|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Глава 4
Огюст Бомарше, консул Франкии и Галлии в Османской империи, с тоской проводил взглядом своего камердинера, по стеночке пробирающегося к выходу из обширного карцера, вернее, той части, что отводилась под допросную и, судя по недавнишней чистоте, что царила на всём корабле, практически не использовалась по назначению. Бледно-зелёные щёки Жиро, сравнимые окрасом с листочками молодой капусты, свидетельствовали, что главной заботой слуги, являющегося заодно и секретарём, и посыльным, сейчас является благополучно достичь палубы и в укромном месте перегнуться через борт, дабы не уронить чести своего господина и прекрасной Франкии у всех на виду. Сам консул оказался куда более крепок и сдержан в проявлении чувств. Смрад палёной плоти испытуемого и естественных выделений человеческого тела, этих неотъемлемых сопровождений допросов с пристрастием, били по обонянию и эстетическому чувству, но сейчас в дипломате 'оживал' давно забытый писарь Эстрейской тюрьмы, где пришлось во время оно и насмотреться, и наслушаться всякого. Палачи коменданта, господина Карра, славились мастерами своего дела и фантазию имели изощрённую.
А потому — блевать и падать в обморок оказалось бы недостойным памяти своих учителей. Лишь поморщившись от очередного воя испытуемого, Огюст подвинул к себе лист бумаги, на котором сбежавший Жиро успел-таки накарябать несколько строк; пальцы сами привычно повертели карандаш, проверяя остроту заточки, выхватили из кармана камзола ножичек — особый, перо-чинный — и подправили грифель. Пиши — не хочу, надолго хватит...
— Продолжим, — сказал деловито... и перехватил уважительный взгляд капитана. По мнению командующего, далеко не каждый иноверец столь хладнокровно вёл бы себя в подобном случае. Джафару-паше невдомёк было, что как раз в тот момент галл-дипломат вежливо, но настойчиво попросил галла-писаря покинуть его бренную оболочку и уступить место другой личности, не менее опытной — господину Александру Карру, 'рыбьей крови', коменданту острога. А этому типу палец в рот не клади — откусит вместе с рукой! И не таких раскалывали...
— ... И не таких раскалывали, — машинально обронил он вслух. Даже голос у Бомарше изменился, стал более замороженный и сухой. — Капитан, распорядитесь, чтобы огонь чуть утишили: нам ведь не обугленный труп нужен, а живой, ещё говорящий... — И даже глаза прикрыл от мгновенной вспышки страха: настолько похоже на Карра получилось. Что поделать. Оттого-то и не любил он мысленно перевоплощаться, ибо, порой, настолько перенимал чужую сущность, что боялся однажды забыть, каков же на самом деле. Но иногда приходилось. В таких случаях, как сейчас.
Поскольку, похоже, Дрейк-младший, которого сейчас пытали, не только похитил некую богатую и титулованную вдову с сыном, причём, отнюдь не ради выкупа, как пытался уверить, но и пошёл на перехват ещё одной вдове, везущей наследство покойного супруга. И делал это явно по приказу, причём настолько срочному, что даже не отвлёкся на доставку Аннет в Бриттанию, а вместе с ней на борту развернулся в сторону Пиреней, а там — в Средиземноморье. Капер, находящийся в прямом подчинении Её Величества Елизаветы и Первого Лорда Адмиралтейства, не посмел бы ослушаться разве что... Кого? Либо доверенного лица Бесс, либо...
Возможно ли, что это граф Лестер решил опорочить Генриха в глазах возлюбленной и предъявить живые доказательства его романа?
Но разве не принято закрывать глаза на похождения жениха до брака? И потом, в интересах Дадли, конечно, рассорить Бесс с Генрихом; пират же проговорился при Аннет, что неизвестный наниматель собирается дать королеве инструмент воздействия на короля: это больше похоже не на отказ от свадьбы, а, напротив, на возможность её поторопить, в конце концов. Пригрозить расправой с теми, кто дорог, и вынудить жениться.
А если Уильям Сессил? Государственный секретарь спит и видит, как бы ему поскорей выдать королеву замуж. Его партия ратует за союз с Франкией, надеясь через неё просочиться к Босфору и Дарданеллам. А заодно и вытурить франков из Шотландии, ибо ни для кого не секрет, что обязательным пунктом возможного брачного договора является абсолютное невмешательство супругов в дела внутренней и внешней политики другого государства. Подразумевалось, к тому же, что именно первенец Елизаветы унаследует Бриттанский трон, поскольку иных прямых наследников у неё нет. В то время, как у Генриха имеется четверо подрастающих племянников, официально признанных Валуа, и любого из них, даже при отсутствии в дальнейшем детей, рождённых в браке, Его Величество вправе провозгласить дофином.
Впрочем, не исключено, что нанимателем похитителей мог стать кто-то ещё, о ком Бомарше, будучи несколько лет в отдалении от Европы, не слышал; какой-нибудь прихлебатель из партии сторонников Бесс, решивший выслужиться.
А заодно и пограбить наследие мудреца и врачевателя...
Кто же решился преподнести невесте Генриха двойной подарок?
— Уберите-ка огонь, — распорядился Бомарше. — Совсем.
Матрос звероватого вида нехотя вытянул жаровню с углями из-под железного стула, на котором медленно поджаривались ягодицы и гениталии бывшего пирата. Бывшего — поскольку ему уже никогда не вернуться к прежней жизни. Если он вообще как-то дотянет до утра.
— Итак, Дрейк, даю тебе возможность передохнуть от боли и подумать. Лукавить не стану: свободу ты не получишь. Жизнь сохранить, возможно, сумеешь. Жизнь, слышишь?
Он говорил спокойно, а перед глазами так и стояла одна из разорённых пиратами деревушек: зарубленные мужчины, изувеченные и поруганные женщины, трупики младенцев... Те, кто это сотворил, ни в грош не ставили чужие жизни, но порой удивительно трепетно относились к собственным.
— А ведь ты испытал лишь толику того, что применял к другим. Тебя ещё не растягивали на дыбе, не сажали на кол, не сдавливали голову верёвкой, пока не выпучишь глаза, не выкалывали их... Хочешь испытать?
Трудно сохранять достоинство, будучи без штанов, в одной жилетке поверх рубахи, но высокий худощавый мужчина, бывший когда-то грозой морей и достойным двойником своего свирепого братца, попытался. Ёрзая на раскалённом сиденье, покривил губы — и выдал цветастую тираду на смеси бриттского, галльского и османского наречий.
Матросы, стоящие на карауле, и те, что поддерживали огонь в жаровнях, дёрнулись. Оскорбления в адрес матерей заденут любого.
— Прибить к палубе, — процедил сквозь зубы капитан. Пальцы его подрагивали на рукоятке кинжала. — Через задний проход. Пусть отплясывает — и наматывает на мачту собственные кишки. Он так развлекался с командой моего брата. Двоим залил свинец в глотку, за то, что не показывали, где хранится казна. Брата резал по частям. Жаль, что этот сын шакала вам нужен, почтенный господин консул, я бы не церемонился с ним так долго.
— Увы, капитан...
Огюст Бомарше задумчиво огладил бородку — жест, невольно перенятый на Востоке. Поглядел на корчащегося в путах пирата, сверкающего голыми синюшно-бледными ногами. Брезгливо поморщился.
— Нет, на палубу мы его выводить не будем, и вообще... постараемся всё же обойтись без лишних криков. Всё-таки на борту женщины, благородные дамы, им ни к чему лишние волнения. Да и нам не стоит опускаться до уровня этого отребья, право же. Хотя... Если сердце ваше жаждет мести, капитан, — разумеется, вы свершите справедливость так, как сочтёте нужным. У этого человека, похоже, высокий болевой порог, помучить его можно долго. Но пока что...
Дрейк младший попытался плюнуть в его сторону и выдал ещё одну тираду.
— ... пока что, — невозмутимо продолжил бывший писарь, вновь становясь консулом, — я кое-что у него узнаю, используя совсем иные методы. — И нехорошо улыбнулся. — Гуманные. Без крови и огня.
Поманил пальцем вошедшего бочком помощника, всё ещё бледного, но заметно посвежевшего. Молодец малый, смог взять себя в руки и даже вспомнить о долге перед господином и родиной.
— Пригласи к нам Али, — приказал по-франкски. — Пусть захватит иглы. Джафар-бей, вот вам случай убедиться, что порой средствами малого воздействия можно добиться куда больше, чем железным стулом.
В ожидании того, что произойдёт совсем скоро, консула Огюста Бомарше крепко мутило. Но в чужую личину он больше не уходил. Маленький писарь или ограниченный в своём кругозоре комендант тюрьмы могли не дослышать что-то важное, или не придать значения какой-нибудь детали; а вот он, дипломат, политик и слуга своего Государя, должен слышать, видеть и понимать всё.
Даже если страстно мечтает сейчас оказаться подальше отсюда. Где-нибудь на берегу, когда вся грязная работа будет давно сделана...
Поэтому, не столько беспокоясь о чутком слухе женщин, могущих уловить крики даже через переборки, сколько заботясь о том, чтобы не вздрагивать потом, он, кратко поставив в известность Али, кто перед ним и что от него нужно, попросил:
— И заодно... ослабь ему голос.
Нубиец, у которого тоже был свой счёт к пиратам, пленившим его однажды, оскопившим и продавшим в гарем, молча кивнул.
...Через час на топчане матросы отливали водой скулящее, измученное болью существо, которое трудно было назвать человеком. Бледный, как мел, Жюстин Жиро торопливо дописывал последние строки и оставлял на бумаге места для заверительных подписей свидетелей. Консул, странно спокойный, только с бьющейся на виске жилкой, кивнул капитану Джафару.
— Теперь он ваш, Джафар-бей. Со всеми потрохами.
— Ненадолго, — буркнул тот.
Уже на подходе к каюте Бомарше зашатало. Хорошо, что Жиро успел его подхватить, а Али, словно только и дожидался этого момента — сунул галлу в рот какую-то пилюлю и дал хлебнуть воды из фляги.
В каюте, которую он делил с помощником капитана, Огюст, сидя на койке, долго раскачивался из стороны в сторону, зажмурившись и прикрыв глаза руками, словно желал отгородиться от всего мира. Безусловно, в тюремных подвалах он повидал много. Говорят, в Инквизиции ещё страшнее. Но чтобы вот так, молча, в немом крике разевая рот, страшно корчились в муках из-за безобидных двух-трёх игл в болевых центрах... У Дрейка младшего трижды останавливалось сердце от боли, и трижды Али хладнокровно его запускал новыми уколами. Пока Бомарше не выудил из него всё, что мог.
Зато Джафар-паша, похоже, частично усмирил свою кровожадность. Скоро для одного из самых свирепых и беспринципных флибустьеров будет всё кончено. Лишь бы капитан его не повесил, а то будет малышке Ирис подарочек с утра, как выйдет на традиционную прогулку.
— С-па-сибо, Али, — выговорил с трудом. — С... смотри не про... проговорись гос... споже...
— Будет вам. — Сильные руки отодвинули ладони консула от лица, легли на виски, массируя, даруя облегчение. — Ей это зачем? Дело-то мужское.
Жюстен стаскивал с него сапоги. Бомарше видел окружающее сквозь какую-то дымку, и всё пытался вспомнить, вспомнить...
— Их могут встречать уже в Марселе, — внятно сказал. — Али, слышишь? Люди королевы Бесс. Вряд ли они знают про Аннет, поэтому... хорошо, чтобы под паранджами скрывались две женщины, две. Ты понял? Пусть маркиза и не думает сходить на берег с открытым лицом. Передай... И сам... наготове...
И завалился навзничь, моментально уснув.
— Завтра не буди, — сурово сказал Али Жюстену. — Пусть спит, сколько может. Я сам выйду с госпожой на прогулку.
Глупый галл, хоть и умный, а ляпнет же иногда... Для воина быть наготове — обычное состояние, и предупреждать об этом не нужно. К тому же, за Рыжекудрую Ирис он готов отдать жизнь. Да и галл тоже.
...А наверху, на вечерней палубе, готовили семь прочных верёвок. Нет, через реи их, вопреки опасениям консула, не перекидывали. Напротив, проверяли, достаточна ли длина, чтобы с палубы достать до поверхности воды. Затем всех семерых пленных бриттов, не обращая внимание на протестующее мычание сквозь кляпы, на то, что один едва дышал, обвязали подмышками и сбросили за борт, и оставили тащиться вслед за разогнавшимся при попутном ветре галеасом. К заходу солнца двое из них плыли, не трепыхаясь, как мешки с песком, уже притопленные. Потом свет луны заиграл на белых парусах, на начищенных медных частях обшивки, заскакал по тёмной воде, по которой чиркали хищные треугольные плавники, нарезая круги возле корабля, всё уже, уже...
Ближе к полуночи матросы вытащили из воды последний огрызок верёвки, срезанный ровно, без лохмотьев, словно острейшей бритвой.
— Никогда не мешайте морю, дети мои, — провозгласил Джафар-паша, подсчитав взглядом семь обкусанных акулами 'концов'. — Что ему нужно — оно всегда себе вернёт. Да убережёт нас Аллах Всемилостивейший и Всемилосердный от подобной участи!
И впервые за три с половиной года после гибели своего брата от рук гнусных пиратов спал безмятежно.
* * *
— Четыре месяца и десять дней... — печально прошептала Ирис. — Подумать только...
— Ты что-то сказала? — глухо отозвалась Аннет. Голос её заглушался плотным слоем ткани. — Погоди, я не слышу! Ф-фу...
Не так давно слишком добросовестно завернувшись в чадру, она безуспешно пыталась освободиться, пока, наконец, не потеряла терпение и стащила получившийся кокон через голову, как рубашку.
— Как вы только в них не задыхаетесь! Бедные женщины, таскать на себе эти мешки день и ночь, и в жару, и в зной!
— Почему — бедные? — удивилась её рыжекудрая подруга. — Знаешь, сколько стоит кашемир с добавлением ангорской шерсти? А-а, ты, должно быть, не о том... Вовсе не день и ночь, а только при выходе из дома. Или когда приходят чужие. Вспомни, ты сама жаловалась, что у вас встречаются очень нескромные мужчины, они могут заглядываться и приставать к женщинам на улицах. Для нас же закрытое лицо — это защита. Никто не посмеет даже глянуть с любопытством на правоверную в покрывале.
— Везде свои порядки, — вздохнула Аннет. — Не подумай, я не говорю, что это плохо; возможно, ты и права, так и впрямь безопаснее. Но, знаешь ли, немного и сочувствую. Ведь в вашу-то жару и в этом мешке на голове сваришься за пять минут, как яйцо вкрутую.
Аннет с сомнением повертела в руках широкую накидку с вытканной золотом каймой, стараясь отыскать потерянный верх. Не так давно она категорически отказалась от паранджи, в которой почувствовала себя, по её словам, 'гора горой', и попросила что-нибудь полегче. Получила.
— Это же зимняя чадра, — снисходительно пояснила Ирис. — Ты же не носишь летом мех и войлочную обувь. Когда наступает тепло, мы достаём из кладовых шёлк и атлас, хлопок и лён, в них всегда прохладно. Но здесь и сегодня самая пора утепляться.
И в самом деле, нынче ночью на Марсель упали холода. Волны не дали морю замёрзнуть, но на снастях и парусах кораблей мороз отыгрался, покрыв пушистым инеем, что стаял лишь к полудню. Зрелище, разумеется, восхитительное, но женщины, высунувшие с утра по привычке носики на палубу в попытке прогуляться, черед минуту-другую продрогли.
Не слишком-то гостеприимно встретила их Франкия.
Хоть Бомарше и утверждал, что подобные холода для здешних мест, да и для времени года крайне редки — Ирис приуныла. Конечно, она знала, что на новой её родине климат суровее, чем в Османии, но надеялась прибыть в самый разгар весны. В её гардеробе просто-напросто не нашлось вещей на нынешнюю погоду. Единственный кафтан, отороченный мехом, перешили для маленького Анри. Но Огюст успокоил её и пообещал обо всём позаботиться. 'Солнцеподобный' пришвартовался в гавани поздним вечером, не менее следующего полудня должно было уйти на таможенные формальности, хоть и символические — уважения ради Османского флага и миссии каравана — но всё же занимающие время. Ибо таможенным офицерам хотя бы бегло, для приличия, предстояло осмотреть все пять кораблей, принять с рук на руки каторжников, чей срок заключения, по благоволению небес, совпал с днём прибытия, и передать их для устроения местным властям. Затем заполнить разрешительные документы, поставить печати... Нет, без пошлины, ибо ценнейший груз таковой не облагался. И только тогда дать разрешение на сход всех прибывших на берег.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
