Над городом

— рассказ старого еврея -

Летать я стал ещё в Гамбурге. Поначалу вдоль Эльбы, там нет столбов с проводами. Очень удобно — летишь прямиком, ни за что не цепляясь.

В городе тоже летать хорошо. В спальных районах пустые улицы, никого нет, тебя никто не видит. Это как идти — захотел и полетел, скользишь себе вдоль тротуара, только не по асфальту, а сантиметров десять над ним. Главное, никому на глаза не попасться. Когда заглядываешь в окна верхних этажей, если увидят, то в квартире могут поднять крик.

Бывало, что и не мог взлететь. Однажды вышел так на прогулку, нашёл безлюдное место, но не взлеталось. Усилие воли, которым я поднимался в воздух, тогда ничего не дало. Иду себе и иду, досадно. Потом вдруг раз — и взлетел! Видимо, подзарядился. Для полёта нужна энергия, и чем выше, тем больше. Когда она кончается, с двухсот-трёхсот метров спускаешься на высоту примерно пяти этажей. Там можно держаться долго.

На этой высоте всё и случилось. В Киеве я решил полетать, пришёл в парк, воспарил и некоторое время летал над городом. Посмотрел с высоты на старый Подол, где вырос и где когда-то стоял наш дом. Потом поравнялся с заходящим на посадку самолётом и заглянул в иллюминатор, но внутри почему-то началась паника, и пришлось срочно отстать и снизиться.

Я опустился в парк, приземлился и тут-то попал в переплёт — ко мне прицепился какой-то мужик, то ли под дурью, то ли пьяный. Он ругался, размахивал кулаками и явно хотел набить мне морду. Растерявшись, я не нашёл ничего лучше, чем схватить его за шиворот и взлететь. Нас отделяло от земли метров десять, когда я почувствовал, что энергии не хватает. Я начал падать под тяжестью этого мужика. Пытался держаться, стремился вверх, но силы кончались, и я был вынужден его выпустить, не то упал бы сам. Вопящий мужик грохнулся с высоты пятиэтажного дома.

И убился.

Люди в парке увидели, как он падал, подняли головы и узрели меня в воздухе.

Что тут началось!

Со троп и лужаек ко мне взметнулся лес рук, указательных пальцев, раздался и нарастал гомон. Народ схватился за телефоны и начал снимать. Я поспешил снизиться, ища убежища в листве парка, и люди бросились врассыпную от того места, где я, по их мнению, должен был приземлиться. Многие ухитрялись продолжать съёмку на бегу. Некоторые улепётывали и при этом звонили.

На меня устроили облаву. Приехала полиция, привезла служебных собак. Людей разогнали, парк оцепили и стали прочёсывать. Воздушное пространство перекрыли вертолёты. Я постарался незаметно приземлиться в зарослях и мог бы выйти вместе со всеми — ничто во мне не указывало, что это я летун — но упустил момент. Пробрался было к ограде, думая быстро перелететь на улицу и уйти, но увидел постовых с автоматами и не решился.

Полицаи спустили с поводков собак, белых крупных псов неизвестной породы. У них были странные нехорошие морды, вроде и не совсем собачьи. Я топтался на небольшой, сокрытой в тени лужайке, придав себе вид случайного зеваки. Собаки подходили и обнюхивали меня, но не опознавали во мне 'птицу'. Потом подошла огромная псина, белая и здоровая, как телёнок. Ткнулась в меня носом, подозрительно осмотрела, но не нашла, к чему бы придраться, и убежала.

У меня не выдержали нервы, и я опять взлетел. Прятался в редких кронах деревьев, пытаясь найти невидимое с земли и с воздуха место, наблюдал за псами и дожидался сумерек, а над парком с оглушительным гулом кружило звено боевых вертолётов. Они держались низко, у самых крон. Я видел их пулемёты.

Но я их перехитрил. Дело шло к вечеру, и видимость уже упала. Я составил маршрут в уме, над окраиной парка подлетел к вертолёту и схватил его за лопасть винта. Винт остановился, и вертолёт упал, вертясь вокруг собственной оси и ломая ветви, но не взорвался, не то что в кино. Через образовавшуюся дыру в оцеплении я вылетел в город и приземлился в пустом переулке. Оттуда я как ни в чём не бывало вышел пешком на Крещатик. Никто не опознал меня среди туристов и прохожих.

С тех пор я в Киев больше ни ногой.