Убить пересмешника. Глава 11

11

Пока мы были маленькими, мы с Джемом ограничивали свои забавы южным кварталом, но когда я зашла далеко в дебри второго класса школы, и изводить Страшилу Рэдли стало старомодным, деловая часть Мейкомба часто влекла нас вверх по улице — мимо недвижимости миссис Генри Лафайет Дюбоуз. Невозможно было пройти в город минуя её дом, если не хочешь прошагать лишнюю милю в обход. После предыдущих случайных встреч с ней я больше не желала с ней встречаться, но Джем сказал, что мне же нужно вырасти когда-то.

Если не считать постоянно обслуживавшую её негритянку, миссис Дюбоуз жила одна — через два дома от нас вверх по улице, в доме с крутыми ступеньками на входной лестнице и со сквозной верандой. Она была очень старой; почти весь день она проводила в постели, а остальную часть дня — в кресле-каталке. Поговаривали, что она хранила пистолет КША, спрятанный среди её бесчисленных шалей и покрывал.

Мы с Джемом её ненавидели. Случись ей быть на веранде, когда мы идём мимо, и нас накроет её гневный взор, мы подвергнемся безжалостному допросу касательно нашего поведения, и получим мрачное предсказание о том, чего мы добьемся, когда вырастем — а именно, ничего путного. Мы уже давно отказались от идеи ходить мимо её дома по другой стороне улицы: это только заставляло её повышать голос, тем самым вовлекая всех соседей.

Мы ничем не могли угодить ей. Вот скажу я ей так весело, как только могу: "Эй, миссис Дюбоуз", — и получу в ответ:

— Не эйкай мне, скверная девчонка! Говори "Добрый день, миссис Дюбоуз"!

Она была злой. Однажды она услышала, как Джем обращается к отцу "Аттикус", и пришла от этого в ярость. Мало того, что мы были самыми дерзкими, самыми грубыми хамами, которые когда-либо попадались ей в жизни — мы также узнали: очень жаль, что наш отец не женился повторно после смерти нашей матери. Никогда не жила на свете леди милее нашей матери, сказала она, и душераздирающе было видеть, как Аттикус Финч распускает её детей. Я не помнила нашу маму, но Джем помнил — он иногда рассказывал мне о ней, — и он побагровел от ярости, когда миссис Дюбоуз прокричала нам своё послание.

Джем, испытав уже Страшилу Рэдли, бешеную собаку и другие ужасы, заключил, что трусливо было останавливаться и ждать у крыльца мисс Рейчел Хаверфорд, и постановил нам каждый вечер бегать до самого угла почты, чтобы встречать Аттикуса с работы. Несчётное число раз Аттикус находил Джема взбешённым на слова, которые миссис Дюбоуз бросила нам, пока мы шли мимо.

— Не теряй самообладания, сын, — говорил ему Аттикус. — Она — пожилая леди, и она больна. Просто держи голову выше и будь джентльменом. Что бы она тебе ни сказала, твоя забота — не дать ей себя разозлить.

Джем отвечал, что она не может быть слишком больной, раз так громко кричит. Когда мы втроём подходили к её дому, Аттикус сметал свою шляпу, помахивал ей галантно и говорил:

— Добрый вечер, миссис Дюбоуз! Сегодня вы смотритесь, как картина.

Я никогда не слышала, чтобы Аттикус уточнял, как картина чего. Он рассказывал ей судебные новости, и говорил, что всем сердцем надеется, что завтра у неё будет отличный день. Он возвращал свою шляпу себе на голову, подсаживал меня к себе на плечи прямо в её присутствии, и в сумерках мы шли домой. Именно в такие вечера я понимала, что мой отец, который ненавидел оружие и никогда не участвовал ни в каких войнах, был самым отважным человеком, когда-либо жившим на земле.

На следующий день после двенадцатого дня рожденья Джема его деньги жгли ему карманы, так что мы направились в город сразу после обеда. Джем полагал, что ему хватит на покупку миниатюрного парового двигателя для себя, и на жезл для твирлинга — мне.

Я уже давно положила глаз на этот жезл: он лежал в магазине В. Д. Элмора, он был украшен блёстками и мишурой, он стоил семнадцать центов. Тогда моим заветным желанием было дорасти до мажоретки мейкомбского Окружного Оркестра Средних Школ. Отточив свой талант настолько, что я могла подбрасывать вверх и даже почти ловить падающую палку, я добилась лишь того, что Кэлпурния не пускала меня в дом каждый раз, как завидит меня с палкой в руках. Я чувствовала, что смогу преодолеть этот недостаток с помощью настоящего жезла, и находила великодушным со стороны Джема купить такой для меня.

Миссис Дюбоуз дислоцировалась на веранде, когда мы шли мимо.

— Куда это вы двое собрались в такое время дня? — прокричала она. — Верно, удрали с уроков. Вот я позвоню директору и доложу ему!

Она положила руки на колёса своего кресла, а на лице изобразила праведный гнев.

— Ой, да сегодня ж суббота, миссис Дюбоуз, — сказал Джем.

— Нет разницы, пусть хоть суббота, — сказала она глухо. — Интересно, знает ли ваш отец, где вы сейчас?

— Миссис Дюбоуз, да мы же ходили в город одни, когда были ещё вот такими.

Джем поместил руку ладонью вниз на высоте примерно двух футов над тротуаром.

— Не лги мне! — завопила она. — Джереми Финч, Моди Аткинсон сказала мне, что ты сломал её виноградную лозу этим утром. Она расскажет твоему отцу, и тогда ты пожалеешь, что увидел белый свет! Если до следующей недели тебя не отправят в исправительную школу, то меня зовут не Дюбоуз!

Джем, который не подходил к виноградной лозе мисс Моди с прошлого лета, и который знал, что мисс Моди не сказала бы Аттикусу, если б даже и подходил, выступил с отрицанием всех фактов.

— Не перечь мне! — заорала миссис Дюбоуз. — А ты... — она нацелила свой артрический палец на меня, — что ты делаешь в этом комбинезоне? Тебе положено быть в платье и жакете, юная леди! Ты станешь официанткой, когда вырастешь, если кто-то не изменит твоё поведение... Финч, прислуживающий в ОК-кафе — ха!

Я была в ужасе. ОК-кафе было шарашкиной конторой на северной стороне площади. Я схватила руку Джема, но он стряхнул меня.

— Ну же, Скаут, — прошептал он. — Не обращай на неё внимания, просто держи голову выше и будь джентльменкой.

Но миссис Дюбоуз задержала нас:

— Не только Финч, прислуживающий официантом, но и Финч, в суде защищающий ниггеров!

Джем напрягся. Выпад миссис Дюбоуз попал в самое сердце, и она это знала:

— И в самом деле, до чего докатился этот мир, если Финч пошёл против своего воспитания? Вот я скажу вам!

Она приложила свою руку ко рту. А когда отняла, ладонь потянула за собой длинную серебряную нить слюны.

— Ваш отец ничуть не лучше, чем те ниггеры и белая шваль, на которых он работает!

Джем побагровел. Я потянула его за рукав, и вверх по тротуару нас преследовала филиппика о моральной деградации нашей семьи, главной предпосылкой которой было то, что половина Финчей всё равно лечилась в психушке, но уж если бы наша мать была жива, мы бы не скатились до столь скотского состояния.

Я не знала, что больше всего задело Джема, но меня обидела оценка психогигиены нашей семьи, которую дала миссис Дюбоуз. Я уже почти привыкла выслушивать оскорбления, нацеленные на Аттикуса. Но это было первое, исходившее от взрослого. Кроме её замечания об Аттикусе, брань миссис Дюбоуз была самой обычной. В воздухе был намёк на лето — в тени было прохладно, но солнце было тёплым, что означало приближение хороших времён: нет школы, есть Дил.

Джем купил свой паровой двигатель и мы пошли к Элмору за моим жезлом. Джему покупка двигателя не доставила никакого удовольствия; он сунул его себе в карман и молча пошёл рядом со мной к дому. На пути домой я чуть не ударила мистера Линка Диза, который сказал: "Осторожней же, Скаут!" — когда я упустила подброшенный жезл, а когда мы подошли к дому миссис Дюбоуз, мой жезл стал чумазым от того, что я так часто поднимала его из грязи.

На веранде её не было.

В последующие годы я иногда задавалась вопросом, что именно заставило Джема сделать это, что заставило его нарушить наказ "Просто будь джентльменом, сын", и прервать полосу скромной добродетели, в которую он вошёл недавно. Наверняка Джем выдержал столько же брехни насчёт защищавшего ниггеров Аттикуса, как и я, но я принимала как должное, что он держал себя в руках: у него всегда был спокойный нрав и медленное зажигание. Однако в тот момент на ум мне пришло единственное объяснение тому, что он сделал: на несколько минут он просто спятил.

То, что сделал Джем, я бы в порядке вещей сделала сама, если бы не запрет Аттикуса, наложенный на меня — который, как я полагала, включал кроме драк также и ссоры с противными старыми леди. Мы только подошли к её калитке, как вдруг Джем выхватил мой жезл и понёсся, яростно размахивая им, вверх по ступенькам в передний двор миссис Дюбоуз — позабыв всё, что говорил Аттикус, позабыв, что под своими шалями она прятала пистолет, позабыв, что даже если миссис Дюбоуз промахнётся, её девушка Джесси — наверняка нет.

Он не начал успокаиваться до тех пор, пока не посбивал верхушки со всех кустов камелий, какими только владела миссис Дюбоуз — пока земля не была усыпана зелёными бутонами и листьями. Он согнул мой жезл о колено, преломил его надвое и швырнул наземь.

К тому времени я уже визжала. Джем дёрнул меня за волосы, сказал — ему всё равно, при случае он сделал бы то же самое, а если я не заткнусь, он все волосы из моей башки выдернет. Я не заткнулась, и он лягнул меня. Я потеряла равновесие и упала лицом вниз. Джем грубо поднял меня, но похоже было, что он раскаивался. Говорить было не о чем.

Тем вечером мы не решились встречать Аттикуса с работы. Мы скрывались на кухне до тех пор, пока Кэлпурния нас не вышвырнула. По какому-то методу вуду Кэлпурния как будто обо всём уже знала. Она была далеко не самым лучшим источником утешения, но она дала Джему горячий маффин с маслом, который он разломил пополам и поделился со мной. На вкус он был как вата.

Мы пошли в гостиную. Я взяла футбольный журнал, нашла там фото Дикси Хоуэлла, показала его Джему и сказала: "Выглядит совсем как ты". Это был самый любезный комплимент, который я смогла выдумать для Джема, но он не помог. Он сидел у окна, сгорбившись в кресле-качалке, хмурясь и выжидая. День затухал.

Две геологические эпохи спустя мы услышали, как под подошвами ботинок Аттикуса скрипят ступеньки крыльца. Сетчатая дверь хлопнула, последовала пауза — Аттикус был у вешалки для шляп в прихожей — и мы услышали, как он позвал "Джем!" Его голос был как зимний ветер.

Аттикус включил верхний свет в гостиной и застал нас там, неподвижно замерших. В одной руке у него был мой жезл; его запачканная жёлтая кисточка волочилась по ковру. Он протянул другую руку: в ней были пухлые бутоны камелий.

— Джем, — сказал он, — ты в ответе за это?

— Да, сэр.

— Зачем ты это сделал?

Тихим голосом Джем сказал:

— Она сказала, что ты защищаешь ниггеров и белую шваль.

— Ты сделал это, потому что она так сказала?

Губы Джема шевельнулись, но его "Да, сэр" было неслышным.

— Сын, я не сомневаюсь, что тебя достали сверстники из-за моей адвокатской защиты "ниггеров", как ты говоришь, но сделать нечто подобное по отношению к старой больной леди непростительно. Я настоятельно советую тебе сходить и поговорить с миссис Дюбоуз, — сказал Аттикус.

— Потом сразу возвращайся домой.

Джем не пошевелился.

— Иди, я сказал.

Я пошла за Джемом из гостиной.

— Вернись сюда, — сказал Аттикус мне.

Я вернулась.

Аттикус подобрал номер Мобил Пресс и уселся в кресло-качалку, которое освободил Джем. Хоть убейте меня, но я не понимала, как мог он хладнокровно сидеть там и читать газету, когда его единственный сын имел прекрасный шанс быть застреленным из реликвии Армии Конфедератов. Конечно, Джем порой так настроит против себя — сама бы его убила, но если уж на то пошло — ведь он же был всем, что у меня было. Аттикус как будто этого не понимал, а если и понимал — его это не волновало.

Я ненавидела его за это, но если ты в тревогах, то быстро устаёшь: скоро я укрылась на его коленях, а его руки обнимали меня.

— Ты уже слишком большая, чтобы тебя укачивать, — сказал он.

— Тебе всё равно, что с ним будет, — сказала я. — Ты просто послал его на расстрел, хотя всё, что он сделал — заступился за тебя.

Аттикус подтолкнул мою голову под свой подбородок.

— Ещё не время волноваться, — сказал он. — Никогда бы не подумал, что именно Джем потеряет из-за этого голову... Я думал, что с тобой у меня будет больше хлопот.

Я сказала, что не понимала, почему вообще нам нельзя было терять наши головы, и что я не знала никого в школе, кому нельзя было бы терять голову по любому поводу.

— Скаут, — сказал Аттикус, — когда придёт лето, вам придётся не терять голову по поводу намного худших вещей... Это несправедливо по отношению к тебе и Джему, я это знаю, но иногда приходится искать лучший выход из худшего положения, и то, как мы ведём себя в самый трудный час... Словом, вот что я могу сказать: когда вы с Джемом вырастите, то, быть может, вы взглянете на это с долей сострадания и с долей чувства, что я вас не подвёл. Это дело, дело Тома Робинсона, — это нечто, взывающее к сущности человеческой совести... Скаут, я бы не смог ходить в церковь и поклоняться Богу, если бы я не попытался помочь этому человеку.

— Аттикус, ты, наверное, не прав...

— Как так?

— Да ведь, кажется, почти все думают, что правы они, а ты неправ...

— У них, конечно, есть право так думать, и у них есть право на уважение к их мнениям, — сказал Аттикус, — но прежде, чем я смогу жить в мире с людьми, я должен жить в мире с самим собой. Одна лишь вещь не подчиняется решению большинства голосов — человеческая совесть.

Когда Джем вернулся, он застал меня ещё на коленях Аттикуса.

— Ну что, сын? — сказал Аттикус.

Он поставил меня на ноги, и я исподтишка осмотрела Джема. Кажется, он был цел и невредим, только выражение лица его было нездоровым. Может, она дала ему дозу каломели.

— Я прибрался у неё и сказал, что сожалею, хоть мне ничуть не жаль, и что я буду ухаживать за ними каждую субботу и постараюсь вырастить их снова.

— Не было смысла говорить, что сожалеешь, раз это не так, — сказал Аттикус. — Джем, она старая и больная. Нельзя винить её в том, что она говорит или делает. Конечно, я бы предпочёл, чтобы она сказала это мне, чем любому из вас, но не всегда выходит по нашим предпочтениям.

Джем как будто был очарован розой на ковре.

— Аттикус, — сказал он, — она хочет, чтобы я читал ей.

— Читал ей?

— Да, сэр. Она хочет, чтобы я приходил каждый день после школы и по субботам и читал ей вслух два часа. Аттикус, я обязан это делать?

— Разумеется.

— Но она хочет, чтобы я делал это целый месяц.

— Тогда ты будешь делать это целый месяц.

Джем воткнул большой палец ноги точно в середину розы и вдавил его. Наконец, он сказал:

— Аттикус, снаружи ещё нормально, но внутри... внутри там темно и жутко. Там тени и всё такое на потолке...

Аттикус улыбнулся сурово.

— Это должно дать пищу твоей фантазии. Только представь себе, что ты внутри дома Рэдли.

В следующий понедельник после школы мы с Джемом поднялись по крутым входным ступенькам в дом миссис Дюбоуз и пошлёпали вниз по открытому проходу. Джем, вооружённый Айвенго и наделённый высшим знанием, постучал во вторую дверь слева.