Ветра Шотландии

Гребок, гребок, рывок, кувырок, оттолкнуться ногами от бортика — и снова гребок. Прохладная вода упруго обволакивает тело, встречный поток еще плотнее прижимает очки к глазам, а в груди тяжело-тяжело, и одного вдоха на три гребка уже не хватает. Хотя его с самого начала не хватало, просто получалось себя заставлять. И еще дорожка на два, и еще, и руки подрагивают, и пятна перед закрытыми глазами даже не пытаются сделать вид, что исчезают. И еще одна — один на один, почти не погружаясь, работая только ногами, лишь бы доплыть до десяти дорожек.

Бортик встречает меня ледяным воздухом, слишком доступным кислородом и жестким приступом кашля. На миг даже кажется, что еще чуть-чуть — и я выплюну оставшееся легкое. В глазах темнеет, а подрагивающие от усталости руки еле-еле держат тело на четвереньках. Постепенно, понемногу, становится легче. Организму — так точно.

Десять дорожек. Двести пятьдесят метров. И вот это теперь — мой предел?

Руки ходят ходуном, но кое-как держат тело на весу. Плечи неприятно ноют, на миг проваливаясь при каждом рывке. Хорошо, что кулаки еще не успели размякнуть — так проще зафиксировать руки. Первая десятка — тяжело, но реально. Вторая — руки ходят ходуном, и задница валится вниз при каждом неудачном движении. Третья — тело просто горит от постоянного кислородного голодания. Тридцать пять... Шесть... В глазах снова темнеет, и пол встречает меня ударом в челюсть — ну хоть язык успел убрать.

Теперь пресс... Пресс. Как же радует, что в этом зале физиотерапии такие удобные скамейки. Руки отказали, ноги сдохли — остался живот. Вверх — вниз, почти насильно расправляя плечи и не давая себе подняться до конца, отдыхая у колен. Хотя бы тут я смог превысить рубеж в четыре десятка — господи, четыре десятка — чтобы рухнуть на пятом. Подъемы ног... Не могу. Все. В теле не осталось ни одной не дрожащей от усталости мышцы. Глаза давно закрыты — наверное, если я их открою, то все равно ничего не увижу. Горло будто сдавили подушкой — дышать получалось через раз, и только мелкими вдохами, от глубоких грудь разрывало болью.

Не знаю, сколько я так пролежал, но, наконец, заметил пасмурно смотрящего на меня мужчину в белом халате. Местный врач, чье имя я уже забыл, если вообще пытался запомнить, стоял у входа в зал физиотерапии. Светлые, по-моему, даже искусственно осветленные волосы, тонкие черты лица, среднее телосложение — он выделялся только яркими синими глазами.

— Акито-кун, можешь рассказать мне, что ты делаешь? — мягкий голос, строгий тон — прекрасное сочетание. Наверное, он смог бы утихомирить даже психопата с ножом наперевес во время припадка.

Ненавижу психологов. Особенно профессиональных. Особенно доброжелательно настроенных. Гораздо проще, когда с тобой просто отрабатывают оплаченное время.

— Занимаюсь, доктор-сан. — я улыбнулся. Ну иди ты нахер, доктор. Меня уже сшили, спасибо, больше ваша помощь не требуется.

Мужчина только покачал головой и серьезно посмотрел на меня.

— Я, кажется, дал тебе ограничение по предельным нагрузкам. — ага, дал. Такое, что мне только что с кровати вставать можно.

— Лечебная гимнастика и мгновенно прекращать при наметившихся сложностях с дыханием? — я улыбнулся. — Док, у меня всегда сложности с дыханием. Тот план, что вы мне дали, подойдет разве что трехлетнему ребенку-инвалиду.

Врач вздохнул, и сел рядом.

— Акито-кун, как ты думаешь, почему твои родители направили тебя в эту школу? — отличный вопрос, док. Только кончал бы ты ходить вокруг да около.

— Чтобы я не чувствовал себя ущербным среди здоровых людей. Я понимаю. — внутри что-то кипит, кажется, мой голос подрагивает. — Только вот это не значит, что я перестану заниматься.

Тринадцать лет тренировок. Пояса, из которых теперь только что связать петлю. Двести пятьдесят метров вплавь, сорок отжиманий, пятьдесят пресса. Это сколько мне сейчас лет? Назад в детство, годам к семи? Дьявол!

Теперь я беспомощней ребенка. Если это повторится, я не смогу даже заползти в укрытие.

— Акито-кун... — мужчина покачал головой. — Тебе никто не запрещает заниматься, но... Видишь ли, ты оказался здесь не просто так. С потерей одного легкого ты мог бы остаться и в прошлой школе, перевод не был обязателен.

Стоп, что? Тогда какого хера мне этого не предложили? Да, было бы сложно, но я бы справился! Остался всего год, даже настолько ослабев, вернуть хотя бы часть старой формы, да и парни помогли бы, уроды не задавили бы.

— Какого... — я выдохнул. — Почему мне не предложили остаться?

Врач внимательно посмотрел на меня, и тихо ответил:

— Потому что о твоем переводе попросил Кавадзима-сан. — что? Наставник? Но... — Именно потому, что если бы ты остался в городе, то тут же бросился бы тренироваться, и вскоре оказался бы в больнице еще раз. — он покачал головой. — Видишь ли, Акито-кун, задача этой школы не только помочь детям с ограничением в возможностях. Здесь вам помогают понять, что у каждого... — он замешкался, но, похоже, решил говорить жестче. — Инвалида есть свой естественный предел. Понимаешь, Акито-кун, если ты будешь загонять себя, то все равно не вернешь старую форму. Ты просто доведешь свое тело до приступа, и получишь коллапс еще одного легкого. Мне жаль это говорить, но далеко не все решает дух — твое тело просто не способно больше выдерживать серьезные нагрузки. Тебе придется с этим смириться.

Это было похоже на резкий удар в челюсть — меня на миг оглушило. То, что он говорил... Больше всего это походило на приговор. Неправильный, неприличный, невозможный, слишком сильно отличающийся от всего, с чем я сталкивался. Если ты не можешь выполнить упражнение — начни с более простого, лучше подготовься и справишься. Всего можно достигнуть, развитие не имеет предела... Так было всегда. Нет недостижимых целей, есть только труд, пот и кровь, которые прокладывают к ним дорогу. Правильно. Красиво. Верно.

Совершенно бесполезно, если у тебя нет легкого. Если получаемое телом количество кислорода на сорок процентов меньше привычного и еле-еле дотягивает до необходимого. Трансплантация невозможна, это не исправить и не вылечить... Развитие закончено. Любые серьезные нагрузки приведут к коллапсу организма. Мышцы рвутся и срастаются, становясь сильнее. Легкие — нет. Это...

— Может быть кислородная маска? — нет, не поможет, вызовет кучу проблем с привыканием и балансом биохимии в организме. — Неужели ничего нельзя сделать?

Дайте мне цель. Заработать денег на операцию, найти нужный орган, договорится с нужным человеком. Что угодно, только...

— Боюсь, что нет. — только не это.

Я выдохнул. Вот и все. Мужчина, сказав все, что хотел, спокойно вышел из спортзала, оставив меня валяться у скамейки.

Все что, я могу — поддерживать тело в форме, и исправлять перегибы от сокращения нагрузок. Развиваться — не выйдет.

Спасибо, что так мягко на это указали, наставник.

* * *

Мне плохо. Мне очень, очень, очень плохо. Грудь горит, каждый вдох — словно раскаленный гвоздь, вбивающийся в грудь. Мне страшно — и господи, чего стоит не сорваться на бег. Светлый школьный коридор, к каждой стене которого приколочены стальные поручни. Небольшие окна, сквозь которые легко пробивается солнечный свет. Свежий воздух врывается в горло тяжелым, металлическим привкусом. Ровный обеденный шум сменяется громкими криками, лязганьем затворов и короткими выстрелами.

Как же сложно не сорваться. Не сжаться у дверного косяка, не замереть, ожидая атаки, а просто и молча вслушиваться в бьющуюся в ушах кровь, ожидая, пока крики боли сменяться веселой болтовней где-то за стеной. Глубоко вдыхать, пока воздух не отчистится от привкуса крови. Просто ждать — хотя у меня нет оружия, а тело разбито в хлам. Просто забыть, как пуля вгрызается в тело, превращая легкое в мешанину тканей.

— Все хорошо? — мою ладонь мягко, деликатно поглаживает чужая. На миг даже становится легче.

— Да, Лили. Прости, что... — я вздохнул. Толку то извиняться? — Спасибо. Можешь посидеть со мной еще немного?

Кровь бьется в ушах, накатывая волнами. Страшно — несмотря на красивую девушку рядом, никакие гормоны не способны преодолеть совершенно животную панику. Меня трясет, дышать и тяжело, и больно, а к горлу подкатывает ком — взгляд сам собой падет на дверь. Так хочется спрятаться под длинным рядом скамей, но... Нет. Это просто паническая атака. Она пройдет. Нужно просто дышать.

— Конечно, Акито-кун. — Лили мило улыбается, и кивает. — Как прошел твой день?

Она говорит со мной — интересно, сама догадалась, или док подсказал? Слова скользят по краю сознания, отвлекают, заставляют возвращаться в нужное, приятное прошлое. Туда, где провалил тест по английскому, а не прятался вместе с еще десятком человек от мужчины с автоматом. Отличная штука эта заместительная терапия.

— Весело. Кстати, Ханако-тян справляется с математикой... Не слишком хорошо. — я улыбнулся. Поставить в одну пару единственных школьников с психическими проблемами на весь класс было неплохим решением с его стороны. У кого-то сгорел дом, кого-то нашпиговали пулями в аэропорту. Это и правда заставляет чувствовать какое-то родство. По крайней мере, она меня стеснялась чуть-чуть меньше, чем остальных. — Сможешь ей помочь, или мне попробовать заняться этим?

Я отпил чая из тонкой фарфоровой кружки, и внимательно посмотрел на Лили. Она задумалась, прикидывая свои знания в математике, и, похоже, приходя к не слишком приятному выводу. Даже странно, насколько живая у нее мимика, несмотря на то, что затуманенные дымкой слепые глаза не показывают ничего.

— Буду благодарна. — девушка смущенно улыбнулась. — Я поговорю с ней, но ты уверен, что сможешь с ней заниматься? Она... Очень ярко реагирует на многие темы.

На миг я даже восхитился тем, как вежливо она назвала ее эмоциональную нестабильность. Даже для этой школы Ханако очень ярко отличалась в худшую сторону — мало того, что после пожара она получила шрамы на правую половину лица и ноги, так еще и выросшие из этого комплексы никто толком не смог купировать. Лили пытается, конечно, но она — ее единственная подруга, и я даже думать не хочу о том, что будет после школы.

— Я постараюсь, Лили. — кажется, я немного покраснел. Все еще не могу привыкнуть к тому, как легко она относится к вежливым суффиксам — с самого начала знакомства она попросила называть себя по имени, хотя к другим она обращалась нормально. Я так и не понял, как к этому относится — как к знаку доверия или оставшейся от детства в другой стране привычки. — Между прочим, сегодня уже неделя с момента нашего знакомства.

И почти полторы с дня моего перевода. Ямака — специализированная частная школа для "лиц с ограниченными возможностями". Попросту — для инвалидов. Один ее рекламный буклет, с указанием больницы через дорогу и небольшой клиники внутри самой школы говорит о многом, а если к этому прибавить специализированные классы для слепых, глухих и прочих ущербных, то картинка становится совсем прекрасной. Хотя Ямака и не отказывала в поступлении здоровым ученикам, их тут почти не было — никто в своем уме не пойдет в школу, в которой придется общаться только с отбросами, каким хорошим бы ни было образование. Ведь после выхода из школы придется поступать в университет, потом идти работать... А все, кто закончат эту школу, в худшем случае окажутся на пособиях. В лучшем — попрыгают из окон. Хотя, кто-то может кодингу научится...

"Отбросы", "ущербные"... Ну что же, добро пожаловать, ущербный отброс Акито. Ты ведь теперь тоже инвалид. Циничные мысли помогли успокоится. Это вообще часто помогает — к дерьму дерьмо не липнет.

— И правда. — девушка улыбнулась. — Хочешь отпраздновать?

Так, сейчас — около пяти часов, уроки не так давно закончились... Хотя, это у меня свободное время — Лили, помимо всего прочего, еще и староста своего класса, а в свете надвигающегося фестиваля...

— Ты имеешь в виду посидеть в кафе с прекрасной девушкой? — я улыбнулся. — Разумеется хочу. Но у тебя разве нет горы срочных дел из-за фестиваля?

Лили вздохнула, и зажала уши — забавная реакция многих незрячих. Не раз замечал за ней — там, где простые люди подносят ладонь к закрытым глазам, она зажимает уши. Так как большую часть информации она получает на слух — это логично.

— Ну... Скажем так, я могу их немного отложить. — а в голосе столько тоски, что сразу становится понятно — задолбали. Курировать все фестивальные мероприятия класса незрячих, должно быть, очень выматывает.

Я улыбнулся. Она настолько мило морщится, что просто не могу не подколоть.

— Сидзунэ будет в бешенстве. — гипер-ответственная глава школьного совета и без того тиранила всех старост, но с Лили у них было особенно тяжелые отношения. Не знаю, почему, учитывая, что никак напрямую контактировать на прямую они в принципе не могу, но... А может быть именно поэтому? Глухонемая Сидзунэ знает о Лили только то, что ей говорит ее переводчица. Для Лили верно то же самое.

Девушка раздраженно вздохнула, и щелкнула меня по лбу.

— Ты хочешь отпраздновать или нет? — я невольно улыбнулся. Это того стоило.

Я подал ей портфель и зачем-то окрашенную в белый трость, и быстро окатил водой опустевшие чайные кружки — ненавижу беспорядок. К тому же, это стало небольшой традицией — чай делает она, а убираю стол я.

Идти рядом с Лили довольно странно. Для начала, это медленно — девушка тщательно прощупывает тростью пространство перед собой, скользя левой рукой по поручню там, где он есть. Он нередко останавливается на пару мгновений, отвлекаясь на резкий шум вроде хлопнувшей двери похоже, теряясь в пространстве. На улице мне даже становится за нее страшно — школа стоит на холме, к ней идет усыпанная лежачими полицейскими дорога с высокими бордюрами, но мне все время кажется, что девушка может оступиться и упасть. В городе же, среди машин и довольно большого количества людей, я не выдержал и взял ее под руку. Конечно, на нас почти не обращали внимания, но... тут слишком громко для человека, ориентирующегося на слух.

— Не сомневаюсь, что ты в порядке, но мне так спокойнее. — а еще так мы идем куда быстрее, чем раньше. Не то, чтобы я не наслаждался прогулкой, но уж очень это сложно, когда ты понимаешь, что девушка рядом с тобой идет вслепую.

Лили ничего на сказала, но ее рука, дернувшаяся, когда я ее схватил, расслабилась. Да и в целом ее фигура стала выглядеть не такой... нервной. Конечно, она это прекрасно скрывает, но, если не пялится, а смотреть это становится очевидно. Должно быть она любит гулять по ночам — когда вокруг тихо и нет машин. Тем более что тут безопасно. Насколько вообще может быть безопасно в небольшом городе.

Наконец, мы добрались до одной из тех уютных кафешек на десяток столов с невнятным названием, на которые постоянно натыкаешься, когда гуляешь по городу. К счастью, мне хватило мозгов довести Лили до стула, отодвинув его — интересно, гайцзины придумали свой этикет специально для слепых, или просто так совпало? Я заказал чай с ванилью и пару шоколадных пирожных — Лили следила за фигурой, но иногда все-таки давала себе поблажки.