Льва узнают по когтям. Глава 20

Холодное, дикое и безумно страшное море было единственным живым существом в этом гиблом месте. Оно въедалось в холодный камень тюрьмы, разъедало души заключенных и тюремщиков, лучше любой кислоты, заполняя своей соленой сутью пустые оболочки, остающиеся от тех, кого некогда звали людьми.

Ледяной сквозняк привычно ерошил шерсть на загривке. Она свалялась и клочьями свисала с боков Сириуса. Переломанные когти кровоточили. Только вчера он бился в бешеном припадке ярости и бессилия: надрывно выл, грыз и царапал металлические прутья, кидался на стены и охранников, приносящих еду. Он вел себя как бешеный пес, хотя облик у него тогда был человеческим. Все они — каждый, кто оказывается в Азкабане, не важно, тюремщик или заключенный — проходит этот этап принятия. Сначала они с надеждой смотрят за горизонт, мечтая, как выберутся из этой выгребной ямы, затем кидаются на всех, мечтая силой вырваться на свободу. А затем приходит этап принятия и внутри человека ломается тот стержень, что ещё удерживает личность от деградации и полного распада.

Вдалеке раздался звук шагов. Четыре человека — три мужчины и женщина. Ветер донес удушающую вонь ванильных духов. Сириус знал только одну женщину, что источала этот мерзкий запах. Вот уже пять лет, как он мечтал вновь с ней не встретиться. Бывший комендант Азкабана, от которой натерпелись и охранники и заключенные. Интересно, что хочет эта жирная министерская подстилка?

Сириус прижал уши к голове, оскалил пасть и попятился. Толстая собачья шкура сменилась голой человеческой кожей и тюремной робой, острые клыки превратились в зубы, облезлая шерсть вновь стала сальными волосами с заметными проплешинами.

— Заключенный Љ390, отойти к стене! Руки за голову! И только попробуй дернуться, выродок, — холодный голос охранника приглушенно донесся с другой стороны от железной двери.

Ясно... Значит все по-новой. Его опять переводят. Вновь и вновь. В самую глубь, туда, где удары волн о камень оглушают не хуже взрыва, где воздух настолько затхлый, что можно задохнуться, а полчища голодных больных крыс могут сожрать человека заживо. Туда, где содержится его дражайшая кузина, которую он бы собственноручно отправил на тот свет при первой же возможности.

Как жаль что единственный человек, единственная близкая ему женщина, которой он мог доверять, больше не приходит. А ведь прошло уже больше двух лет с их последней встречи.

Сириус вскинул голову, вспоминая мягкие золотые волосы, глубокий и красивый голос, спокойный взгляд невозможно-светлых глаз. Её решимость, обещания, кольцо на безымянном пальце. И слова охранников — слухи в Министерстве разносятся быстро — о том, что оперативный отдел уничтожен, а его бывшую главу комиссовали.

Скрежетание стали о камень. Решетка камеры с отвратительным скрипом открылась. На пороге стояли два охранника и мерзкая толстая женщина с маленькими злыми глазами — Долорес Амбридж, бывший комендант Азкабана, а теперь ближайшая помощница Министра.

Охранник взмахнул палочкой.

— Иммобулюс.

Сириус почувствовал, как мышцы сводит судорогой, а сам он лишается последних крох свободы.

— Господин Министр! Заключённый обездвижен.

Министр?! Сириус до боли скосил взгляд влево, чувствуя, как стук сердца начинает отдаваться в виски. Его отпускают? Неужели, спустя столько лет он вновь окажется на свободе?

Правитель магической части Великобритании медленно вошёл в камеру. Его толстые пальцы сжимали, крутили и сминали газету, которой он, то ли обмахивался, то ли просто случайно схватил и теперь не знал куда деть, а взгляд нервно и возбужденно метался по каменной клетке, но ни разу так и не остановился на лице заключённого.

— Интересно... Очень интересно, — он с напускным вниманием уставился на стену усеянную зарубками. — Двенадцать лет. Кто бы мог подумать. Да. А ведь это я был первым, кто прибыл на место той ужасной трагедии...

Сириус неотрывно смотрел на Министра. Он хотел кричать, встряхнуть этот бурдюк с дерьмом и заорать во все горло: "Я не виновен!".

— Вы удовлетворены инспекцией, господин Министр? — женщина заискивающе улыбнулась.

— Да, Долли. Хотя, при тебе тут, конечно, было получше, — теперь он уставился в окно и махнул охранникам в сторону выхода. — Вы не могла бы оставить нас на минутку? Мне есть, что сказать мистеру Блэку, касательно его дальнейшей судьбы.

— Но господин министр, мы не можем оставить вас один на один с опасным преступником.

— Не беспокойтесь. Со мной будет мисс Амбридж, — охранники синхронно сморщились при упоминании своей бывшей начальницы. К их счастью, она стояла спиной к ним и не увидела эту пантомиму. — Я отлично знаю, что за человек находится передо мной. А теперь убедительно вас прошу, покиньте помещение.

Тюремщики недовольно переглянулись и молча покинули камеру. Амбридж встала у двери и наложила чары против подслушивания. Её маленькие жабьи глаза горели злым огнём. Министр дошёл до окна отмахнулся сложённой газетой от мух и без какого-либо вступления произнёс:

— Готовься, Блэк. На тридцатое августа назначена твоя смертная казнь. Скоро тебе воздадут по заслугам за все что ты сделал.

Он замахнулся газетой. Толстый таракан оказался размазан по стене и зарубкам. Министр с отвращением отбросил газету и вышел обратно в коридор.

Опять звук трения металла о камень. Удаляющиеся голоса. Удушающая, приторная вонь ванили медленно истаивала в соленом морском воздухе. Сириус бесился, пытался открыть рот и завыть от бессилия. Волны ярости обжигающими волнами проходили по мышцам и нервам. Камни вытягивали последние тлеющие угли жизни из его тела.

Казнь. Спустя столько времени ему вынесли окончательный приговор. И зачем было только тянуть столько времени. Зачем было давать ему надежду?!

Зачем?!

Главная дверь тюремного блока закрылась. Издалека повеяло мертвенным холодом, а решетка на двери его собственной камеры распахнулась настежь. Дементоров пустили на жатву чужих эмоций.

Когда действие заклинания прошло, Сириус весь продрог. Кости, много раз переломанные, а теперь сросшиеся под неправильными углами, ныли.

Черные фигуры стекались к его двери. Он запрокинул голову, зло захохотал и опустился на четыре лапы. В каменной клетке вновь оказался не человек, а пес. Дементоры, словно в недоумении, стояли перед распахнутой камерой. Будь у них мозги, а не голые инстинкты, они бы возмущенно спросили: "Где наша еда!". Но мозгов у них не было, поэтому они двинулись к следующей камеры. Оба Лестрейнджа — два сукиных сына, не лучше своего папаши — заорали в унисон. Иногда Сириус орал в ответ, не первую ли брачную ночь со стервой Беллой вспоминает один из них. Посылали Сириуса далеко, но его это, разумеется, не останавливало.

Однако, теперь Лестрейнджы его не интересовали. Он медленно доковылял до брошенной газеты, бережно развернул лапами и мордой, оттер белесовато-коричневые останки таракана. Маленькая, буквально последняя ниточка, ведущая к воле, лежала перед ним, шелестя смятыми страницами.

Реклама, квиддич, ещё реклама, политические маневры, результаты СОВ и ЖАБА, Уизли...

Внезапно его охватил странный зуд. Он что-то упускал. Это нечто было важным, безумно, просто невероятно важным. Взгляд раз за разом скользил по строчкам и фотографиям, выхватывая все новые и новые факты из жизни, которую он потерял.

Не то. Всё не то...

Вот! Вот оно!

Первая полоса. Статья на три страницы. Фотография. Уизли. Вся семья. Шесть человек. Семьсот галлеонов. Мальчишка: самый младший, рыжий, веснушчатый, болезненный, нескладный и сгорбленный, с решительным, разочарованным взглядом. И крыса на его плече. Мерзкая маленькая крыса. Серая шкурка, которую так хочется содрать. Маленькие острые косточки, хрустящие на зубах. Наглые предательские глаза. Выдавить бы их, да от черепа останется одно воспоминание. И всего девятнадцать маленьких пальчиков.

Не хватает одного только мизинца на правой лапке.

По тюремному блоку разнесся безумный собачий лай. Дементоры будут жрать еще несколько часов. У него есть время сбежать, пока все тюремщики заняты охраной Министра и его ручной жабы.

Второго шанса у него не будет.

Ему уже нечего терять — через месяц он все равно сдохнет.

* * *

Сон оборвался.

Тело сотрясала мелкая дрожь. Сердце бешено колотилось где-то под горлом, отдаваясь в висках. Пульс подскочил до двухсот ударов в минуту. Взгляд бешено метался по темной комнате. Страх сжал грудную клетку стальными клещами и не давал сделать даже самый маленький вдох, заставляя легкие гореть, мучиться от удушья.

Свет. Нужен свет. Он разгонит тьму. Убьет все тени. И тьма отступит. Даст вновь дышать. Больше никаких ужасов.

Море все очистит. Сожрет и переварит всю гниль...

Опьяненному кошмарами разуму почудилось движение в затемненному углу комнаты. Рука привычно дернулась к палочке — рефлекс, вбитый в подкорку мозга многочисленными боями на грани жизни и смерти. Хватило одной лишь воли, чтобы комнату озарил белый свет. Тереза даже не сощурилась, когда непривычные к свету глаза заслезились.

В углу была лишь пустота. Никаких монстров или призраков прошлого.

Она поднялась с кровати, крепко сжимая в руках палочку, прошла в ванну, включила свет и напор воды в душе до упора. Холодные струи впивались в мозг раскаленными иглами, вымывали остатки кошмара, стекали по лицу и волосам тяжелым, мокрым, потемневшим от влаги. Ледяная вода мгновенно отрезвила все еще вяло сопротивляющийся разум, и отодвинула животный страх и ненависть на уже мертвых людей — убитых, сожженных, раздавленных, перемолотых в фарш её же руками — на второй план.

Тереза села бортик ванны и запустила пальцы в мокрые волосы. Холодные капли стекали по шее, лицу и спине. Ткань майки насквозь промокла от пота и воды, прилипнув к телу. Она сдернула её одним резким, дерганным движением, едва не порвав по швам, и кинула на пол.

Тело покрылось мурашками. Мелкая болезненная дрожь сотрясала плечи. Виски раскалывались.

Хотелось закрыть веки и надавить на глазницы ладонями, пока черное марево перед глазами не превратится в хоровод разноцветных осколков битого стекла.

— Опять кошмары?

Она отняла ладони от лица и подняла голову. В дверном проеме стоял знакомый, расплывающийся силуэт. Тереза потерла ноющие веки и ответила:

— Да.

Раздались хлюпающие звуки от соприкосновения голых ступней о мокрый кафель, стук дверцы шкафа, высокий звон стекла. Когда она вновь открыла глаза, мир вокруг принял нормальные очертания, а перед её носом замаячил стакан с зельем "Сна без сновидений". Поверхность серебристой жидкости начала заметно дрожать, когда стакан оказался в её руках. На бортик рядом сел её муж, закинув ногу на ногу и внимательно, со скрытой тревогой, рассматривал Терезу.

— Может, все-таки сходишь к Алану? — спросил он.

— Нет, никаких психиатров.

— Он психолог. Это разные вещи.

— Все равно нет. Да и как ты себе это представляешь? — её губы растянулись в кривой, насквозь фальшивой улыбке. — "Здравствуйте, я жена вашего начальника, а ещё ведьма. Нет, поверьте, я никогда никого не проклинала и зелий не варила, по крайней мере хороших, но зато воевала и состояла в магических спецслужбах на должности командира. Поэтому у меня за спиной гора трупов. Но меня отправили в отставку и теперь я работаю в школе. Как меня взяли учить детей? Ну, понимаете, сейчас в стране кадровый голод..."

— Тери, не прикидывайся, — прервал он тираду Терезы. — Ты можешь придумать отличную историю, которая не будет затрагивать магическую часть твоей жизни. Просто признай, что из-за собственной гордыни боишься показаться слабой и принять помощь постороннего человека.

— Ты сейчас серьезно? — Тереза развела руками. В одной руке у нее был стакан с успокоительным, а в другой палочка. По обнаженным плечам и груди стекала вода, делая её похожей на вымокшую под дождем кошку. — Ты видишь, какой у меня сейчас вид? И ты, правда, думаешь, что мне есть какое-то дело до гордыни?

— Я говорю про общение с чужим людям и нежелание казаться слабой даже в ситуациях, когда это не нужно. И твой любимый образ неприступной Снежной королевы.

Она опустила руки, поставила стакан с зельем прямо на пол, открыла рот, словно хотела ответить. В голове было пусто — никаких адекватных аргументов. Её взгляд холодный, пустой, лишенный каких-либо эмоций, застыл. Разумом Тереза понимала всю правоту этих слов. Но рассказывать о своих проблемах абсолютно постороннему человеку, да ещё и к мозгоправу? Она вздохнула, подалась вперед и оперлась подбородком на ладони, а локтями о колени.

— Это все привычка. Профдеформация. Ничего не могу сделать... Ах, черт, нельзя быть таким проницательным, — она тихо, совсем невесело, даже скорбно засмеялась.

Горячая ладонь легла на её спину, провела по позвонкам и остановилась на одном из выпирающих рёбер. Она вздрогнула от неожиданности и повернула голову.

— Тери, у тебя кожа ледяная. И ты вся дрожишь.

— Не страшно, — покачала она головой. — Перед сном выпью бодроперцовку и все будет отлично.