Гиан

— К тому дереву. Быстрей.

Он уже знает сигналы и сразу переводит коня в галоп. И Дядька от-пускает его на полкорпуса вперёд. На вершине холма с приземистым раскидистым деревом он с первого рывка останавливает коня.

— Что видишь? — требует Дядька.

Он добросовестно перечисляет, но Дядька сердито мотает головой.

— Не то. Смотришь, а не видишь. Что в деревне не так?

— Всё так.

— Не всё! — сердится Дядька. — Куры где?

— Да, — удивляется он, — не видно.

— А где ж они?

— Загнали?

— А может, отловили?

— Нет, — соображает он, — мы б кудахтанье слышали.

— То-то. А чего их днём загнали?

— А! — наконец находит он решение. — Торговцы едут!

— А может, проехали? — смеётся Дядька.

Дороги к замку отсюда не видно, но он отвечает уверенно.

— Ещё нет, — и сам объясняет, — мы б услышали, как воротную цепь крутят.

И Дядька удовлетворённо кивает...

...Гиан улыбался воспоминаниям. Дядькина наука не раз потом выру-чала его. Смотреть и видеть, слушать и слышать, лишнего не спрашивать, узнанное держать при себе, пока не понадобится, — всему этому Дядька учил. А ещё владеть ножом и мечом, стрелять из лука, метать каменные шары и ременную петлю, прикрываться щитом и уворачиваться от чужих ша-ров и стрел. Воинская наука сложна и жизненно необходима. Даже Звёзд-ному Разведчику. И он, ещё не зная о грядущем, стремился овладеть этой наукой как можно скорее. И случалось, в своем усердии подставлял Дядь-ку...

...На воинском дворе толпа, шум, гомон. Приехали посланные вперёд предупредить, что поход был успешен, убитых совсем нет, и раненых нем-ного, а добыча большая. Пусть в замке готовятся к радостной встрече, будет большой пир и раздача наград. Он вертится среди воинов, жадно слушая разговоры. Отец возвращается! С победой! А он... он поедет ему навстречу. Но его конь в конюшне, а Дядька выспрашивает про своих пле-мянников. Он внимательно рассматривает бродящих по двору, отфыркиваю-щихся боевых коней, выбирает одного из них и подходит. Конь как раз подбирает клочок рассыпанного по двору сена, и ему легко удаётся ухва-тить его за узду. Конь удивлённо, но, не сопротивляясь, идёт за ним к водопойной колоде. И пока конь пьёт, он с колоды взбирается в седло, ухватывает поводья и усвоенным сигналом посылает коня вперёд, к воро-там. Кто-то сзади вскрикивает, свистит, конь шарахается, несётся к воротам, и сам вылетает наружу. Дорога одна, и он направляет коня по ней. Крики сзади подгоняют коня, и он, крепко держась за повод, впервые ощущает бьющий в лицо ветер полного боевого хода. Впереди появляется тёмная надвигающаяся громада боевого отряда с трепещущими на ветру гордо вздыбленными флагами. Кто-то отделяется от отряда и скачет навстречу, прямо к нему. Его конь пугается и, шарахнувшись в сторону, скачет по полю. Не в силах ни завернуть, ни остановить коня, он крепко держится за поводья, упираясь животом в высокую для него переднюю луку и думая только об одном — не упасть. Конь несётся бешеным галопом, но сзади нарастает ровный топот, и вот уже поравнявшийся всадник властно хватает его коня за узду и подчиняет себе, заставляя уравнять скорость. Он осторожно поворачивает голову. Отец?! Забрало поднято, и ли-цо отца в обрамлении шлема строго и невозмутимо, но, встретившись с ним глазами, отец кивает ему и говорит.

— Держись.

Описывая широкую дугу, они уже рысью приближаются к воротам зам-ка, откуда высыпали встречающие. Отец останавливает своего коня, и вы-нужденно останавливается рядом и его. Он гордо выпрямляется в седле. И так, вдвоём, под крики — отец продолжает держать его коня за узду, и тот стоит спокойно — они поджидают остальной отряд. Всадников, пехотинцев, телеги с добычей. В толпе он видит свою кормилицу с сестрой на руках, и няньку с младшим братом, и Дядьку. Подходит отряд, и они въ-езжают под воротной башней во двор. Там уже стоит мать, она склоняет перед отцом голову и принимает повод его коня. Отец спешивается, за ним спрыгивает и он. Конюший забирает их коней. Отец мимоходом кивает матери и оглядывается, находит взглядом в толпе Дядьку, и тот, винова-то понурив голову, подходит к отцу и встаёт перед ним на колени. Становится очень тихо, даже ласточек не слышно.

— Ложись, — негромко говорит отец.

Дядька, стоя на коленях, вытаскивает из штанов рубаху, задирает её себе на голову, оголяя спину, и ложится ничком. Отец взмахивает плетью. В полной тишине плеть с чмоканьем ложится на спину Дядьки, оставляя багровую, сразу вспухающую полосу. И ещё одну, и ещё, и ещё, и ещё... После пятого удара отец командует.

— Встань.

Дядька встаёт, не заправляя рубахи.

— Это за то, что не доглядел, — говорит отец и снимает с пальца золотой перстень, — а это за то, что выучил в седле держаться, — и отдаёт перстень Дядьке.

Дядька, кланяясь, берёт перстень и целует отцу руку. И сразу радостный шум и гомон, и в общем ликовании отец идёт в замок. Начинается суета подготовки к пиру...

...Отец был строг, но справедлив. Как и положено главе рода, хозяину родовых земель, судье и полководцу. Наказывали в замке нечасто и всегда за дело, строго соблюдая обычаи. Согрешившей служанке наголо остригали волосы, но совратитель женился на ней или платил виру, которая шла в приданое грешнице. Провинившегося воина наказывал только отец, а дере-венского мужика мог выпороть и Управитель. Пойманного на воровстве би-ли обкраденные им, если ловили на месте, но семья за него не отвечала. Не вернувший в срок долга отрабатывал его, а задолжавший замку отдавал в счёт долга кого-то из детей, который становился потом слугой или во-ином. И ещё, и ещё, и ещё... Обычное право характерно для раннего уровня цивилизации. Раз в год паломничество в Храм Творца. Но если недосуг, или нет сил, или ещё что, то надо заплатить. Раз в год в замок приезжает монах, собирает паломников и плату с тех, кто отказывается от паломничества. Дети не в счёт, а увечные и параличные платят поло-вину. Говорят, старший в роду Медведей выстроил свой храм в замке и держит трёх монахов. Но Медведи следующие по счёту на власть, вот и чудят...

... — Еще Властителем не стал, а уже норов показывает, — укоризнен-но качает головой Дядька.

— Узнает Властитель когда, не поздоровится Медведям, — соглашается один из десятников.

— Если ополчение созовут, — подхватывает брат Управителя, — то и нам перепадёт. Медведи богаты.

— Не будет Властитель из-за этого ополчение созывать, — отмахива-ется Дядька. — Пошлёт своих сотни три, и всё.

— И Святейший не заступится?

— За кого? Монахов-то не тронут.

— Медведь Властителем станет, посчитается.

Он лежит на ложе за спиной Дядьки, закрыв глаза, будто спит, и слу-шает неспешный разговор. Десятники — друзья Дядьки, а брат Управите-ля... ну, брат тоже кое-что может.

— Вот помню, Цапли тоже зачудили. Ещё при старом Барсе было. Тог-дашний Властитель ополчение созвал. И где те Цапли теперь? Нам-то от них только Голубое болото перепало, но помню...

— Вспомнил! Тогдашний Властитель рубиться любил. И другим дозво-лял. А нынешний...

— Цыц! — командует Дядька, — разбудите ненароком, а он памятливый.

И все сразу начинают говорить о другом. О Кривом, что не сумел отбрехаться и должен теперь жениться на сапожниковой уродке.

— Он Кривой, она Уродка! — хохочет брат Управителя, — то-то детки пойдут.

— Ты-то сам которой уже приданое сделал? — ехидничает кто-то из десятников.

И дружный негромкий гогот...

...Ночной полёт над океаном даже по автоматизированной трассе не самое простое дело, особенно в безлунную декаду. Приходится включать радары и отслеживать маршрут. Заблудиться не страшно, но у одноместной "капли" невелик запас энергии, и болтаться на плаву до прибытия техпо-мощи — лишняя трата времени.

Внизу играло цветом, переливалось большое бесформенное пятно: кормился рыбный косяк. Значит, надо взять на три градуса к восходу, а то снесет на рыбные пастбища. Но почему сносит? Ветра нет. Или регули-ровка баланса, или... похоже, давно не чистили контакты. Нет, вот оно что. Сбит один из верньеров. Кат его, что ли, когтем от нетерпения ско-вырнул. Скомпенсируем снос левым двигателем. Есть. Теперь и автоматику можно подключить.

Золотинка, удобно устроившись на его плечах и свесив хвост ему на спину, чтобы не мешать управлению, безмятежно рассматривала звёздное небо и искрящийся океан внизу...

...Они долго пробыли в саду. Айя не торопила его. Но наступил мо-мент, когда он сам подошел к ней и сел рядом. Она посмотрела на него и кивнула.

— Хочешь есть?

Он пожал плечами.

— Можно и поесть.

— Тебе здесь нравится?

— Да. Почему вы не живёте здесь?

— Почему? — удивляется Айя. — Мы живём.

— А почему никого нет?

Она кивает.

— Я поняла. Мы приходим сюда отдыхать. А сейчас все работают.

Он непонимающе хмурит брови. Работают в одном месте, а отдыхают в другом? Как это так?

— Как это? — повторяет он вслух.

— Это долго объяснять.

— Сумеречные торгуют, — начинает он рассуждать вслух, — а торговцы не отдыхают, чтобы выгоду не упустить.

Она не соглашается и не возражает, и он продолжает.

— Или все в поездке сейчас? А где же остальные? Ну... семьи их?

И смотрит на неё, ожидая ответа. Но Айя, не отвечая, встаёт.

— Идём. Нам пора возвращаться.

Он, не споря, встаёт и сам берёт её за руку, уже понимая, что без неё он не пройдёт сквозь стену...

...Убедившись, что автомат справляется, Гиан отыскал в путанице звёзд, сигнальных огней и спутников крохотную, ничем не примечательную звёздочку. От неё в одном пространственном переходе База N307, где вы-ход на землю. Его Землю. Под его Солнцем. Где лорд Гаргал, спасая последнего Барса, отдал его Звёздному Миру. Отныне и до скончания вре-мён. Зачем он это сделал? Почему выбрал его? И почему дорсайцы сразу согласились его принять? Что они увидели в нём? Дорсайцы не сентимен-тальны, особенно по отношению к чужакам, варварам. Это объект наблюде-ний, в лучшем случае. Почему они взяли его? Ни тогда, ни сейчас он не знает ответа. И хочет ли знать? А кем он был для Айи? Забавным зверь-ком? Нет, Айя профессионал, работа, дело — превыше всего. Она наблюда-ла, не мешая ему проявить себя. Что ж, он себя проявил в полной мере.

Гиан улыбнулся. Немногим удаётся вывести дорсайца из себя. Ему удалось. Шуму было... ну не на всю Вселенную, но на треть-то уж точ-но...

...День за днём по заведённому порядку. Завтрак, прогулка в саду, обед, странные игры с картинками, ужин и сон. И с каждым днём он чувствовал себя в саду всё увереннее, открывая всё новое и новое, ни на что не похожее. Айя всё время была рядом. Спрятаться от неё он не пытался, хотя и подумывал об этом. Но, увидев цветную паутину, забыл обо всём. Даже о недавнем открытии, что у сада есть стена. Он играл сам с собой в охоту, был сразу и охотником, и оленем. И перепрыгивая через распластавшийся по земле колючий куст, налетел на дерево, проле-тел сквозь него и врезался в стену, больно ударившись лбом. От крика он сумел удержаться и немного посидел на земле, соображая. Перед ним была чёрная сплошная стена. Непонятно из чего сделанная, не камень, не глиняные кирпичи и не дерево. Гладкая холодная, он чувствует, как от неё тянет холодом. Он встал, шагнул назад и оказался перед деревом. А стена исчезла. Деревья, кусты с переплетёнными, усыпанными цветами ко-лючими ветвями. Он опять шагнул прямо в дерево и оказался перед сте-ной. Как это? Как это сделано? И если это не как остальные двери, то почему оно его пропускает? Айе он тогда ничего не сказал, а она не спросила. И теперь он стоял перед цветной переливающейся всеми цветами паутиной, затянувшей проход между двумя деревьями. Деревья были настоящими, он уже потрогал их, а паутина? Он осторожно протянул руку. Паутина заколыхалась, загудела, а его ладонь наткнулась на невидимую плотную, но не твёрдую стену. Он попробовал нажать, и стена поддалась, но чуть-чуть, а когда он захотел убрать руку, не пустила его. Испугавшись, он рывком выдернул руку, осмотрел ладонь — ничего. И уже смелее ударил паутину кулаком. Рука ушла в паутину по локоть. Ага, значит, только ломом пройдёшь. Ну-ка... Он выдернул руку, отошёл и с разбега прыгнул прямо в центр паутины. И полетел в темноту...

...Везёт дуракам и пьяным. Что ж, его вполне можно было считать дураком. Вот так наобум ринуться в подпространственный переход, ничего не зная и не понимая. И самое интересное — не испытывая страха. Сейчас бы он не рискнул, не стал бы бездумно рисковать, а тогда...

...Его крутило и переворачивало. Каким-то образом он не так понял, как догадался, что сопротивляться опасно, и только с интересом разглядывал окружавшую его темноту. Иногда в ней появлялись пятна, то более, то менее тёмные, или крохотные разноцветные точки и чёрточки. Но они проскакивали мимо так быстро, что он ничего не успевал рассмот-реть. Его ещё раз перевернуло, и он довольно ощутимо ударился обо что-то очень плотное, как пол с толстыми новыми циновками, и упал на спину. Он перевернулся на живот и вскочил на ноги. Здесь тоже было темно, но не так. Что-то смутно светилось, вернее, отражало свет, как щиты на стенах в оружейной. И он пошёл на этот отблеск. Это и в самом деле бы-ла стена. Чёрная, твёрдая и холодная. А блестели круглые и светлые как посеребрённые пятна. Он тронул такое пятно, небольшое, размером с его голову, и низкое — не надо тянуться. Пятно было тоже холодным, но мяг-ким. Ладонь входила в него и выдёргивалась с лёгким усилием. Легче чем с паутиной. При каждом рывке что-то негромко и приятно звенело. Он пе-решёл к следующему пятну. Но оно было слишком высоко. А это маленькое, ладонью закроешь, и он ткнул его пальцем. И это... он шёл вдоль стены, шлёпая ладонью или тыкая пальцем в серебристо-блестящие пятна и слушая звон, пока не остановился перед большим, больше его роста, и не круг-лым, а вытянутым в высоту пятном. И походило оно не на щит, а на зер-кало. У матери было такое, только маленькое. Но в материнском он мог рассмотреть себя, а в этом... что-то оранжевое, вытянутое, с неразли-чимым пятном лица. Он протянул руку и тронул странное зеркало. Рука встретила уже знакомую упругую силу, поддающуюся не нажиму, а удару. Придётся прыгать, как в паутину. И тоже в серёдку. Дядька говорил.

— В край щита не бей. Соскользнёт. И отбить легко. В самую серёд-ку цель. Не пробьёшь, так повалишь.

С паутиной так и вышло. И здесь должно выйти. Он отступил для разбега и прыгнул. Не свист, не звон, а чмоканье. Как будто — успел он подумать — его заглотали. Темнота, странный синий сумрак, и он опять па-дает, скользит, как по деревянному жёлобу для воды после зимней ночи, он с замковыми мальчишками катался так зимой. Было не больно, не страшно, а даже весело. Как и тогда. Он попытался повернуться, чтоб не на животе головой вперёд катиться, а сидя, но только заскользил силь-нее. Стены странного желоба были рубчатыми. А почему же он тогда скользит? И свет синий, снизу. Если там костер, он прямо в него плюх-нется, но синих костров не бывает, огонь красный. Но костра не было. Было что-то большое, теплое и мохнатое, на которое он налетел, и даль-ше они немного прокатились вместе и упали на пол, по-настоящему твёр-дый. Он оказался снизу и больно ударился, а сверху его придавила тёплая мохнатая тяжесть. Но только на мгновение. Тяжесть тут же исчезла, свет стал ярче, сильные большие руки подхватили его и подняли на воз-дух. Совсем близко он увидел... не лицо, а морду. Круглую, щекастую, с маленьким носом, покрытую коротким рыжеватым мехом. Большие ярко-зелёные глаза с верти-кальной чёрточкой зрачка. Треугольные оттопыренные уши, и между ними на темени светло-коричневая топорщащаяся, а не гладкая как на... всё-таки лице шерсть...