Скиф 2: На службе у царя Боспора

Скиф

На службе у царя Боспора

Аннотация:

Вторая часть романа Скиф. Разведчик-ликвидатор вселенец в тело юноши скифа принимает решение помочь молодому царю Боспора удержать власть в тот момент, когда архонты городов-полисов на юге и аристопилиты — высшая придворная аристократия Пантикапея уже готовы к бунту. Царство вот-вот вот распадется на независимые от столицы полисы. Наш герой намерен творить историю, а читателю предстоит узнать, как это у него получилось?

Глава 1

С пробуждением владыки утренняя сутолока растаяла как иней, выбеливший за ночь крышу святилища Кибелы1. После этой суеты длинные, бесконечные коридоры с закрытыми дверями, из которых никто не выходит, кажутся странными, нежилыми или брошенными, будто все, кто по ним ходили, разом исчезли, испарились, растворились в ледяной воде весеннего Понта2. Обычно по таким пустынным коридорам человек бродит в кошмарных снах, ужасаясь, что не может найти выхода из смертельного лабиринта.

У меня же, такое чувство, будто я только что очнулся и прихожу в себя после месяцев бесцельного существования. Как ни странно, но моя любовь к теневой стороне жизни со смертью старого Сатира исчезла без следа. Счастлив уже тем, что это задание я не провалил и сумел выжить, стал для молодого боспорского царя товарищем. Вижу, что архонты Боспора и чиновники при дворе ни во что не ставят молодого Левкона, но пока палец о палец не ударил, чтобы помочь своему владыке.

Своему?..

Кажется, совсем недавно я жил с мечтой советского офицера служить Родине, а теперь служу царю. Хоть и службой жизнь при дворе владыки сам бы я не назвал. Так, существование...

"Родина-мать" — это выражение я слышал в прошлой жизни много раз. Что для меня этот образ? Тут все просто: человек любит родную мать, а не чужую. Ведь родная больше заботится о нем! И родину любят как родную мать, но все дело в том, что нет теперь у меня Родины! Человек не может иметь две родины. Ни в одном языке слово "родина" не имеет множественного числа. И Родина моя осталась там, в будущем, в этом мире ее я пока не сумел отыскать...

Оказавшись на положении царского друга, я имел достаточно времени для размышлений. Кем я мог стать, оставаясь скифом, пусть вождем? Странный вопрос если исключить мою идейность, весь багаж которой я без потерь забрал с собой из прошлой жизни. В этом новом мире, богатом на события и впечатления, с глаз моих свалилась пелена, и я стал понимать, что идеи, пусть даже самые возвышенные и благородные, теряют свою ценность в "руках" человеческого отребья. Я бы даже сказал, что огромная притягательная сила возвышенных идей, их способность увлекать людей, вводить в обман так велика, что создает опасность. Увы, человек, делающий свои жалкие открытия, не в состоянии предусмотреть их последствий. Мои открытия, например, привели к апатии и порабощению. Лень взяла меня в плен.

Быть может величие и красота Пантикапея3 лишили меня воли принимать какие-либо решения, действовать? Счастливая — так еще называют Ольвию теперь мне кажется всего лишь предместьем столицы Боспорского царства. А сам я будто в оцепенении, растворился в вине и ласке дворцовых гетер, как и мой Альтер Эго — Фароат, почти не напоминающий о себе эти несколько месяцев после бегства боспорцев от стен Феодосии.

Живу я теперь под одной крышей с царем в главном из дворцов акрополя — так называемого Верхнего города, отстроенного на единственном холме. Храмы, дворцы и колоннады тут соревнуются в царственности, а великолепные статуи и грозные башни укреплений в монументальности. Ниже акрополя террасами спускаются дома-крепости уважаемых граждан Пантикапея греческого происхождения, эллинизированных скифов, преуспевших на службе у Спартокидов4. Еще ниже начинается царство глинобитных лачуг и кривых, пыльных улиц, населенных рабочим людом. Там располагаются и постоялые дворы, и загоны для скота, и мастерские, где трудятся гончары, кузнецы и шорники, мнут кожи кожемяки и звенят ножницами портные, над глыбами гранита и мрамора надсадно ухают рабы — помощники ваятелей и скрипят тяжелые жернова на ручных мельницах.

Все, что производится тут, непрерывным потоком извергается на рыночную площадь, где изо дня в день идет шумный, многолюдный торг. Продавцы кричат на покупателей не потому, что злы. Их голоса тонут в реве стад, ржании лошадей и блеянии отар в загонах меотских купцов. Покупатели тоже орут, сбивают цену. Торг тут не только уместен, но и приветствуется. На окраинах площади слышен скрип колес крестьянских возов, прибывающих каждое утро с окрестной хоры, и удары бичей надсмотрщиков, сопровождающих партии рабов к порту.

Недалеко от рыночной площади расположен портовый район с гаванью и доками на полсотни кораблей. Там тоже много домов и людей, обширные склады, харчевни, домики портовых гетер и даже храм Афродиты — богини любви. Острый запах копченой и соленой рыбы, тяжкого зловония рыбозасолочных сараев за портом сменяется гнилостным и трупным от груды овощей, навоза и требухи забитых животных. Нищие оборванцы подобно бестелесным теням двигаются, стараясь быть незаметными. Из-под грязных тряпок на их головах виднеются исхудалые бескровные лица. Эти люди как-то умудряются выживать на городской мусорке. Другим повезло больше. В Пантикапее всегда много веселого и праздного народа и есть где провести время с удовольствием, чем я обычно, когда мой царь позволял, и занимался в компании Лида. Этого скифа я сам отослал к боспорцам, шпионить. Уж не знаю, как ему удалось убедить тогда еще царевича Левкона в моей абсолютной лояльности Боспору, ведь сам я пребывал в беспамятстве, но сын Сатира Лиду поверил и приблизил его господина — отважного скифского вождя ко двору. Конечно, лукавлю: так вышло, что спасая себя, смог защитить и царевича.

Я вышел на террасу дворца и после порыва холодного ветра, сбившего дыхание, сон покинул меня окончательно. В это раннее весеннее утро чувствую себя почти счастливым. Ведь вчера в порт пришел корабль из Херсонеса и оказавшийся там случайно, не нарочно — как сам он объяснил мне, Лид купил особого раба. Этот пройдоха — мой собутыльник имеет какие-то темные делишки с кем-то из надсмотрщиков над худыми и мрачными рабами от зари до зари копошащимися в рыбозасолочных сараях. Я предпочел не вмешиваться в эти его дела. И как оказалось — правильно. Судьба-злодейка вернула нам Авасия. Как парень стал рабом, пока не знаю. Мой друг и телохранитель вчера выглядел неважно. Воспаленные веки и глаза-щелочки, он так и не смог их открыть. На его щеках отпечатались складки парусины, на которой он лежал и я, едва увидев его, принял эти полосы за страшные шрамы. Услышав мой голос, он заплакал. Утешать его я не стал. Стоял и смотрел на желтое лицо в черноватых пятнах подсохшей крови, перебитый нос и жидкие длинные усы, всклоченную бороденку, которую он постоянно чесал. Когда Авасий протянул ко мне чудовищно черные руки, настолько грязные, словно обросли водорослями, я почувствовал, как от него омерзительно пахнет и сдался: приказал Лиду позаботиться о товарище, отложив все вопросы на завтра. Надеюсь, сегодня узнаю что-нибудь об Алише и нашем ребенке. Тревожусь не только я. Фароат появился из закоулков совместного разума и солидарен со мной — повод для тревоги есть!

Когда-то, в прошлой жизни, меня называли другим именем. Помню как получил предписание и спускаясь по лестнице, кивнул козыряющему мне милиционеру, а в голове шевельнулась идиотская мысль, что, быть может, я иду по этим ступенькам последний раз, что сам того не подозревая, ухожу туда, откуда нет возврата. Чутье?..

Потом было долгое путешествие на поезде, самолете и автомобиле к центру Европы и провал миссии. Думаю, что тогда в Мюнхене вместе с Петром Охрипенко, к ликвидации которого готовился столь усердно, я тоже умер, получив пулю в затылок. Догадываюсь, что каким-то невероятным образом мое сознание или душа в тот момент овладела телом юноши-скифа, которому досталось по голове камнем от пращника-меланхлена. И теперь оба наши сознания уживаются в одном теле. Впрочем, Фароат почти никак не пытался повлиять на мои решения, а иногда, когда дело касалось его возлюбленной Алиши, то я сам уступал ему и будто крепко засыпал, без сновидений. Полагаю, что Фароат легко мог бы избавиться от соседа-вселенца, но парень искренне считает меня чем-то вроде голоса Бога в своей голове и млеет — тогда действую я.

Алиша спасла парня от неминуемой гибели, выведя его из захваченного кочевниками городка, и сопровождала его до Ольвии, где осталась с племенем паралатов, чтобы выносить и родить ребенка. А Фароат ушел на войну, тогда еще не зная с кем.

Предательство, верность, подлость, героизм — слова, слова, слова...

Нас, всех сколотов5, предал сармат Гнур, и почти вся скифская армия полегла от удара его катафрактов. Мы спаслись — я, и десяток воинов укрылись за стенами Феодосии.

Страсть к женщине, ее предательство, чуть больше, чем обычно вина и я вызвался убить царя Боспора, чтобы снять осаду с полиса. За этот мой подвиг верный Авасий должен был получить от архонта Феокла дом и серебро, привезти из Ольвии Алишу с ребенком и служить им. Сатира ликвидировать удалось, но обстоятельства вынудили меня остаться на службе у его сына — Левкона. Теперь же, выкупленный из рабства Авасий, надеюсь, поведает о том, что так волнует нас обоих — меня и Фароата.

Извилистая терраса, вымощенная каменными плитами, привела меня к высоким двухэтажным домам-поместьям. Высоким, это по местным меркам. Часто первые этажи таких домов возведены из камня, вынутого из скальной породы, поэтому по факту они невысоки. Ведь трудно дался поселенцам этот камень. Видел я дома и с полутораметровым первым этажом. В одном из таких Лид снял себе комнату, чтобы лишний раз не тревожить дворцовую стражу, когда делишки задерживают его в городе на ночь.

Над головой захлопала крыльями дерзкая ворона. Что-то дрогнуло в груди, тоска подступила к сердцу. От столь резкой перемены в настроении испытываю досаду и колочу бронзовым молоточком по почерневшим от времени доскам. Моя досада неоправданна: и так знаю, что новости от Авасия будут плохими.

Дверь открыл Лид и тут же отступил в сумрак, приглашая войти. Из темной без мебели комнатки лишь с лестницей на второй деревянный этаж мы через приземистую арку вошли в освещенную масляной лампой спаленку скифа. Жители Пантикапея по-прежнему экономят жизненное пространство на горе в угоду общественным зданиям и дворцу правителя. Войдя, тут же обращаю внимание на Авасия, который сидит в полутьме на каменном полу, остервенело чешется и тяжело вздыхает.

— Ты говорил с ним? — спрашиваю Лида и присаживаюсь поближе к выходу на складной стульчик без спинки.

От Авасия все еще смердит как от портовых нищих, хоть теперь он вымыт и одет в чистый хитон.

— Да, пазака6. Он сам тебе все сейчас расскажет.

— Небесный владыка Папай, мать-земля Табити помогите, молю! Прости меня пазака. Я расскажу, все расскажу, — Авасий говорит с трудом, протяжно, хриплым голосом. — Феокл продал нас флотоводцу Тинниху. И тебе ничего не отдал, обманул...

Его плечи сотряслись от беззвучного плача. Странно, но мне стало легче: знаю, Авасий восстановит силы, когда-нибудь я встречусь с Феоклом, а главное — Алиша и наш ребенок по-прежнему под защитой паралатов.

* * *

История боспорских владык пестрит войнами, захватами, жестокостью и коварством. Когда-то эллинские колонии добровольно объединились в союз, чтобы дать отпор таврам и скифам, впрочем, скифами они называли и меотов, совместно использовать богатства варварских земель. Варварами же эллины называли всех, кто не говорил на их языке. Однажды союз превратился в царство, и было это еще при Археанактидах. Ранние представители этой династии называли себя архонтами эллинов и царями варваров, а позже царями Боспора.

Усиливаясь и богатея, Боспор расширял свои владения по обе стороны пролива, подчинял себе племена и народы. Но даже Сатиру, отцу Левкона, не удалось подчинить меотов и союзных с ними псессов, торетов и дандариев. Они сохранили свое управление и племенную целостность. Синдами правил ставленник Сатира — эллин Гекатей. Интересную историю о нем я услышал несколько месяцев назад от предводителя сарматов — роксолана Гнура, которого у стен Феодосии чудом смог ранить, и так спас от неминуемой смерти царевича Левкона. До сих пор с благодарностью смотрю на небеса, вспоминая смерть этого сармата. Будь он жив, не спалось бы мне так сладко ночами.

Гекатей женился на меотянке Тиргитао и как бывает, спустя годы влюбился в молодую, а царицу решил извести. Боялся он влиятельную воительницу. И не зря! Только вмешательство Сатира спасло тогда Гекатея от мести меотянки. Но царя Боспора среди живых уже нет, а его сын спокойно сидит на троне в Пантикапее до тех пор, пока ни во что не вмешивается. Я шел к нему с мыслями о предлоге, достаточно весомом, чтобы Левкон отпустил меня в Феодосию. Уж очень мне хочется повидать Феокла и получить от него обещанный дом и монеты. Еще слухи ходят, будто кто-то из армии скифов выжил в той мясорубке, что устроил им Гнур. До сих пор помню я наставление мудрого Абарида — отца Авасия, что каждой твари нужен поводырь и воины те нуждаются во мне, как и я в них.

Утро еще не перетекло в день, когда размышляя, я брел мимо храма Диониса, любуясь глубиной студеной синевы, стрижами, мелькающими высоко в небе, и ничто не предвещало беды, разве что смутили меня воины с шумом и топотом снующие у дворца. Обычно хилиарх7 Андроник — держал гоплитов подальше от царя, чтобы те не докучали молодому правителю просьбами. Каждый из них хотел больше серебра и землю. Левкон же пока не научился говорить "нет", правда и "да" от него я слышал не часто. Не зря с детства его обучали лучшие учителя из царедворцев. Как бы там ни было, но воины во дворце — к новостям, которые вполне могли поставить крест на моих грандиозных планах.

Андроника я уважаю, хоть и не стали мы с ним приятелями. От всех, кто был приближен царем, хилиарх держит дистанцию, при этом, оставаясь Левкону верным слугой и наставником. Говорит этот умудренный опытом солдат мало, но то, что я услышал однажды, восхитило и запомнилось. Он как обычно без особого повода поучал царя, но я стал прислушиваться, когда Андроник заговорил о врагах, битвах и смысле жизни.

"Тот человек, который разрушает созданное другим человеком, идет против смысла существования человеческой жизни, а значит он враг человека! А враг заслуживает чего? Смерти! Его уничтожают! Но возможно ли это без битвы? Нет, врага уничтожают в бою. А бывает ли битва без жертв? Не бывает. Одни получают раны, другие погибают, но перед лицом смерти каждый человек знает и помнит, что бьется он ради сохранения творений рук своих! Это и называется настоящим подвигом. Меч в моих руках напоминает, что я рожден и существую для подвига! Если ты не совершишь ни одного подвига, то напрасно ешь мясо, пьешь вино, спишь и дышишь. Ибо не сделал того, для чего был создан..."

Ох, не случайно я вспомнил о командире царских гоплитов, вот он — стоит у входа во дворец, теребит кончик потертого ремня, нервничает. Ха, смотри какая неожиданность! — думаю, но обращаюсь к нему с почтением: