|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Глава тридцать первая. Курфюрст Баварии и его вторая жена.
Хваленый Нимфенбург показался Антону театральной декорацией. Его строения в 2-3 этажа выстроились по берегу пруда в виде длинной ленты, за которой больше ничего не было — только парковые деревья в некотором отдалении. В центре этой ленты стояло здание в 4 этажа, снабженное встречными лестницами вдоль фасада — к нему-то и подъехал церемонимейстер-провожатый. Бурсье, знавший немецкий язык с пятого на десятое, кивнул Антону и тот пошел следом за ним — обеспечивать перевод. В их кильватере шло еще несколько штаб-офицеров, а впереди семенил церемонимейстер, к которому на входе присоединился встревоженный собрат по профессии.
Все залы, через которые шли незваные гости, были очень высокими, светлыми и украшенными разнообразными панно. Покои курфюрста оказались в левом крыле второго этажа. Местный церемонимейстер умоляюще сложил ладонями ручки и поскребся в двери патрона. Почти сразу они отворились, и на пороге появилась эффектная брюнетка лет двадцати в свободном одеянии лимонного цвета — то ли платье это было, то ли шлафрок? Появление группы чужих офицеров перед дворцом не осталось, конечно, дамой не замеченным (иначе на кой ляд были бы нужны эти огромные окна?), но она сочла нужным состроить высокомерное лицо и спросить:
— Что вам нужно здесь, господа? И кто вы такие?
— Ихь бин генераль Бурсье, — браво начал изъясняться глава французской команды, но тут же споткнулся и обратился за помощью к Антону: — Спроси ее о куфюрсте....
— Гнедиге фреляйн, — специально оговорился Антон, уже знавший от церемонимейстера, что курфюрст Баварии год назад женился на дочери герцога Моденского по имени Мария Леопольдина. — Заген зи Ирем Фатер, дасс ди оффицире Франкрайхс цу им камен (Скажите Вашему отцу, что к нему с визитом пришли французские офицеры).
— Курфюрст Баварии Карл Теодор является мне мужем, молодой человек, а вовсе не отцом, — отчеканила дама, глядя в глаза Антону с большой строгостью.
Антон тотчас сделал покаянное лицо и поклонился ей, а после сказал:
— Простите меня, хох гештельте даме (высокородная дама). Меня обманул Ваш юный облик. Еще раз простите.
— Что ты там лопочешь и кланяешься, Фонтанэ? — подал голос генерал. — Здесь курфюрст или нет?
Тут Леопольдина улыбнулась ему и сделала приглашающий жест рукой, подкрепив его словами:
— Битте мельден зи зихь ан (Прошу вас войти, пожалуйста).
Навстречу вошедшим офицерам с кресла поднялся довольно бравый, хоть и морщинисто-седовласый мужчина, одетый в роскошный халат с кистями (шлафрок то бишь) и сказал по-французски:
— Я так понимаю, что мой Мюнхен теперь находится в вашей власти, господа революционеры?
— Именно так, херр курфюрст, — жестко сказал невысокий Бурсье, перекатываясь с пяток на носки и обратно. — Мы опрокинули и рассеяли всех ваших защитников и теперь вправе потребовать с вашего государства контрибуцию — в качестве компенсации за гибель наших солдат от рук баварцев и их союзников.
— Простите, — спросил вдруг курфюрст, — с кем я имею честь беседовать?
— Я — дивизионный генерал кавалерии Бурсье, а это мои штаб-офицеры.
— Но уполномочил ли Вас генерал Моро на проведение со мной переговоров о контрибуции?
— Ну, — смутился Бурсье, — я командую авангардом Рейнско-Мозельской армии и потому вправе требовать от Вас поставку фуража для моих коней, пищи для воинов и размещения их по квартирам.
— С этим у вас проблем не будет, херр генераль, — благожелательно улыбнулся владыка Баварии. — Но как долго ваша дивизия намерена пробыть в Мюнхене?
— А вот это секрет, Ваше Высочество, — осклабился Бурсье, — которого, поверьте, даже я не знаю. Мы живем по приказам, а они рождаются ежедневно в штабе армии. Что касается переговоров, то их проведет с Вами наш командующий, который прибудет в Мюнхен через два или три дня.
— Тогда до встречи в моей официальной резиденции, — подытожил встречу Карл Теодор. А потом обратился к городскому церемонимейстеру:
— Пауль, предложите господам офицерам поселиться в комнатах дворцового сада. Они ведь сейчас пустуют?
— Яволь, Ваше Высочество.
— Это прекрасные аппартаменты, господа, — добавил курфюрст, улыбаясь. — Их обслуга обязательно предложит вам изысканный ужин, а наутро и завтрак. Соглашайтесь.
— Вы умеете быть настойчивым, Ваше Высочество, — ответил Бурсье, коротко кивнул по очереди курфюрсту и его жене и, повернувшись, пошел к выходу как по струнке. За ним ушла в той же манере и его свита.
Так сладко Антон давно не спал. Вечером вежливая пожилая горничная приготовила ему горячую ванну, после нее привезла на тележке заказанный легкий ужин (гороховый суп-пюре с горсткой копченостей), а затем пригласила на застеленную атласной простыней перину, накрытую атласным же одеялом, под которое наш молодец нырнул (выждав ухода горничной) совсем голым. Благодать! В предутреннем сне к нему явилась мать (совсем молодая, цветущая, улыбающаяся), взяла его на руки и стала подбрасывать в воздух; он же сердился на нее и пытался сказать: "Мама, я уже взрослый, тяжелый, ты надорвешься!", но губы и язык ему не повиновались и он от досады заплакал — тотчас проснувшись. На глазах его, и правда, были слезы. Антон вытер их руками, вздохнул обреченно и стал готовиться к новому дню в суровом веке.
Пехотные части корпуса Сен-Сира заходить в Мюнхен не стали и обосновались в его северном пригороде — Дахау. Впрочем, штаб корпуса разместился в той же резиденции, что и штаб Бурсье. Антон явился к командующему корпуса и выдавил с него очередную записку к Моро: "Мой корпус стоит в Дахау. Жду Вас, мон женераль, в Мюнхене. Курфюрст готов к переговорам о контрибуции. Ваш Сен-Сир.". После чего он разыскал штатного разведчика корпуса и обязал его отправить записку с голубем в Донауверт. Ну а потом делать ему стало нечего, и он пустился бродить по многочисленным зданиям Мюнхнер Резиденц, поражаясь их великолепию.
Глава тридцать вторая. Любовь зла.
Генерал Моро и его штаб прибыли в Мюнхен (в фиакрах и каретах) лишь во второй половине дня 6-го сентября в сопровождении полка отборных гренадеров, все чаще игравших роль личной гвардии командующего. При этом по дороге из Ингольштадта на эту процессию выскочил с запада дивизион австрийских гусар — и лишь выучка и мужество гренадеров, быстро создавших каре вокруг штаб-офицеров, воспрепятствовала гусарам мимоходом обезглавить Рейнско-Мозельскую армию. Мимоходом потому, что это было, вероятно, боковое охранение отступающего от Леха корпуса Латура, Поняв, что добыча им не по зубам, гусары умчались на восток и более отряд французов не беспокоили.
Соответственно, переговоры с курфюрстом были назначены на 7 сентября. Курфюрст, впрочем, появился в резиденции уже 6-го и пригласил Моро и его штаб-офицеров на ужин. Антона в числе приглашенных не оказалось да и слава богу: известно ведь что "подальше от господ — меньше хлопот". Не нужен он оказался и на завтра, на переговорах, чему опять ничуть не огорчился. Вечером Моро дал ответный ужин в честь курфюрста (оказавшегося достаточно покладистым переговорщиком), куда Антон был все-таки зван, но от чести предпочел уклониться, мотивируя тезисами: "Чего я на этих пирах не видел?" и "Кому я там буду нужен?". Однако тезис последний вскоре был оспорен.
Он уже собирался пораньше скользнуть в свою восхитительную постель, как вдруг та самая горничная передала ему записку. Антон раскрыл ее, недоумевая, а прочтя, совсем растерялся. В ней значилось: "Я ожидала увидеть Вас вчера, но обманулась. Ждала сегодняшним вечером и опять напрасно. Значит, Ваше восхищение мной было наигранным? Я не усну, пока Вы не объяснитесь". Антон поднял голову и увидел, что горничная еще не ушла, явно ожидая его реакции. Тогда он спросил ее:
— Куда мне нужно идти?
— Я провожу Вас, херр официр.
Антон вновь облачился в мундир и сапоги, осмотрел себя в зеркале (остался недоволен, в том числе уже ощутимой щетиной) и пошел за провожатой по многочисленным коридорам, лестницам и переходам, пытаясь по ходу выработать линию поведения перед взбалмошной женой курфюрста. Наконец решил: улыбаться, говорить мало, соглашаться, иногда возражать, чтобы вновь согласиться и, поцеловав пальчики, почтительно удалиться. Вдруг горничная остановилась перед малоприметной дверью, обернулась к нему, кивнула (мол, подождите) и вошла внутрь. Вернулась через две минуты, поощрительно улыбнулась и вдруг подмигнула! Антон изумленно хлопнул ресницами, но надо было уже идти, и он открыл дверь.
Леопольдина стояла прямо напротив двери и весьма близко к ней, так что вошедший Антон оказался лицом к лицу с неверной женой. То, что она решилась изменить мужу, стало ясно через мгновенье, когда ее руки обвились вокруг его шеи, сияющие очи впились в его глаза, а трогательный голос стал произносить нежные итальянские слова:
— Каро.... (Милый....) Белиссимо марито.... (Прекрасный муж....) Авево паура ке ту нон венисси! (Я так боялась, что ты не придешь!)
Антон враз забыл свои придумки и стал отвечать юной женщине по-итальянски:
— Нон потево венире алла кьямата ди уна белла донна? (Разве мог я не прийти на призыв прекрасной дамы?)
— Парли итальяно? (Ты говоришь по-итальянски?) — восхитилась принцесса из Модены. — Ке меравиглиа! (Как прекрасно!) Ма бачвами! (Но поцелуй же меня!)
На четвертом (или пятом?) соитии в дверь тихо постучали и женский голос произнес:
— Herrin, Abendessen endet.... (Госпожа, ужин заканчивается....)
— Ich habe dich gehort, Schatz.... (Я услышала тебя, милая....) — внятно произнесла Леопольдина и добавила нежно для Антуана:— Schneller, mein Lowe! (Ускорься, мой лев!)
Уже будучи в своей постели, Антон стал перебирать свои недавние впечатления, выискивая в них подсказки для ответа на вопрос: почему столь знатная дама отдалась случайному кавалеру? И почему из всех блестящих молодых офицеров Рейнской армии она выбрала именно его? Он вспомнил, как быстро она возбудилась от его поцелуев, как лихорадочно расстегивала пуговицы на его мундире и потом на рубашке, приговаривая по-итальянски "дева Мария, каким красавцем ты меня одарила!". Их первое совокупление было самым страстным и, конечно, кратким. Почувствовав, что финал близок, Антон попытался защитить даму от нежелательной беременности и извлечь наружу свое "орудие", но она неожиданно запротестовала ("Но, но, оставь мне все, до последней капли!") и с силой вцепилась в его ягодицы. То же происходило и при последующих любовных актах, из чего следовало: дама явно хотела забеременеть! А почему? Потому что надеяться на чудо в исполнении Карла Теодора Леопольдина, видимо, перестала и осознала: через несколько лет курфюрст гикнется, и она из самой влиятельной дамы Баварии превратится в почти рядовую искательницу мужа. Если же проявить инициативу и все же родить курфюрсту необходимого наследника, то ее сказочная жизнь в Мюнхене будет длиться, длиться и длиться....
— Что ж, первая половина ребуса решена, — удовлетворенно хмыкнул Антон. — Осталось понять, почему курфюрстине понадобился именно я? Потому что хорош собой? Ну, с этим не поспоришь, что есть, то есть. Только вряд ли дело в этом. А вдруг я похож на Карла Теодора в молодости? Есть ли в резиденции его портрет в 20-25 лет? Недавний портрет я видел, он близок к оригиналу и вряд ли может стать предметом воздыхания для дам. Но в молодости многие люди выглядели куда как краше.... Ладно, доживу ведь я, верно, до завтра и определюсь.
Однако утром для майора Фонтанэ нашлось срочное военное дело: разведка путей отступления частей корпуса Латура и поиск остатков корпуса эрцгерцога Карла. С первой задачей он управился до обеда, объехав командиров гусарских и егерских эскадронов, которые вели в эти дни преследование австрийцев: основные силы Латура достигли Ландсхута., в то время как дивизия Старого и полки Конде ринулись вверх по Леху. А для решения второй сформировал и отправил в поиск на Зальцбург и Линц две группки конных егерей. Голубей они, естественно, обновили, позаимствовав у местных любителей.
После доклада о проделанных мероприятиях полковнику Монришару (начальнику штаба армии) Антон вновь оказался свободен и отправился в Ahnengalerie (Галерею Предков) — поискать тот самый портрет. Найти-то он его нашел (после часа поисков), но по поводу сходства молодого Карла Теодора с собой затруднился: с одной стороны вроде похож, но глаза у этого молодца очень уж большие, да и нос великоват.... Так ничего и не решив, Антоша Вербицкий отправился в свою комнату, где его встретила с ужином вчерашняя сводня. Ужин он вкушал в одиночестве, но после него горничная вернулась и сказала:
— Херрин просила узнать, не очень ли Вы устали за день, херр официр....
— Подустал, любезная фрау. Отдохнуть же предпочел бы вновь в объятьях милой Леопольдины.
— Она просила Вас лечь отдыхать в свою постель и пораньше. Проснуться же Вы можете посреди ночи в тех самых объятьях.
Глава тридцать третья. Пленение дивизии генерала Старого.
Вечером 8 сентября от разведчиков, прикомандированных к корпусу Ферино, пришло сообщение (с голубем), что он загнал дивизию Старого в дефиле между озерами Аммер и Штарнбергер и, во избежание лишних потерь, просит блокировать этот проход с севера, от Мюнхена. Сен-Сир (с согласия Моро) послал туда на другой день дивизию Дюгема, а Моро присовокупил к пехотинцам дивизию Бурсье и две батареи артиллерии. Поскольку пехотинцам предстояло преодолеть от Дахау около 10 лье администратор в корпусе Сен-Сира бригадный генерал Клод Легран (уже знакомый с новациями майора Фонтанэ) подсуетился и срочно изыскал для них по окрестным селам телеги. Таким образом, к вечеру 9-го числа пехота прибыла на расчетные позиции. Там уже находились кавалеристы Бурсье, а к утру прикатили два десятка пушек. Разведчики Дюгема с помощью рыбаков Аммерзее достигли ночью южного берега озера, согласовали места и сроки нападения на австрийцев и отправились обратно — ставить в известность своего генерала. Утром 10 сентября войска генерала Старого подверглись одновременному пушечному и ружейному обстрелу с фронта и тыла. Через четверть часа обстрел прекратился и к позициям австрийцев вышли французские парламентеры, а еще через полчаса около 6 тысяч имперских вояк оказались во французском плену.
12 сентября внушительная колонна военнопленных вошла в южные ворота Мюнхена и оказалась в итоге перед резиденцией курфюрста. Моро, Сен-Сир и Ферино в компании с Карлом Теодором вышли на балкон, откуда Моро решил было сказать речь, но поскольку плохо владел немецким языком, предложил обратиться к пленным курфюрсту.
— Но что я могу им сказать? — спросил имперский князь.
— Скажите что-нибудь о пользе мира....
Карл пожал плечами, но выдвинулся вперед, постоял немного в молчании, а потом звучно спросил:
— Здесь есть уроженцы Баварии? Прошу вас подойти к самому балкону....
В большой толпе начались движения и перемещения, и минут через пять-десять под балконом собралось более пятисот солдат и офицеров.
— Тем, кто меня не знает, — вновь заговорил Карл, — сообщаю: я ваш курфюрст, Карл Теодор. Вы честно пытались защитить нашу страну от вторжения французов, но их сила была больше. Сейчас вы оказались в их плену, но я обещаю принять действенные меры для вашего скорейшего освобождения.
Переждав негромкие голоса одобрения, курфюрст продолжил речь, обращаясь уже ко всей толпе:
— Всем прочим пленникам я скажу: главное, что вы остались живы и сможете через некоторое время тоже вернуться в свои семьи. Поверьте, плохой мир лучше доброй ссоры. Тем более, что Франция вовсе не стремится присоединить наши земли и народы к своей стране, а пытается силой доказать тщетность попыток реставрации Бурбонов. Наберитесь терпенья, друзья, для вас война уже закончена.
После этого выступления прозвучала команда офицера, возглавлявшего охрану военнопленных, и они потянулись с площади к северному выходу из города. При этом Моро шепнул пару слов своему адъютанту, тот выбежал на улицу и велел оставить баварцев на площади. Моро же повернулся к курфюрсту и, улыбаясь, спросил:
— Что же мне потребовать у Вас взамен свободы для баварских комбатантов?
Антон во время этой демонстрации был в числе свитских, толпившихся в зале за спиной своих руководителей. Он ожидал увидеть среди штаб-офицеров корпуса Ферино своего приятеля Николя Даву, но оказалось, что он слишком активничал при штурме Ландсберга, был серьезно ранен и уже отправился домой, в Равьер, для восстановления здоровья. "Да, не везет ему пока и в этом варианте истории" — посочувствовал Антон, но тут курфюрст заговорил и он переключился на восприятие его речи.
В отличие от большинства французов, Антон понял все нюансы выступления курфюрста и мысленно его одобрил. Тут он ощутил очередной укол совести в связи со своим участием в матримониальном заговоре против достойного человека, но быстро себя урезонил: Карл Теодор вскоре испытает торжествующую радость по поводу зачатия наследника престола и когда — в 72 года! Значит, не зря он согласился на брак с молодой итальянкой, не зря все еще трудится в ее спальне! А то, что его сын на него не слишком похож, выяснится далеко не сразу и, скорее всего, после кончины курфюрста. Амен.
Тем не менее, когда утром 13 сентября Моро объявил о продолжении похода на Вену, а для этого потребовалось вновь согласование действий с армией Журдана, Антон сам вызвался смотаться в Регенсбург. Леопольдина, узнав о срочном отбытии своего "льва" из Мюнхена, выпросила полчаса для прощания в укромном закутке, рьяно там на него набросилась, потом поплакала, но после нескольких его ласковых слов вновь оживилась и очень просила не забывать "всегда любящую тебя Лео".
Глава тридцать четвертая. Путь в Регенсбург
Все тот же егерский пелотон пустился в путь по дороге на Ингольштадт. Сентябрь в Баварии славен погодой, и Антон наслаждался ей, в равной мере как и свободой: от начальства, от озабоченной бесплодием Лео и от всех прочих проблем. В урочный час бойцы пообедали, с часок отдохнули и вновь оказались в седлах. А к вечеру прибыли в Ингольштадт, в котором уже расположились войска генерала Дезе. У Антона было послание от Моро к Дезе, и потому он направился в знакомый замок.
Адъютант сухо сообщил смутно знакомому майору, что командир корпуса отбыл из штаба отдыхать.
— Увы, придется его побеспокоить, так как я привез ему письмо и устное послание от командующего армией. Вряд ли ими можно манкировать до утра.
— Но он может быть с дамой.... — продолжил сопротивляться адъютант.
— Наутро он может оказаться с той же дамой, но уже без корпуса. И, конечно, без адъютанта....
Бравый лейтенантик фыркнул, вышел из "предбанника" и минут через десять вернулся, чуть отставая от своего патрона.
Антон ранее виделся с Дезе, но каждый раз мельком. А меж тем этот самый молодой дивизионный генерал (стал им в 26 лет, а через 2 года Моро дал ему в подчинение корпус) был весьма популярен в армии за свое бесстрашие, сообразительность и честность. Он был кстати невысок, даже ниже Бонапарта. Сейчас он вошел в свою епархию с растрепанными волосами (черными длинными, прямыми), но в мундире, уже застегнутым на все пуговицы. Его большие черные же глаза ("как у Аль Пачино" — машинально отметил Антон) испытующе окинули "чужого" майора, но в следующее мгновенье он его опознал и сказал чуть облегченно:
— А, это вы, геройский егерь. Ваша фамилия, кажется, Фонтанэ? И Вас прислал ко мне Моро? Надеюсь с приказом о наступлении?
— А Вы, мон женераль, к нему готовы? То есть знаете, где находятся войска Латура и вошли во взаимодействие с частями Журдана?
— О Латуре знаю, что он организует оборону в окрестностях Ландсхута. А в сторону Регенсбурга я направил гусарский эскадрон, но известий от него еще не получил.
— Я привез с собой карту, на которой нанесены места дислокации частей Латура по состоянию на 12 сентября. Сведения присланы моими разведчиками с голубиной почтой. А сейчас я еду в штаб Журдана для согласования совместного удара по Латуру.
— Мне кажется, сил наших трех корпусов вполне достаточно для разгрома корпуса Латура....
— Для разгрома — да, но генералу Моро так понравилось бескровное пленение дивизии Старого, что он не прочь повторить этот трюк в отношении более крупной группировки австрийцев. Вы ведь получили известие о нашей победе в районе озер Аммер и Штарнбергер?
— Получил, но подробностей не знаю.
— Я могу Вам о них рассказать, а потом предложить похожий план по пленению по очереди дивизий генерала Латура....
И снова утро и дорога, но уже по левобережью Дуная, на Регенсбург. Можно было проехать и по правобережью, но с риском нарваться на разъезд австрийской кавалерии — а нам это надо? Здесь же были лишь деревеньки и городки уже вышедшей из состояния войны Баварии (удивительно, как быстро распространялись в этот век малых скоростей новости!): Майлинг, Гросмеринг, Меннинг, Дюнцинг, Деттинг, Пферринг, Мархинг, Ирнзинг, Хинхайм..... На полдороге, на берегу ручья возле Хинхайма егери перекусили своей нехитрой снедью (вяленая свинина, сыр, хлеб и дармовая вода) и порысили дальше. Местность, впрочем, изменилась: вместо обширных полей между населенными пунктами к реке подступили горы, покрытые лесами, а сама река стала вить петли — то малые, а то весьма большие, врезанные в доломитовые скалы. В итоге следовать вдоль берега стало невозможно, и дорога от Хинхайма пошла на север, через лесистый перевал в долину реки Альтмюль. Здесь расположилась деревня Альтессинг, от которой вдоль притока Дуная дорога повернула на восток, и через 5 км егери въехали в городок Кельхайм, вполне стандартный для Баварии: прямые улицы с двухэтажными домами (но уже не фахверковыми), ратуша в 3 этажа, католическая церковь в готическом стиле, развалины замка на горе между Альтмюлем и Дунаем....
И снова петли Дуная и деревеньки: Хернзаль, Капфельберг, Гундельсхаузен, Лоштадт и городок Зинцинг, за которым через 2 км дорога вышла к устью реки Реген. Но до моста через Дунай напротив Регенсбурга пришлось пылить на усталых лошадях еще 5 км, позволив солнцу закатиться за горизонт.
Жизненно важный для коммуникаций каменный мост усиленно охранялся французами: две батареи пушек смотрели от его северного конца на восток и северо-запад, а эти пушки охраняла в свою очередь рота фузилеров. Пелотон егерей остановился перед шлагбаумом, и майор Фонтанэ предъявил свои документы вышедшему к шлагбауму лейтенанту. На вопрос, куда они следуют, Антон сообщил, что в штаб Самбро-Маасской армии и, обозревая панораму города за мостом (где в глаза бросался высоченный кафедральный собор) спросил, где штаб расположился.
— В аббатстве Эммерам, — ответил лейтенант. — Следуйте прямо по улице мимо собора до южной окраины города и аббатство это не минуете: жилище там монахи выстроили себе грандиозное!
-Мерси, лейтенант, — улыбнулся Антон доброжелательному офицеру и направил Негру по выложенному булыжниками покрытию 300-метрового моста.
Замкнутое со всех сторон обширное аббатство со стенами высотой под 15-20 метров походило, на взгляд Антона, больше на замок, хоть и с прорезанными в стенах окнами. Было уже около 8 часов вечера, но охрана, проверив документы, впустила егерей во двор аббатства. Отсюда по огням в окнах стало видно, что основная деятельность штаба сосредоточена на втором этаже, в крытой галерее, где были, видимо, ранее монашеские кельи. Оставив спутников во дворе, Антон вошел в галерею, поднялся по лестнице на второй этаж и открыл первую попавшуюся дверь. За столом, освещенным парой свечей, он увидел офицера невнятного чина (звездочек на эполете от двери было не разглядеть), который что-то писал неизменным гусиным пером. (Сам Антон давно упросил знакомого кузнеца в дивизии Бурсье изготовить ему стальное перо по эскизу, и оно служило ему вполне исправно). На вопрос Антона, где ему найти генерала Бернадота, офицер поднял голову (стало видно, что ему лет сорок, а на лице особо выделяется недоверчиво поджатый рот) и спросил жестковато:
— А кто Вы такой, мсье? Я вижу Вас впервые....
— Я — майор Фонтанэ, представитель штаба Рейнско-Мозельской армии. Прибыл с важными сведениями для генерала Журдана.
— А причем тут Бернадот?
— Притом, что мы с ним хорошо знакомы, мсье. Но пора бы и Вам представиться....
— Я — дивизионный генерал Лефевр. Пожалуй, я провожу Вас, майор, к Журдану.
— Но где же Бернадот?
— Дивизия Бернадота ушла в поход.
Глава тридцать пятая. Операция "клещи"
Журдан при виде Антона весьма оживился и сказал:
— Вы появились очень кстати, майор Фонтанэ. Наша армия уже полностью отмобилизована и готова к походу на Вену. Но нас сдерживает неопределенность с Рейнско-Мозельской армией: вы взяли Мюнхен, но готовы ли к дальнейшему продвижению? Тем более что у вас на пути стоит еще очень внушительный корпус Латура....
— Именно по поводу нейтрализации этого корпуса я и прибыл. Недавно мы целиком взяли в плен дивизию генерала Старого, 6 тысяч солдат. С ее утратой и без войск принца Конде (которые проскользнули в Зальцбург) у Латура осталось не более 20 тысяч солдат. Однако если мы двинем свои силы на Ландсхут, где он расположился, эти солдаты начнут отступать и окажутся возле Линца, усилив оборону Вены. Поэтому у нас родился план: взять Латура в клещи со всех сторон и принудить его к капитуляции. С запада, юга и юго-востока это могут сделать части нашей армии, но с севера и востока можете только вы.
— Как Вы сказали? В клещи? Очень образно, но понятно: окружить и раздавить. Причем мы сделали первый шаг в этом направлении: дивизия Бернадотта направлена в сторону Ландсхута, к Маллерсдорфу, который прикрыт дивизией фельдмаршал-лейтенанта Вернека.
— Этого мало, — мотнул головой Антон. — Соотношение сил при окружении должно быть не менее 2:1, а лучше 3:1. Впрочем, из Нойштадта к Маллерсдорфу с утра должна двигаться дивизия Бопюи из корпуса Дезе. Значит, к Бернадоту следует направить на усиление еще дивизию в сопровождении сильного кавалерийского отряда и мощной артиллерийской группы. К тому же понадобятся значительные силы (не меньше корпуса) для перекрытия дороги из Ландсхута на восток, в сторону Ландау. Впрочем, прочтите письмо, которое генерал Моро направил в Ваш адрес, мон женераль....
Заседание штаба Журдана завершилось часа через два и прошло фактически под диктовку майора Фонтанэ (который все время апеллировал к мнению штаба Моро). Наконец все разошлись отдыхать вполне удовлетворенные намеченными мерами по пленению дивизий Латура. Перед сном (егерям, конечно, нашлось место в одном из 517 помещений аббатства) был выпущен голубь с запиской для Моро, и Антон лег спать с легкой душой. Забыл он о поговорке: человек предполагает, а Бог располагает....
Утром 15 сентября пелотон Фонтанэ выехал из Регенсбурга на юг в направлении Маллерсдорфа, опережая направляющуюся туда же дивизию Лефевра (усиленную 30 пушками), но в тылу кавалерийской группы. Весь путь до места военной конфронтации занимал не более 4 лье (менее 23 км), но егеря поберегли сегодня своих коней, отмахавших вчера более 60 км, и потому прибыли в расположение дивизии Бернадота лишь к обеду. Оказалось, что весьма протяженная деревня (более 3 км) окаймлена с севера и запада двойной дугой лесов с расстоянием между этими "дугами" от 200 до 1500 м. При этом полки дивизии Бернадота "схоронились" за внешней лесной дугой, а части дивизии Вернека расположились на северной и западной опушках внутренней дуги. Прибытие французской дивизии вовсе не осталось секретом для зорких австрийцев, но пока они изучали ее силы и средства посредством егерской разведки и крепили свою оборону.
Бернадот встретил Антона распростертыми объятьями.
— Хо, хо, — сказал он. — Самый ретивый егерь Франции опять решил мне помочь в одолении противного австрийского генерала. На сей раз это генерал Вернек, правая рука Латура. Так что, Антуан, отсечем Латуру эту руку?
— Обязательно, Жан. Только не грубой силой, а исключительно через смекалку. Правда, подкрепленную силой. Вы знаете уже, что к Вам на помощь идет дивизия Лефевра?
— Прискакал три часа назад курьер. А за час до Вас, Фонтанэ, прибыл кирасирский полк под командованием самого Бонно.
— Им было приказано себя не демаскировать и встать в отдалении....
— Они так и сделали: встали в одном лье от нас, в леске у Хеэнберга, а ко мне Бонно прискакал, мы переговорили и он отбыл к своим кавалеристам.
— Еще к вечеру должна подойти дивизия Бопюи из корпуса Дезе, из Нойштадта....
— Ого! Вы там решили этих австрийцев шапками закидать?
— Всего лишь окружить и предложить сдаться в плен.
— Как Вартенслебена?
— И как совсем недавно генерала Старого под Мюнхеном.
— Может и выйдет. Окружать надо будет скрытно?
— На первом этапе да и уже этой ночью. Предстоит это сделать Вам, мон женераль. А ваши позиции займет дивизия Лефевра. Утром же напротив надо будет очень громко пошуметь и показаться имперцам во всей красе.
— Южнее Маллерсдорфа есть лесные массивы, в которых вполне можно спрятаться.
— Мы их и имели в виду. Я проведу со своими егерями разведку этих массивов и дам Вам знать, все ли там чисто.
— Я могу выделить вам в помощь своих егерей....
— Не стоит, мон женераль. У нас есть замечательные средства маскировки, а ваши егеря вряд ли ими обзавелись....
— Ночью все кошки серы....
— Это да, но мы пойдем туда днем.
Обе группы разведчиков (Антона и Пико) шарились в намеченных лесах до вечера, а выскользнули из них уже ночью. Потом еще с час и полтора добирались до ставки Бернадота, оставляя по пути сигнальщиков с ратьерами. Генерал тотчас вышел из своей палатки и спросил у Антона:
— Ну что?
— Можно выступать, мы готовы провести войска. Ориентироваться будем по узко направленному лучу фонаря. Шум и разговоры, конечно, следует исключить. Дивизия Лефевра уже здесь?
— Они-то подошли, а вот вашего Бопюи что-то нет.
-Странно, — сказал Антон. — Неужели его перехватила австрийская кавалерия? За ее передислокациями ведь не уследишь....
Утро 16 сентября началось с того, что австрийцы направили вдруг два эскадрона егерей от южной окраины Маллерсдорфа в сторону лесного массива, где ночью спрятался полк французских фузилеров. Подозябший за ночь полковник вспомнил слова генерала о наглой демонстрации поутру своей силы и скомандовал:
— Фузилеры! Вперед марш!
И навстречу конным егерям на край опушки выступила длинная цепь стрелков, а за ней вторая, третья....
Егеря мигом повернули коней вспять и помчались к деревне, хотя в их сторону не раздалось ни одного выстрела. Зато выстрелы из орудий и ружей начались в расположении дивизии Лефевра, а на восточной окраине Маллерсдорфа стала выстраиваться колонна французских кирасиров. Стадия "запугивания противника" началась.
Вопреки логике фельдмаршал-лейтенант Вернек категорически отказался разговаривать с парламентерами и бросил вдруг всех своих наличных кавалеристов на восток, по дороге на Штраубинг. При этом в гуще кавалерии оказалось несколько расчетов конных артиллеристов, которые в нужный момент произвели картечные выстрелы в сторону кирасирской преграды и смешали ее ряды. В начавшейся рубке количественный перевес австрийских кавалеристов оказался решающим и кирасиры Бонно обратились в бегство. А в образовавшийся проход устремились скорым шагом выстроившиеся в каре пехотные имперские батальоны, увозя в центре каре и свои пушки. Антон, находившийся рядом с Бернадотом, только сейчас осознал, что эффективный обстрел этой колонны из окружающих лесов невозможен: слишком далеко для ружейных пуль. Понял это и генерал, который зычно скомандовал:
— Батальоны! В атаку скорым шагом вперед!
Из южных лесов к дороге, идущей вдоль речки Лабер, хлынули батальонные колонны дивизии Бернадота, но поддержать их с севера (как и с запада) солдаты Лефевра пока не успевали, Тем временем австрийская кавалерия прекратила преследование кирасиров Бонно и понеслась во фланг наступающей линии Бернадота.
— Правофланговые! В каре! — закричал генерал. — Стройтесь в каре!
Его адъютант тотчас поскакал на правый фланг дивизии с этим приказом, но батальонные командиры у Бернадота знали уже, как противостоять кавалерии, и выстроили своих бойцов сами.
В общем, началось то, чего Антону так хотелось избежать: всеобщая свалка с рубаловкой и втыкаловкой. Одно время даже казалось, что австрийцы стряхнут с себя цепких французов и уйдут восвояси — но тут подоспели, наконец, батальоны Лефевра, вернулись кирасиры Бонно, и сопротивление австрийцев стало затухать.
Глава тридцать шестая. Грозное известие
Рано попаданец радовался. Окружение и пленение дивизии Вернека оказалось единственной удачей во всем стратегическом плане по нейтрализации корпуса Латура. Когда основные силы армии Журдана (дивизии Шампонье, Гренье и Колло в сопровождении оставшихся кавалерийских полков дивизии Бонно) стали выходить в тот же день в низовья Изара, к Ландау, они неожиданно вступили в боевое столкновение с частями большого австрийского корпуса, шедшими вверх по долине Изара от Дуная. Захваченные в этих стычках пленные показали, что корпусом этим численностью 30 тыс. чел. командует генерал Вурмзер, а прибыл он только что из Южного Тироля, где оставил против армии генерала Бонапарта корпус генерала Кваждановича (25 тысяч чел).
В итоге Журдану пришлось срочно организовывать линию обороны в окрестностях Ландау, чтобы не допустить соединения Вурмзера с Латуром. Причем две бригады он поставил в тылу этой линии и обратил их на юго-запад, к Ландсхуту. А еще он послал гусарский эскадрон в сторону Маллерсдорфа (30км) с просьбой срочно прислать ему на помощь хотя бы одну дивизию. Гусары примчались в Маллерсдорф к вечеру, порадовались победе над Вернеком и отправили назад пелотон с вестью, что дивизия Лефевра (понесшая меньшие потери, чем дивизия Бернадота) с утра выходит в путь.
— Лучше выйти ночью, — предложил присутствовавший на совете генералов Антон. — Гусары дорогу уже знают, да и я их подстрахую, потому что могу ориентироваться по звездам. Зато выигрыш во времени может оказаться решающим в ходе предстоящей битвы.
— Как же это твои хваленые разведчики, майор, — не удержался от язвительного замечания Лефевр, — не сообщили вовремя о подходе корпуса Вурмзера?
— Они-то, может, и сообщили в штаб Моро, но в Мюнхене не оказалось залетного голубя из Регенсбурга, — парировал Антон. — А курьеры скачут не так быстро, а то и вовсе бывают перехвачены противником. В итоге мы до сих пор не знаем, что случилось с дивизией Бопюи и где находятся сейчас дивизии Сен-Сира и Ферино.
— Вот и займитесь своим прямым делом, майор Фонтанэ, — продолжил всерьез Лефевр. — Обеспечьте нам связь с подразделениями Рейнско-Мозельской армии. Пора их сюда привлечь. А то вслед за Вурмзером на Изар явится возрожденный корпус эрцгерцога Карла и они раскатают нас в лепешку.
Изучив дополнительно карту, Антон решил двигаться к Брукбергу (расположенному в 8 км к ЮЗ от Ландсхута), полагая, что там уже должны быть передовые части Сен-Сира. Для этого следовало подниматься вверх по долине Лабера через деревни Нойфарн, Хофендорф, Эттенкофен, Хебрамсдорф, Инкофен, Альграмсдорф, затем будет водораздел с деревнями Тюркенфельд, Шмацхаузен и Пфеффенхаузен, от которой нужно продвигаться на юг через Оберзюсбах, Обермюнхен и Гаммельсдорф, свернув от последней деревни на юго-восток, к Брукбергу. Путь неблизкий (около 36 км, да еще деревни нужно будет объезжать), но за ночь преодолимый. Лишь бы с дороги нигде не сбиться, да на секреты или разъезды не наскочить. Что ж, мотаем тряпки на копыта коней и в путь....
Двигались рысцой, но сторожко, деревни обходили правым, залесенным склоном долины. На водоразделе, возле самого крупного населенного пункта ("Пфеффенхаузен! — обрадовался Антон привязке) их ждал сюрприз: там горели костры, выдавая расположение большого военного лагеря.
— Это наши клиенты, — полупонятно сказал Антон егерям и несколько пар отправились на разведку. Вскоре первая пара вернулась с известием, что здесь ночует дивизия Бопюи, сильно потрепанная в бою с австрийскими кавалеристами. Антон взметнулся в седло и порысил к лагерю.
В 2 часа ночи командир дивизии, конечно, спал, но Антон сказал "Дело не терпит отлагательств" и Бопюи был разбужен. Это был смугловатый горбоносый сорокалетний брюнет, который хлопал глазами и мотал головой.
— Подождите, дайте мне воды. Я умоюсь, а то со сна ни черта не соображаю.
Антон отстегнул свою фляжку, недавно наполненную водой из ручья, и полил генералу на руки, а потом по его просьбе на голову. Тот, наконец, отфыркался, вытер лицо платком, причесал волосы и сказал:
— Теперь я слушаю Вас, майор.
— Я начальник разведотдела штаба Моро, зовут Антуан Фонтанэ. Сначала скажите, почему вы не прибыли к Маллерсдорфу.
— Дивизия была атакована на марше возле Вильденберга большой массой кавалерии. Они выскочили на нас из-за леса и не дали времени построить каре. Авангард наш был изрублен почти дочиста, целый полк! Середина все же отбилась, а подоспевший аръегард с пушками их вовсе отогнал. Весь день мы собирали раненых и хоронили убитых. Потом хотели вернуться в Нойштадт, но приказ есть приказ: отправили туда раненых и пошли к этому вашему Маллерсдорфу. По темному времени суток проскочили поворот на Ротенбург и оказались вот здесь, у Пфеффенхаузена.
— Сколько бойцов осталось в строю?
— Около 5 тысяч. Только все сильно деморализованы.
— Обстановка изменилась, мон женераль. Дивизию Вернека у Маллерсдорфа мы разгромили, но от Дуная по долине Изара идет мощный корпус генерала Вурмзера, прибывший из Италии. Следом за ним движется, вероятно, новая армия Карла Австрийского. Мы собираем теперь все силы для отражения этой угрозы. Победим сейчас — значит, оправдаем всю кампанию. Отступим — и уже не остановимся до самого Рейна. Расскажите об этом своим солдатам, вдохновите их и идите к Маллерсдорфу, не дожидаясь утра. Я дам вам провожатых. Там находится пока дивизия Бернадота, но утром она двинется на Ландау. Уцепитесь им за хвост.
— Можно подумать, что передо мной стоит не майор, а целый дивизионный генерал, — усмехнулся Бопюи. — Ладно, считайте, что я проникся и опять пойду исполнять свой долг. А Вы сейчас куда же?
— К Ландсхуту, в корпус Сен-Сира. Он, вероятно, тоже в неведении относительно нашествия австрийцев.
Небо на востоке было уже светлым, когда егеря Фонтанэ вышли к городку Брукберг. Вдруг в стороне Ландсхута загремели пушки и со все большим ожесточением. "Сен-Сир начал давить Латура вопреки прежнему плану — стал соображать Антон. — Может, узнал о подходе Вурмзера....".
В Брукберге оказались размещены хозяйственные службы бригадного генерала Леграна. Нашелся вскоре и сам генерал-администратор, который при виде майора Фонтанэ всплеснул руками и сказал:
— Так Вы все-таки живы, майор! А в штабе ходит упорный слух, что Вы наверно погибли и унесли в могилу все сведения о размещении как наших войск, так и войск противника....
— Слух этот небезоснователен, — покаянно склонил голову Антон. — Я увлекаюсь оперативной работой в ущерб работе аналитической. В итоге я знаю кто где и зачем, а мои заместители в штабе не вполне. Ну а что знаете на данный момент Вы, мон женераль? Поделитесь информацией.
— Знаю, что на нас идут Вурмзер и эрцгерцог и войск с ними то ли 60, то ли 70 тысяч. Знает это и Латур, который остался с 15 тысячами в Ландсхуте, но с большим количеством пушек. Дивизии Сен-Сира могли бы его обойти на пути к Ландау, но Латур слишком боевой генерал, чтобы оставлять его в своем тылу.
— А где находится сейчас Моро?
— Он, по-моему, присоединился к корпусу Ферино, который совершает глубокий обходной маневр то ли на Ландау, то ли на Пассау.
— Что ж, тогда я присоединюсь к Сен-Сиру и поучусь искусству штурма укрепленного города.
Глава тридцать седьмая. Как стать полковником....
Когда Антон попал после ряда проволочек пред очи Сен-Сира, тот находился на левобережье Изара, напротив острова (соединенного деревянными мостами с обоими берегами реки) и города, опоясанного крепостной стеной, а также напротив возвышавшегося над всей местностью (метров на 50) замка, и пытал своего начальника артиллерии:
— Неужели нельзя что-то придумать, чтобы ядра из пушек попадали в этот проклятый замок?
— Нет, — категорически отвечал артиллерист. — Угол возвышения у пушек не больше 8 градусов. Надо было привезти сюда из Мюнхена мортиры. Я их там видел в каземате у курфюрста.
— Да? И потерять на перевозке этих тяжелых дур с неделю? За это время австрийцы разгромят всю армию Журдана и примутся за нас!
Тут над стеной замка (находившегося в километре от спорщиков) поднялись два клуба дыма, раздался характерный звук и в близкие неказистые постройки (сараи что ли?) врезались два ядра.
— Вот! — вскричал Сен-Сир. — Они нас безнаказанно обстреливают, а мы не можем даже в подножье стены этого замка попасть!
— Мон женераль.... — обратился Антон к командующему корпусом.
— А, это Вы, майор Фонтанэ.... Все разузнали о противнике? И как там чувствуют себя Журдан, Клебер и мой приятель Бернадот?
— Клебера я не видел, а прочие собирают все силы для отпора Вурмзеру. И очень ждут наши дивизии. Но я хотел сказать о другом....
— О чем же?
— Мне кажется, что наши пушки можно поставить на пологую насыпь и тем самым обеспечить более крутую траекторию полета ядер. Тоже и с гаубицами.
— Да? — язвительно откликнулся артиллерист. — А куда пушки откатываться будут? И как их потом затаскивать обратно?
— Я думаю, это детали, которые вы можете преодолеть. Скажите лучше: ядра начнут попадать в замок?
— Может будут, а может и нет. Пробовать надо.
— Ну, так попробуйте, дьябле! — взревел Сен-Сир. — И в темпе, в темпе!
Спустя некоторое время комкор и егерь оказались за пределами зоны обстрела и Сен-Сир вновь пожаловался Антону:
— Надо штурмовать город, но так не хочется терять своих людей! Может, и здесь ты мне что-то подскажешь?
Ответ у Антона к тому времени сложился и он сказал:
— Городская стена невысока ("от 4 до 5 метров" — прикинул он) и я со своими егерями могу на нее влезть, но только ночью. Можно нейтрализовать и часовых на этой стене, втащить на нее бочонок с порохом, сбросить его с зажженым фитилем к воротам — авось их и выбьет. Если же не выбьет, мы попробуем их открыть и удержать до прибытия ваших гренадеров. Первый их отряд должен быть уже на правом берегу, затаившись под стеной. Для этого понадобится, конечно, лодочная переправа, но метрах в 500 от города, за пределами видимости.
— Решено, так и сделаем, — обрадовался Сен-Сир. — Если это дело "выгорит", я представлю Вас, Антуан, к следующему офицерскому званию. А Моро по совокупности Ваших заслуг может расщедриться и на полковника.
— Тогда я, конечно, расстараюсь, — хохотнул Антон. — Все лето мечтал скакнуть из лейтенантов в полковники!
Ночь выдалась, как по заказу, облачной, то есть беззвездной и безлунной. Егеря Фонтанэ переоделись в пошитые маркитантками черные диверсионные костюмы с капюшонами и стали похожи на тех самых ниндзя. Через Изар они переправились вместе с ротой гренадеров, но далее пошли одни, наказав им ждать луча из ратьера. К крепостной стене они подошли со стороны замка и некоторое время наблюдали со склона за тем, как вышагивают по стене часовые, освещенные факелами, расставленными примерно через 20 м. Расстояние от одного поворота стены до другого составляло около 200 м и по этому фрагменту ее ходили попарно четверо часовых (отрезки по 100 м), глядя в спины соседней пары.
— Пико, — сказал Антон бывалому товарищу, — лезем на стену мы с тобой, и каждый валит свою пару. Вы же, — обратился он к другим егерям, — строите для нас у стены две "пирамиды", а потом шлете к нам еще пару для изображения часовых и затаскиваете друг друга. Ну, ты со своей группой налево, а я направо....
Когда группы оказались у стены (в 100 м одна от другой), они стали строить пирамиды: двое оперлись руками под наклоном о стену, на плечи к ним забрались двое других и тоже оперлись о стену, пятый же встал на плечи верхней пары и взялся уже руками за верх стены. После этого на пирамиды полезли Пико и Антон, взяв с собой лишь по паре чулочных кистеней (ну, а с метательными ножами они не расставались). Выбрав момент, когда оба патруля прошли мимо них, диверсанты бесшумно прыгнули в проход и обрушили кистени на затылки австрийцев. Тотчас подхватив их бесчувственные тела, они сноровисто сняли с них камзолы и напялили по одному на себя, подхватили кивера и ружья и передали все еще двум егерям, поднявшимся вслед за ними. То есть через полминуты две пары часовых уже вновь ходили по своему фрагменту стены, показываясь на мгновенье часовым смежного фрагмента. А на стену один за другим поднимались по веревкам остальные егеря пелотона, уже со штуцерами....
Теперь предстояло "сменить" часовых на таком же фрагменте стены, доходившем до крепостных ворот. Антон и Пико отдали камзолы и кивера своим подчиненным, подошли к повороту, повглядывались в механику хода новых часовых, нырнули за спины задней пары и обездвижили их, а затем в скользящем беге догнали пару переднюю, которая стала было оборачиваться на невнятные звуки сзади, но кистени прилетели им в лоб и они тоже повалились. После этого из мешка были вынуты трут и ратьер со свечкой, и вверх по течению Изара ушел луч света. Минут через двадцать рота гренадеров скопилась вдоль стены близ ворот. Антон спустился к ним по веревке, переговорил с капитаном и забрался на стену обратно. Вариант с бочонком пороха он успел забраковать (не было гарантии, что сила взрыва пойдет именно в ворота) и решил атаковать их охрану.
По условному сигналу со стены на веревках по обе стороны ворот резко спустились егеря и ринулись молча как на караул (отделение солдат), так и на их сменщиков в кордегардии. За пару минут все было кончено, но без криков и шума все-таки не обошлось. Захваченные в плен караульные беспрекословно открыли ворота и в город уже с ревом ворвались французские гренадеры, навстречу которым из домов стали выбегать с оружием первые австрийские солдаты. А с острова по мосту бежали гренадеры новые....
Глава тридцать восьмая. Конец войны, начало мирной жизни.
В серии сражений, произошедших во второй половине сентября в Восточной Баварии между объединенными армиями Журдана и Моро и армиями Вурмзера и Карла Австрийского, сила все же поломала солому: против 110 тысяч французов, вошедших в Австрию, имперцы смогли выставить лишь 70 (корпус Латура, увы, был целиком пленен). И тогда разгромленные австрийские армии стали быстро пятиться: сначала к Пассау, потом к Линцу.... Последней соломинкой, сломавшей хребет империи, стало известие о том, что армия Бонапарта разгромила корпус Кваждановича и спустилась с Альп в Иннсбрук.
25 сентября 1796 г в городе Амштеттен между Францией и Священной Римской империей было заключено перемирие, а после прибытия полномочной делегации из Франции начались переговоры о мире. Забегая вперед, следует сказать, что Габсбурги долго юлили, но осознав, что большая часть ее воинов оказалась в плену у французов и набрать новую армию им просто не из кого, они были вынуждены пойти почти на все условия, которые им продиктовали победители. Так они согласились, что права Бурбонов на правление Францией утрачены, а родственники казненного Людовика 16 могут обитать у своих более дальних родственников: либо в Неаполе, либо в Испании. Было также объявлено о распаде той самой Римской империи германской нации и создании на ее обломках Рейнского союза, куда вошли Франция, Гессен, Баден, Вюртемберг, Бавария и еще ряд мелких княжеств и ранее свободных городов (а также Батавия). Прочим княжествам и королевствам бывшей Римской империи (Пруссии, Саксонии, Гольштейну и др.) был гарантирован суверенитет. Австрия же (с ее сателлитами: Венгрией, Богемией, Словакией, Хорватией, Трансильванией и др.) получила право организовать собственную империю. Особо оговаривались права новообразованных государств Северной Италии (Транспаданской и Циспаданской республик), а также Гельветической республики. И так далее.
В связи с прекращением войны многие офицеры Рейнско-Мозельской и Самбро-Маасской армий (особенно те, что не являлись командирами боевых частей) были отправлены в отпуска. В их числе оказался и новоявленный полковник Фонтанэ, который закончил войну в должности начальника штаба в корпусе Сен-Сира (прежнему начальнику, Шарлю де ла Саблоньеру, было предложено возглавить дивизию вместо убитого под Ландау Бопюи). Антон уже собирался ехать в Равьер (заранее трепеща предстать на глаза проницательной Констанции), но вдруг Сен-Сир и друг его Бернадот предложили ему съездить сначала с ними в Париж.
— Разве вас тоже отсылают в отпуска? — спросил удивленный Антон.
— Нет, конечно, — ответил со смехом Бернадот. — Но мы едем как бы в командировку, с отчетами к Лазару Карно, а наших солдат могут пока погонять заместители. На деле же нам хочется просто пофланировать по парижским улицам и заглянуть в модные салоны, которыми правят хорошо знакомые нам прелестные дамы. Весной они изволили быть капризными с нами, но теперь мы явимся к ним несомненными героями, которым отказать в чем-либо просто неприлично....
— Мне что-то не хочется выглядеть рядом с вами, рысаками, пристяжной лошадью, — промямлил Антон.
— А кто оттеснил меня и прочих штаб-офицеров от приснопамятной Ингрид? — вмешался Сен-Сир. — Представляете, Жан, графская дочь в Хайденхайме влюбилась в него почти мгновенно и отдалась безоговорочно. А он прикидывается сейчас зеленым лопушком.... Вы-то, Антуан, как раз и будете перепархивать от дамы к даме в роли героя-любовника, а нас они будут рассматривать лишь в качестве мужей для себя или своих дочерей....— Но Вы, Лоран, кажется, уже женаты? — засомневался Антон.
— Ах, да, я ведь женат и уже целых полгода, — спохватился Сен-Сир. — Правда, после медового месяца жены больше не видел. Бедная кузина! На черта она за меня пошла?
Вечером 20 вандемьера (12 октября) 1796 г Антон прикатил в наемном экипаже к небольшому особняку на "Allee des veuves" (аллее Вдов), в котором обитала нынешняя законодательница мод Парижа 23-летняя Терези Тальен. Он знал про хозяйку, что она была формально замужем за членом Комитета общественного спасения Жан-Ламбером Тальеном, но жила отдельно от него и числилась сейчас в любовницах то ли у главы Директории Барраса, то ли у финансиста Уврара. При этом она взяла себе за образец греческих гетер и была открыта к новым любовным приключениям. Свой особняк Терези называла "Chaumiere" (хижина) и обустроила сообразно своим прихотям.
Когда Антон в новеньком мундире из качественного сукна вошел в просторный вестибюль с мраморными колоннами, он уперся взглядом в стоящую посреди него статую обнаженной женщины (вероятно, богини Дианы), а окинув взглядом рисунки, развешанные на стенах, осознал, что содержание их сплошь эротично и даже порнографично. Подойдя к двери в гостиную, он увидел, что ручки ее изготовлены в форме фаллосов, а подсвечники по обе стороны двери стилизованы под вагину. Крутнув головой и усмехнувшись, Антон вошел в гостиную и выхватил меж гостей оригинал, с которого была высечена статуя, — одетую в белоснежную тунику и обутую в греческие сандалии высокую статную красавицу с греческим же профилем и венцом из черных кос, скрепленных изумрудной брошью. Тут она повернулась к новому гостю, и он увидел, что левая грудь Терези (а это была, несомненно, она) совершенно обнажена. Антон поспешил перевести взгляд с груди на лицо хозяйки, понимая, что предательски краснеет, а она удовлетворенно улыбнулась и двинулась к нему навстречу, говоря:
— Сегодня у меня в гостях столько офицеров и все красавцы! Но Сен-Сир и Бернадот мне знакомы, а Вы, вероятно их друг, полковник Фонтанэ?
— Да, ла бель дама, я зовусь Антуан Фонтанэ и в генералы еще не вышел.
— Такой бравый мужчина обязан быть генералом, и Вы им, разумеется, станете. А знаете, Антуан, что мы с Вами почти однофамильцы? Не так давно я была замужем за маркизом де Фонтене. Да это просто судьба свела меня с Вами!
— Увы, Терези, я недавно женился, и моя жена вынашивает ребенка.
— У меня двое детей от разных мужей, но я надеюсь родить третьего и на этот раз только по любви. Я поделюсь с Вами секретом: любящая женщина не обращает внимания на семейное положение своего избранника. Ей важно лишь одно: горит ли его взгляд, когда он смотрит в ее направлении....
— Вы так прекрасны, что взгляды всех мужчин в этом зале должны гореть, созерцая Вас....
— Должны, Антуан, но, увы, многие из них попритухли. Только вы, бравые офицеры, просто ослепляете меня сегодня своими взглядами. Но простите, будучи хозяйкой, я не имею права посвящать все свое время одному гостю, даже столь очаровательному. Впрочем, обещаю: мы с Вами еще найдем сегодня время для уединенной беседы....
Когда гиперактивная Терези отошла от Антона, он огляделся, заметил Сен-Сира и Бернадота, потягивающих вино из бокалов и оглядывающих женщин, и подошел к ним.
— Что, Антуан, взяла Вас в оборот прекрасная Тальен? — хохотнул Бернадот. — Вы пообещали стать ее пажом и менестрелем?
— Пажом я стать не прочь, лишь бы не ее кошельком, — улыбнулся в ответ Антон.
— Ваш кошелек ее прельстить не может. К тому же их у нее сейчас два: в карманах у Барраса и Уврара.
— Как же они терпят друг друга?
— Так Терези себя поставила, — сказал Сен-Сир. — Баррас стал ее любовником раньше, имеет уже других любовниц, но прекрасную гетеру отпускать не хочет. Уврар умолил ее недавно и все еще не отойдет от роли просителя. А мы можем стать для нее калифами на час, неделю, месяц и не более....
Меж тем дамы затеяли какую-то перестановку у дверей в другую комнату. И вот гости увидели две ширмы в рост человека, меж которыми была натянута полупрозрачная кисея. Вдруг за дверьми раздались звуки лютни и бубна, послышалось пенье на два голоса, а потом двери отворились, и за кисеей появились две полностью обнаженные дамы, танцующие и играющие на указанных инструментах. Движения их совершенных стройных тел были плавны, часто сменялись поворотами, так что гости могли рассмотреть все дамские прелести, но не акцентироваться на частностях. В одной из дам Антон узнал Терези, а другая, столь же высокая и статная, но менее зрелая была ему совсем незнакома. Чудесное зрелище продолжалось минут пять, но вот обе прелестницы слаженно подпрыгнули, развернувшись в воздухе, и исчезли за дверьми. Когда через некоторое время эти дамы появились в зале уже одетыми, Антон не удержался и встретил их аплодисментами, к которым присоединились все прочие гости.
А Терези, следуя, несомненно, своей программе, дала знак слугам и в гостиную вошла группка музыкантов: скрипач, альтист, виолончелист и флейтист. Они устроились в уголке, настроили инструменты и без проволочек заиграли хорошо знакомую Антону мелодию, в которой он через пару мгновений опознал менуэт Боккерини. Терези повернулась было к нему и сделала движение навстречу, но Антон в ужасе скрестил перед лицом руки и помотал еще для убедительности головой в знак того, что танцевать менуэт совершенно не умеет. Тереза усмехнулась, повернулась к Бернадоту, взяла его за руку и тот слаженно начал первую фигуру знаменитого придворного танца. Вслед за ними танец начали и другие пары. За менуэтом последовал экосез, затем англез, гавот, котильон — все их Антон пропустил, стоя у стеночки.
Но вот одна из разрумянившихся дам воскликнула в перерыве между танцами:
— Ручеек! Хотим ручеек!
Терези встрепенулась как конь, кивнула музыкантам, уверенно направилась к Антону и сказала:
— От этого развлечения Вы, полковник, уже не отвертитесь!
Музыканты заиграли нечто бравурное, пары тотчас стали выстраиваться одна за другой, взявщись за руки, (Терези с Антоном оказались в числе последних), вдруг подняли их высоко вверх и пошли вперед мимо первой пары, которая осталась почему-то стоять под этой движущейся аркой. Но когда он дошел, сжимая нежные пальцы Терези, до стоявшей пары, то понял, что они целуются! И лишь когда последняя пара "ручейка" миновала целующихся, они оторвались друг от друга и пристроились в хвост ручейка. "Ручеек" тем временем совершил коленце, повернул назад и стоять под ним осталась вторая пара — для того чтобы поцеловаться в свой черед. Оказавшись в хвосте "ручейка", вторая пара встала было за "первой", но тут они поменялись партнерами и, весело смеясь, пожурчали дальше — с тем, чтобы, в конце концов, перецеловаться со всеми участниками этой игры.
Когда Антону и Тальен пришла пора стоять в "ручейке", и его губы впились в ее маленький рот, он ощутил пылкий ответ, дальнейший подъем своих чувств, страстный трепет ее льнущего тела, и время для них остановилось. Оказавшись в хвосте ручейка, Терези посмотрела на партнера вдруг сурово и сказала с нажимом:
— Обещай, что никого больше в этом "ручейке" так не поцелуешь!
— Хорошо, — кротко сказал Антон, разжал пальцы и пошел к своей стеночке.
Глава тридцать девятая. В постели с Тальен
Несколько следующих дней Антон и Терези почти не вылезали из постели. Осознав, что раскованная французская "гетера" рада любым сексуальным экспериментам, Вербицкий применил почти весь арсенал известных ему интимных удовольствий. Впрочем, дня через три увлечение экспериментами у мадам Тальен прошло, и она стала ограничивать Антона в его стремлении поразить ее.
— Антуан, — говорила она, — лучше просто поцелуй меня в губы, но так, чтобы я вновь затрепетала в твоих объятьях как в тот первый наш вечер.... Или прочти то стихотворение поэтессы Сафо, от которого у меня оцепенел позвоночник....
— Хорошо, — согласился Антон. — В этот раз я попробую его пропеть. Но поняла ли ты, что в нем речь идет о любви женщины к женщине?
— Как это может быть, Антуан? Чем ей не угодили мужчины?
— Мы ведь грубоваты, Терези и далеко не всегда понимаем ваши желания. Зато когда я смотрю на твое воркование с мадам Рекамье, вы кажетесь мне олицетворением единодушия.
— А у меня впечатление единодушия возникает с тобой, когда я ощущаю внутри себя твой фаллос. И мне так не хочется с ним расставаться, хоть он уже потерял свою силу и способен только сморщиваться. Но мы отвлеклись от того, с чего начали: от стихов Сафо.
— Тогда слушай....
И он запел, вспоминая не раз слышанную у отца виниловую пластинку Тухманова "По волнам моей памяти", сетуя на несовершенство своего перевода с русского на французский:
— Богу равным кажется мне по сча-астью
Человек, который так близко-бли-изко
Пред тобой сидит, твой звучащий не-ежно
Слушает го-олос и прелестный смех....
У меня при этом перестало сразу бы сердце би-иться
Лишь тебя увижу — уж я не в си-илах вымолвить слова
И немеет тотчас язык, под кожей быстро легкий жар пробега-ает,
Смотрят, ничего не видя глаза, в ушах же звон непрерывный.
Потом жарким я обливаюсь, дрожью члены все охвачены,
Зеленее становятся травы, и вот-вот как будто с жизнью прощусь я....
Но терпи, терпи: чересчур далеко все зашло, зашло, все зашло....
Вдруг посреди недели днем к ним нагрянул Бернадот.
— Терези, — сказал он извиняющимся тоном. — Я скоро должен буду вернуться в свою дивизию. Но я обещал Фонтанэ познакомить его с Талейраном, который недавно приехал в Париж из Америки и ищет места в правительстве. Вы знаете, что я вхож в салон мадам Рекамье, а там стала бывать мадам де Сталь и с ней ее приятель Талейран. Сегодня как раз среда, салонный день у Жюли....
— Я не держу мсье Фонтанэ на цепи, — кривовато улыбнулась Тальен. — Надо ему познакомиться с этим пережитком прошлого, пусть идет в дом Неккара, снятый мужем для Жюльет, и любезничает там с мадам де Сталь. Жюли, конечно, моя лучшая подруга, но в дни, когда у нее бывает самоназванная писательница, которую никто не читает, я к ней пойти не могу.
— Талейран станет скоро министром иностранных дел, — буркнул Антон. — Таково мое предсказание. А когда мир приходит на смену войне, роль дипломатов резко возрастает....
— Так ты, мон ами, желаешь стать дипломатом? — искренне удивилась Тальен.
— А куда податься отставному полковнику? Я все-таки знаю пять языков и больше, по-существу, ничего не умею. Если не считать дара предсказания....
— Опять новость! — возбудилась Терези. — Почему же ты мне ничего еще не предсказывал?
— Могу предсказать, — с язвинкой сказал Антон, — что если ты будешь продолжать вожжаться с этим Увраром, он наделает тебе кучу детей и будет изводить своей ревностью, а еще все больше зажимать твое содержание....
— Вы смеете называть меня содержанкой? Подлец, негодяй, совратитель! Прочь из моей постели! Можете ночевать сегодня у мадам де Сталь!
— У де Сталь не получится, — примиряюще улыбаясь, сказал Бернадот. — В ее постели давно обжился этот Констан....
— Именно что давно! — проворчала Терези, чуть успокаиваясь. — Я бы давно дала ему отставку.... А ты не скалься, подлец, твоя отставка еще вполне вероятна! Ладно, идите господа, куда собирались, но знайте: мне непременно доложат о вашем недостойном поведении в случае чего.
Глава сороковая. Мадам Рекамье и ее окружение.
Увидев, наконец, мадам де Сталь, Антон в очередной раз убедился, сколь несовершенны портреты художников: она была в излюбленном двуцветном тюрбане, в котором часто позировала живописцам, но передать живость черт ее лица они оказались не в силах. В тот год ей минуло тридцать лет, девичья прелесть давно уступила место женской красоте, но иногда она все же промелькивала (при порывистом движении, внезапном взгляде на собеседника, искренней улыбке....) и это очень в ней подкупало каждого из мужчин, собравшихся в салоне Жюли Рекамье. Талейрана Антон опознал сразу: по его хромоте и потому, что он-то был похож на свои портреты — горделивая поза, надменно сжатый рот, прическа каре из мелко завитых светлых волос и проницательный взгляд из-под полуопущенных век.
Блистала в салоне все же его хозяйка, девятнадцатилетняя Жюли Рекамье. Увидев ее вновь, Антон поразился: настолько ее нынешний облик расходился с теми отпечатками на глазном дне, которые он все еще мог воспроизвести.... Теперь перед ним была в меру любезная светская дама, одетая с изысканной скромностью и ведущая себя очень сдержанно; отпечатки же свидетельствовали, что это именно она прыгала недавно с бубном, потряхивая титечками и сверкая белыми ягодицами, а потом с удовольствием целовалась в "ручейке" со всеми подвернувшимися мужчинами....
Впрочем, когда, завидев мсье Фонтанэ (Антон решил одеться как светский человек для разговора с Талейраном), она подошла к нему и поинтересовалась небрежно здоровьем мадам Тальен, он увидел в ее глазах смеющихся чертиков и ответил дурашливо:
— По-моему, здоровее женщины трудно отыскать в целом Париже. Вот только ее веки почему-то очень потемнели....
О-о, бедная Терези! — чуть более улыбнулась Жюли и добавила приглушенно: — Такое с ней бывает в преддверии беременности....
Бернадот в присутствии Жюли полностью "поплыл": смотрел только в ее сторону, ходил почти по пятам и подхватывал любой ее разговор. Она же улыбалась ему ласково, но (Антону это отчетливо было видно) чуть отстраненно: так улыбаются надоедливому ребенку, которого нельзя наказать, но и привечать нельзя, ибо он тотчас запросится на руки. Взамен она все чаще заговаривала с другими своими поклонниками, которых толпилось тут достаточно: герцог Монморанси-Лаваль (холеный господин 30 лет), политик Камилл Жордан (25 лет, ее земляк из Лиона), писатель Бенжамен Констан (29 лет, из Лозанны, откуда его вывезла в качестве своего любовника Жермена де Сталь), тот же Талейран (в 42 года он выглядел еще вполне опасным волокитой).... Антон улучил момент, отозвал Бернадота в сторонку и сказал ему:
— Жан, ты ведь считаешь меня опытным женолюбом?
— Теперь после истории с Терези однозначно....
— Тогда прими от меня совет: чем меньше женщину мы любим, тем больше мы ей нравимся. Попробуй пофлиртовать с какой-нибудь гостьей своей ненаглядной Жюли: только не с Жерменой, которая враз разгрызет твой наигрыш как орешек, а, например, с уже знакомой тебе по салону Тальен мадам Шаторено....
— Я не смогу, — возразил Бернадот. — У меня в голове плавает только образ Жюли, с которой мы так сладко целовались у Тальен....
— Боевой генерал обязан забыть слово "не смогу". Для него есть слово "надо" и он должен выискивать возможность победы. И я тебе говорю: твоя победа над самолюбивой Жюли возможна через ложную атаку на мадам Шаторено. Сожми волю в кулак и вперед, на приступ!
Впрочем, игру на чувствах горделивой, но страстолюбивой жены герцога Шаторено (пребывающего еще в бегах, в Швейцарии) пришлось отложить на потом: Жюли Рекамье возлегла на свою уже знаменитую кушетку с пологим изголовьем, Жермена де Сталь подсела к ней в кресле, а прочие гости образовали полукруг (дамы в креслах, мужчины на стульях, а некоторые остались стоять) и началось излюбленное в этом салоне "витийство".
Первой заговорила самоуверенная Жермена:
— Теперь, когда угроза интервенции рассеялась, на передний план во Франции вновь выйдут вопросы власти. И я предсказываю, что Директории скоро придет конец: слишком заврались и заелись ее предводители и слишком вольно почувствовали себя при них многочисленные олигархи. Кто придет на смену Баррасу, Рюбелю и их приспешникам? Предлагайте варианты, господа....
— Я думаю, — заговорил потомок герцогов Монморанси, — что шансы роялистов при Директории выросли. Муниципальные выборы повсеместно дают перевес нашим кандидатам. Один из самых авторитетных генералов, Пишегрю, тайно нам сочувствует. На предстоящих весенних выборах в Совет Пятисот должны пройти многие роялисты.
— Пишегрю — герой вчерашнего дня, — резковато возразил Камилл Жордан. — В этом году героями являются Моро, Журдан и Бонапарт, за каждым из которых стоят преданные им войска. Не так ли, генерал Бернадот?
— Войска Самбро-Маасской армии, лично преданные Журдану? — засомневался Бернадот. — Скорее, они преданы командирам своих дивизий или корпусов: Лефлеру, Шампонье, Клеберу или Марсо.
— И Вам, генерал?
— И мне, пожалуй. Хотя в Итальянской армии, в самом деле, в большой чести их командующий, Наполеон Бонапарт.
— Но у парижской публики наиболее популярен генерал Моро....
— Ну, парижане во Франции привыкли всем навязывать свое мнение. Значит, будущим диктатором станет Моро, — невозмутимо заявил Бернадот.
— Как диктатором? — встрепенулась Жермена. — О диктаторе речь не шла....
— Зато об этом говорят в армии. Наши офицеры вполне информированы о тех спекуляциях, в которых замешаны почти все министры и многие депутаты Совета. Их мнение уже сложилось: для управления страной нужна твердая рука. Но не король, которого ждут роялисты, а генерал, вышедший из народной среды.
— Как Вы думаете, Жан, диктатор тоже будет рубить всем головы? — спросила вдруг с кушетки Жюли Рекамье.
— Если власть его будет поддержана большинством граждан, то вряд ли, ма шери, — отважился на нежность Бернадот. — А в отношении дам я вообще бы запретил эту гнусность.
— Как жаль, что Ваша популярность не столь велика, мон ами, — отважилась на ответную нежность мадам Рекамье. — Мы могли бы жить дальше так спокойно....
С Талейраном Антон смог поговорить во второй половине вечера, уединившись в одной из многочисленных комнат особняка. Начали они естественно с того, что их объединяло — с впечатлений об Америке. Шарль Морис пробыл в Юнайтед стэйтс оф Америка два года и успел попутешествовать по ряду восточных штатов, но до Луизианы не добрался. Тем не менее, он ей очень интересовался в связи с французским населением и считал, что ее вполне можно вывести из-под испанского владычества и сделать заморским департаментом Франции. Антон усердно поддакивал именитому французу и нахваливал патриархальную жизнь Нувель Орлеана, однако сумел-таки перевести разговор на французские дела.
— Я слышал, что Вам, мсье, усердно предлагают занять место в правительстве?
— Об этом говорили некоторые депутаты, — вяловато признал Талейран, — но ни Баррас, никто либо другой из директоров правительства не нашли времени переговорить со мной.
— Вот как? — показно удивился мсье Фонтанэ. И тут же добавил: — Так получилось, что среди моих знакомых оказался человек из близкого круга Барраса. Если Вам не претит моя протекция, то я попрошу того человека склонить гранд-директора к встрече с Вами. По некоторым сведеньям вакантным может оказаться место министра иностранных дел.
— Мон Дью, как случай сводит людей! Сделайте это и Вы обретете в моем лице навеки благодарного чиновника!
— Век — это очень большой срок, монсиньор. Но я, поднявшись за полгода из лейтенанта в полковники, в дни мира оказался не у дел. При том, что знаю пять языков....
— Ничего больше не говорите, Антуан. Если я буду министром иностранных дел, то Вы станете одним из моих дипломатов!
— Что ж, поспешу к тому самому человеку....
Глава сорок первая. Неожиданный выход из сложного положения
В начале ноября 1796 года министр иностранных дел Французской республики 55-летний Шарль Делакруа был отправлен в отставку с формулировкой "по состоянию здоровья" и не без основанья: на его животе зрела значительная опухоль. Вопреки ожиданьям место министра занял не его заместитель Карл Рейнар, а вынырнувший из темноты забвенья Шарль Морис Талейран, бывший епископ Отенский и бывший президент Национального собрания Франции. Новый министр, видимо, давно сидел без дела, так как очень резво стал перестраивать сложившуюся в министерстве пирамиду служащих: одних он после одного-двух разговоров наедине вздымал вверх, а других низвергал или даже увольнял. Некоторые же служащие были приведены им со стороны, и в числе их оказался Антуан Фонтанэ.
Первое время Антон приходил в особняк на улице дю Бак для сортировки залежавшихся дипломатических документов, относящихся еще к 70-80 годам 18 века. Вскоре он нашел это занятие чрезвычайно познавательным: как в части усвоения дипломатических приемов и терминов, так и знакомства с донесениями агентов, работавших в те годы на французское правительство в странах Европы. Вероятно, многих агентов уже не было в живых, но многие (особенно женщины) вполне могли существовать на белом свете. Соответственно, он стал составлять свою агентурную картотеку, разделив ее на части, по странам и городам.
Вдруг Талейран, давно ограничивший общенье с ним кивками и улыбками, вызвал его к себе в кабинет и сказал:
— Мне сообщили, что Вы рьяно взялись за разборку наших архивов, Антуан, и начали составлять какую-то картотеку?
— Это картотека мертвых душ, скорее всего, — стал прибедняться Антон. — В ней имена и адреса агентов, работавших на королевское правительство 10-20 лет назад.
— Так-так-так! — заинтересовался Талейран. — Принесите ее сюда.
И после десятиминутного знакомства с картотекой министр воскликнул:
— Вы нашли золотую жилу, Фонтанэ! Если они и померли, то остались их дети, которых мы можем склонить к сотрудничеству. Но многие наверняка живы и вряд ли откажутся вновь подзаработать через удовлетворение нашего любопытства. Вот что: я отстраняю Вас от этого занятия и препоручу его другим сотрудникам. Вам же я предлагаю другую миссию: стать атташе в делегации, которая на днях отправляется в Британию....
— Разве военные действия между нашими странами прекращены? — удивился Антон.
— Фактически да. А благодаря моим связям в Лондоне удалось добиться согласия короля и премьер-министра Британии на приезд наших дипломатов для выработки приемлемого для обеих стран мирного договора. Ну а Вы, помимо помощи нашим доморощенным дипломатам при переводах с французского языка на английский и обратно, должны исподволь создать сеть тайных агентов и не только в Лондоне, но и везде, куда сможете дотянуться. Тут Вам поможет отчасти та самая картотека, а более я надеюсь на Ваше уменье заводить знакомства и располагать к себе людей. Так что улаживайте спешно свои личные дела и пакуйте сундук — отъезд делегации намечен через неделю.
Личные дела Антона к тому времени свились в такой клубок, что распутывать их он утомился. Переписка с Констанцией стала просто мучительной (она отказывалась понимать, почему в дни мира он не может повидаться с ней в Равьере), эквилибристика Терези между ним, Баррасом и Увраром все более напрягала, расходы же Антона явно превышали доходы экс-полковника и младшего дипломата, и ему пришлось жить в долг (так, впрочем, жили многие парижане, не дуя в ус, но Антоша Вербицкий к такому не привык). Поэтому предложение Талейрана о переезде в Лондон и жизни там за счет казны оказалось более чем кстати. Казна же на вербовку агентов Антону светила немалая....
Он явился к мадам Тальен весьма оживленным, много шутил и приглашал приехать в Лондон ("правда, зимой этот город, наверно, ужасно туманный и грязный от угольной копоти — но мы ведь можем на улицу не выходить?"), а потом устроил прощальный секс-марафон на ее роскошной кровати. Терези все же расплакалась, но удержать его не пыталась.
Констанции он послал покаянное письмо (но без глупых признаний о связях с женщинами) с приложением к нему крупной суммы денег, которую взял в кредит в банке под гарантийное письмо из МИДа. В нем он выразил надежду на встречу летом ("если вырвусь из Лондона для того, чтобы посмотреть на свою маленькую копию и обнять, наконец, Фатиму, Гретхен, Сикоку и Констанс").
Побывал он на прощанье и в салоне мадам Рекамье (вновь с Бернадотом, дивизию которого кадрировали и отвели в резерв с дислокацией близ Версаля), послушал умные речи в исполнении Бенжамена Констана и Жермены де Сталь ("вот когда были сформулированы основы европейского индивидуализма и либерализма!") и посмотрел еще раз, как мадам Рекамье ловко раздает авансы каждому своему поклоннику. Выйдя из ее салона, он сказал Бернадоту:
— Жан! Прекратите свои попытки увлечь Жюли. Она, как и ее подруга Терези, хочет нравиться всем мужчинам, но в отличие от Тальен, боится нас. Такие женщины редко выходят замуж, а если выходят, то остаются на всю жизнь несчастными. Искренне прошу, начните ходить в другие салоны, а лучше обратите внимание на жительниц Версаля: многие из них — потомки французских аристократов и вполне достойны Вашего вниманья.
— Я поглядываю там на одну прелестницу, — признался вдруг Бернадот. — Она такая милая и доверчивая.....
— Да это готовая невеста, Жан! — вскричал Антон. — Или Вы планируете жениться после сорока? И все еще мечтаете укладывать любовниц в штабеля?
— Что у Вас за выраженья, Антуан? Нет, я, в самом деле, всерьез думаю о женитьбе и ехал в этот раз сюда, чтобы сделать предложение Жюли....
— Сделать предложенье замужней женщине?
— Я узнал, что ее замужество — фикция. Более того, этот Рекамье ухлестывал двадцать лет назад за матерью Жюли и, вполне вероятно, является ей отцом. А брак оформил для того, чтобы под благовидным предлогом сделать ее обеспеченной дамой. Вы ведь заметили, что его никогда в особняке Жюли не бывает?
— Вот это трюк! Недаром он стал банкиром, то есть махинатором. И дочку вырастил себе под стать, явную динамистку....
— Кого?
— Это наш луизианский термин, Жан: про дам, которые много обещают мужчинам, но никогда им не отдаются. Никогда, понимаете? Так что долой парижанок и да здравствуют девушки из Версаля!
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
