Спасатель. Книга вторая. Великий княжич

— Оттого, — спокойно ответил епископ, — что за грехи им был ниспослан бич божий в лице латинян. Тридцать три года назад последний ромейский император, коронованный в Константинополе, погиб в битве, и тьма опустилась на землю эллинскую. Однако же ведомо тебе, что подобный срок часто означает большие перемены. Не зря во многих сказаниях обычный человек, доселе страдавший, в тридцать три года вдруг обретает невиданное могущество. Например, Илья Муромский. Или, — епископ поднял глаза к небу, давая гостю возможность самому догадаться, на кого он намекает. — Однако обсудим твое дело. Прости, но славнейший и знатнейший Мануил, государствующий в Фессалии, сейчас занят, и встретить тебя он поручил нам — своим приближенным.

— В таком случает ты, верно, уже знаешь цель моего прибытия, — нахмурил брови Сент-Омер. — Из моих владений бежало пять сервов, и их видели направляющимися на север.

Проня и Даниил, доселе стоявшие с невозмутимыми лицами, не смогли сдержать усмешки, услышав, как могущественный барон торжественно разглагольствует о столь ничтожном предлоге. Но епископ выслушал претензии серьезно.

— Двух людей из твоего списка мы не нашли, а остальные действительно находятся в Лариссе. — Отец Гавриил сделал паузу, вдохнув полную грудь воздуха. — Но выдать их невозможно. Они уже рукоположены в сан диакона. Обряд был совершен сегодня иерархом Лариссы в городском соборе.

— Понятно, — равнодушно кивнул барон, привыкший к подобным уловкам хитрых греков, и сразу же перевел взгляд на дружинников, недвижной стеной стоявших перед ним. — А воины твои на диво хороши. Эти удальцы похожи на императорских телохранителей. И сколько же таких храбрых козельцев прибыло с тобой?

— Два десятка рыцарей, — слегка приукрасив действительность, но все же не сильно отступив от истины, признался епископ. — Но о силах императора, находящихся в Фессалии, не спрашивай, ибо это не моя тайна.

Больше поводов проситься в Лариссу у барона не было, ведь писем от своего герцога и полномочий вести переговоры он не имел. Однако, получив предложение русичей отобедать, Бела охотно согласился, желая как можно больше разузнать о вероятном противнике. Все франки слезли с коней, и отец Григорий спокойно провел гостей по лагерю ополченцев, демонстрируя достижения никейцев.

Посмотреть барону действительно было на что. В необычном становище нигде не было видно мусора и объедков, не валялось ни животного, ни человечьего помета, а вдоль путей тянулись сточные канавы. В центре же, где, очевидно, располагались склады, греки даже возвели валы с высоким палисадом.

Епископ с гордостью показал диким франкам большие чаны, в которых прожаривали одежду новобранцев, избавляя ее тем самым от насекомых, и продемонстрировал настоящую большую баню. В тринадцатом веке славяне, обитавшие в лесной зоне и не имевшие недостатка в пиломатериалах, считали регулярное мытье в мыльне само собой разумеющимся. Лишь много позже, когда леса перешли в собственность помещиков, позволяющих крепостным лишь собирать в них хворост, крестьяне уже редко могли позволить себе возвести отдельное строение для бани и регулярно топить ее.

И эту благословенную привычку частых омовений городецкое посольство перенесло и на все войско, отчего в нем начисто отсутствовали обычные хвори, характерные для больших скоплений людей.

Но на этом все видимые достижения никейцев и заканчивались, а военная подготовка фессалийцев не выдерживала никакой критики. Наблюдая за тренировками вчерашних селян, вдруг превратившихся в мечников, Сент-Омер машинально комментировал их про себя:

— Вот эти дерутся, как шестилетние детишки благородных, беспорядочно лупя палками по голове противника. Эти уже как восьмилетние дети — бьют со всей силы. А тут уже на уровне десятилетних мальчиков — частые быстрые удары со всех сторон, и даже не забывают пускать в ход щит. Ну а здесь уже фехтуют не хуже двенадцатилетних аристократов, пытаясь отводить удар соперника щитом или мечом. Но не видно ни одного бойца, способного биться как рыцарь — не махать во все стороны учебным мечом, а внимательно следить за противником и наносить редкие, но быстрые как молния удары.

— А копья вы своим новобранцам не даете? — как бы невзначай поинтересовался барон.

— Им бы сначала с короткими мечами научиться управляться, — буркнул боярин, досадуя, что епископ не разрешил показать бургундцу, как его люди умеют ходить строем в ногу и держать пики.

— Зато фессалийцы возвели замечательный лагерь, и они отлично умеют копать валы и рвы — отпустил барон сомнительный комплимент, тем самым заставив Проню еще больше помрачнеть.

В город франков вести не стали, и прием устроили под большим шелковым пологом посреди лагеря. Слугам барона накрыли стол на улице, а четырех оруженосцев барона усадили в этом же шатре, но за отдельным столом, выделив им в компанию трех дружинников. Поначалу, беседа у отроков особо не клеилась. Латиняне — бургундцы и веронцы, прожили почти всю жизнь в Греции, а то и родились здесь, и эллинским наречием владели отлично. А вот русичи подобным умением похвастать не могли, и Лиховиду пришлось отдуваться за всех. Впрочем, он вполне сносно смог обсудить с собеседниками стати различных пород лошадей и рассказал про охоту на кабанов в приокских лесах, тем самым прослыв у франков изысканным кабальерусом.

Пока младшие рыцари, не стеснявшиеся пить вино кубками, шумно спорили о достоинствах лошадей из разных стран, за столом знати царили трезвость и спокойствие. И барон, и боярин одинаково полагали, что перед важным разговором не стоит утомлять ум вином, ктитору опьянеть мешала большая масса тела, а епископ к спиртному и вовсе был безразличен.

— Нет большего удовольствия, чем дружеская беседа, — льстиво заметил Сент-Омер, поднимая бокал и отпив из него символический глоток. — А скажите, мне, дорогие друзья, не станет ли германский император Фридрих, носящий титул салоникского короля, чинить препятствия Мануилу Дуке Комнину?

— До сих пор Фридрих не вспоминал о своих правах на Грецию, — напомнил Даниил. — А после принесения могучим и победоносным Мануилом клятвы верности императору Ватацу, союзнику Фридриха, последний тем более не выскажет никаких претензий.

— А истинно ли, что ваш герцог летал как птица? И многие ли в вашем краю обладают таким умением?

— Истинно, — отозвался Проня, — правда, парил князь невысоко. А увидев сверху приближение агарян, разослал гонцов во все стороны, предупредив всех о нашествии. Но кроме него подвиг сей никому не удавался.

Весь обед сотрапезники не столько ели, сколько пытались разузнать друг у друга дальнейшие планы и выведать военные тайны. Но получилось прямо как в пословице — говорили много, да сказали мало.

Когда гостей проводили и на дороге улеглась пыль, поднятая копытами франкских лошадей, Проня вытер со лба пот и укоризненно повернулся к епископу:

— Владыко, отчего ты показал лиатинянам лишь слабейшую часть войска, да еще в самом неприглядном виде?

— Гавша рассказывал, — невозмутимо ответствовал священник, — как древний синский полководец учил: когда ты слаб, покажись противнику сильным, а если ты силен, притворись слабым. Пусть в афинском герцогстве не знают о нашей силе и не боятся, что мы нападем.

— Да нет у нас силы! — едва не перешел на крик распалившийся боярин. — Лучники, правда, зело хороши, но мало их, щитоносцев совсем на донышке, а годной кавалерии и вовсе кот наплакал.

Ктитор Даниил, услышав, как обижают его всадников, заворчал, но не нашел, что возразить.

— Остальные же фессалийцы, как франк верно заметил, умеют только копать виноградники. Верно про них говорят, что отваги у греков хватает лишь на то, чтобы кинуть камень с верхнего этажа. И теперь в Афинском герцогстве считают, что у нас нет зельной армии.

Козельский иерарх выслушал негодующую речь боярина спокойно и с кроткой улыбкой, нравоучительно заметив:

— Лишь глупый посчитает своего противника бессильным. А если враг глуп, то одолеть его нетрудно.

Василий Дмитриевич открыл было рот, чтобы возразить, но совсем запутавшись в греческой казуистике, лишь махнул рукой и хмуро пошагал к ополченцам, отдыхающим после трапезы, с твердым намерением кого-нибудь отдубасить учебным мечом.

* * *

Франки и фессалонцы если и замышляли коварные планы, но нарушать мир не отваживались и пока притихли. Никейцы активно пользовались предоставленной им возможностью и процесс возвращения Фессалии под руку Мануила шел стремительно. Один за другим городки и селения в благодатной долине Пенея подчинялись своему законному деспоту, а заодно, и никейскому императору. Вскоре Никифор добрался до западных пределов державы, без боя овладев горными крепостицами на границе с Эпиром. Мирно прошло и подчинение северных пределов у границы с Македонией. Там, в тридцати верстах к северу от Лариссы, в западных предгорьях Олимпа, располагался город Элассоны, к которому дукс Никифор не смел приближаться, опасаясь близости македонских войск. Но на тамошнего епископа надавили одновременно и никейский патриарх, и коллеги-иерархи Ларисский и Димитриадский, уже давно склонившиеся перед Мануилом. В результате в один прекрасный день из Элассоны пришло известие, что в соборе провозглашают молитвы не солуньскому "узурпатору", а Иоанну Ватацу и Мануилу Дуке Комнину, причем именно в таком порядке, давая понять жителям, кто на самом деле тут главный.

В общем, дела шли споро. Ополченское войско муштровалось, потихоньку экипировалось и отъедалось, благо гениальный Ватац догадался ввести в своей армии должность интенданта, и поставки фуража были централизованы, а не отдавались на откуп командирам отрядов или же самим воинам. Мало того, император, начавший относиться к этой авантюре серьезно, все чаще баловал дукса, присылая золото, оружие и даже сотни своей отборной пехоты. В итоге на исходе лета почти вся Фессалия перешла под власть деспотии. Осталась лишь одна большая заноза — замок Платамон, оседлавший восточный склон Олимпа и стороживший стратегически важный путь вдоль побережья.

Комендант Платамона игемон Феодор, сознавая важность своей твердыни, юлил, не говоря твердо ни да, ни нет, и всячески затягивал переговоры, выводя Никифора из терпения. Правда, епископ Григорий призывал дукса к выдержке и уверял, что Платамон все равно подчинится. Так, по крайней мере, обещал их воевода Гавриил, а он пока ни разу не ошибся. Но византийца пророчества далеких северных рыцарей особо не убеждали. Дукс уже сердился не на шутку и начал готовиться к походу, ожидая лишь подхода половцев.

Незадолго до того из Никеи пришла весть, что куманы, поселившиеся год назад в Венгрии, вдруг взбунтовались и покинули придунайские равнины, перекочевав в Болгарию. Там некоторые из степных родов не стали задерживаться и попросили у Ватаца разрешения поселиться в никейской части Фракии. Иоанн, загодя информированный русскими послами о возможности такого варианта событий, уже был к нему готов, и сразу направил пару сотен половцев на юг.

Однако деспот Мануил оптимизма Никифора не разделял и выразил сомнения в том, что степняков пропустят в Фессалию:

— Формально, у меня с братьями и племянниками мир. Я лишь вернулся в свои владения и восстанавливаю в них законную власть. Но на деле дорогие родственники явно не позволят пропустить подмогу через свои земли. Ну, разве что эпирский деспот Михаил Второй. Он склонен к дружбе с Ватацем, хотя особых благодеяний и от него ждать не стоит.

Прошло несколько дней, пока гонцы носились туда-сюда по просторам Греции, и вскоре пришло ответное послание от Михаила. Эпирский владыка с сожалением сообщал, что не может пойти против воли солуньского императора. Когда он недавно открыл свою территорию для прохода никейских лучников, спешивших в Италию, то Фессалоника не возражала, ибо речь шла о помощи германскому императору Фридриху. А все, что Михаил может позволить сейчас, это лишь пропустить половецкое "посольство" с небольшим сопровождением.

Впрочем, "небольшая" охрана куманского бека, на следующий день прискакавшего в Лариссу, насчитывала сорок конных — ничтожное количество для степей, но солидный отряд для греков, которые больше, чем несколько сотен всадников за раз собрать не могли. Теперь, если посчитать всех комонных, никейцы могли выставить двадцать конных дружинников, десять наемников, умевших сражаться верхом, десять дюжин поместной конницы, сорок куманов и свыше полусотни данииловских всадников. Сила немалая... если смотреть издали. На деле же, лишь русичи были полностью экипированы, но и их никак нельзя было назвать опытными воинами. В отряде фессалийской знати, состоявшем из аристократов, их родственников, друзей и слуг, степень вооруженности и воинского умения различалась от тяжелых катафрактов до бесдоспешных трапезитов. То же самое касалось половцев. Правда, у всех степняков имелся лук, которым куманы отлично умели пользоваться. Ну, а что касается ктитора, то его основной контингент и вовсе был набран из пастухов, заслуживших такую честь лишь за свое умение скакать верхом.

Простейшие совместные маневры этой соломенной конницы показали, что атаковать противника ровной линией или хотя бы клином неспособно ни одно из подразделений, даже такие прирожденные всадники, как половцы.

Выстроить лошадей в ряд оказалось несложно, но стоило им тронуться с места, даже на рысях, и строй превращался в рыхлую кучу, постепенно вытягивающуюся вдоль направления движения.

Для того чтобы использовать конную массу по назначению, то есть в бою, требовалось всего две вещи. Во-первых, постоянные тренировки по сохранению цельности построения в движении, чем всадники и занимались. А во-вторых, было необходимо разделить кавалерию по видам, то есть на тяжелую и легкую, чтобы ставить им соответствующие задачи. И, разумеется, следует привести в соответствие рост лошади весу всадника, чтобы кони не изнемогали под тяжестью седока и во время скачки строй не слишком сильно растягивался.

В общем, задача была ясна, но вот выполнить ее было затруднительно. Куманы, среди которых имелись и окольчуженные йигиты с длинными копьями, и обычные, вооруженные лишь ножом и луком рядовичи, категорически не хотели идти в подчинение иноплеменникам. Для Прони также немыслимым было отдать кому-нибудь своих русичей. Лариссиец Константин Кавасил, возглавивший конную банду фессалийцев, уверял, что его земляки не станут подчиняться худородному ктитору, да и сам не горел желанием брать в свой отряд голодранцев, даже если они были снабжены крепкими доспехами. Впрочем, несмотря на весь свой снобизм, фессалийская аристократия робостью не отличалась и буквально бредила манией новых завоеваний, суливших богатую добычу, новые должности и славу. Знатнейшие фессалийцы наперебой спорили, стоит ли им обратить свой алчный взор на запад, в Эпир, на север, к Македонии, или же на юг, где царствовали франки. Мануил и Никифор от таких разговоров хмурились и вежливо просили болтунов укоротить языки, пока соседи, чего доброго не восприняли эти слова всерьез и впрямь не начали войну.