Маска. Часть 1. Лик безразличия.

— Доброго вечера, господа... — Если он, конечно, добрый, — думается вдогонку. Вообще, вечер не может быть добрым, без того чтоб кто-то из шакалов не отличился. Пока что всё чинно-тихо. Но стоит только кому-то из аристократии начать вспоминать не столь отдалённое прошлое, и поднимется вой. О всяком-разном, о новом правителе, коего не ценят, а ведь он — помазанник... О налогах, коих взымается мало, о предателях и предательствах, и о том, что, будь на то воля этих самый таинственных предателей-заговорщиков, страну давно раздарили бы кусочками проклятым сопредельцам, которые спят и видят, как бы захватить побольше земель.

— Нет, что вы, барон, какая кампания! Нам бы границы удержать. Чудо хотя бы то, что наши доблестные вояки ещё не пошли по миру. Де Сальва давно свои войска кормит из собственного кармана... О, маркиза, вы как всегда блистательны! Неужто матрийцы умудрились протащить через границу целый караван с жемчужной пудрой?

Граф острил, любезно уворачивался от попыток втянуть его в танец, переходил к следующей кучке цвета нации и всё начиналось по-новой. И сплетни, сплетни, ворох сплетен, от которых уже начинало подташнивать. Как-будто нет других проблем!

— Нет, господин канцлер. У меня нет ни малейшего желания держать при себе вашего племянника. Даже если я выберу себе оруженосца, он будет кем угодно, только не отпрыском одного из представителей вашей... своры. — Граф любезно улыбнулся, глядя на мгновенно вытянувшееся лицо первого канцлера.

Пожалуй, Дерил был единственном во всём зале человеком, который мог позволить себе подобное высказывание. Да ещё и не за глаза, а в лицо.

— Вы рискуете, граф, — процедил канцлер. — Можете остаться без денег.

— А вы можете остаться без собственных поместий, и, ненароком лишиться и жизни тоже, если взбунтуется армия. А если солдаты просто оставят границу, это произойдёт значительно быстрее, чем вы можете себе представить.

Дерил коротки кивнул и на сей раз позволил закружиться в каком-то сложном танце, походя улыбнувшись ошалевшему от подобной наглости канцлеру. Вообще-то, его слова можно было трактовать всяко. И приписать заговор тоже. Только оставлять незащищёнными границы не хотел даже новый король. Особенно он. И потому, до того момента, пока не сыщется в королевстве достойный военачальник — ему будут спускать любые выходки, выслушивать оскорбления и самое натуральное хамство в лицо... и не тронут. Как всегда не тронут.

Вивиан выпил бокал легкого золотистого вина. Всего один — как всегда. Потому что хотелось — как всегда — не выпить, а напиться до беспамятства. И — опять-таки как всегда — Вивиан напомнил себе, что стоит ему уступить своему желанию, и он будет уступать ему и дальше... и сопьется. Очень, очень быстро. Так что — один бокал и ни глотка больше...

А ведь так хочется залить вином все эти сплетни. Шепотки, восхваления, после которых хочется умыться... ложь ощущается как что-то липкое — а здесь все лгут... и ты тоже лжешь, Вивиан — потому что иначе ты бы сейчас был не здесь... не в этом роскошном наряде с золотой вышивкой, не с дорогими перстнями на пальцах... ты лжешь, потому что ненавидишь и любишь — а тебя презирают... и что самое унизительное — презирают-то даже не как тебя, а как одного из родичей нового короля... никому нет дела до того, кто ты сам... и потому ты держишь голову высоко и усмехаешься, сверкаешь драгоценностями и улыбками — потому что иначе остается только захлебнуться этим равнодушным презрением...

Вивиан усмехнулся — одной из своих обычных бальных усмешек.

— Нет, маркиз, я все-таки буду сегодня танцевать... но позже.

Или не буду. Потому что я знаю, что мне не откажут, когда я стану приглашать на танец. Кроме... одного-единственного человека, и это тоже повод не танцевать...

Канцлер был настолько взбешен, что принялся возмущаться наглостью графа Марино во всеуслышание — так что когда музыка смолкла, Дерилу было отлично слышно, как его честит разозленный канцлер.

— Вы неправы, канцлер, — произнес Вивиан, картинно изогнув ломкую бровь. — На самом деле вы должны были бы от души поблагодарить графа...

Канцлер от неожиданности не просто смолк — заткнулся на полуслове и начал медленно багроветь, словно подавился недосказанным.

— Ну подумайте сами, — все тем же лениво-ироничным тоном продолжил Вивиан. — Если бы граф все же взял вашего племянника оруженосцем, мальчик был бы просто потерян для общества. Представьте, каких манер бы он набрался. Сплошные дерзости и все такое. Манеры, в отличие от таланта, заразительны. Графу Марино многое прощается за его талант — а вот вашему племяннику не простил бы никто и ничего... он бы очень плохо кончил, уверяю вас. Нет, вам точно надо поблагодарить графа — да он просто святой, я бы на его месте взял вашего племянника — просто чтобы сделать гадость...

Святой. И — дурак, как и все святые. Когда же ты поймешь, что это врагов можно побеждать — а здесь тебе не позволят побеждать, ты не на войне. Ты в змеином рву, и ты не можешь давить этих змей — а значит, надо уметь уворачиваться... а ты вместо этого наступаешь змеям на хвосты... и в один далеко не прекрасный день тебя все-таки ужалят...

Вивиан насмешливо улыбнулся оторопевшему канцлеру и поднял, как бы салютуя, свой бокал, в котором оставался последний глоток — тот самый, всегда недопиваемый, чтобы можно было отказаться от следующего бокала, пока не опустел этот...

Па и такты музыки кружили его по залу. Герцогиня, маркиза, барон, виконт... кто-то приятен, кто-то безразличен, а кого-то он ненавидел всей душой.

— Наль... рад тебя видеть, дружище. Канцлер? Да как всегда, врулить своего шакалёныша на воспитание. Скорее я выберу какого-нибудь пацана из безродных и сделаю его маршалом, чем любоваться ехидной рожицей одного из этих... — изящный поклон, разворот, и вот, в руках жеманно улыбающаяся девица. Дерил скорчил отчаянную мину и, снова галантно поклонившись, шагнул в сторону, благо, того требовало следующее па.

— Маркиз... — глубоко в груди полыхнуло, и граф коротко и зло усмехнулся. Беседа с канцлером всё-таки глубоко зацепила. — Я хочу, чтоб вы пришли нынче вечером. Как обычно.

И всё... очередной такт разводит их в стороны. Блестящего кавалера, героя войн и миловидного молодого человека. Стройный, изящный, он был бы красив, если б не идиотская мода делать лица чуть более бледными и лепить кучу мушек куда придётся, и непременно с тайным смыслом...

Эта фраза донеслась до Вивиана — как стрела, после которой боль заливает грудь, в глазах темнеет и дышать становится невозможно — на то последнее мгновение, которое тебе еще остается прожить. Потому что сегодня маркиз Арвилль придет к Дерилу... как обычно... а Вивиан... да кому нужен Вивиан Ланнуа!

Только тем, кто рассчитывает урвать кусочек пожирнее, кому невтерпеж без подачки.

У меня есть всё, что можно купить за деньги и должности. Всё и все. Всё, чего только можно пожелать — комплименты, поцелуи, пылкие взгляды, на все готовые тела... у меня есть всё, что можно купить. У меня нет ничего.

И где уж графу Марино заметить, что у Вивиана при одном взгляде на него холодеют руки, подгибаются ноги и рвется дыхание от безысходного отчаяния безответной любви... и не только потому, что Вивиан крепко держит себя в руках — а еще и потому, что граф Марино никогда и не посмотрит в сторону "шакала", для него Вивиан просто не существует, он не отличил бы юношу от любого его сверстника с более или менее схожим сложением...

Не отличил бы...

У Вивиана снова перехватило дыхание. Потому что...

Потому что он одного роста с маркизом, и цвет волос у них одинаковый — разве что маркиз чуть подкрашивает волосы, и они у него более тусклые, но при свечах это незаметно... у Вивиана волосы чуть длиннее — ну так ведь можно и подрезать... они с маркизом одного роста, они сверстники... а еще о тебе говорят, что твои любовники отчего-то всегда приходят к тебе в масках... причуда, которая мне так на руку... и к тому же всегда можно быстро задуть свечу... господи... одну ночь, только одну ночь...

Он был искренне рад возвращению Реджинальда Моранди. Это значило, что на восточных границах всё в порядке, и с приходом зимы никто не рискнёт сунуться в земли, измученные власть имущими. Наль делился последними новостями, о том, что творится в Дайсене, Ритери и в Матрии. Ритерийский князь объединился с дайсенцами, и по весне, скорее всего, попытается обойти заставы и двинуть к Марино и внутренней Арвилье.

— Матрийцы, конечно, снова попытаются взвинтить цены на оружие, но их быстро приструнят, если король вспомнит о том, что хлеб мерзавцам... добрый вечер, господин посол... поставляем именно мы последние лет сто...

— К Десятерым всё, Наль. В первый раз, что ли? Не скажу, что надеюсь на благоразумие Айнура, но Милану Айнурскому не выгодно, если его эээммм... достоинство перестанут прикрывать наши полки. Согласись, одно дело спокойно разбираться с мятежниками, когда тылы закрыты, другое, получить всё тех же саханских фанатиков в количестве ещё и пришлых из Ритери и Дайсена!..

Дерил хлопнул друга по плечу и улыбнулся.

— В конце концов, мы с тобой вдвоем держали границы... Переживём как-нибудь. Да, кстати... я тут подумывал об оруженосце. Не хочется всё-таки брать канцлерова выкормыша. У тебя есть кто на примете, посмышлёнее?

— Будешь плеваться, но есть. Троюродный племянник нашего нынешнего монарха. Пацану скоро шестнадцать, дядюшку не любит, просто оторопь берёт, ну и сам знаешь, сейчас он и с Десятерыми спорить будет! Пацан и есть пацан. Вот кого можно выкормить и человеком сделать.

— Ладно, поглядим... — граф принял из рук подоспевшего слуги плащ, коротко поклонился проходящей мимо даме, и вышел в ночь.

Вивиан больше и близко не подходил к Дерилу. Он знал, что не выдаст себя, не выкажет ни в чем своего безумного замысла, но...

Зато он кружился на очень небольшом отдалении от маркиза Арвилля... и когда тот буквально минут через десять вышел следом за Дерилом, Вивиан оказался рядом с ним в ночной темноте во мгновение ока.

— Тише, маркиз, — задыхаясь, бросил он вполголоса. — Нам надо поговорить...

— Мне не о чем с вами разговаривать, — вздернул голову маркиз — но голос его звучал не совсем уверенно.

— А я так не думаю, — почти мурлыкнул Вивиан. — У вас есть то, что мне нужно... и я не стану скупиться в ответ.

Арвилль нередко проигрывал в карты, распродавал драгоценности, снова отыгрывался и выкупал их, об этом знали все...

— Я сейчас не в проигрыше, — возразил маркиз.

О да — ты в выигрыше, ты выиграл то, что для меня дороже всего на свете...

— Мне не нужны ваши кольца и цепочки, маркиз, — скривил губы Вивиан. — Мне нужна ваша маска на сегодняшнюю ночь.

— Вы... хотите... — недоверчиво начал Арвилль.

— Не ваше дело, чего именно я хочу, — бросил Вивиан. — Мы похожи достаточно, чтобы маска довершила остальное... дайте мне маску и езжайте домой, маркиз — и я действительно не поскуплюсь. Что для вас одна ночь?

Арвилль задумался — и Вивиан понял, что он отдаст маску и скажет, куда и когда прийти... потому что иначе Арвилль дал бы ему пощечину, причем сразу. Думают не перед тем, как дать по физиономии мерзавцу, а перед тем, как выбрать, за какую цену отдаться.

Цена Вивиена Ланнуа устраивала. Впрочем, его бы устроила любая цена.

— Согласен. — Он вынул лист бумаги и свинцовый карандаш и написал расписку прямо тут же, приложив лист к стене. — Маску, Арвилль.

Арвилль отдал маску и рассказал, куда и когда он должен явиться. И взял в руки расписку.

— Благодарю, — усмехнулся Вивиан. — А это — чтобы вам было, что отвечать назавтра графу Марино...

С этими словами он врезал Арвилль эфесом по макушке. Арвилль упал. Вивиан быстро заткнул ему рот его же собственным шарфом и связал его ремнем.

— Вот так, — произнес Вивиан, засовывая расписку поглубже в карман Арвилля. — Завтра предъявите графу честную шишку на голове. Как алиби.

Он надел маску и растворился в темноте.

В комнате не горела ни одна свеча. Только весело пылали в камине дубовые поленья да сосновые шишки. Граф сидел в кресле, задумчиво разглядывая на просвет вино в тонкостенном бокале.

Когда посетитель явится, его проводят сюда. Без слов, как всегда. Дворецкий великолепно знал, что не стоит задавать вопросов. Ни тому, кто приходил, ни господину. Всё, что Дерил считал необходимым — он сообщал загодя. А так — проходя, бросил: как обычно... и всё.

Рон знал многое. И многое мог бы рассказать о нравах и привычках господина. Только, слишком многое он перенял у Дерила. И за подобные расспросы вполне мог вписать по высокородному лику.

А господин изволит хандрить. Несмотря на показную весёлость и некую развязность он был не в духе, и это ещё мягко сказано. Но вот что в очередной раз его настолько допекло?

Колет валялся в другом кресле, там же остались до утра перчатки и шпага. А через несколько минут на пол полетит всё остальное: белая кружевная сорочка, высокие сапоги, узкие брюки... А на пришедшем — только маска. Как всегда, на протяжение последних пяти лет.

Когда перед Вивианом открылась дверь в комнату, освещенную лишь пламенем камина, юноше показалось, что его сердце колотится так громко, что его слышно снаружи — в ушах стоял грохот, кровь стучала в висках, даже в губах...

Господи... пусть меня не узнают... одну ночь, только одну ночь, единственную... ну неужели у меня нет права хотя бы на эту малую толику краденого счастья?

Нет. Не краденого. Купленного.

Арвилль продал тебе эту ночь. Да — он мерзавец, продавший тебе ночь своего любовника — все верно... но если продающий — мерзавец, то кто тогда покупатель? Образец добродетели?

Шакал. Подонок по праву рождения.

И потому ты никогда не посмотришь на меня... у меня есть только одна эта ночь — купленная, краденая... господи, я ничего больше не прошу — только эту ночь...

И я даже не знаю, чего мне ждать, о тебе говорят разное — что ты бываешь нежен, что ты бываешь груб до жестокости... но мне все равно... что бы ты со мной ни сделал — все равно я буду помнить эту ночь как счастье, только бы она сбылась... я не знаю, что меня ждет — и все равно хочу этого...

Я сумасшедший.

Я люблю...

Вивиан сделал шаг вперед, и на него нахлынула внезапная паника... он даже не успел расспросить Арвилля о том, как он обычно вел себя с Дерилом, смело или робко, ласкался или отталкивал... внешность внешностью, но манеры могут выдать самозванца мгновенно... а отступать уже некуда, и лучше умереть, чем отступить... господи... одну только ночь... никогда не молился — сейчас молю...

Чего бы тебе хотелось, граф?.. Увидеть его перед тобой на коленях? Униженным, побеждённым желанием к тебе? Или просто униженным? Чтоб он жалел о каждой минуте лжи... О каждом мгновении, когда его губы улыбались тебе и лгали, лгали, лгали... О каждом... особенно о том, когда всё-таки нашёл в себе силы быть честным... или просто ошибся... или устал, и на лице его не отразилось ничего. О том самом мгновении, когда стало ясно, что не нужна тебе любовь, нужно тёплое сытое и чертовски безопасное место подле маршала. Ведь тот, кто любит, не отправит под пули...