уровня 1905 — 1906 годов. Сразу же после известия об отречении царя на многих крестьянских сходах, как это обычно бывало после значительных событий, стали вырабатываться "наказы", в которых в письменной форме излагались основные крестьянские жалобы и пожелания. На первом месте стояло требование отдать землю тем, кто на ней трудится, немедленно перераспределить земли, не обрабатываемые крупными собственниками, пересмотреть в сторону снижения арендные платежи. Мало-помалу крестьяне стали организовываться, создавая в отдельных деревнях и селах, а также в волостях и уездах земельные комитеты, во главе которых, как правило, вставали представители сельской интеллигенции: учителя, священники, агрономы, земские врачи, близкие к партии социалистов-революционеров. Начиная с мая-июня 1917 года отношения в аграрном секторе резко обострились: боясь, как бы крестьяне, нетерпеливо ожидавшие перемен, не вышли из-под их влияния, многие земельные комитеты приступили к захвату сельскохозяйственного инвентаря и скота в помещичьих хозяйствах, выпасу на помещичьих пастбищах, вырубкам в помещичьих лесах. Эта унаследованная от отцов и дедов борьба за "черный передел" проходила не только за счет крупных землевладельцев, но затронула также и "кулаков", зажиточных крестьян, которые воспользовались реформой Столыпина и, будучи освобожденными от всех общинных тягот, вышли из состава сельских общин и обустраивались на своих, выделенных им в собственность, участках. Перед Октябрьской революцией эти крестьяне, превращенные во всех большевистских выступлениях в страшное пугало, заклейменные как "богатеи-мироеды", "деревенские буржуи", "эксплуататоры", "кулаки-кровососы", стали тенью самих себя. На самом деле, им пришлось уступить сельской общине большую часть своего скота, машин, земель, обращенных в общее пользование и разделенных по дедовскому принципу "на едоков".
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
