Тень императора. Глава 2

Фрейлины не занимались переодеванием новоиспеченной кронпринцессы. Это была привилегия королевы, и Наташа вовсе не рассчитывала вскорости получить этот титул. Несмотря на постоянное "колотьё в боку" и регулярное воздаяние должного крепким напиткам, король Фридрих-Вильгельм вовсе не выглядел стоящим одной ногой в гробу. Ну, вспыльчив, ну, гневлив. Сыновей, порой, палкой по спине вразумляет, и дочерям иной раз достаётся. Однако это отнюдь не признаки близкого конца, и даже на безумие не тянет. Батюшка, помнится, и её саму, и сестриц, и братишек за уши трепал, а Петрушу даже раз высек. Так что не быть её супругу королём ещё самое меньшее лет пять-семь. Срок определила Аннушка, а уж она-то в таких делах понимает. Оттого принцессу переодевали служанки, и Наташа — увы, далеко не со спокойной душой — под конец велела им покинуть опочивальню.

Видит бог, как она боялась. Но богу можно сие видеть, он всемогущ и всеведущ. Всем прочим о том знать не полагалось. Даже Аннушке, отчасти заменившей ей мать. И тем более её страх не должен видеть... Фридрих.

Он, надо отдать должное, был точен, как часы. Не успели "рокамболи" на каминной полке отзвенеть десятый раз, как дверь открылась, и на пороге возник кронпринц — в мундире королевского гвардейца, в прусском пудреном парике под треуголкой и с тростью в руке. Лицо при том имел серьёзное, пожалуй, даже немного мрачное. Плотно притворив дверь, он снял шляпу и изобразил учтивый поклон.

— Ваше высочество, — негромко заговорил он, не обратив внимания на то, что венчаная супруга тоже приветствовала его полагавшимся по этикету поклоном с приседанием. — Прежде всего обязан сказать, что испытываю к вам искреннее уважение. Только поэтому я решился на столь откровенный разговор, чтобы между нами более не было никаких недомолвок и неясностей... Мы с вами оба вступили в этот брак по настоянию наших семей и против нашего желания. Полагаю, нам обоим не слишком приятна мысль о... том, что должно происходить меж нами, начиная с этого вечера. Прав ли я, ваше высочество?

— Возможно, — Наташа, не ожидавшая услышать ничего подобного, всё же довольно быстро взяла себя в руки. — Но осмелюсь напомнить вам, супруг мой, о вашем долге перед Пруссией и своим семейством. Вы обязаны дать стране наследника престола.

— О, ваше высочество, на этот счёт не беспокойтесь, — лицо кронпринца исказила кривоватая усмешка. — Если бы я был единственным сыном у папеньки, то, поверьте, не стал бы заводить с вами подобную беседу, а попросту приступил бы к исполнению долга. Но у меня слишком много братьев, чтобы я мог тревожиться за будущность рода. Итак, ваше высочество, я обещаю, что не стану докучать вам своим обществом, и стану относиться к вам с ещё большим уважением при условии, что это будет взаимно.

— Я рада, что между нами нет более неясностей... ваше высочество, — безупречным придворным тоном проговорила Наташа, чуть склонив голову.

— В таком случае позвольте пожелать вам спокойной ночи и откланяться.

Едва за ним закрылась дверь, как Наташа, сорвавшись с места, подскочила к оной и заложила её на засов. Допустим, Фридрих ничего плохого ей не сделает, не таков. Но его папаша, узнав об этом разговоре, вполне способен позаботиться о явлении внука, подослав к ней какого-нибудь безвестного дворянчика. А то и завалившись к ней самолично. Она слыхала, что при европейских дворах такая практика не редкость. Особенно когда супруг, подобно Фридриху, склонен обращать внимание не на дам, а на кавалеров. В её планы это не входило... Уфф... Ну, слава богу, хоть от этой напасти она избавлена.

Рассказать кому — сраму не оберёшься. Однако же и промолчать нельзя. Батюшка её для чего просватал? Чтобы усилить своё влияние на прусский двор через родство. Как ни больно и досадно было Наташе признаваться хоть кому-то, что венчаный супруг ею пренебрёг, в политике мелочей не бывает. Любое событие в королевском семействе, каким бы незначительным или сугубо личным оно ни казалось, способно повлиять на судьбу государства. Её собственное влияние на политику ничтожно. Следовательно, сведениями должен располагать тот из близких, кому доверяешь, и кто влиятелен.

Есть в этом мире всего двое, кому Наташа могла настолько довериться: Лиза и Аннушка. Сестра и ...мачеха. Но Лиза далеко, и письма наверняка будут перлюстрировать. Зато Аннушка ещё здесь.

— Спаси и помилуй нас, царица небесная, заступница наша... — тихо выдохнула, крестясь, новоявленная кронпринцесса прусская.

Она искренне надеялась, что императрице-регентше не придётся применить эти сведения кому-либо во вред. Но голос разума с её надеждами не соглашался. Фридрих, насколько она успела его узнать, был удивительно беспринципен. От него можно было ждать чего угодно, и лучше иметь хоть какую-то страховку на случай, если ему взбредёт в голову разорвать только что подписанный его отцом договор.

Политика. Голая политика, которой плевать на чувства и привязанности.

Когда императорское семейство отправилось в Кёнигсберг, с погодой им не повезло. Шли то галфвиндом, то бейдевиндом; "Полтаву", несмотря на все усилия капитана и команды, жестоко валяло на волне. Раннэиль через силу заставляла себя появляться на палубе. Нелюбовь альвов к морю давно была общеизвестной, но мало кто знал, в чём кроется причина этой нелюбви. Впрочем, остроухие давно поняли, что в здешних морях не водятся хищные колдовские твари вроде гигантских кракенов, способных утащить на дно что угодно. Но понять разумом — это одно, а принять сердцем — совсем иное. Тысячелетний страх так глубоко въелся в альвийские души, что уйдёт оттуда только вместе с жизнью. Но Раннэиль сумела его переломить. И на пути в Восточную Пруссию, и обратно она старалась больше времени проводить на палубе, тем более, что Петруша не вылезал с мостика. Мальчик на практике осваивал устройство корабля и морскую терминологию, обращение с секстантом и астролябией, учился прокладывать курс. И мать, не ставя перед собой такую задачу, сама училась тому же, хотя не представляла, где эта наука может ей пригодиться. Кстати, обратный путь выдался куда более приятным. Попутный ветер и солнечная погода — чего ещё желать моряку? Разве что не слишком скандальных пассажиров. При всём своём предубеждении против альвов и высокородных дамочек, капитан-голландец отдавал должное выдержке императрицы, остававшейся неизменно спокойной и любезной при любом раскладе, но державшей разношерстную свиту в кулаке.

Словом, плаванье прошло без приключений, на которые втайне надеялся юный император. Мальчишка оставался мальчишкой, что поделать, всё ему мечталось о сражениях и подвигах. Хотя Петруша рос в такой семейке, где цинизм считался добродетелью, и представление о реальном мире у него было вполне здравым, это не мешало ему как мечтать о приключениях, так и время от времени ввязываться в оные. Чего стоила последняя история в Кёнигсберге, когда он подбил родного брата и прусского принца Генриха сбежать из-под круглосуточного надзора в город. Пока взрослые сбивались с ног в поисках сорванцов, те, одевшись попроще, глазели на корабли в гавани. Хорошо, что у Петруши был опыт таких вот прогулок в город: Генрих, например, понятия не имел, где и как покупают свежие кренделя и сладости, а, главное, сколько это стоит. Не знал он, что делать, если вдруг увидел творящееся на улице непотребство. Нет, прусский принц ведал, что следует обратиться к полиции, но где оную разыскать, тоже не имел ни малейшего понятия. Зато Петруша точно знал, что делать, когда буквально у него на глазах кучка подростков забавы ради забивает палками тощую кошку, пытавшуюся защитить котят. Этот, разумеется, ни о какой полиции даже не вспомнил, сразу ринулся в бой... Раннэиль вспомнила, как похолодела при виде своего старшенького, коего привели с рассеченной бровью и в грязной одёжке. Встрёпанный мальчишка с видом победителя прижимал к себе слабо шевелящийся пушистый комочек.

— Скольких же ты одолел, горюшко? — вздохнула она, взъерошив сыну волосы.

— Неважно, — нарочито небрежным тоном ответило горюшко. — Зато впредь неповадно будет безответную животину мучить... Да вздул я их, мама, вздул! Малым велел не путаться под ногами, а этих... сам проучил, как следует.

Может, другая мать и не поверила бы, но Раннэиль хорошо знала сыночка. В свои десять он был выше и сильнее иных двенадцатилетних, и неплохо владел альвийскими ухватками, коим научили матушка и тётушка Лиассэ. Проще говоря, с ним не всякий взрослый мог бы сейчас справиться. Стае четырнадцатилетних оболтусов удалось лишь немного помять его, и только.

— И всё ради этой ...прекрасной дамы? — мать не без улыбки коснулась полосатой шёрстки спасённого котёнка.

— Неважно, — упрямо повторил сынок. — Трепать можно, коли кто виновен. А коли не виновен, так не моги изгаляться.

Тогда Раннэиль ещё подумала: полезное качество для будущего правителя. К нему бы ещё одно, не менее полезное — умение отличать виновных и невиновных. Покойному супругу этого умения зачастую не хватало... Принца Генриха, который всё-таки умудрился позвать каких-то солдат, чтобы помогли разнять дерущихся, отец-король похвалил. Павлушу, в самый сложный момент презревшего приказ и бросившегося на выручку брату, похвалила мать-императрица. А перепуганный котёныш-сирота за две недели превратился в миниатюрную копию взрослой кошки, и бегал за Петрушей, как привязанный, даже на корабле.

По прибытии в Петербург, помимо пышной встречи, устроенной стараниями Остермана, их ждали дела, притом не самого приятного свойства. Война, даже в таком недоделанном варианте, в каком она протекала на южных рубежах — всё равно война. А внутренние проблемы так или иначе надо решать, притом в условиях строгой экономии. Хотя в последние годы правления Петра Алексеевича ситуация с финансами стала понемногу выправляться, всё равно денег не хватало. Отсюда и приверженность его вдовы ко всяческим мануфактурам и защите торговли. Но сейчас, именно сейчас пришло известие, которое должно было запустить сценарий, заготовленный ещё покойным императором. Раннэиль заранее потирала ручки, предвкушая немалое пополнение казны и серьёзное ограничение тех, кто ранее не был ограничен ничем, кроме воли государя — и то до определённой степени. Драка всё равно предстоит нешуточная, кого-то наверняка вынесут на погост. Но альвийка не привыкла отступать, когда в том не было жизненной необходимости.

Она собиралась, образно говоря, дать генеральное сражение, и готовиться к нему стоило всерьёз. Ведь противником её была сама церковь. Ранее позиции Синода были неколебимы. Не ей, альвийке, штурмовать бы эту крепость. Но сейчас противник допустил промах, который не должен был допускать. Маленький промах. Однако не воспользоваться им было бы большой глупостью.

"Порка должна быть публичной, — думала Раннэиль, заглянув в зеркало и машинально поправив край чёрной кружевной накидки. — При полном собрании он не рискнёт угрожать мне, в особенности после того, что я скажу".

"Он" — это древний старинушка, митрополит Новгородский Феодосий, много лет почитавшийся за главу Синода. При не слишком выдающемся уме — чего стоили его возражения против крещения альвов или волокита с разводным письмом императора — дедушка обладал известной хваткой, позволившей ему не только удержаться на столь высоком посту, но и немало преуспеть в коммерции. О Петре Алексеевиче у него было собственное мнение, которое он не раз озвучивал... после его кончины. Вероятно, рассчитывал, что регентша-альвийка не посмеет ему за то пенять. Её он тоже не раз именовал "бабой нелюдскою", а в особо патетических случаях и вовсе "драной кошкой", но то уже в приватных беседах. Раннэиль, естественно, это знала. Знала, и помалкивала до поры, не желая придавать предстоящему представлению оттенок личной мести. Всей России давно известно, что императрица думает о себе в последнюю очередь. Пусть так будет и впредь.

Отобрать у церкви, освобождённой от налогов, часть собственности и доходов собирался ещё Пётр. Но если церковники за отобрание колоколов только грозили ему анафемой, то за посягательство на доходы анафема царю была бы провозглашена с гарантией. Притом некоторая часть иерархов оставалась сторонниками государя, и они могли пойти против большинства. В церкви и без того был глубокий раскол, не стоило на ровном месте создавать ещё одну трещину, грозившую нешуточной войной. Пётр Алексеевич, хорошо знавший свои грехи, решил дождаться удобного момента, когда можно будет поймать отцов церкви на каких-нибудь нелицеприятных деяниях. Не довелось. Дождалась Раннэиль. Спокойная, всегда учтивая императрица не вызывала опасений у недалёких личностей, некстати забывших о чертях в тихом омуте.

Ко всему, что имело отношение к загадочному и грозному богу людей, альвы относились с настороженностью, порой, даже с опаской. Потому Раннэиль долго и тщательно искала повод пригласить синодских владык в совершенно светский Сенат. И таковой повод обнаружился. Всё началось ещё прошлой осенью, когда стало известно, что в некоторых провинциях Казанской губернии случился катастрофический неурожай. Весна в тот год выдалась поздней и холодной, лето мало чем отличалось от весны, добавив ещё и проливными дождями. Треть огромной губернии оказалась на грани массового голода. И, хотя из Казани шли в Петербург бодренькие реляции — мол, не тревожьтесь, ваши величества, у нас всё замечательно! — с мест сообщали иное. Хлеба собрано сам-один, и то не везде, иным уездам не хватит даже отсеяться в будущем году, а о прокормиться и речи нет. Крестьяне осаждают монастыри и местное начальство прошениями о ссудах на закупку зерна. Едва Раннэиль стало известно об этих прошениях, как даже ей, посредственно смыслящей в делах денежных, стало ясно: ссуды крестьяне получат, но на таких кабальных условиях, что хоть вешайся. Нужно было скрести по сусекам, сокращать содержание двора и даже отрывать от армии и флота, чтобы набрать нужную сумму для закупки хлеба внутри страны и вовне. Императрице пришлось совершить невиданное — объявить сбор пожертвований, начав оный на очередной ассамблее. Ох, и лица же были у придворных модников и модниц, когда им пришлось складывать свои любимые перстни на поднос! Но они слишком серьёзно относились к любезно улыбавшейся альвийке с холодным взглядом, за которой буквально воочию виделась грозная тень покойного императора. У альвов с чувством юмора всегда было плохо, а императрица славилась почти полным его отсутствием. Пожалуй, единственным, кто тогда не выказал ни капли раздражения, был светлейший. У того были свои резоны поддерживать хорошие отношения с императрицей, и не только личного свойства, а ради этого никаких денег было не жалко. Словом, нужная сумма не без труда, но была собрана, в пострадавшие от неурожая провинции пошли хлебные обозы, а чиновники, попытавшиеся погреть на этом ручки, отправились осваивать отдалённые уголки Сибири. Пешком. О последнем пункте Раннэиль позаботилась особо. Она ещё не потеряла надежду если не искоренить чиновное воровство, то ввести его хоть в какие-то рамки. Но чиновники чиновниками, а церковники — отдельный вопрос. Сбор пожертвований дело добровольное, и пастыри отчего-то в большинстве своём сочли, что их это не касается. Редко кто из владык или игуменов выделил зерно из монастырских запасов, и то разве только для своих крестьян. О денежных пожертвованиях и поминать было грешно.